Глава 11
С тяжелым сердцем он вернулся с похорон. В гарнизоне проходили поминальные обеды, но он, взяв кусок пирога, отправился в лазарет к Владимиру.
- Ну, что там, схоронили? - вопросом встретил его товарищ.
- Схоронили, - ответил Ефим и стал ему рассказывать, как проходила погребальная процедура прощания с атаманом и казаками. Но Владимир отвернулся от него, натянул под самый подбородок одеяло и сделал вид, что подробности его не интересуют. Ефим понял его и оборвал свой рассказ.
- Помянем, братка, атамана и братьев наших Василия с Федором, - достал кружки и налил в них китайской бормотухи байцзю, за неимением настоящей водки.
Владимир, не говоря не слова, опрокинул свой напиток и вновь отвернулся в сторону от Ефима, показывая всем своим видом, что он не склонен продолжать беседу. Все эти дни после того, как он пришел в себя и узнал, что повредил позвоночник и, в связи с чем, был парализован, впал в депрессивное состояние. Никого не хотел видеть, а увещеваниям о том, что сможет выздороветь, не верил. В одиночку переносил нестерпимую боль во всем теле, иногда теряя на время сознание.
- Эх, братка! - вздохнул Ефим, не зная, чем помочь своему другу. Запасы медикаментов в лазарете были скудными, морфий для утоления болей был распродан ушлыми санитарами морфинистам, каковые имелись в основном среди офицеров. Слышал он, что у китайцев можно достать опиум в их опиумокурильнях в Кульдже, он тоже помогает, но для этого нужны были деньги, которых у него не было.
Ефима с Владимиром судьба связала с самого детства. В 10 лет его определили в станичную школу. Отец справил ему форму - черные брюки с лампасами, гимнастерку с синими погонами и настоящую фуражку с кокардой. В школе первогодков распределили на «десятки». Так случилось, что рядом в шеренге оказался русоголовый парнишка, с серьёзным выражением лица, назвавшийся сыном старшего урядника с Волковского выселка Спиридонова Петра Васильевича. Когда другие казачата называли себя сынами отцов по фамилии и просто по имени без отчества, он представился, как Владимир Петрович. Учитель, улыбнувшись, принял его представление и все последующие четыре года обучения обращался к нему только по имени и отчеству, так же к нему стали обращаться одноклассники. Родители учеников недоумевали, что какой-то Владимир Петрович съездил по уху его чаду, пока не выяснялось, что так зовут между собой казачонка, годка их сына.
Не такой уж Владимир был серьезным. В школе слыл за первого пересмешника и любителя подшутить над казачатами, за что иногда перепадало ему от старших школьников. Зато равных ему не было в плясках и песнях, в которых он заводился так, что остановить его было трудно.
Крепко они сдружились за четыре года обучения в школе, держались друг за друга. В драках стояли спиной к спине, отбиваясь от станичных недругов с соседних поселков, выясняя, кто из них более сильный и ловкий казак.
В морозные дни, из-за отдаленности Волковского выселка, Владимир оставался на ночевки в доме Лапаевых. Эти вечера для друзей казачат были особо долгожданными и любимыми. Дед Ефима, старый казак Илья, рассказывал о своей и станичников-нижнеувельцев военной службе, о далеких краях, в которых они совершали подвиги во славу батюшки царя и Российской империи. Запомнился рассказ о Туркестанском походе, в котором участвовали Оренбургские казаки в 1864 году.
Казак Лапаев Илья в составе сотни разведчиков под командованием есаула Серова принял бой против десятитысячного войска Кокандского правителя. В течении трех дней без пищи и воды казаки держали круговую оборону, прикрываясь за навалом убитых лошадей и людей. Враги предлагали им сдаться и принять их веру. Но желающих сдаться не нашлось. Обозленные узбеки стали наступать сразу с трех сторон. Все подумали, что это их последний бой. Есаул призвал умереть с честью за царя и Отечество. Отбив подряд четыре атаки, уральцы, сотворив молитву во славу веры православной, стали в каре и двинулись напролом через гущу врагов.
