А. Агарков.

Боль

Если вам за пятьдесят, и вы только что проснулись,

 а у вас ничего не болит, значит, вы уже умерли. 

/английская пословица/

Давайте поговорим в этой главе о боли – уж эта-то пакость всем известна: она преследует нас от рождения до самого последнего вздоха.

Википедия определяет боль, как неприятное или мучительное ощущение, переживание физического или эмоционального страдания. Служит защитным сигналом реального или предполагаемого повреждения тканей или психологического неблагополучия. Также боль может быть вызвана нарушениями в работе нервной системы. Часто она выступает одним из симптомов многих заболеваний…

Короче, ничего приятного.

И представляете? – мою молодую беременную жену в новогоднюю ночь увезли в роддом: схватки начались. Рожать это очень больно. Женщины в фильмах кричат. Да и в жизни наверняка тоже… И я ничем не мог помочь моей маленькой, такой молоденькой, совсем еще…

Да что говорить! Её увезли, а я себе места не находил, представляя, как она мучается. Если б такое было возможно, я принял боли Олины на себя.

Вот о чем это Отелло шекспировский плел:

Она меня за муки полюбила,

А я ее – за состраданье к ним.

Какие у мужика могут быть муки? Вот попробовал бы родить, тогда бы и зачинать, наверное, расхотел.

Ночь была новогодней, но тесть все равно ушел на шахту. Мы посидели с тещей вдвоем у телевизора – выпили-закусили и разошлись по своим спальням.

Не спалось. Все мысли об Оле. Ах, если бы было возможным… Ах, если бы…

Я попытался представить себе муки родов, но не смог.

Подумал – может, из памяти вызвать боль, и мои страдания как-то облегчат участь жены. Резать себя ножом в новогоднюю ночь не хотелось. Или толкать иголку под ногти…

Вспомнить бы что-нибудь подходящее…

Вспомнилось. Я в то время ходил в гимнастическую секцию спортивной школы и кое в чем преуспел. Хотел похвастаться своими способностями перед одноклассниками на уроке физкультуры.

- О-пля! – вскричал я. – Стойка на ушах.

Подскочил к «козлу» (спортивный снаряд) и довольно легко встал на него тремя точками – две руки, голова, а ноги, соответственно, к потолку устремились. Только рука одна вдруг соскользнула. Я упал и, в воздухе перевернувшись, хряпнулся копчиком о ножку «козла». Боль была страшная. Боль завладела всем моим телом до самого костного мозга, тонкими иглами впилась в каждую клетку плоти…

О том, чтобы встать, пришлось забыть – несите меня на руках поскорее к врачу.

Нелепая, дурацкая мысль мелькнула в голове – я, наверное, сломал позвоночник и буду теперь инвалидом на всю оставшуюся жизнь; до самой смерти предстоит в коляске кататься бесформенным куском мяса. Вот тебе и гимнаст!

Я представил себе то состояние, вспомнил ту боль… Не знаю, помогало ли это Оле переносить муки родов в городской больнице, а у меня закружилась голова. Хотя это могло быть последствием выпитой рюмки водки.

Ну да ладно. Ночь прошла, и мы стали родителями: я – отцом, а жена моя – соответственно, мамой. И вот он у меня на руках – наследник рода Агарковых и его продолжатель, улыбчивый до невозможности оптимист, прозванный Витей в честь его деда.

Иногда новорожденный Виктор Анатольевич бывал суров с нами – сдвинув бровки и запустив пустышку в полет, он ворчал по-стариковски:

- Дяба-дяба…

Что означало в переводе – экие вы у меня неловкие. Как без меня-то справлялись?

Иногда наш Дяба-Дяба был снисходительнее. Сдвинув пустышку в уголок рта, как американец сигару, горестно вздыхал и выдавал:

- Кая-кая…

Что в переводе означало – экие вы бестолочи, но куда от вас деться?

Мы и не спорили – без нас ему никуда.

Первые две недели мы жили в Розе, выезжая в Челябинск на консультацию или экзамен – таки сессия шла. А потом переехали в свою комнату в общежитии ЧПИ. Кто-то зашел к нам с фотоаппаратом в гости и увековечил счастливую семью – в центре, без штанов, но в бескозырке мой сын, мой маленький выключатель…

Очень любили Витю в Увелке. Отец прямо так и сказал:

- Ну, теперь могу умереть со спокойным сердцем – есть кому род продолжать…

Но я его чуть было не опередил.

