Лидеры масс подобны светлячкам: для того, чтобы светить, им нужна темнота.

 

 

 

В обкоме

В предрассветных сумерках на фоне неба, усыпанного звездами словно пылью, поблескивали лужи вчерашнего дождя со снежной крупой – предвестника будущей зимы. Температура была плюсовая, но я ботинки зимние надел, чтобы чувствовать себя в дороге комфортней.

Спешил на Бугор, чтобы прихватить с собой в обком вещдоки – газетку с фельетоном о приозерских бычках и учетную карточку члена КПСС. И еще партийный билет – без него не пустят в обком.

Наступало утро, а у меня еще впереди был долгий день, наполненный важными делами, тревогами и волнениями.

Улицы были пусты. Слышалось эхо шагов. Туман, стлавшийся у земли, холодил икры ног.

Поездка меня не пугала. Но слова диалога с Сонновым так и не подбирались – мешала какая-то опустошенность.

На Бугре подул ветер, и холод уменьшился – туман разогнало.

Не было никакой радости от поездки – поскольку все-таки это была подлость. Стукачей и наушников даже в школе бьют, но не было иной возможности насолить Пашкову. А желание было. Очень сильное. 

Я понимал, что Пашкова не снимут, и меня не вернут в газету – даже при самом благоприятном раскладе, его только чуть-чуть пожурят. Но могут и взять на заметку – мол, не справляется с кадрами.

Вспомнился фильм «Горячий снег». Там генерал руками артиста Жженова раздавал ордена выжившим после танковой атаки артиллеристам. «Все, что могу», - приговаривал он. Вот и я – все, что могу, товарищ Пашков… будем квиты.

- Все-таки едешь? – спросил отец.

- Око за око…

- Не навлечешь беду пуще?

Потребовалось некоторое время, пока я собрался с мыслями.

- Куда еще пуще? Впрочем, всегда есть возможность уехать на Север.

Прихватив документы, пошел обратно – звезды еще светили, и лужи поблескивали. Мама сунула на дорогу пакет с пирожками, и я не стал терпеть до вокзала – шел и жевал на ходу.

На вокзале купил билет, сел и расслабился – даже в сон провалился: время было. Когда очнулся, солнечные лучи обозначили проем окна на полу. Поднялся и вышел. Солнечный свет ослепил. Стало совсем тепло.

Электричку объявили. Люди пошли на перрон.

У меня было ощущение человека, которого втягивают во что-то против его воли. Попытался снова настроиться на диалог с секретарем обкома – мне придется многое объяснить. Но сначала себе. Если с райкомом покончено, то его нужно забыть. С газетой не ясно, как быть. Если Соннов захочет, он конечно может помочь. Ну, а если не захочет….

В ощущении неудачи тоже есть своя волнующая прелесть – я независим ни от кого. Хотя было ясно, что так не могло продолжаться, потому что как только я начну к этому привыкать, моя судьба будет решена. Я хотел бы избежать такого – я буду бороться, чтобы это предотвратить. Но такое возможно…

Может, прав отец – ну его нахер, этот обком! У меня своя жизнь. Я ее выбрал. Зачем же я добровольно лезу опять под них? Что-то просить – значит, зависеть.

По какой-то дурацкой причине Пашков дважды наезжал на меня. И я полагаю, что должен отомстить ему.

Какой-то упрямец внутри меня ворчал, поучая – у тебя есть все, что нужно: свобода, образование, жизненный опыт; лови момент – начинай новую жизнь; что толку цепляться за старое? Он был упрям и самоуверен.

А как же обида?

Простить и забыть!

Как ты можешь так говорить?

Ничего ты не найдешь на этом пути – он был сердит и все менее скрывался за своей гордостью.

Кто тебе мешает? – иди своей дорогою.

Если б я мог! – в тоне его появилась привычная холодность. 

Может нам следовало бы создать свою культуру, основанную на новой религии – не вера в Бога или вождя, а только в самого себя?