Отчаянный поступок русских ошеломил кокандцев. Они замешкались, растерялись. Это замешательство позволило русскому отряду пройти сквозь неприятеля, как нож проходит сквозь масло. Казаки понимали, что им не удастся выжить. И эта уверенность в неминуемой гибели придавала им силы и злости. Но на свое счастье, вдруг они увидели бегущих навстречу к ним солдат. Это были наши. В том бою выжило около половины сотни казаков, получивших ранения той или иной тяжести.
Дед несколько раз рассказывал эту историю и каждый раз с новыми подробностями. По ходу повествования вскакивал с места, забывая о своих израненных ногах, показывал, как рубил он шашкой своих врагов, а затем открывал жестяную коробку и показывал медаль за тот бой в туркестанском походе.
Иногда к воспоминаниям деда присоединялся отец Ефима, участник Русско-турецкой войны 1877-1878 годов за освобождение православной далекой страны Болгарии от басурман. Он рассказывал о боях при Плевне, за что был отмечен Государем-императором знаком отличия - серебряной лентой за отличие на головном уборе.
Затаив дыхание, казачата слушали рассказы о боевых походах и подвигах нижнеувельских казаков в войнах, в которых участвовала Российская империя. Сожалели, что без них прошли эти войны. Там бы они тоже отличились, приумножили славу дедов и отцов. Желали побыстрее войти в возраст, чтобы встать в строй Оренбургского войска и выступить на защиту Российских рубежей от врагов.
Не думали тогда казачата, что на их век войны хватит с лихвой, как никакому другому поколению российских казаков.
После окончания школы через несколько лет друзья вновь встретились в приготовительном разряде и с тех пор, до сегодняшнего дня, не расставались. Пять лет Бухарской службы, вдали от родных мест и близких, их еще более сблизило и сплотило. Не иначе как братка, они друг к другу не обращались.
С началом германской войны друзей призвали в состав 11 Оренбургского полка, формируемого из казаков третьего Троицкого отдела. К осени четырнадцатого полк прибыл в Красное Село для службы по охране побережья в Петроградском военном округе. В конце пятнадцатого года были переброшены на Юго-западный фронт, участвовали в оборонительных боях у реки Стыри в районе города Черторыйска. Заслужил тогда Ефим звание младшего урядника, ему и Владимиру вручили по медали за храбрость четвертой степени. Затем был румынский фронт. Активных боевых действий на их участке фронта с начала семнадцатого года не проводилось, осуществление детских мечтаний о совершении подвигов во славу царя и Отечества не представлялось возможным. Служба проходила буднично, в основном занимались патрулированием занимаемых позиций.
Неожиданностью стало известие в один из мартовских дней об отречении от престола царя Николая Второго. Казаки недоумевали: «Это как же без царя Россия-матушка будет жить?» С другой стороны, уставшие от долгой разлуки с домом, казаки тешились надеждой, что с отречением самодержца и войне будет завершение. Если в соседних армейских частях, среди солдатской суконки, как их называли казаки, начались вольности и неповиновение своим командирам, со срыванием погон, то казаки строго следовали уставной дисциплине и не принимали многочисленных агитаторов от расплодившихся различных партий, призывавших бросить позиции и закончить войну. Впервые они тогда услышали о наиболее назойливой в своих призывах закончить военные действия с германцами партии большевиков. На вопрос: «А как же германцы? Они же попрут на нашу землю!», отвечали, что и у них так же будет революция, и они сами отправятся до дома.
В ноябре пришло известие, что в Петрограде большаки скинули Временное правительство и захватили власть в Российском государстве, объявив о скором окончании войны.
В декабре армия на румынском фронте окончательно потеряла связь и управление с Верховной ставкой. Остро встал вопрос по обеспечению войск продовольствием. Войска начали голодать. Румыны, несмотря на достигнутое перемирие, активизировали действия по всему фронту, не позволяя русским пополнять продовольственные запасы за счет местного населения, обрекая их на голодную смерть.
