Судный день
Когда крылья меняются на метлу.
Направляясь домой, Юрий Николаевич с теплом думал – мой маленький уютный мирок, созданный мамой.
- Как на работе? – она спросила.
Когда ей было любопытно, она напоминала сойку.
- Так себе.
- Ты по-прежнему пишешь проповеди его высокопреосвященству? На кого теперь направлен, освященный создателем, гнев?
- Никого не назвал, - отозвался сын. – Остается Кличко.
Но в последние дни зимы оригинальность точки зрения митрополита Киевского на литургии, которые ему готовил секретарь, превзошла все ожидания Бородавки. Архиепископ не изменился – ни внешне, ни внутренне. Он упорно считал, что проповеди, которые достает свитками из шкатулки – от Бога.
Правда, два дня спустя после «ганьбы» Кличко, Дуренко вызвал к себе секретаря.
- Ты не хочешь ли знать, что я думаю о мэре Киева? – он тяжело опустил голову.
- Я слушаю, ваше высокопреосвященство.
Митрополит Киевский опустил голову ниже:
- Догадаться нетрудно. Включи телевизор. Пресса, Рада и президент гадают – кто следующий? Я молюсь, чтобы Бог подсказал мне. И Всевышний подсказывает – новый удар мы должны направить против гомосексуалистов…
Бред какой-то – подумал Юрий Николаевич, но промолчал.
Архиепископ продолжил с нажимом:
- Они на что угодно способны. Они не просто сидят и любуются друг на друга. Они зло несут людям своим существованием.
- Да-а, - сочувственно вымолвил секретарь.
Сам подумал – однако, что его высокопреосвященство собирается предпринять против гомосеков? Проклясть с кафедры? Может, отправить автобусы с погромщиками в места их тусовки? Так они собираются по вечерам.
Юрий Николаевич был прирожденным реалистом, и ему, прежде всего, хотелось видеть пути решения задуманного. Когда ситуация была совершенно непонятна, как сейчас, он тушевался.
Впервые секретарь митрополита Киевского перед написанием очередной воскресной проповеди решил обратиться за советом к Сергею. Об этом позвонил и попросил назначить место для конфиденциальной беседы, с надеждой, что будет ресторан.
- Приезжай ко мне в офис, - предложил шеф сыскного агентства, - там мы сможем спокойно поговорить без свидетелей.
Лишь только Бородавка приехал, Сергей спросил первым делом:
- Как дела с Кличко?
- Что ты имеешь в виду? - ответил вопросом Юрий Николаевич.
- Я имею в виду – «ганьба» продолжается?
- По этому вопросу я и приехал с тобой посоветоваться. Его высокопреосвященство дал указание подготовить следующую литургию против гомосексуалистов.
- Он что рехнулся, твой архиепископ?
- Похоже, начал новую жизнь.
- Мы все проживаем несколько жизней – так учат буддисты, - философски заметил хозяин офиса (ни к селу, ни к городу, кстати сказать).
- Ну, положим, не все, - поправил гость.
- Да-да, конечно, - согласился Сергей. – Я имел ввиду… Я выразился недостаточно точно.
Он сегодня был необъяснимо покладист.
- Конечно, - буркнул секретарь митрополита, завершая неловкость. – Я приехал спросить, как можно достать этих гомиков – у них ведь ни храмов нет, ни мест постоянной дислокации. Может, ты подскажешь, где с ними подраться.
- Что ты такое несешь? – удивился Сергей.
- Ты не понял? Впервые его высокопреосвященство сделал конкретный заказ на проповедь, и я впервые не знаю, как к ней подступиться. Вот приехал к тебе за советом.
Интересно, что у него на уме? - думал Бородавка, глядя на собеседника.
- Ты вознамерился писать по гомосеков?
- Да.
- Но ты говорил, что архиепископ твои литургии предварительно не читает – принимает их посланиями божьими. Ну, так и продолжай в том духе: он свою фигню тебе, а ты ему свою.
- Бесстыже глядя ему в глаза? Он раньше не вызывал к себе и в очи не смотрел….
Юрий Николаевич тут соврал – митрополит не смотрел ему в глаза, а сидел, низко голову опустя.