Юмор мой был слабоват. Но это был тот самый момент, когда моя способность приспосабливаться нашла единственно приемлемый выход. Никаких коммунизмов, никаких капитализмов, ни церквей, ни религий – прочное и неизменное, совершенно статичное общество самого себя на добровольной основе.

Конечно, это было только начало новой философии – еще без правил и исключений – но для нынешнего неспокойного для меня времени оно обладало успокаивающим действием. Главная проблема любого сообщества – его единство. А сколько может быть моих эго во мне одном? Так что единство уже обеспечено….

Электричка к Челябинску подкатила, пока я был погружен в свои размышления.

Казавшийся бесконечным город легко сокращал общественный транспорт. Я выбрал трамвай. Вышел на площади, в ста шагах от обкома, все еще не зная в точности, с какой целью. И не смогу ответить на этот вопрос, пока я его не пойму. А если не пойму, не состоится разговор, ради которого приехал. 

Вскоре поймал себя на том, что в беспокойстве хожу кругами, используя подземные переходы. Позднее я понял – это был тот момент, когда я чуть не сломался.

Наконец, таки решился и подошел к массивной двери.

За ней со стула у тумбочки подскочил милиционер.

Я распахнул перед ним мой партийный билет и сказал:

- К Николаю Ивановичу Соннову на прием.

Он козырнул:

- Третий этаж.

По широкой лестнице поднялся на третий этаж. Нашел двери с надписью «Приемная. Н.И. Сонов». Вошел.

Пожилая секретарша:

- Вы к Николаю Ивановичу? На прием?

Я подал ей партийный билет.

Она записала меня:

- Ждите. Николай Иванович занят. 

Я присел и подумал – обедать пойду в столовую Дома Политпросвещения: там все вкусно и дешево. А время уже поджимало.

Вскоре секретарша собралась и ушла, мне наказав:

- Вы ждите. Николай Иванович в кабинете – обязательно поговорите.

Я сидел в одиночестве и слушал торжественную тишину огромного здания обкома партии. Когда-то я сюда стремился, мечтал попасть, а теперь думаю – ну ее нафик: свобода помыслов дороже большой зарплаты. Мне опять вспомнились причины таких перемен в желаниях – гонения райкома, ложь и тупость аппаратчиков. Боюсь, что сейчас повторится то же самое, только рангом выше.

На меня дохнуло нехорошим предчувствием. Хлынувший в кровь адреналин на секунду оглушил и ослепил – показалось, что я слышу голос Пашкова. Да нет, показалось…

Это в кабинете у Николая Ивановича что-то громкое очень сказали.

Я вспомнил, как Кожевников говорил: «Соннов – хороший человек, но верить ему не стоит». Да мне, собственно, ничего от него не надо. Просто я хочу, чтобы он знал про интриги в нашем райкоме. Мне будет трудно разъяснить, что я имею в виду, но попытка – не пытка.

Найдя такое объяснение своему визиту, почувствовал одновременно облегчение и печаль, но не понял, что из них перевешивало.

Конечно же, я не рассчитывал, что по факту моих заявлений обком затеет служебное расследование. А хорошо бы! Уже одно то, что учетная карточка члена КПСС у меня на руках, есть свидетельство неправомерных действий увельских партократов.

Попытался восстановить в памяти образ секретаря обкома по идеологии. Кажется, он маленький и подвижный, а лицо его в старческих морщинах.

Что ему стоит рассказать, а о чем лучше умолчать?

Я откинулся назад на своем деревянном стуле, которое стояло в ряду точно таких же, и вытянул ноги. Поза довольно фривольная, если на нее взглянет секретарь, но позволяет расслабиться и не паниковать.

Потом поднялся и походил по приемной.

Он что не скажет, то соврет – подобрал я фразу для портрета Пашкова.

Да, но как это доказать? – спросит Сонов.

И что сказать? В этот момент я понял, что даже мой фельетон в газете не может служить убедительным доказательством. Пригвоздить Пашкова фактами, похоже, что не удастся. Поездка моя окажется безрезультатной.

Попытался еще раз восстановить в памяти облик секретаря обкома, придав его живости сочетание деловитости и веселого нрава – к старческому лицу молодые и ясные глаза-изюминки. С таким бы можно поладить и поговорить за жизнь.

