Глава 2

Остатки армии атамана Дутова из Оренбургского казачьего войска, отрезанные от основных сил в Сибири, под давлением красных в декабре 19-го года, преодолев голодные киргизские степи, прибыла в Семиречье. Прибывшие части были в ужасном состоянии: не люди, а живые трупы, порой без всякого белья, в одних тулупах и валенках. Во время перехода тиф разного вида, словно косой, выкашивал полуживых бойцов. По пути следования беспрерывно рыли могилы и хоронили по двадцать пять человек разом. Только крепкие натуры казаков смогли выдержать это переход. Около трех месяцев заживляли свои раны и выпаривали вшей, надеясь на стабилизацию положения с отступлением и отдых, но надежды их были тщетными. Как и во всей России-матушке, здесь, на ее окраине, вспыхнула красная чума, ощерилась штыками и стала выдавливать их за свои пределы. Ранним мартовским утром, когда весеннее солнце показалось из-за горных вершин Джунгарского Алатау, озаряя первыми лучами после зимней спячки долину, тревожным порядком на станичном плацу Лепсинска атаман Дутов построил оставшихся с ним из передового отряда 600 казаков.

Казаки представляли собой сборный состав Оренбургской армии, выжившей после боев на Урале и в Сибири. Изношенное обмундирование с нашивками разных цветов подразделений на них не было единоуставным, отчего в строю они выглядели как сборище случайно собранных вместе вооруженных людей, а не частью бывшей регулярной армии Колчака.

Разглядывая потрепанные ряды казаков, внутренне превозмогая свое недовольство их внешним видом, Дутов прошел к центру плаца, где находились старшины и духовенство, перекрестился перед святой иконой Табынской Божьей Матери, приложился губами к ее окладу. Вспомнил последний разговор с атаманом Анненковым, командующим семиреченскими казаками, его слова: «Моя двухлетняя борьба в Семиречье дала грустные результаты, благодаря только лишь таким «беженцам-гастролерам», как вы, Дутов, пришедшему с оборванными, голодными и разутыми людьми, везя с собой массу баб и детей, без патронов и снарядов. Привезшему с собой тиф и развал».

Где-то в глубине души он был согласен с молодым амбициозным генералом. Безысходность положения с потерей боеспособности своей армии и враждебное давление семиреченских казаков во главе с их атаманом, вынудило его принять решение исхода в Китай, для того, чтобы сохранить остатки оренбургского казачества.

- Смирнооо! Равнение на ссерединуу! - гаркнул во всю глотку его заместитель полковник Илютин и, приложив руку к фуражке, стал печатать шаг в сторону генерала.

- Ваше Превосходительство, господин генерал-лейтенант! - начал он, чеканно выделяя каждое слово в своем докладе, но Дутов не стал его слушать до конца, отдав честь, повернулся лицом к строю и, набрав воздуха полную грудь, как в былые лучшие времена зычно поприветствовал свое воинство:

- Здравст! Господа казаки!

- Здраст! Ваш Превосход гос. Ген. Лет! - не очень стройно ответили они ему.

Генерал поморщился и вновь почувствовал недовольство, перерастающее в еле сдерживаемый гнев, но, выдержав паузу, подавил его в себе - не то время давать волю эмоциям, когда уже принято судьбоносное решение для многих.

- Братцы! - обратился к казакам атаман. - В эту лихую годину нам достались лишения и смерти в борьбе за свою Родину - Русь святую. Омраченный бесами российский народ устроил братоубийственную войну между собой, поправ свободу и справедливость, разрушил государственность и монаршую власть. Мы с вами отдавали жизни за правое дело! Пройдет время, мрак рассеется и правда восторжествует. Наша борьба за нее не закончилась. Сегодня… - он сделал паузу, и глубоко вздохнув, словно стараясь протолкнуть неожиданно возникший ком в горле, продолжил, - мы уходим в Китай, чтобы собраться с силами и вновь продолжить войну с богоотступниками.

Атаман замолчал, и эта пауза длилась некоторое время. Замерли в шеренгах казаки, всматриваясь в лицо своего командующего, в ожидании продолжения его речи.

Смахнув повисшую на ресницах слезу рукавом, атаман рубанул рукой и вновь заговорил:

- Кто не желает следовать за нами, тот ответчик перед Богом, я судить не буду, да и не смею. От бессилия у самого душа рвется по живому, от того, что приходится по злой воле покидать залитую кровью Родину, оставляя ее на растерзание большевистским нехристям. Воля ваша, кто решит возвернуться в родные станицы, Бог вам в помощь, притеснять не будем, - Дутов резко развернулся на каблуках, низко опустив голову, зашагал к станичному правлению, в котором дневал и ночевал несколько последних суток.

- Дядька Ефим! А что, ежели нам домой вернуться? - прошептал на ухо стоящий рядом в шеренге Андрюшка Малов. - Раз войне скоро конец, большаки победили, поди, простят, не тронут. Золотых пагонов на нас нет, а что воевали против них, то не все по своей воле. До меня так... - не успел он договорить, как его зло одернул урядник.

- Замолкни, глупой! Пуля красных тебя не догнала, так за такие слова свои прихлопнут! Жди меня у моей малухи, там поговорим.

Строй разношерстно одетых казаков дрогнул и, после команды разойтись, сгрудился в несколько кругов. Стали яростно обсуждать решение атамана о выходе за границу. Нашлись крикуны, стараясь перекричать друг друга, доказывая правоту решения и наоборот, убеждали все бросить и сдаться большакам, надеясь, как Андрюшка, на их милость.