- Тогда я не знаю, что тебе делать. Хоть застрелись, но продолжай гнуть политиков. Кому нужны эти гомики?
Бородавка молчал.
- Ну, хорошо! - с неожиданной бодростью заявил Сергей. – Проведем маленький следственный эксперимент – как учит Маркс. Закрывай глаза.
И сам закрыл.
- А теперь подними руку, если не хочешь наехать на гомиков.
Он выждал несколько секунд.
- А теперь открывай глаза.
Две руки были подняты, включая его.
- Руку можно опустить, - дружелюбно сказал Сергей. – Двое против одного отсутвующего. Вот тебе решение проблемы. К черту гомиков, пиши против политиков, только не трогай Юлию Тимошенко и Петра Порошенко…
Покидал офис сыскного агентства Бородавка с твердым убеждением, что его надули – обвели вокруг пальца.
Литургия, литургия… Что написать вам, ваше высокопреосвященство, про гомиков? Без фантазии ничего не напишешь. Без фантазии проповедь не сочиняется. Только она превращает факты в мысли и вдыхает в текст жизнь. Что там истина, а что ложь – какая разница: божьи заветы ведь стали таковыми исключительно благодаря человеческой фантазии.
Все эти и подобные им рассуждения настолько подняли настроение, что Юрий Николаевич решился вознаградить себя еще одним стаканом красного вина на сон грядущий.
Мама отправилась к соседке в гости и предупредила, что вернется поздно, так что у него нет никакой необходимости её дожидаться.
Хорошее настроение не улетучилось утром, и он был рад этому, так как ещё не решил, какими словами писать будет воскресную литургию.
Позвонил Сергей:
- Ты ещё не начал писать проповедь?
- После обеда начну. Мне для этого понадобится несколько часов. Ну, сам знаешь, отточить формулировки…
- Пообедаем вместе?
- Сожалею, - отказался секретарь митрополита.
- Такова жизнь, - философски заявил Сергей и отключился.
Остается самое трудное – подумал Бородавка. Он сделал мысленную паузу, прежде чем продолжить.
Когда он, наконец, понял, как напишет воскресную литургию, Юрий Николаевич сам позвонил Сергею.
- Мне необходимо хорошо выпить в компании человека, с которым я могу говорить открыто.
- О чем будет разговор?
- О проповеди его высокопреосвященства. Я понял, как писать про гомиков -. зову тебя в консультанты
- Жаль, - сказал шеф сыскного бюро на удивление искренне и отказался составить Бородавке кампанию.
Впервые воскресную литургию Юрий Николаевич писал у себя дома.
Только закончил и тут почувствовал, что устал и даже озяб. Его всего трясло мелкой дрожью.
Часы показывали пять утра. Сна не было ни в одном глазу. Мысли, обгоняя одна другую, проносились в утомленном мозгу. В ушах стоял звон, и сердце громко стучало – казалось оно не в груди, а под самым ухом.
Бородавка сидел в кресле, и не отрываясь смотрел в окно. Он думал о только законченной проповеди. Секретарь митрополита закрыл глаха и постарался представить себе, как его высокопреосвященство читает её… читает… читает…
Вдруг Юрий Николаевич замер на несколько мгновений, даже утратил способность дышать…
Нет! Так нельзя об этом писать – как боль, резкая мысль пронзила сознание – не об этом сейчас надо писать!
Бородавка поспешно вскочил, взял со стола свою рукопись и порвал на мелкие клочки.
Напишу заново – подумал секретарь митрополита, сел за стол, взяд авторучку и задумался. Как начать? Надоумь, господи!
Через минуту золотое перо снова побежало по бумаге.
Отрылась дверь.
- Юра! Ты что же это так рано встал?
- С добрым утром, мама! – как можно бодрее ответил Юрий Николаевич. – Я пишу воскресную проповедь его высокопреосвященству.
- Мысль божественная осенила? Вот и прекрасно! Не буду мешать, – она тихо прикрыла дверь за собой…
Все казалось призрачным, ненастоящим, сном…
В помещении храма Киево-Печерской Лавры было людно, но странно тихо. Прихожане молча и напряженно слушали литургию.
В этот раз басом митрополита Дуренко она звала верующих в дорогу на фронт.