Я вышагивал по мозаичному паркету с намерением составить себе представление об обитателях здешних апартаментов. Насколько же мы близки с этими небожителями? – спросил сам себя. – Насколько же мы понимаем друг друга? Дело дрянь! – если они такие же, как мы. И еще дряннее будет, если они потребуют доказательств по каждому обвинению. 

И еще одно – спорить нельзя. Я и не помышлял о том, чтобы к пожилому секретарю обкома партии относиться без должной вежливости, но почувствовал желание посмеяться, вспомнив, как беспомощно и нелепо вел себя в Дуванкуле Николай Иванович Соннов. Не доверяй ему – предупреждал Кожевников. А я добавил сейчас к этому резюме свое – паразиты не меняются, даже когда стареют.

С таким настроем мне было легче идти на встречу. Ведь моя задача – отомстить определенному человеку, а не борьба за чистоту рядов партии. Если бы это зависело от меня, я завершил сейчас свою миссию. Но как быть с обещанием не оставлять без ответа любой наезд? Его надо было исполнять!

Как долго они там будут болтать? Как долго это подвешенное состояние будет длиться? Время обманчиво, потому что прошло лишь пятнадцать минут после того, как из приемной ушла ее хозяйка.

Я уже сожалел, что приехал сюда. Но какой толк от сожаления, если за ним не следует действие? Нет, ретироваться я не собирался.

День обещал быть долгим, и я не мог даже предвидеть, как он закончится.

Снова сел на стул и стал размышлять над тем, что отгонял от себя в течении последних часов. Я думал, что миссия моя очень похожа на наушничество. Конечно, с подлецами биться и подлость пригодится – но чем тогда я отличаюсь от них? Однако, вера в добро ничего хорошего не сулит – это я тоже понимал. И гнал от себя старую, как мир, детскую жалобу – почему никто не помогает мне?

Я снова вытянул ноги и откинулся на спинку стула.

Будь, что будет – я в обкоме, в приемной Соннова, и отступать поздно. Я принял вызов Пашкова, теперь мне нужно на него ответить. Виновным во всем пусть будет он. Впрочем, нет. Не плохо бы Демину вплести в рассказ – все-таки идеологический кадр по линии Сонова. Итак, что же мне рассказать, если дверь сейчас вдруг откроется…

Дверь вдруг открылась.

На пороге стоял незнакомый мужчина.

- Тебя уже ждут, - сказал он, повернув голову в кабинет.

Вышел Соннов с папкой под мышкой и связкой ключей в руке. Кинул взгляд на меня:

- Как давно вы здесь сидите?

- Примерно час, - соврал я.

Николай Иванович засуетился:

- Так что же вы…?

Кинул взгляд на стол секретарши:

- А где…?

Потом на наручные часы:

- Ну, понятно. Не могли бы вы подойти завтра?

- Я приехал из Увельского района.

- По серьезному делу?

- Вопрос жизни и смерти.

Собеседник Сонова, выходя из приемной:

- Коля, я жду тебя в машине.

Секретарь обкома кивнул ему и закрыл на ключ дверь своего кабинета.

Ясно – кина не будет. А я, блин, речи готовил.

Николай Иванович открыл дверь в коридор и предложил выйти вместе с ним. С аккуратностью педанта закрыл на ключ и дверь приемной.

Ну, блин у них в обкоме порядки!

- Излагайте, - Соннов не спеша потрусил по коридору.

Я двинулся вслед за ним, решая с чего начать.

- Южноуральский горком партии направил меня в местную газету «Ленинское Знамя» заведующим отделом экономики. А Увельский райком партии меня оттуда гонит. Даже учетную карточку на руки выдали – говорят: тебе нет места в районной партийной организации.

Продемонстрировал ему свою учетную карточку члена КПСС.

Соннов резко остановился, оглядел меня с ног до головы.

- А я помню вас – вы работали в Увельском райкоме партии у Людмила Александровны в аппарате. Что-то произошло?

Я решил воспользоваться моментом – раз такая пьянка пошла.