В один из морозных, ветреных дней, младший урядник с подчинёнными казаками был в разъезде. Их кони, опустив головы, шли сквозь снежную поземку. Наездники, затянув до последней дырки на ремне животы, молча, ехали, бросив поводья на волю своих лошадей. Торопиться было некуда. Каждый думал о том, когда их полк отправят по домам. Некоторые части из числа пехоты и артиллеристов их дивизии, полным составом, не дожидаясь приказов командования, с оружием, покидали свои расположения и направлялись в Россию.
Неспешное следование казаков прервали дозорные, обнаружив впереди, по ходу движения, большой обоз в два десятка повозок, и сопровождение в полтора десятка румын. Сомнений не возникало, это был обоз с продовольствием. Решение было однозначным, отбить его и перенаправить в свой полк. Одно было «но», - позади обоза полз броневик, грозно ощерившись пулеметом. Времени для размышления не было, так как обоз с проселочной дороги приближался к большаку, где нападение на него было бы уже невозможным из-за движения румынских войск.
План атаки на обоз изложил Ефим. Он и один из добровольцев, спешившись с коней, догоняют медленно ползущий броневик и закидывают его гранатами, одновременно с разрывами гранат все оставшиеся казаки в конном строю налетают на охрану обоза и рубят их шашками. Добровольцем вызвался Владимир.
Ефиму и Владимиру удалось скрытно, не привлекая внимания румын, догнать броневик и кинуть гранаты. Броневик от взрыва встал и задымился. Ствол пулемета дернулся и замер дулом вверх. С гиканьем из снежной поземки вылетел с шашками наголо казачий разъезд и порубал половину охраны, остальные побросали винтовки и подняли руки вверх. Обоз был взят без единого выстрела. Казаки, возбужденные легкой победой, спешились с коней и стали вязать пленных. Неожиданно, краем глаза урядник заметил, что пулемет ожил и ствол направляется на его товарищей. Ефим одним прыжком ухватился за дуло и всей тяжестью своего тела, одновременно со стрельбой очередью, свернул его в сторону. Но тут же почувствовал, как его ударило в грудь, и он потерял сознание. Очнулся уже в лазарете полка. Рядом лежал Владимир и, преодолевая боль, улыбался, увидев очнувшегося Ефима. А случилось так. Когда Ефим упал, то на пулемет бросился Владимир и удерживал его ствол, пока не подоспели товарищи и не успокоили пулеметчика выстрелами в смотровые щели. Но он тоже был ранен в грудь. Если у Ефима пуля пробила край левого легкого, то у его товарища пробито было правое. Ранения считались тяжелыми, так как пули застряли внутри. Там же, за проявленный героизм, в лазарете, им вручили Георгиевские кресты четвертой степени, как только они пришли в себя после операции, благо доктор еще не успел дезертировать.
Владимир пошутил:
- Жаль, что война закончилась, не то Кузьма Крючков (первый георгиевский кавалер из казаков, чей плакат все ещё висел на стене лазарета) всплакнул бы от зависти, сколько крестов бы мы еще огребли, лиха беда начало.
Ефим его обрубил:
- Благодари Бога, что не деревянный крест с холмиком на чужбине!
11 Оренбургский полк, благодаря отбитому у румын продовольственному обозу, смог пройти в ставшую недружелюбной самостийную Украину. В начале марта в полк поступил приказ председателя Совета обороны Петрограда, большевика, бывшего прапорщика Крыленко, заменившего Верховного главнокомандующего генерала Духонина: прибыть всем боеспособным частям на защиту столицы от германцев. Не дойдя до Петрограда, полк самостоятельно распустился, проигнорировав приказ большевистского руководства, так как в марте советское правительство заключило с немцами сепаратный мир. Но раненых казаков довезли до госпиталя в г. Пушкино.
Ефим и Владимир тяжело перенесли путь от границ Румынии до Петрограда, но выжили под присмотром своих товарищей-станичников. Долгих два месяца они долечивались в госпитале, с думой быстрее встать на ноги и выехать домой.
Госпиталь был заполнен ранеными после боев с немцами в феврале и финнами в марте-апреле. Бойцы были из разных родов войск, были среди них и красногвардейцы от новой власти.