В автобусе Бородавку вдруг охватило какое-то совсем особенное, непередаваемое состояние. Это было вроде бреда. Он отлично сознавал, что едет на фронт, так называемую, линию соприкосновения двух противоборствующих армий. Но ему вдруг представился какой-то огромный, страшный зверь, вроде тех драконов, каких он видел на картинках в детских сказках. Необъятная пасть с острыми, хищными зубами широко раскрыта. А прихожане едут в эту пасть, как обычно, с цепями, битами и кастетами.
Долго-долго длится это, почти бредовое, видение.
Потом обычные разговоры привели секретаря архиепископа в нормальное состояние.
- Далеко ли до фронта?
- Мне кажется, мы никогда не приедем. Там и будем ехать и ехать без конца.
- Ой, не пугай!
Из окон автобусов открывался широкий вид на заснеженные поля, леса, пушистые от инея. Небо до горизонта голубое с редкими проплешинами облаков.
Кто-то не сдержал восторга.
- Хорошо как, Господи!
- Правда, хорошо!
- Тихо так… Даже не верится, что где-то идёт война.
- Да… Нет ни пальбы, ни свиста снарядов…
Двое затеяли это дело – архиепископ Дуренко и его секретарь. Юрий Николаевич в воскресной проповеди направил гнев верующих против москалей в окопах, а митрополит Киевский по привычке думать – все от Бога! – озвучил её. И понеслась косая в баню…
Но такие ошибки уже необратимы, как и само время. Однажды сделанное – уже не вернуть и не переделать, и теперь прихожанам, тем, кто в воскресной сдужбе в Лавре слушал литургию митрополита, придется допить эту горькую чашу до дна, до последней капли.
Ну, а пока байки дорожные…
Один на весь салон рассказывал о своих похождениях:
- … Пошли мы с друганом на железнодорожный вокзал. А кореш хоть на вид и дохлый, но ничего не боится. Подходит к двум здоровым бугаям и говорит: «Что, фраера, поезда ждете? А ну-ка скинулись мне на бутылку. Я король вокзала, и без поллитры никто отсюда не уедет». Поговорили ещё и пошли за винищем. Потом вместе бухали…
Слушатели с восхищением закачали головами:
- Во даёт! Умеет же себя так поставить!
Рассказчик, видя, что байка его всем понравилась, прододжал:
- В другой раз сидим шоблой на опушке – поддаем, болтаем, ждем развлечений. Смотрим – идут за грибами две девахи. Мы вскочили и за ними. Те корзинки побросали и бежать. Я одну догнал, повалил на землю. А она отбивается и кричит: «Не надо! Пусти! Я ещё девочка!» Другие как услышали это, тоже полезли на неё. Я им строго: «Вставайте в очередь те, кто хочет – всем хватит, а пока подержите брыкастую». А деваха кричит, вырывается. Я дал ей по морде, чтоб не орала, и как засадил…
- Ну, что? – оживились слушатели в салоне. – Целка была?
- Держи карман шире! И чего так орала?
Этот случай развеселил пассажиров:
- Ещё расскажи что-нибудь – короче дорога.
Рассказчик продолжал вспоминать свои «подвиги», а Юрий Николаевич с негодованием думал – какой же поддонок! Настоящий уголовник!
Но ума хватило не учить других благородству в сложившейся ситуации.
Впрочем, если не слушать трёп, оставалось только ждать тревожного будущего.
От этого ожидания, как будут разворачиваться надвигающиеся события, у Бородавки слегка лихорадило тело. Неизвестность будоражила. Мысли о том, что ждет в конце пути, беспорядочно теснились в его голове, не давая возможности спокойно соображать. Нервы были напряжены. Однако нет ни страха в дуще, ни сомнений – ведь с ними Бог Всемогущий. Он ведет их на подвиг…
Священнослужители, находившиеся среди прихожан, проводили инструктаж и заодно успокаивали перетрусивших:
- Едем, православные, на крестный ход. Вы не волнуйтесь – никто в вас стрелять не будет. Когда доберемся до москалей, начнем за войну стыдить; а если осените кого кулаком, ничего вам за это не будет. Если драка случится – то вам не привыкать кулаками махать – лупите смело, налево направо. Главное: нашим войскам показать – не надо кацапов бояться…
Наконец, автобусы остановились, открыли двери. Но пассажиры ещё из салона через окна напряженно вглядывались в окружающую обстановку. Пока всё шло тихо и мирно. Не было заметно никаких признаков боевых действий. Приехавшие выходили из автобусов и передвигались спокойно в полный рост.