- Людмила Александровна вознамерилась жениться на мне.

Соннов обратил оговорку в шутку:

- Ну и выходили бы:  она – баба в теле.

- Не захотела бросить своего прежнего любовника.

- Вот что творит сельский воздух! – позавидовал Николай Иванович и перешел на «ты». – Я люблю партийные свадьбы. Давай условимся на когда – ты подъедешь, я ее вызову, и оженю вас прямо в своем кабинете.

Это не очень то, что хотелось.

- Я женатый человек – у меня растет дочь.

- Тогда я что-то не пойму: есть любовник, хочет замуж за женатого человека – у нее что, бешенство матки приключилось?

Мне понравился вывод секретаря идеологии.

- Вроде того.

- Так, ладно, разберемся. Как ты в горком попал?

- После райкома я работал в Южноуральске на АИЗе. Вызвали в горком, в газету направили, а райком против…

- На АИЗе ты кем работал?

- Мастером на участке станков с ЧПУ.

- Ты инженер? Что заканчивал?

- ЧПИ. ДПА.

- Какого черта тебя в Увелку-то занесло?

- Там моя родина, родители там.

- Минимум производственный где отрабатывал?

- На Станкомаше.

- Хороший завод. Встречался с Самариным?

- Видел, как вас.

- В следующий раз привет от меня передай… Ах, да! Ну и что Увелка? Что тебя, инженера, в газету тянет? Работал бы на АИЗе, согласно образованию…

- Так у меня еще один диплом. Я закончил факультет журналистики Университета Марксизма-Ленинизма при вашем Доме Политпросвещения.

- Нет такого факультета.

- Факультет выходного дня с профилем журналистики, - поправился я.

- Это не выглядит оправданием, - сказал Николай Иванович. – Статейки кропать – плевое дело. А вот инженером пахать… Чего на Станкомаше-то не остался?

- Что? – я потерял нить разговора.

- Почему из Челябинска драпанул? – красивый город, - Соннов ухмыльнулся.

- Сердечная травма. С женой разошелся.

- Ах, ну да! Вечная тема.

Он помолчал некоторое время, потом сказал:

- И верю тебе, и не верю… Человек должен пользу обществу приносить, а не наоборот. Вот какая от тебя польза обществу?

И это говорит главный идеолог области! Почему это я должен чувствовать себя виноватым?

- Так я хочу работать, а мне не дают.

- А я не сомневаюсь, что ты ищешь место, где больше платят, и не работу, где пользы больше можешь принести.

Диалог принял опасный оборот. Мне бы не хотелось спорить с Сонновым на эту тему, и я смутился.

Через некоторое время он сказал:

- От меня-то что хочешь?

- Горком с райкомом поладить не могут, а я остался без работы.

Он рассмеялся:

- Действительно ситуация. Если бы я был на твоем месте…

- Что тогда?

- Я сначала покончил бы с одной неразберихой, прежде чем окунуться в следующую.

- Возьму на заметку.

- Возьми-возьми.

Разговор подходил к печальному своему завершению. Зря съездил. Разве только для того, чтобы удовлетворить свое любопытство. С местью получился облом. И кроме того…

Я старался придать своим мыслям разумный ход.

Было бы разумно сначала подготовиться – разузнать круг интересов Соннова, его слабости и пристрастия… А уж тогда, найдя общую тему, подвести его к воплю – наших бьют! Думаю, для человека, понравившегося ему, Николай Иванович постарался бы – оказал ему свое высокое покровительство.

Зачем вообще сюда поперся? Обеспечить рациональность своей трусости? Может, я просто страшусь мысли остаться с райкомом один на один? Да, конечно. Но это, в конце концов, не придавало значительности другим причинам.

Миссию свою исполнил. Пусть сгонял безрезультатно, но теперь знаю – защитить меня некому: самому надо выбираться из передряг. Тем более, что я собрался покинуть славные ряды «ума, чести и совести нашей эпохи».

Между тем, Николай Иванович пробурчал что-то себе под нос, потом согласно кивнул.