Помните, про тоннель вам рассказывал на АЯМе? Я там легкие сжег креозотом. Сначала вроде как отдышался – сезон отработал, домой вернулся. Сын родился. Зиму перемогли. А вот к весне начались боли в груди. Не то чтобы острые и резкие, а саднящие – будто чего-то туда попало и мешает. Мне бы к врачам обратиться, но русский характер не давал – переморгается, мол.

Жена – умная, милая, добрая, красивая (и ещё штук десять положительных эпитетов в её адрес), сын – парнишка смышленый… Мне бы жить да радоваться, а я все мрачнел день ото дня. Друзья замечали – ты чего такой хмурый? А я и сказать ничего не мог – вот не радостно что-то и всё тут. А саднящая боль тихим сапом съедала мою грудь.

Не, ну, правда: вроде бы все как было – и рост (два метра в прыжке), и вес (аппетит разве только пропал)… А вот глаза стали какого-то застирано голубого цвета, усы обвисли, губы поблекли, взгляд узника Освенцима – только народ пугать: а может, это хитрый-страшный-бякостный злодей смотрит на людей из-под нахмуренных бровей?

На мягких лапках, сзади, как заправский партизан из Полесья, ко мне начала подбираться паника. Я уже сам стал понимать – что-то не так с моим организмом. Но не приучен я к докторам – переморгается и весь тут сказ. Если организм сам не может справиться со своими болячками, нахрен он такой нужен. Вперед – на тот свет!

Замечала мое состояние Оля? Но тогда ей было не до меня – прелестный мальчик на руках, учеба, зависть подруг… Впрочем, иногда, будто встрепенувшись и не узнавая, она спрашивала с насмешкой:

- Никак что потерял, любимый? Не совесть ли?

Я попытался улыбнуться, несмотря на саднящую боль в груди:

- Разве можно потерять то, чего не имеешь?

- Как ты думаешь, Юрдос, - спросил я однажды старосту группы Пономарева, - у меня совесть есть?

- Да ты – совесть всего ЧПИ! – воскликнул тот.

И это была не подмазка, это был, скорее, намек на то, что только благодаря нашей группе я выжил на первом курсе (точнее, в первом семестре) и стал таким знаменитым.

А ещё я много курил – просто нещадно. И постоянно думал – вот брошу и легкие отпустят: очистятся, перестанут болеть… Но не бросал, а только мечтал – завтра точно, а сегодня последнюю сигарету...

Вот такая ситуация сложилась весной 1980 года. Грудь болела, а я курил и ни к кому не обращался – не нервничал, не беспокоился, просто ждал. Чего? Не знаю сам.

Ну, а что? Я вот смотрю на фотографию того периода – при рубашке, в пиджаке и галстуке, а все-таки не плохо смотрюсь. Повесить её на могильную пирамидку с датами жизни-смерти и фамилией, обыватель скажет – молодой ученый-ядерщик, сгорел заживо на работе…

Спас меня от такой чести профилактический осмотр студентов ЧПИ, который проводится каждой весной. Сначала рентген обнаружил в правом легком затмения. А анализы доказали – туберкулез открытой формы в крайне запущенном состоянии. Поместили меня в противотуберкулезный диспансер.

А что же семья? Её тоже проверили, но, слава Богу… тьфу-тьфу-тьфу! Для профилактики прокололи. Оля стойко перенесла мучения и мне выговаривала при встрече:

- Ты бы видел, как Витя плачет при виде иглы и от укола. Ты ответишь нам за все это!

Если выживу.

Врач сказала:

- Ты должен жить! Ты будешь жить, если станешь неукоснительно исполнять мои предписания – принимать все лекарства и процедуры, а не выбрасывать таблетки в урну.

Я так и делал – подставлял ладонь и жевал «колеса» горстями. Больные (особенно женщины) шарахались от меня в стороны:

- Ты что вытворяешь! Ой, меня сейчас вырвет…

А медсестры одобряли:

- Так и надо принимать. А глотать, запивая водой – желудок посадишь.

И уколы, уколы по нескольку раз в день…

И вот тогда пришла боль настоящая, а не саднящая – резкая, острая, не дающая лечь в кровать или встать с неё, резко повернуться корпусом... Это не боль от иглы, эта боль внутри груди…

- Что происходит? – спрашивал я врача.