Разговоров про Советскую власть было много. Кто-то признал ее, а кто-то нет. Казаки с Дона образовали свою республику, призвали всех казаков поддержать их. Атаман Оренбургского войска Дутов первым объявил вооруженное сопротивление Советам и выступил за созыв Учредительного собрания, которое бы выбрало законную власть в Российской империи. Большевики, как Антип Петров, ратовали за Советскую власть, истинную власть для простого народа, рабочих и крестьян, анархисты - за полную свободу от власти, эсеры за власть без большевиков. Голова кругом шла у нижнеувельских казаков. Чаще они в спор не вступали, отмалчивались. Много было непонятного. Кто за кого? От чего жизнь будет лучше? Царя сбросили, власть буржуев и помещиков сбросили, а казакам-то какая выгода будет? А тут новая война затевается, уже внутри страны, между несогласными со случившимися изменениями. Дума у них была одна - добраться до дома, а там видно будет, чью сторону взять.
К середине мая закончились медикаменты, питание стало скудным, в Петрограде не стало хлеба. Всех раненых, ставших едва на ноги, отправляли по домам. Некоторые, не дожидаясь документов о выписке, самостоятельно покидали стены госпиталя. Правительство большевиков еще в феврале, опасаясь захвата города германцами, выехало в Москву.
Ефим с Владимиром выехали из Пушкино в Питер в конце мая. Предполагали поездом с Николаевского вокзала доехать до Москвы, а там пересесть на поезд до Челябы. Путь был длинный. Не раз они его проехали в уме, предполагали за неделю-полторы добраться до родной станицы. Только, как говорят: «Мы предполагаем, а Господь Бог располагает».
Антип Петров, деливший бремя излечения с казаками, перед их отъездом предупредил:
- Любы вы мне, братцы-казачки! Только вы в своем казачьем обличье до дома не доедете. Первый патруль вас за чубы притянет, из штанов с голубыми лампасами выбросит и к стенке поставит.
- Мы не казачки, а казаки Оренбургского войска, - вспылил Алексей. - Войну прошли, пуганы!
- Это ты правильно заметил, казаки вы! - Продолжил Антип. - Раскиньте мозгами, Донское казачество восстало против Советской власти, все ее враги, офицера да прочие буржуи на Дон всеми путями пробираются, ваш Оренбургский атаман Дутов под свои знамена казаков собирает. А тут вы, казачки, при всех крестах на Урал решили ехать.
- А ведь прав Антипка, - почесал затылок Ефим. - Тут неча ерепениться. Что ты предлагаешь?
- Помогу я вам, братцы, выправить документы на зеленую суконку из пехтуры, ими прикроете свои лампасы на время, покуда до дома не доберетесь.
На том и решили и ни одного раза в дороге не пожалели об этом, вспоминали Антипа Петрова с доброй благодарностью, даром, что большевик, а хорошим товарищем оказался.
Время выезда совпало с началом восстания Чехословацкого корпуса на железной дороге от Самары до Владивостока, который в полном вооружении отправился к себе на Родину. До Москвы добрались без особых проблем, а вот сесть на поезд в сторону Самары или Казани, в забитые вагоны военными и гражданскими, потребовалось несколько дней. Перед Самарой, в связи с объявленным военным положением, высадили всех пассажиров. Красноармейцы, новые войска Советской власти, задерживали всех мужчин и насильно ставили в свои ряды под ружье, направляя на подавление вспыхнувшего мятежа против Советов. Ефим с Владимиром с трудом, ссылаясь на билеты о выписке из госпиталя и рекомендации на дополнительное излечение после тяжелых ранений, смогли уклониться от призыва в большевистские войска. Больше недели они, укрываясь от красноармейских постов, шли вдоль железки, пока не вышли к Самаре, где на станции их задержал уже чехословацкий патруль. И вновь помогли выписные билеты из госпиталя.
Чуть больше месяца прошло, когда они, истощенные от голода, со многими пересадками, а где и пешим ходом, продав все ценные вещи, завшивев так, что паразиты с них сыпались горстями, в середине июля прибыли в Челябинск.