- Ты, наверное, хочешь, чтобы я скатался в Увелку и решил все твои проблемы?

- Ну, а кто поможет, если не вы?

Мы прошли по коридору третьего этажа, спустились по лестнице на второй. Ниже Николай Иванович не пошел, а ступил на ковролин второго этажа.

- Идем-ка со мной.

Мне ничего не оставалось, как пойти следом.

- Я тебя сейчас доверю одному человеку.

Он быстро зашагал по коридору. Я следом. Мне показалось, что в его сухом голосе прозвучала насмешка – то ли надо мной, то ли над тем человеком, к которому он меня вел. Я старался приноровиться к его стремительному шагу.

- Вы хотите сказать, что он мне поможет?

- Он тебя выслушает, разберется-проверит и мне доложит.

Это уже кое-что!

Мы вошли в кабинет инструктора.

«М. А. Веселов» - так гласила табличка на двери.

Никого не было.

- Да где же он? – Николай Иванович огляделся, покачал головой. – Кабинет открыт.

Увиденное явно не развеселило его. Он, наверное, очень строг в мелочах и требует аккуратности от подчиненных.

- Люди приходят, видят такое и думают, что мы ничего не делаем в обкоме, а только шляемся по кабинетам и лясы точим.

Зачем он мне это говорит?

- Может, в туалет вышел? – предположил я.

Николай Иванович взглянул на часы:

- Так-так-так… Ну, подождем.

Его беспокойные глаза внимательно смотрели на меня.

Он воспринимает меня, как личность, а не просто просителем-жалобщиком, - вдруг я подумал. Наверное, ему сейчас стыдно передо мной за инструктора Максима Александровича Веселова.

- Ты ведь тоже инструктором был, - строго сказал Николай Иванович. – Ну-ка ответь – почему эта работа так портит людей.

- Почему же портит? – мягко сказал я от лица всех инструкторов. – Если мы не работаем физически, это не значит, что мы вообще не работаем. Каждую минуту, находясь в стенах кома, мы усваиваем что-нибудь полезное из того, что уже знают старшие товарищи. Или познаем свою собственную сущность. Ведь инструкторский состав – это учебный корпус будущих руководителей. Время, проведенное здесь, потом скажется на нашей самостоятельной работе. А для пестующих кадров – это время оценки и выбора в нашей среде.

- Хм! – хрюкнул Соннов. – Неплохо сказано. Надо бы к тебе приглядеться да времени нет. Где этот чертов Максим?

Николай Иванович вышел в коридор и поманил меня за собой.

- Ты вот что – ты подожди Веселова здесь, а как придет, расскажи ему все. Пусть подготовится по теме и мне доложит. Скажешь ему? Ну, и прекрасно!

Соннов подал мне руку для пожатия.

А не плохой мужик!

Когда секретарь обкома спустился по лестнице, я прошмыгнул в кабинет Веселова, вытащил стул в коридор, сел, вытянул ноги и глаза закрыл – будем ждать.

Приглушенные ковролином шаги.

Открываю глаза. Предо мной худощавый, горбоносый, кадыкастый молодой человек в огромных очках с роговой оправой.

- Это мой стул?

- А вы Максим Александрович Веселов?

- Да.

- И стул ваш, и я к вам. Меня Николай Иванович лично сюда привел – хотел вам передать мой вопрос. Торопился, ругался, вас не застав, дал мне стул – приказал ждать.

- Заходите.

Смотрю – перепугался Веселов.

Я вошел со стулом в руках и сразу же сел, не дожидаясь приглашения хозяина кабинета. Так решил – чего мне бояться? Отступать уже некуда. В партии я почти не состою. Буду врать и наседать, пока Максим боится, а там будь, что будет.

- Вы по какому вопросу? – Веселов сел за свой стол.

Достал из кармана мятую газету и положил ему на стол.

- Значит так. Все началось с этого фельетона.

Максим углубился в чтение, а я стал комментировать.

- Спас хозяйству бычков, базовки и главного специалиста, а меня стали прессовать. Ну, знаете, как это бывает, когда начальство недовольно подчиненным? (Веселов кивнул, не отрываясь от чтения). Зажали в угол. Я не стерпел и написал заявление на увольнение по собственному желанию.