В ста метрах впереди виднелась непрерывная траншея окопа, из которой солдаты ВСУ с автоматами и автоматическими винтовками с любопытством наблюдали за приезжими.
Здесь начиналась линия фронта.
Достаточно было мимолётного взгляда, чтобы понять, что солдаты заняты своими делами и атаковать противника в данный момент не собираются. Хоть погромщики и были ко всему готовы, но ни здесь рядом, ни далее в поле никакой опасности не замечали.
Прошло около получаса, пока все выгрузились, оправились и покурили.
К ним подошел офицер и спросил взволнованным голосом:
- Вы что, на ту сторону хотите пойти? Кто у вас главный?
Ему указали на митрополита.
Офицер подскочил к архиепископу и, наспех представившись, стал что-то быстро объяснять .
Его высокопреосвященство очень спокойно, даже удовлетворенно его выслушал, сказал что-то и не спеша стал ходить туда-сюда, поглядывая на приехавших с ним. Настрой у погромщиков был самый радужный – они даже пытались наладить контакт с солдатами ВСУ в окопах.
Наконец, его высокопреосвященство обратился к приехавшим с ним:
- Православные! – от сильного волнения, которое сразу бросалось в глаза, голос его звучал особенно твердо и строго. – Мы пойдем сейчас крестным ходом на ту сторону и покажем проклятым вероотступникам на чьей стороне Бог. Он с нами!
- С нами Бог! – возликовала толпа фанатиков.
Когда Киевский митрополит Дуренко кончил говорить, в руках его оказалась икона – одна из святынь Киево-Печерской Лавры.
- Помните, перед вами враг: мы идем не брататься! - последний раз благословил паству его высокопреосвященство и возглавил движение, которое началось с большим внутренним подъемом.
Солдаты через траншею окопа соорудили временный переход из досок.
Даже Юрий Николаевич ощутил необычайный прилив решимости и в двух ладонях перед лицом держал большой нательный крест – атрибут сутаны священнослужителя. Казалось – они только пойдут, а божья сила на их пути сметет любые укрепления и врага любого, кто посмеет стать на пути. Но особенно его переполняла гордость за то, что он будет делать что-то важное для страны и истории. В этом крестном ходе безоружных людей раскрывается какой-то особый, высший смысл существования человека на Земле. Не оставалось никаких сомнений, что именно сейчас и именно здесь произойдет то самое поворотное историческое событие, которое для него, Юрия Николаевича Бородавки, станет самым важным и ярким в жизни.
- С нами Бог! – ревела толпа, преодолевая траншею и, растягиваясь в поле, волной накатывалась на врага.
Люди шли, каждую минуту ожидая огонь с той стороны или атаку танков
Может быть, у кого-то и возникали сомнения, что вот-вот архиепископ Дуренко остановится, повернется и вернется назад. Они сядут в автобусы и уедут в Киев. Но шаг за шагом его высокопреосвященство упрямо шел вперед и вел за собой народ. Несмотря на всю кажущуюся абсурдность обстановки, погромщики Лавры продолжали идти на российские окопы – их вера вела.
Между тем, всё было спокойно, без происшествий. С той стороны не стреляли, наблюдая за странными маневрами противника. И внутренне напряжение киевских погромщиков спало. Даже стало казаться, ничего особенного не произойдет.
Но многие любители погромов думали, что «крестный ход» только прикрытие. Стоит только попасть в окопы вражеские и смешаться с кацапами, тотчас возникнет рукопашная, в которых они поднаторели.
Идея мщения за позор ВСУ на поле брани постоянно вертелась в буйных головушках, как навязчивая мысль – не отпускала и не угасала. Ненависть к москалям особенно обострилась после падения укрепрайона Авдеевка. Некоторые погромщики в крестном ходе представляли – как доберутся до москалей, он тут же выхватить припасенный нож и всадит кому-нибудь в спину с проклятиями: «Получи за всё, падло!»