Стояли на перроне Челябинского вокзала, с обвисшими сидорами, улыбались, щурясь от яркого солнца, после темного вагона теплушки. До родного дома осталось всего ничего, 80 верст, бегом добежать можно. Однако они опять попали под подозрение военного патруля, состоящего из чехов и казаков. Никакие увещевания о том, что они казаки из Нижнеувельской станицы, после излечения в госпитале возвращаются домой из самого Петрограда, ни бумаги, подтверждающие их личности, ни слова не возымели действия. Патруль проводил казаков в станционную кутузку до выяснения личности. К их великой радости недоразумение разрешилось вскоре. Двери кутузки открыл есаул Смирных Андрей Васильевич, их земляк с Луговского поселка, Нижнеувельской станицы, и однополчанин по службе в 11 Оренбургском казачьем полку.
Есаула Смирных уважали казаки за храбрость в германскую войну. Командир он был опытный, умело действовал в боях, за что награжден многими орденами и георгиевским оружием. Поэтому встречу с ним друзья восприняли, как провидение Божье.
- Ну, повезло вам, станичники, случайно услышал я о вас перед посадкой на паровоз, чтобы выехать в Троицк. Думаю, что за земляки такие объявились, когда все наши казаки с 11 полка до дома вернулись еще в марте, - обнимая Ефима с Владимиром, говорил с улыбкой есаул.
До Нижнеувельской станции ехали вместе с ним и другими казаками станичниками, приказным Петром Шевкуновым и Чемпаловым Павлом, сослуживцу по одному полку, ныне находящимся при есауле.
- Эх, братцы! Пока вы раны залечивали в столице, у нас такие дела провернулись, - восторженно повел рассказ Смирных. - Большевиков мы скинули по всему Войску. Крови много было. Некоторые казаки к большевикам переметнулись. Слышали, наверное, о братьях Кашириных из Верхнеуральска. Они нашу казачью честь на красное знамя променяли, выступили против законной власти атамана Дутова Александра Ильича. Сошлись с большевиками под руководством немца Блюхера и стали нашу казачью кровь лить. Теперь им все конец будет. Вся страна поднимается против Советов. Адмирал Колчак из Сибири с армией идет. Даст Бог, до нового года в Москву войдем! Изведем их безбожную жидовскую власть под корень. Теперь я, атаман третьего Троицкого отдела, вам приказываю, как казакам строевого разряда, после того, как с родными повидаетесь, немедля следовать в расположение Троицкого гарнизона. Правильные казаки, не забывшие своей чести, ныне в великой цене. А вы такие, с вами я огонь и воду прошел, кресты за службу имеете.
За три часа, пока паровоз пыхтел до Нижнеувельской станции, станичники поведали обо всех изменениях в родном станице. Много казаков погибло на германской войне, а кого и здесь уже порешили советчики. Но уже когда наша власть пришла, мы их активистов арестовали. А самых ярых большевиков Федоровского Семена и Василия Сидорова, принародно расстреляли. Ефим с Владимиром при упоминании знакомых фамилий станичников качали головами, недоумевая, отчего такая смертельная злоба пошла между братов-казаков. Много лет жили бок о бок, многие из которых сродственниками были, и вот теперь смертельными врагами стали. Проехав полстраны, видели, как народ возбудился друг против друга, но не думали, что у них на Родине эта вражда кровью омоется.
Столь долгожданная встреча дома с родными обернулась для него таким разочарованием и обидой из-за загулявшей женки, что не стал он встречаться с отцом и матерью, а ушел с браткой Владимиром на Волковский выселок…
- Эх, братушка, это сколько же мы с тобой жизни прожили? Сколько крови повидали? И с чем остались? Ни Родины, ни дома, ни семьи, на чужбине сховались, - повздыхал Ефим, затем развязал узел своего сидора и достал шерстяные носки, которые подарила ему на прощание Дарьюшка. При виде их встрепенулось его сердце, и он вдохнул запах шерсти, словно хотел вдохнуть аромат желанной женщины, связавшей их для него. Почти год, как они расстались, но не было ни дня, ни ночи, чтобы он не представлял ее лицо и руки. Прикусывал губы, вспоминая ее жаркий поцелуй.
- Прости Дарьюшка, я эти теплые носочки одену на ноги своему братке Владимиру, пусть они согреют его, может быть ему легче станет боль переносить.