Инструктор обкома недоверчиво взглянул на меня.

- Да-да… написал. Они еще злей полкана спустили. Потом отпустили. Я в Южноуральске работу нашел. Через полгода вызывают в горком и предлагают работу в газете, заведующим экономическим отделом. В этой самой, что у вас в руках – она объединенная для города и села. А райком против. И началась буча, в результате которой остался я без работы.

Веселов уже дочитал фельетон, отложил газету и с любопытством смотрел на меня.

- Они мне даже сказали, что не примут на учет в партийную организацию района, и отдали мне учетную карточку.

Я выложил ее на стол перед Веселовым.

- Представляете? – есть КПСС и есть Увельская партийная организация, в которой могут состоять лишь коммунисты угодные секретарям.

Веселов взглянул на краснокожую книжечку, сцепил руки на затылке, откинулся на спинку кресла и даже присвистнул. Ни фига себе! – означало все это.  

Потом спросил:

- А Николай Иванович что сказал?

Я подумал – настал мой час!

- А Николай Иванович сказал, что вы во всем разберетесь, выявите злодеев и подготовите предложение по решению моей проблемы и наказанию виноватых.

Во как! Если сработает, Пашкову с Деминой не миновать беды.

Веселов растерялся. Веселов занервничал. Схватился, было, за телефон, потом опустил трубку. Вот она, вера во всемогущество начальства и неверие в свои возможности и способности, налицо. Такое мы уже проходили.

Конечно, секретарь райкома – это фигура. А инструктор даже обкома всего лишь инструктор. Но он готовит документы секретарю обкома на утверждение, который всем фигурам фигура. Смелее, Максим! Чего ты боишься? – все доказательства на руках. Перегнешь палку, Соннов поправит и тебя похвалит за усердие. Чем больше крови ты возжаждешь, тем приятнее будет твоему начальству амнистировать приговоренных. Мы это тоже уже проходили.

Такие мысли исподволь я внушал инструктору Веселову, отвечая на его вопросы.

Во мне возникло чувство свободы, и не было желания исследовать ее границы. Гуляй, братва – нынче флот в ударе!

Закончив писать мои показания, Максим Александрович так же под мою диктовку набросал проект постановления по вопросу о партийном беспределе в Увельском райкоме:

- меня в газету;

- Пашкова и Демину к ответу, то есть рассмотреть персональные дела в обкоме партии.

Пусть кто-нибудь, кто достаточно глуп, чтобы смеяться над собою в зеркале, мне не верит. Все это истинная правда, ибо все мы – бездумные заложники системы. Веселов верил – все, что я ему говорю,  это мнение Николая Ивановича. Так получилось… и я воспользовался ситуацией. Грех было не воспользоваться.

Поняв, что у меня все получилось – по крайней мере, на бумаге – я нервно сцепил пальцы и почувствовал желание засмеяться. 

В кабинете наступила тишина – Веселов перечитывал свои записи.

- Вы должны это все проверить, - сказал я. – Иначе не сможете убедительно отвечать на вопросы Николая Ивановича. Мои отношения с увельским райкомом партии рассказаны в моей субъективной интерпретации – совсем другое может рассказать Пашков. Ваша задача разобраться, кто прав, и доложить Соннову.

Нет, я не перегибал палку, инструктируя инструктора обкома. Я отлично понимал, что, если Соннов замотает Максима вопросами, то и дела никакого не получится. Пусть Веселов хоть нервы потреплет Пашкову, выясняя, кто из нас прав. Я не обольщал себя по поводу персональных дел в обкоме своих бывших руководителей. Да и в газету вернуться не чаял. Система своих не бросает. А я теперь не ее. И чувствовал свою беспомощность перед ней. 

Веселов закончил чтение своих записей.

- Почему вы написали этот фельетон?

Похоже, он решил вернуть инициативу в свои руки и начал допрос.

- Скажу честно – личная неприязнь к первому секретарю Пашкову.