- Образно: силы Добра и Зла борются сейчас в тебе. Я тебе прописала болеутоляющее – остальное терпи…

- И что будет?

- Жить будешь.

- А с легкими?

- Или каверны, или кальцинаты – на что организм твой вытянет…

Что это значит – сам догадался.

А что же с учебой?

Оля пришла с таким вопросам. Я не знал ответа. Плечами пожал:

- Давай возьмем академ на год.

Жена тут же оформила, не раздумывая, и укатила с сыном в Розу. Мне надо отпрашиваться у администрации диспансера – в больничном халате далеко не уйдешь, а одежда гражданская была под замком.

С разрешения лечащего врача отправился в деканат и нарвался на самого декана. Владимир Иванович был в курсе моих передряг и затащил в свой кабинет:

- Ты, моряк-пограничник, решил пасовать перед трудностями? Не смеши мои седины. Я помню, как ты героически бился на первом курсе за свое место на факультете. А теперь что – струсил?  Нет, не дам я тебе академического отпуска – иди и сдавай сессию в срок.

Я вернулся в диспансер и рассказал все врачу.

- Что ж, - решила она, - иди и сдавай.

Моя выходная одежда стала храниться в моей палате. В любой момент я мог одеться и уйти, куда захочу…

А экзамены… Четыре года я как папа Карло пахал на свой авторитет и на учебе, и на общественной работе – теперь мой авторитет пахал на меня.

Ведь на четвертом курсе все предметы были профильными, а преподаватели с нашей кафедры. И они все знали о моих затруднениях. А может, декан предупредил – этого парня надо вытянуть…

Экзамены проходили так. Я брал билет и садился в самом дальнем уголке аудитории. Ко мне подсаживался кто-нибудь из ассистентов.

- Так, что тут у нас? – смотрел вопросы моего билета и четко отвечал на них. – Все понятно? Ну, так идите…

Я шел к столу председателя экзаменационной комиссии. Мой консультант кивал (говорил?) ему – мол, все в порядке: парень знает предмет. И мне ставили «отл» или «хор» в зачетку и отпускали с миром. И та, и другая оценка обеспечивала мне повышенную стипендию.

Когда Оля узнала, что я академ не взял, а сессию сдал, она губки поджала:

- Этого я тебе никогда не прощу, предатель.

- Так получилось, - я пожимал плечами. – Декан не подписал мое заявление, а заставил сдавать экзамены.

- Я бы тоже сдала! – Оля кипела вся. – С тобой солидарна была. Хотелось поддержать в минуту трудную. А ты вон какой..!

Она уехала и до конца каникул я семью свою не видел.

К середине лета ситуация изменилась. Боли пропали. Я стал себя чувствовать прекрасно. После рентгена врач объявила:

- Ну, молодой человек, разрешите поздравить – у вас в правом легком кальцинаты. И посевы показали, что вы более не опасны окружающим.

- Так может, домой? Я очень соскучился по жене и сыну.

- Лежите-лежите… Вам когда на учебу – первого сентября? Вот тогда и выпишу. А пока… Я вижу ваша одежда в палате. Так мой вам совет – вечерами после ужина ходите в парк на прогулку. Очень, знаете, помогает сосновый запах укреплению легких.

Я так и сделал. Парк был под боком – практически, через дорогу. Брал книгу, усаживался на скамью под соснами и читал до самых потемок. Смоляной запах действительно очень приятный и благотворно влиял на мой организм. Дышать и читать, читать и дышать – что может быть лучше?

Однажды подсел ко мне молодой парень.

- Ты же из диспансера? – протянул он мне руку. – Я тоже. Будем знакомы…

Он назвал свое имя. А я, надо сказать, после того момента, как врач объявил мне диагноз – открытая форма туберкулеза – старался ни с кем не общаться. Даже в палате лежал и помалкивал.

Теперь то время прошло – я не опасен для окружающих: могу общаться и знакомиться с кем угодно душе.

- Наши дамы интересуются – почему ты всегда особняком, ни с кем не общаешься? Мне поручено пригласить тебя в нашу кампанию.

Я в ней оказался восьмым. Её участники тоже уже излечились от туберкулеза и готовились на выписку. Всем, как и мне, врач прописал вечерние прогулки в сосновом бору. Особенность была одна – нас было поровну: четверо мужчин и столько же женщин.