Порой фантазии на эту тему безраздельно владели раззадоренными мужиками, охватывали чуть ли не как реальные видения, кипели в душах и приносили какое-то дикое, животное наслаждение. Закаленные в драках с иноверцами не сомневались, что при удобном случае всё это неотвратимо произойдёт в действительности – только бы дорваться до кацапов. Уж своего шанса они не упустят – отправят на тот свет столько москалей, сколько будет возможно.
Однако самое невероятное ожидало их впереди.
Вдруг совсем рядом с митрополитом, под ногами одного священнослужителя грохнул взрыв.
После мгновенного оцепления, раздались маты и ругань:
- Мина рванула! Твою мать…
И снова тишина. Все стояли, где застигнуты были, и не знали, что им дальше делать.
Подорвавшийся лежал на земле. Ноги целы, руки целы, голова цела – в низу живота, под сутаной задранной, кровавое месиво в набухших штанах. Было ясно – человек обречен.
Лицо у него стало бледно-серым. Дыхание прерывалось, и было поверхностным. По его конечностям пробегали лёгкие судороги. Видимо, он уже не ощущал боли, потому что не стонал и не производил никаких осмысленных движений. Болевой шок не сразу отключил сознание пострадавшего, давая ему возможность проститься с ускользающей жизнью. Понимая, что для него истекают последние секунды, он уже не видел ничего вокруг, а лишь в беспомощности глядел вверх, в глубину голубого неба.
Бородавка разглядывал умирающего, не испытывая при этом ни капли сострадания. Видимо, ответственность за ежевоскресные погромы и мордобои вытеснила из сознания сентиментальные чувства. Секретаря архиепископа постоянно удручало то обстоятельство, что им написанные литургии делают верующих кровожадными и беспощадными. Его, мирного, интеллигентного, по сути своей, человека судьба сделала зачинщиком актов вандализма.
Подорвавшегося на мине монаха он знал, но не жалел и воспринимал происходящее просто как зрелище, с интересом наблюдания, как жизнь уходит из тела, и смерть вступает в свои права. Эта картина послужит, Бородавка подумал, запалом для плодотворных философский размышлений.
Вот первое с выводом более чем печальным – мы угодили на минное поле. И не москали нас преследуют, а собственные ошибки. Дагадается об этом митрополит или рискнуть – подойти и сказать?
Другая напасть – ветер сменился и обдал толпу, топчущуюся на месте, невыносимым трупным запахом. Глаза начали различать тут и там брошенные на поле тела, которые, нагреваясь на солнце, разлагались.
Юрий Николаевич перестал уже удивляться, а от вони его вырвало.
Погромщики из Киева, свалив в общую кучу все свои беды, стояли и молча взирали на митрополита, ожидание команды, что дальше делать – идти по минному полю крестным ходом на вражеские окопы или вернуться?
Архиепископ не ведал, и никто ему не подсказал – вот тут он, кажется, узнал про свое окружение всю правду-матку: они лишь выслуживаются, умеют ходить на задних лапах и ждут, когда им бросят кусок мяса.
Зрелище минного поля, усеянного трупами, и идущий оттуда смрад окончательно подкосили решимость его высокопреосвященства. Что теперь делать в такой ситуации Дуренко не знал. И сие состояние души было отвратительно, тревожно и смертельно опасно!
Тут он и сам впереди различил погибшего солдата ВСУ на минном поле. Паренек лежал на спине лицом к небу, правая рука вытянута поперек тела, левая так согнута, словно хотела почесать плечо.
- Господи! Упокой душу героя! – перекрестился архиепископ.
Обеими руками он высоко поднял икону над головой и зашагал вперед, страх сокрушая на своем пути.
Неужто такой ценой достигаются все победы?
Служение Богу – эта не часть жизни, а вся жизнь. Что и доказал верующим своим героическим поступком Киевский митрополит.
Но вот до российских позиций шагать ещё и шагать. По минному полю...
И в ту же минуту секретарь митрополита Юрий Николаевич Бородавка поклялся в душе своей идти за его высокопреосвященством, чтобы с ними не произошло. Три величайших чувства владели им в эту минуту – Страх, Любовь и Ненависть. Страх перед смертью. Любовь к Богу. И ненависть к своим слабостям.