- А в чем дело?

В его голосе послышалось явное возмущение моим легкомыслием – разве можно выплескивать обиду на начальство?

- Он пообещал квартиру, если я устрою свою личную жизнь, а потом попытался отнять комнату у моей жены.

- Что ж он так?

- Такое дерьмо.

- Да полноте.

Выражение лица Веселого меняется, становится расслабленным. Оно серьезно, но с оттенком веселости. Возможно, он раскусил меня – возможно, рад, что решил вопрос. Эту иронию по другому трудно оценить. Во лжи нет никакой любезности – это знаем мы оба.

Он ведь тоже инструктор. У него тоже могут возникнуть проблемы. И теперь он смотрит на меня глазами посетителя Третьяковской галереи. Ему хочется понять – каковы ощущения человека, попавшего в жернова Системы?

Веселов угостил меня чаем.

- То, что я узнал о вашем деле, нуждается еще во многих пояснениях.

Это он присваивает себе авторство моих мыслей. Да Бог с ним!

- Думаю, вы убедитесь, что я невиновен.

- Дело даже не в вас – они нарушили установленные правила работы с партийными документами. Я имею в виду вашу учетную карточку.

Я усмехнулся.

- Вот бы фельетон получился! Заголовок, скажем, такой «Особая партийная организация имени Александра Максимовича Пашкова в Увельском районе».

Веселов посмотрел на меня, сначала ничего не понимая, а потом с недоверием и сказал:

- Что же вас так на фельетоны тянет?

- Так я журналист!

- Это превосходно, - тихо сказал он. – Просто превосходно!

Пока мы пили чай, я мысленно реконструировал все события сегодняшнего дня. Соннову я, кажется, понравился. А с Веселовым что-то непонятно – то ли он побаивается меня, то ли не верит: держится настороженно.

Веселов очнулся от своих раздумий.

- Итак, мы имеем вопиющие нарушение партийной дисциплины в Увельском районе.

- Я бы сказал нарушения.

- Да? – Максим Александрович резко отставил в сторону свою чашку с чаем. – Я вижу вашу учетную карточку, и это вещдок. Остальное надо будет доказывать.

Его светлые брови сердито сомкнулись.

- На месте событий вы получите ответы на все вопросы.

- Сомневаюсь, - сказал вдруг Веселов.

С чего это он стал таким непокладистым? От нарастающего напряжения меня зазнобило. С Сонновым было легче.

Допив чай, избавился от чашки и откинулся на спинку стула. Я начинаю становиться недоверчивым и подозрительным, как истинный партократ. С кем поведешься… - говорят в народе.

Веселов произнес что-то, чего я не понял. Его поведение теперь казалось мне довольно странным. Он опять нервничал также сильно, как в момент нашей встречи.

Вот сейчас он сказал:

- Я не убежден полностью в их вине.

- Тогда съездите, задайте вопросы и убедитесь.

- Я позвоню.

- Не уверен, что по телефону вы узнаете правду.

- Ну, это мне решать.

Система! Где же я маху дал? Все начиналось так прекрасно… Пожалуй, в этот момент мне стало ясно, что надо было уходить отсюда чуточку раньше – пока Веселов был в возбужденном состоянии. А сейчас он, кажется, отдышался.

Вот так бывает – иногда играешь и проигрываешь. Сейчас я, кажется, проиграл.

Веселов покачал головой. Он делает вид, что знает обо мне все. Это должно было бы вселять в меня страх. Причина того, почему я его не ощущал, заключалась в том, что я стал считать Веселова винтиком Системы, которую презирал.

- Вы все рассказали? – спросил он. – Вам нечего добавить к тому, что сказано?

Выпроваживает? Да я и сам не прочь – нечего тут высиживать.

- Если хотите копаться в грязном белье, то пожалуйста – я вам поведаю, кто с кем спит, кто сколько пьет, кто жену бьет, а кого жена…

Он встал, одернул пиджак:

- Нет уж, увольте.

Я не спешил подниматься – сидел и смотрел на него, ждал предложения расстаться.

Он спросил:

- Как вас можно найти, если потребуется вызвать?