Ситуация забавная – «тубики» ищут пару. Впрочем одна уже нашлась. Эти двое в диспансере познакомились, влюбились, подали заявление в ЗАГС – ждут только выписки. А на воле их ждет двухкомнатная квартира, положенная переболевшим туберкулезом по какому-то там закону. Две из трех оставшихся женщин были замужем, но флирта хотели. Два мужика, считая меня, тоже были женаты, но весьма флегматичны – за ними самими надо ухаживать. Четвертой персоной прекрасной половины коллектива была незамужняя девушка лет двадцати – весьма симпатичная особа. А пареньку, ко мне подошедшему, было всего восемнадцать.

Как быть? Выход нашелся сам собой.

Девица строила глазки нам, двум женатым мужикам, а замужние дамы практически материнской заботой окружили молодого. Так и гуляли аллеями парка до ночи грачьей…

О, легкий флирт! Перестрелка глаз, перестрелка фраз… Девица пыталась нас стравить, а мы – ни в какую! Мы больше уделяли внимания друг другу, чем ей. Тем более, тема нашлась общая – оба служили в пограничных войсках. А своей настойчивостью девушка лишь ухудшала наше к ней отношение, как к надоедливой кокетке… 

В конце августа меня выписали.

В сентябре я начал учебу на пятом курсе. Факультет у нас закрытый – обучение шесть лет. На пятом сдаем госэкзамен по научному коммунизму, две сессии (зимой и на границе весны с летом) и вперед – год на подготовку и защиту диплома.

Оля попыталась вернуться в свою прежнюю группу, экстерном сдав пропущенную сессию. Но ей не разрешили. Почему – не знаю. Она меня подстрекала за неё заступиться:

- Ты такой знаменитый – тебя послушают.

Но я не видел перспективы её хлопотам. Так и сказал, чем окончательно испортил наши отношения. Жена восстановилась на второй курс…

Насчет моей знаменитости…

Как-то сообщили – меня хотят видеть в студенческом профкоме института. Заглянул. Какой-то при должности парень – а там все освобожденные, т. е. уже защитившиеся студенты, но не нашедшие себя ни в науке, ни на производстве – потребовал, окинув меня критическим взором:

- Бегом в общагу – переоденься. Чтоб рубашка-пиджак-галстук… как на военку. Сейчас приедет фотограф – тебя будут снимать на «Доску почета ЧПИ».

Ещё дорогой я подумал – рубашку и галстук? а хрен вам на рыло! Надел водолазку, костюм свадебный и вернулся в профком. «Работник ответственный» брови вздыбил, а тот, что с аппаратом прибыл, улыбнулся довольный:

- Самое то!

И снял меня на «Доску почета».  

Это лучшая моя фотография всех времен и мастеров. И прикид мой классно смотрелся, и сам я на снимке – мужик симпатичный с одухотворенным взглядом без пяти минут инженера.

Когда портрет занял свое место на главной «Доске почета» института (в фойе на втором этаже перед входом в ректорат), Оля приводила сюда на показ своих друзей и знакомых, даже родственников (когда удавалось провести через вахту), чтобы похвастать:

- Это мой муж!

Я уже говорил – на пятом курсе мы сдаем последнюю сессию и становимся дипломниками: особая каста людей. Мы сами вольны выбирать (правда, из предложенного списка) на какую тему писать (а потом защищать) диплом. Соответственно выбору в начале лета разъезжались по предприятиям на преддипломную практику. Счастливчики оставались в Челябинске и диплом писали на кафедре.

У меня был другой путь, обусловленный долгом прошлого года – сессию-то я сдал тогда, а вот лагерные сборы и Государственный экзамен по военной подготовке пропустил, находясь в диспансере.

И вот, вместо дипломной практики я отправился в полевой лагерь Чебаркульской танковой дивизии. Но не на танках кататься – нас готовили в офицеры ракетных войск в соответствии со спецификой выпускающей кафедры.

На своем курсе я был командиром взвода и старшиной батареи. Последняя должность актуальна была только лишь в лагерях. Представ перед командиром учебной батареи в сапогах-бриджах-гимнастерке-пилотке и с погонами старшины, сильно его озадачил.

- И куда же мне тебя пристроить, такого красавца? Старшина батареи у меня есть. И командиры взводов на местах. Пойдешь каптерщиком?

Я пошел. И все сборы жил припеваючи – в каптерке, а не в палатке. В строй вставал редко-редко. В столовую ходил от желания. Не служба – лафа…

Когда все закончилось, даже взгрустнул.