В тот памятный день все будто перерождались. Толпа вновь пошла за архиепископом и шла вперед – по минному полю. Будто каждый для себя решил – смерть приходит один только раз, а жизнь посвящена Богу.
- Вера вечна, вера славна… - запел Дуренко Божественный Гимн Православия.
И вслед за ним запели другие.
Митрополит шел, ускоряя шаг. Взрывов не слышно.
По знаку архиепископа все закричали:
- С нами Бог!
Потом внезапно умолкли, потому что раздался новый взрыв. Четырех человек разбросало в стороны взрывной волной от разорвавшийся мины, многих ранило осколками.
- Слава Украине! Героям слава! – долетели возгласы из окопов ВСУ.
Взрывная волна усадила Бородавку на задницу. Люди шарахались испуганные и вопили от боли, звали на помощь. Юрий Николаевич продолжал сидеть. На него и раньше накатывали приступы оцепенения, когда секретарь митрополита с места не двигался и рта не раскрывал.
А потом ещё раз рвануло под ногами погромщиков. Да так близко от Бородавки, что его осыпало с ног до головы землей и снегом грязным, даже обрызганный чьей-то кровью,. А он цел и невредим, как будто ничего не произошло.
Кто-то крикнул: «Спасайте митрополита!». Но ено высокопреосвященство упрямо шел впереди свех.
Кто-то побежал назад, и тут же взрыв прервал пути отступления.
Кто-то истошно завопил:
- Мины вокруг! Мы попали на минное поле. Спасайся, кто может!
Совет не лишенный мудрости – подумал Юрий Николаевич, продолжая сидеть на холодной земле. Глядя на разбегающийся во все стороны людей и расширяющий круг взрывов, только жалко выдохнул:
- Ну, влипли…
Попытался отыскать взглядом высокою фигуру его высокопреосвященства, но не нашел. Вслед за отступлением оцепенения, к нему подступало реальное ощущение обстановки. Первое, о чем Бородавка подумал – миссия провалилась, и надо бы выбираться из передряги. Нет смысла идти к москалям – мины тут и мины там: широко поле...
И он не один был. Обезглавленный крестный ход кинулся назад. Кто на что способен – кто бегом, не гладя под ноги, кто пешком, осторожно вглядываясь в следы, кто ползком, волоча подбитые конечности. Кто не двигался, взвывая л помощи.
Врывы преследовали и провожали.
Бородавка сказал себе – он должен выйти. Встал и пошел в сторону окопов ВСУ.
На пути воронка. В ней двое – убитый и раненый. Ещё живой поднял руку и позвал на помощь. Они обменялись взглядами. Взор Юрия Николаевича говорил – не будет тебе помощи погромщик проклятый.
Бородавка обошел воронку и пошел дальше. Можно сказать, он ни рытвину обошел от мины, а психологический барьер в душе.
Впереди (вернее, уже позади – мины догоняли свои жертвы) ещё трое шмякнулись на земле. Один сразу поднялся, пошел как-то боком, потом завалился и не встал.
Секретарь митрополита горько вдохнул, приподнял правую ногу и так застыл журавлем в поле. Показалась подозрительной почва. Постоял немного, мысленно помолился Богу и шагнул, куда намеревался. Итог – удачный…
Но судьба ждала его в метрах десяти впереди.
Взрывом бросило телом вверх. Он потерял сознание, и, как приземлился, уже не хочется. Но очнулся от резкой боли. Бородавка лежал на спине, а боль была в позвоночнике – то ли сломал, когда упал, то ли осколком зацепило. Теперь не узнаешь. Голова цела, пальцы шевелятся, а тело нет: ограничитель – жестокая боль.
Он молчал – вжатый в себя, в полном сосредоточении на мысли, что смерть близка. Равнодушный ко всему – к людям, к окружающей обстановке, к себе….
В приближающейся смерти Бородавка увидел знамение эпохи, точное и крайнее выражение мудрости времени: для него оно истекло.
Был вечер 11 марта 2024 года – запишите потомки дату смерти бывшего кандидата филологических наук и доцента университета, а ныне секретаря Киевского митрополита Юрия Николаевича Бородавки. Крохотным листочком время сорвало его с вечнозеленого людского дерева и опустило край воронки разорвавшейся мины. Не по своей глупости, но волею божью он попал на эту бойню, где люди должны убивать друг друга. Они кажутся себе всесильными. Но все немощны перед Богом.