- У меня нет телефона, нет работы, куда можно было бы позвонить. Разве только моему отцу домой… запишите.

Он записал.

Что-то не давало мне покоя.

- А можно мне записать ваш телефон?

- Зачем?

- Справиться -  как дело продвигается? не грозит ли мне редакторство в газете?

- Если вас назначат редактором, вы об этом узнаете.

Ну, ладно. Я встал, пожал Веселову руку, пожелал ему всех благ с удачей и потопал восвояси.

Выйдя из обкома партии я засмеялся с облегчением. Я буду воевать с вами, товарищи партократы! Борьба с вами доставит мне радость! Мысленным взором я вижу руины райкомов, обкома, заносимые пылью и хламом. Толпы партократов, гремящих цепями на дороге в Сибирь. Сколько лжи они говорили народу. Как внушали трудящимся, что коммунизм – это светлое будущее человечества ждет их за тем углом.

Впрочем, в этих мыслях не было ничего кроме пустой бравады.

Причиной моего визита сюда была лютая ненависть к Пашкову и желание мстить – око за око. Удался ли он? – трудно сказать. По крайней мере, я сделал попытку, и сердце мое успокоилось. Пусть не думают партократы, что они суть советской земли. Они всего лишь – мелкие грызуны, свиньи у райкомовского корыта. Не за ними будущее страны.

Я забыл про наказы Тамары. Шел на вокзал пешком. В лицо мне дул ветер. Было холодно.

Я вспомнил книгу, которую подарила мне на день рождения бывшая теща Ирина Ивановна – «Странствие великой мечты». Великая мечта – это мечта о свободе. Ее странствия – от восстания Спартака до Великой Октябрьской социалистической революции 1917 года.

Увы, великое странствие великой мечты закончилось только что. Нет никакой свободы в обществе – всегда и везде кто-нибудь кого-нибудь угнетает и заедает. Свобода может быть только в душе – и для каждого своя.

В электричке встретил бывшую одноклассницу.

- Натиск зимы, - мечтательно сказала она, глядя за окно на вихрившийся снег. – Лишь в последние недели осени ложится покров. Сейчас подходит к концу седьмая неделя – значит, этот снег растает.

- Домой приедем будет темно.

- Я слышала, у тебя неприятности.

- Да как сказать, - молвил я с озабоченным видом. – Сейчас из обкома еду – знакомился с новым рабочим местом. И начальством…

- Ого! – она наморщила лоб. – Значит, врут про тебя?

- То, что я с Пашковым насмерть сцепился? – не врут. Но свет на нем клином не сошелся. Нашел работу в другом месте.

Зачем я соврал? А стыдно стало. Как они мне все говорили: «Анатолий! Ты же лучший математик района! Твои школьные сочинения в облоно посылали! Что же ты сотворил с собой? Ну, ладно, газета – можно понять. Но зачем ты в райком полез? Ведь надоест спину ломать!» Как в лужу глядели!

На волне своей веры домой заявился и чуть Тамаре не соврал. Ладно теща пьяная дебоширила – отвлекла и развлекла. Пока ее Тома успокаивала, я с малышкой возился.

- Ничего, Настенька, прорвемся! Ты мне веришь?

Она кивала головою. Но у нее уже появилось строптивое выражение на лице. Под воздействием обстоятельств формируется характер у нашей доченьки. Хорошо, если в меня или маму – не дай Бог! в бабушку.

Теща вроде бы успокоилась. Пришла Тома и отчитала меня за зелень для дочери, которую я не привез. В голосе слышалось отчаяние. Я положил ей руку на плечо:

- Схожу завтра на Бугор и все, что надо, возьму у родителей. Потерпи один вечер. Как бы то ни было, сегодня слишком поздно что-либо предпринимать.

Если у Томы и были какие-то сомнения по поводу моей поездки в обком, то она держала их при себе. Лишь сказала: 

- Зря только последние деньги прокатываешь. 

Она права и не права – поскольку зря и не зря. Я не достиг поставленной цели, зато избавился от иллюзий. Навсегда!