Сдал госэкзамен и вот я – дипломник.

Тему диплома не выбирал. Но в этом плане мне повезло. Завкафедрой наш, профессор Герлига писал докторскую диссертацию на тему отсечных клапанов топливной системы ЖРД (жидкостных ракетных двигателей). Старший научный сотрудник Иванов работал по теме вкупе с ним, но над кандидатской диссертацией. Я стал третьим соискателем в теме отсечных клапанов, но с прицелом на диплом инженера. Пригласил Иванов в кампанию, и я согласился.

Нас осталось из группы на кафедре тринадцать человек. Представляете? – из двадцати пяти первокурсников и пяти восстановившихся на учебу (в их числе я) – защитила диплом лишь чертова дюжина. Много это или мало?

Припоминаю общеинститутское партийное собрание. Выходит к трибуне декан автотракторного факультета:

- Это что же получается, уважаемые товарищи: мы в поте лица трудимся, куем стране кадры, а ДПА не выпускает и половины заявленного, а все равно процветает – у них осенние балы, «огоньки» ко Дню Космонавтики… Когда же прекратится это безобразие?

Оппонировал ему наш завкафедрой «Летательных аппаратов» доктор наук профессор Гриненко В. И.

- Давайте посмотрим на ситуацию не с количественной стороны, а с качественной и вот в каком ракурсе. Чьи у нас на стройках трактора? Японские и американские – «Като», «Каматцу», «Катерпиллеры». А автомобили чьи? Западногерманские «Магирусы». Это показатели вашей работы – сами не можем, так покупаем. А ракеты нам никто не продаст! И потому мы выпускаем специалистов… И только так!

Зал ему дружно аплодировал!

На этом качественном снимке от профессионалов из ателье те самые герои, отучившиеся пять полных лет, успешно сдавшие десять сессий, два госэкзамена и вышедшие на диплом, которые, как правило, имели практическое значение для отечественного ракетостроения. Не могу не назвать их имена.

Верхний ряд слева на право:

Юрий Меньшиков, Владимир Булдашев, Владимир Плетнев, Рашид Сахибгареев.

Средний ряд слева направо:

Юрий Пономарев, Олег Жежель, Вячеслав Сирота, Михаил Курган, Валерий Бабицкий.

Нижний ряд (сидят) слева на право:

Борис Газизов, Ольга Булаенко, Лариса Рычкова, Ваш покорный слуга.

Снимок сделан в тот самый момент, когда мы, сдав последний экзамен последней сессии, собирались разъехаться на преддипломную практику (я в Чебаркульский лагерь на сборы).

Диплом, год спустя, защитили все.

А вот дальше жизнь не задалась – сплошные неприятности и проблемы. Жена изменила – и я её выгнал. Семья распалась – мой маленький «выключатель», уже говорящий и в садик ходящий, переехал в Розу на ПМЖ. Карьера на заводе не задалась. Отработав два года (молодому специалисту положено три) и воспользовавшись случаем, уволился я, переехав к родителям в Увелку. Встречайте, родные мои, всего израненного сына – в легком кальцинаты, в сердце боль от измены любимой жены, в душе тоска по осиротевшему ребенку, а в голове сумбур и комплексы от незадавшейся карьеры.

Настроение было паршивым. В первый же день по приезду пошел к своей тотемной лиственнице исповедаться и, если повезет – снять стресс.

Ну вот, кажется, и конец моей не такой уж долгой жизни – мысленно обратился я к ней. И эта мысль не казалась мне странной или ужасной. Подсознательно (да и сознательно) понимал, что «конец жизни» - это не в буквально, а фигурально: я потерял смысл её. Не стало цели, к какой стоило бы стремиться.

А ведь начиналось все так здорово. Служба в МЧПВ стала не крахом моему образованию, а подспорьем. Случайно зачатый ребенок – это не конец беззаботной жизни, а начало счастливой. Смертельная болезнь, привезенная из Якутии, не сразила меня на повал – все перемог, выжил и стал инженером.

Отчего же теперь все пошло кувырком? Так задумано – где? кем? 

Казалось бы, не фатально, и я не собирался падать духом или сдаваться. Я буду жить дальше, но для чего? – вот в чем вопрос! Цель жизни надо было найти.