Было тихо, не слышны взрывы. Кому суждено было, добежал до окопа. Многие остались на холодной земле – умирать, или уже погибли. Среди них и Бородавка – так уж вышло. Судьба приготовила ему изуверский – иного слова не подберешь – способ смерти. Что ему делать он не знал – лежал и медленно умирал.
О спасении мыслей не было – никто не полезет на минное поле. Готов ли Юрий Николаевич душой к смерти? Когда же начнемся отключка сознания? И с чего? Наверное, с памяти?
Послышался шорох. Потом стон. Глазам Бородавки предстал ползущий мужик, без шапки, но в варежках. Лицо его было гладко выбрито – в честь воскресенья, должно быть, дань.
Хрипло спросил:
- ..ли лежишь? Санитаров не будет.
- Ямка приглянулась – оставлять жалко.
Юрий Николаевич шутил, но видел бы он сейчас себя глазами другого: выглядел полным придурком – нижняя губа от укуса распухла, лицо обмякло, в газах не остыл ещё ужас от взрыва мины.
- Ты ползи, на меня не смотри. Если силы есть, доползешь и будешь жить – советовал он ползуну и покаялся. – Это привел вас сюда.
Тот посмотрел на него искоса – видимо, решил, что ослышался.
- Ты – монах?
- Не узнаешь?
Мужик прищурился, вгляделся в него и непонимающе покачал головой, сожалея, что не может доставить удовольствия мил человеку, удовлетворить притязания того на давнее их знакомство.
- Я в Лавре служу его высокопреосвященству, - с некоторой досадой сказал Бородавка. – Ты его не встречал на своем пути?
- Нет, не встречал, - тут же мужик ответил, с неприязнью поглядывая на лепившегося к нему монаха, от которого (в свете признания) надо бы держаться подалее.
- Как твое имя? – Бородавка спросил. – А я помолюсь за твой успех.
- Федор.
- Федор, Федор… Жить тебе, Федор, до скончания века. Ползки вперед.
А сам не желал его отпускать – хотелось поговорить.
И они разговорились.
На всякий случай в разговоре с монахом Федор добавлял словечки «благодарствую» или «спасибочки», что позволяло догадываться – мужик с уважением относится к служителю церкви.
- Доползу, скажу – ты живой ещё. Может, санитаров пошлют.
Из кармана он достал мятую пачку сигарет.
- Спички есть?
- Я не курю.
- Тогда прощевайте.
Мелькнул и застыл на мгновение взгляд – ненависть была в нем.
Он пополз и отполз совсем недалеко – чтобы слышал его монах.
- Х-ха! – выдохнул он с торжеством, показывая кривые желтые зубы по-собачьи встряхнулся. – Я доползу и буду жить, а тебе здесь могила. Будьте вы прокляты со своим епископом, заманившие нас сюда.
Резкая перемена настроения Федора покоробила Бородавку.
Ползи-ползи, тварь ползучая – успел подумать Юрий Николаевич, прежде чем раненый погромщик скрылся с глаз. А потом постарался его забыть.
Славные воины ВСУ – вот о ком будет думать, коротая время до смерти.
Отдавая должное его высокопреосвященству, Бородавка готов был согласиться, что азиатские орды москалей все-таки вторглись в Украину, как ни старался из ума выживший американский старикан Байден предотвратить это нашествие. В победу Юрий Николаевич не верил, но страна держалась уже два года и не только силой западного оружия, а такими вот солдатами в окопах, с которыми Юрий Николаевич хотел бы да не успел познакомиться. Сотни тысяч их, лучших воинов всех времен и народов, встали на защиту Незалежной. Их упорство доводит москалей до бешенства и исступления, потому что уничтожить таких солдат невозможно.