Наверное, мне следовало отдохнуть – съездить на недельку в какой-нибудь дом отдыха. Но сначала отец затеял копку колодца, чтобы руки мои не простаивали, а потом пришли партийные документы из Челябинска, и меня вызвали в райком КПСС.

Третий секретарь Л. А. Демина решила лично со мной побеседовать.

- Интересная у вас биография и специальность инженера не для сельского района. Куда же мне вас пристроить? Сами-то что думаете делать?

А что думать? Когда карьера не пошла на заводе, мною заинтересовался Совет молодых специалистов. Лично её председатель Лиза Чайка вызвала и сказала:

- Знаете что, мы вас будем двигать по общественной линии – в этом направлении у вас лучше получается, судя по прежним заслугам. Но для этого надо бы подучиться. Сейчас как раз набирается группа слушателей университета марксизма-ленинизма при обкоме партии. Три формы обучения для работающих специалистов – заочная, вечерняя и на факультете выходного дня, то есть по субботам и воскресеньям. Съездите в Дом Политпросвещения (ДПП) и определитесь, а мы вас будем ждать с дипломом агитатора и пропагандиста – работа найдется для вас.

Поехал, как было сказано, но выбрал факультет журналистики. Почти год проучился по выходным дням, а, уезжая из Челябинска, перевелся на заочное отделение.

- Хотел бы работать в газете, - сказал я Деминой и объяснил почему.

Она тут же набрала номер редактора:

- Вячеслав Аркадьевич, недоученный журналист, но уже инженер просится к вам на работу. Да, коммунист. Райком не против…

Прикрыла трубку рукой и мне:

- Служили? Где?

В трубку:

- В морских частях пограничных войск. Да-да… уже идет.

Положила трубку:

- Вам повезло: Кукаркин – сам бывший пограничник. Идете в редакцию – он вас ждет.

Судьба снова взяла меня под уздцы. 

Работа нравилась. Но вот Кукаркин, подписав мое заявление, на следующий день уволился – его пригласили редактором передачи в областное телевидение. Исполняющая обязанности шефа дама была своенравная и не отпустила меня на летнюю сессию в университет марксизма-ленинизма.

- У вас есть диплом – и хватит. В газете работать надо, а не мызгаться туда-сюда, - таков был её суровый вердикт.

В конце года после небольшого кокетства с моей стороны и со стороны, наконец, заступившего нового редактора меня из газеты забрали в райком инструктором отдела пропаганды и агитации. Главная удача события – шеф попался толковый. Павел Иванович Кожевников был человечным человеком и умницей, ну как минимум, областного масштаба. Что он, впрочем, скоро и доказал.

А тогда я ему рассказал, как мне зарубили в газете второе высшее образование.

- Нет проблем, - сказал Кожевников, - договоримся.

Поехал в ДПП и договорился. Меня восстановили на выпускаемый курс, но… тут мой шеф схитрил… в группу пропагандистов и агитаторов.

- А зачем мне журналисты? – запросто объяснил он. – Мне нужны кадры по специальности. И кстати, у тебя будет красный диплом – тоже договорился. Твоя задача – там показаться.

Я поехал на летнюю сессию.

Все получилось, как шеф говорил – неделю я в Челябинске прожил, диплом с красными корочками получил… Но вот какой роман закрутился на моих глазах.

Мы же ведь все образованные, и университет марксизма-ленинизма дает небольшое дополнение к тому, что имеем. То есть – два года учения, две курсовые работы, четыре сессии и по итогам всего диплом о высшем образовании. Эта сессия у нас последняя – теперь разъезжаемся навсегда.

Одна дамочка строила понравившемуся мужику глазки два года, а теперь решила пойти ва-банк. Дело в том, что оба они не свободны, но сердцу ведь не прикажешь – сердцу любви хочется. Или как в народе по этому поводу говорят: удим-удим, а рыбку есть не будем – так что ли?

Получилось так, что мы с мужиком этим проживали в одной комнате. Подходит ко мне симпатичная девушка – нагайбачка по национальности из Нагайбакского района – и рассказывает мне всю эту историю.

- Решение просто, - немедленно соглашаюсь я. – Либо ты переезжай в мою комнату, а Вася к вам, либо я в вашу, а Тома сюда.

Не прокатило – оба стесняются. Потом выпускной бал в ресторане. Влюбленные остались в гостинице, а мы пошли – не стали им мешать: пусть воркуют. Напившись-наевшись-уплясавшись, возвращаемся в гостиницу. Гадаем – где же теперь наши влюбленные?

- По закону жанра, - говорю, - мужики лазят в окна к дамам. Значит, Вася у вас, а наша комната свободна. Пойдем ко мне – не будем мешать.

Заходим. Включаем свет. Вася спит безмятежно один-одинешенек. Чи был у любимой, чи нет?

- Знаешь что, а ну их нахрен! Мы ведь завтра расстанемся навсегда. Так давай расстанемся нежно-нежно – не будем с этих идиотов брать пример.

Я сунул червонец дежурной по этажу, она мне – ключ от свободной комнаты. Мы с «кызымочкой» провели прекрасную ночь – а что нам еще оставалось, молодым и одиноким?

Кажется, боль сердечная от утраты любимой женщины начинает затихать.

Нашел на снимке нашего курса в УМЛ ту «кызымочку», смотрю – хороша, слов нет. Где она? что с ней? – сердце не заботит. Будто чудное виденье пролетело то мгновение и осталось памятью на всю жизнь. Может, так и стоит жить? Сегодня любишь одну, завтра другую…

Ах, если бы не дети. Впрочем, есть люди, которых и дети не остановят…

Окончательно избавила меня от любви и тоски по жене далекая и прекрасная Куба. Да-да, я там был. Провел сказочный отпуск – встретил Новый Год в плавучем ресторане «Рио-Кристаль», смотрел галла-карнавал в Варадеро, был в пещерах «Пиратов» и «Бельямар», купался в Атлантическом океане и Карибском море. М-да… что было, то было – есть о чем вспомнить.

Покидая Остров Свободы, мы не бросали в воду монеты с надеждой когда-нибудь вернуться – мы оставляли на Кубе душу свою. А у меня появилась цель – захотелось заработать много денег, чтобы вернуться сюда и выкупить Дом Дюпона для ПМЖ. Эту усадьбу американского миллионера французского происхождения национализировали после революции под национальный музей. А мне очень хотелось в нем жить. И было с кем…

На острове я снова влюбился, и это чувство встряхнуло меня, перевернуло, задало тонус к жизни. Можно сказать, нежданно-негаданно привалило вдруг счастье. Нет, правда я не искал приключений или любовных утех, но полюбил и был счастлив недолгие три недели.

Ну понятно, помиловались и расстались, - скажите Вы. – А как же боль сердечная?

Мне повезло – девушка попала с понятиями, нелюбящая раздувать из мухи слона. Мы как сразу условились с ней, так и жили душа в душу и расстались без всхлипов, осознавая: невозможно вернуть утраченное.

А давайте-ка я расскажу – вам станет все понятным, а мне приятно вспомнить приятное.

Девушка сама выбрала меня. Получилось так… Мужчине из нашей челябинской группы приглянулась ульяновская девушка, а он ей. Осталось «пристроить» её подружку. В Гаване мы жили по двое в номере – например, я с суетливым и озабоченным татарином Вагизом Захарычем. В Варадеро намечалась та же система. Но сожителем оказался этот громадный троичанин. Мало того, он вдруг заявляет:

- Толик, с тобой будет жить прелестная девушка, только попробуй её обидеть, - и сунул кулак мне под нос размером в две мои головы.

Девушку звали Галя. Она работала медицинской сестрой на Ульяновском автозаводе. За профессиональный и героический подвиг администрация наградила её бесплатной путевкой на Кубу.

У Гали от природы очень красивое лицо – все лучшее от русского и армянского народов – с правильными и гармоничными чертами, а также идеальная фигурка. Голову рядом с такой потерять очень просто. Но после первой же близости я заговорил с ней философски.

- Милая, мы стали любовниками, так давай опустим все эти ужимки ухаживаний и волокитства. Давай представим, что мы уже состоим в счастливом браке лет этак тридцать с гаком. Это же чертовски интересно! И полезно для курортного отдыха – ты мне не мешаешь жить и наслаждаться всеми благами виллы «Карибы», я тебе. К примеру, ты любишь ходить на танцы – ну и ходи. А я не люблю и буду играть с мужиками в карты. А там, где нам будет не скучно вдвоем, мы будем вместе. Годится?

- Хитрый какой! Хочешь иметь девушку, не ухаживая за ней?

- Ухаживать за тобой я всяко разно буду – ведь я воспитанный человек. Но зато мы избежим ненужных напряжений.