В первые дни войны хохлы бежали в панике. Но потом наступил вдруг момент такого упадка сил, когда уже ноги не держали бегущих, когда они, фигурально выражаясь, свалились на дно ямы, откуда уже не выбраться, поднимали голову к небу и видели вокруг себя москалей автоматы. Вот тут-то и проснулись в хохлах исполинские силы и страсти. Спасая никчемную свою жизнь, которая казалась кацапам уже конченной, они проявляли диковинную смекалку и расчетливую отвагу. В них вселялся никем ещё неизмеренный дух общности со всей землей украинской. Срабатывали ещё непознанные механизмы психики. Накладывались ощущения-рефлексы от памяти богатырей Руси Киевской, коими можно гордиться и брать пример. Собственное величие от дедов-прадедов, на костях которых зиждется слава Украины. И сейчас она держится на них – ещё живых и сражающихся. И пусть сколько угодно мужи государственные дурят, потешаются, паясничают-скоморошничают и сочиняют документы, лживые от начала и до конца – ни в них слава и сила Украины, а в тех, кто сейчас в окопах. Их и только их ждут громкие, героические дела. А их матерей – похоронки…
Пора, однако, и умирать – думал Юрий Николаевич, ощущая слабость и легкость в онемешвем теле. Все реже приступы боли возвращали его в реальность.
Тут до него дошло – как мама-то огорчиться, получив известие о его смерти.
Окончание светлого времени суток бойцы в окопах отметали перестрелкой. Вместе с простыми пулями летали и трассирующие – и все посвистывали. Изредка бухали пушки, а потом рвались снаряды.
Для себя Бородавка открыл, что воздух также плотен, как и вода, а взрывная волна далеко разносит тела и предметы. И время имеет плотность. А мысль опережает действие. И ещё себе лично Юрий Николаевич добавил неуемное воображение.
А жизнь, между кончалась – в ушах позванивало.
Потом засияли звезды на небе. А на земле стало темно.
Умирающему чудилась музыка из окопов, только не понятно с какой стороны. Потом в ушах ручей зажурчал.
Сколько он умирает? Бородавка прикинул – получалось восемь часов. Если с мучениями, то многовато, а так – лежи себе и лежи.
Почему боли-то нет? Организм, должно быть, совсем спятил.
Было тихо, таинственно – куда-то подевались все звуки. Предрассветный туман навалился на поле. Час, когда разведчики ходят к врагу за «языками». Было чудо, если бы москали его нашли да к себе уволокли.
Бородавка стал прислушиваться – не ползут.
Мысль другая пришла – из споров с Сергеем. Юрий Николаевич считал своими предками всех славян от Пскова до Киева, весь народ от литовской границы до степей с татарами. А щепетильный Сергей брезговал таким массовым родством – не считал белорусов и москалей братьями по крови.
Два вражеских истребителя, привлекая внимание, снизились и прошли над окопами ВСУ – взрывов и пальбы не было: должно быть, пугали или приглядывались. И им не отвечали.
Бородавка все больше утверждался в мысли, что его судьба не только ни удостоит отдельной могилы, но откажет в массовом захоронении – кому это надо? Птицы склюют плоть, звери растащат кости… Вечная память павшим героям.
Да герои ли они – вот в чем вопрос? Дурни стоеросовые во главе митрополитом Киевским. А затеял все он, Бородавка Юрий Николаевич. Он послал на верную смерть раскольников веры. И сам погиб. Такова судьба…
Кто скажет доброе слово о нем? Никто, кроме мамы.
И страх, и надежды давно уже улетучились, одерневшее тело не чувствовало боли - жизнь ещё теплилась в мозгу: мысли жили. А чем еще заниматься недвижимому, лишенному чувств человеку? Только думать.
И до чего приятно было думать не озабоченным ничем житейским – ни плотью, ни ощущениями. Оторвавшись от земли, воображение взлетало к небу. Все свершенное предками становилось историей.
Но больше Бородавке понравилось прикалываться в мыслях. Он представил себе, как подходит к его высокопреосвященству и носком ботинка бъет архиепископа в задницу. Митрополит Киевский медленно-медленно поворачивается, смотрит на своего секретаря, как на яркий свет – сомкнув веки и помотав головой, отказываясь верить своим глазам. Он воздел их к потолку, надеясь увидеть дыру, пробитую падением с неба этого черта в обличии человека. А удостоверившись, что перед ним его личный секретарь, то всего лишь удивил. Его высокопреосвященство открыл рот, готовясь произнести слова молитвы…
И в этот момент Юрий Николаевич умер.
Да воздастся каждому за грехи его!