Галя поняла, что деваться ей некуда и согласилась:

- Только никаких измен!

- Боже меня сохрани! На всем американском континенте не найдется девушки тебя красивее.

Тут я кривил душой. Десятки кровей, смешавшихся вместе, дали невообразимый результат – ведь кубинки очень красивы.

Прекрасно мы провели с Галей три недели. Пора расставаться.

Сердце страдало от разлуки?

Ностальгия была. После расставания в Шереметьевском аэропорту на душе царило загадочное умиротворение и странное предвкушение чего-то хорошего и удивительного…

В конце концов, я в общих чертах знал Галин адрес – ульяновский автозавод, медсанчасть… Если боль сердечная загрызет, поеду, найду и просватаю…

Но…

Давай-ка раскинем мозгами. Квартиры у меня нет – куда я невесту привезу? Остаться в Ульяновске, бросив карьеру здесь? Мало перспектив.

И потом…

Что такое любовь? Это светлое волнующее чувство к нравящейся тебе женщине. Для секса – как соус к шашлыку. Хорошо, когда любовь есть – плохо, когда она уходит. Так стоит ли мне прекрасную девушку-мечту из красивой кубинской сказки превращать в кухарку-прачку-поломойку, а вдобавок в домашнюю пилу?

Подумал-подумал и решил – нет, не стоит: пусть навсегда мечтой остаётся.

В кубинском приключении и в этих рассуждениях родилась моя новая концепция отношения к любви и женщинам.

«Сердце не зря дано, сердце любить должно» - это верно, но при одном условии: разум довлеет над чувством. По-другому – любить надо в меру.

Вот я, женившись по залету, сумел таки влюбить себя в свою жену. Правда, страдал потом от этого, но сам виноват – чувства надо свои контролировать.

Я уже знаю теперь точно, что Ольга – не самая лучшая в мире женщина и не единственная. У меня теперь на сердце другая, и пусть она там побудет пока. А если изменится что-то в моих социальных условиях – например, квартиру райком даст: ведь нет бесквартирных у нас аппаратчиков, все пристроены – вот тогда можно ехать в Ульяновск сватать Галю. Не дождется? Значит, не судьба…

М-да… Куба, Куба – любовь моя…

По приезду из отпуска в общественной бане меня не узнавали мои приятели.

- Ты что ли, Анатолий?

А у меня всё тело в доступных солнечным лучам местах густого красного до черноты цвета, на голове кудряшки папуаса, в глазах – радость предстоящего. Одного этого хватит, чтобы понять: я снова ко всему отношусь просто – чему быть, того не миновать. Специально предпринимать какие-то действия не буду – если чему-то суждено состояться, то оно обязательно произойдет. Короче говоря, ко мне вернулся мой прежний девиз – не выдумывай себе проблем.

- Нет, - говорю, - Фидель Кастро!

Вот всегда у меня так. Взялся рассказывать о старческих болях, а залез – слово за слово – черте куда.

Так что же боли – есть они или нет? Или прожив шестьдесят шесть лет, я здоров как бык? Да нет, куда уж мне до быка, и боли мои при мне – если не в мышцах, то в суставах, если не в сердце, то в голове…

Годы пришли, пора настала болеть.

А расскажу-ка я Вам такую историю про боль…

У моих родителей были друзья – пожилая чета, жившая неподалеку. Впрочем, они даже приходились нам дальними родственниками по отцовской линии. Частенько по выходным они приходили в гости – вели разговоры, бражничали за столом, закусывали… В этом особо была приметна гостья. А вот гость чаще молчал, не пил, ел только овощи-фрукты и постоянно морщился. Судя по немногочисленным репликам и поведению, человек он был не плохой – но почему тогда все время хмурной?

Об этом спросил у мамы.

Она:

- Язва у него – желудок болит.

- А что же он не идет к врачам?

- То ли боится, то ли они считают, что случай не операбельный.

- Как это?

- Не каждое сердце выдержит хирургическое вмешательство.

- Помню, у деда Егора рак был, так он его перцовкой лечил.

- Вот и долечился, - вздохнула печально мама о своем умершем отце.

Дальше случилось вот что.

Проснулась жена этого родственника однажды солнечным утром, а мужа в постели нет. На столе записка: «Не могу больше терпеть». А в саду на суку яблони хладный труп от ветра качается – муж повесился.

До такой боли у меня ещё не доходило.