С. Иванов.
ГЛАВА 4
На Вербное воскресенье выдалось солнечное, по настоящему теплое утро. Ефим, не изменяя своей давней привычке, возвращался с речки, умывшись в чистой проточной увельской воде. На берегу в тальнике наломал пучок распушившейся вербы и нес в дом, чтобы поставить на божницу, рядом с маленькой иконкой Табынской Божьей матери. Приобрел он ее еще в православном храме Кульджи в Китае, списанной с настоящей чудотворной иконы. Ефим считал образ Табынской Божьей матери неотъемлемой частью его жизни. Не столько потому, что она была святыней оренбургских казаков, сколько по личным причинам. С тех пор, как на Кары-Сарыкском перевале, где казаки едва не лишились святыни, едва удержав тяжелое конное коретце с ней от падения в пропасть, когда ему и его товарищам-станичникам отец Иона поручил ее охрану и постоянное пребывание при ней. Затем венчание с Дарьюшкой пред ее чудотворным образом. Ефим воспринял это как знак свыше, ее покровительство ему. Всем своим существом он поверил в ее чудотворность, хотя особой религиозностью не отличался, скорее по русской православной традиции следовал заветам предков, считая, что все творится по Божьей воле.
После смерти Дарьюшки наступила пустота в его душе, он усомнился в ее чудотворности, но расстаться с иконкой уже не мог. Она была дорога ему, как память о тех трудных, но и счастливых временах, что были в китайской чужбине. Федор несколько раз порывался убрать ее с красного угла, но, встречаясь с предостерегающим взглядом отца, не решался. Ефим, воспитанный в казачьей семье, приученный с детства, всегда просыпаясь утром, под укоряющими взглядами сына крестился на нее.
Проходя мимо пасеки, услышал ровный гул, отметил, как пчелы, уже при первых солнечных лучах, отправились в полет на распушившуюся вербу. Зима в этот год была морозная, затяжная, поэтому, при наступившем благоприятном тепле, они спешили за весенним кормом.
Утренний ветерок обдувал его лицо и холодило еще крепкое обнаженное тело. Было приятно его ласковое прикосновение. Возле дома сел на завалинку, жмурясь на яркое солнце, поворачивал свои бока, напитываясь живительным теплом. Сегодня ему исполнилось пятьдесят лет. Вспомнились счастливые годы детства, юности в родительском доме. Отец, братья, сестра, каждодневные заботы по хозяйству, подготовке к службе - все было понятным и обычным. Еще вспомнились счастливые годы, прожитые с любимой Дарьюшкой.
«Полвека прожил, - подумал он. - сколько братов-станичников навсегда остались молодыми, павшими в войнах и схороненными в чужих землях. А сколько еще мне осталось? Славу Богу, что я на родной земле - и здесь проживу еще столько, сколько Господь определит. Как мы мечтали с братьями-станичниками упокоиться в родной земле. Как, что оно будет, а меня дальше Нижнеувельского погоста уже не унесут».
Так, прислонившись к нагретой солнечным теплом бревенчатой стене дома, он на некоторое время погрузился в память прожитых лет.
«Хорошего, плохого, чего было больше? Злая судьбинушка заставила мыкаться на войнах и чужбине, потери близких друзей и любимой женщины - или, наоборот, это испытание от Бога, что ведет его к новой жизни, без утрат и потрясений, - размышлял Ефим, прокручивая, словно в кинофильме эпизоды из свой жизни. - А сыновья? Это же счастье иметь сыновей, продолжателей Лапаевского казачьего рода. Ну, что с того, что Демьян с Иваном не считают его отцом, фамилия и кровь-то моя!
Демьян выучился на красного командира, орденоносец, герой! - С гордостью подумал он о старшем сыне, названном в честь деда. - В старые времена был бы в офицерском звании хорунжего. Обращались бы к нему: Ваше благородие. В их семье офицеров еще не было, а теперь есть. Сегодня в армии у Советов не принято называть командиров офицерами, называют краскомами, а суть то одна, соответствует былому званию офицера. Приезжал Демьян в Новый год, да жаль ненадолго. Не взглянул на него даже издали, - посетовал Ефим. - Даст Бог, жив буду, свидимся еще. Понятное дело - служба, не часто с ней в родных местах побывать приходится.
Иван, младший сын их с Ариной. Когда он родился, его уже не было рядом. Война с германцем началась. Не подержал младенца на руках, как Демьяна при рождении. Впервые увидел его в тридцать втором году, когда вернулся из Китая, был он уже взрослым, восемнадцати лет парнем. Живет Ваня в Челябинске, работает на Тракторном заводе токарем. Пошел не по дедовской линии, стал первым в Лапаевской семье рабочим. Женился в двадцать лет на девушке Лиде из казачьей семьи, бывшей станицы Миасской. Свадьба была здесь же, по нынешним комсомольским правилам. Не привелось быть на ней, сказать сыну с невесткой слова напутствия от отца. Говорил брат Дмитрий, которого Иван считает настоящим отцом. Все правильно. Не тот отец, что породил, а тот, кто воспитал, поднял на ноги, дал путь в большую жизнь. Но сердцу не прикажешь, щемит при виде своих кровных сыновей.
Наблюдал за свадьбой со стороны и шептал: «Совет вам да любовь! Будьте счастливы, пусть вас минуют все невзгоды на вашем пути!» Конечно, пускал слезу, глядя на красивую пару молодоженов.
Двое детишек они народили, двух казачат. Дед он теперь! - с удовольствием отметил Ефим. - Есть казаки, продолжатели Лапаевского рода! Даст Бог, будут еще. Слышал, что Демьян женится, да и Федор подрастает».
С младшим сыном Федором судьба дала ему прочувствовать радость отцовства в полной мере. С его рождения до сегодняшнего дня он не расставался с ним. После смерти матери стал для него самым дорогим человеком в его жизни. Нет, он не баловал его. Жили вдвоем на пасеке в скромном достатке. Сын был незаменимым помощником во всех его делах по хозяйству и в работе на пчельнике. Ефим не препятствовал его увлечениям в школе, не высказывался по поводу его убеждений в связи с современными событиями, гонениями церкви и борьбы с врагами народа. Считал, что придет время и Федор разберется сам, где правда и где справедливость. Не читал ему назидания за озорство, а давал понять в разговорах о неприемлемости такого поведения.
После того, как рассказал ему, что их ожидает с возможным арестом, сын стал более серьезным. Перестал восторженно воспринимать случаи задержаний органами НКВД односельчан. Отец запретил ему обмениваться суждениями по данным поводам с одноклассниками и друзьями. В разговорах с отцом Федор пытался получить разъяснения, почему так происходит. Ефим, как мог, по своему понятию, объяснял ему, что несогласных с Советской властью осталось еще очень много.
- У буржуев, капиталистов отобрали их заводы, земли и капиталы, раздали все рабочим и крестьянам, разве они смирились со своими потерями? Нет! Теперь вредят Советской власти как могут, в городах и селах. Ищут своих сторонников везде и всюду, чтобы вернуться к старым порядкам и вновь вернуть свои владения.
- Неужто в нашем селе столько их сторонников?
- Кто же знает, сынок? - Старался уклониться от ответа Ефим.
- А ты согласен с Советской властью? - распалялся Федор.
- А мне с нынешней властью делить нечего. Нет у меня ничего.
- А что же ты боишься, что за тобой придут, как за врагом народа. Ты мне честно ответь, за что они могут тебя арестовать?
- Мы с тобой говорили уже об этом. Служил я у белых, жил за границей в Китае. Могут подумать, что я специально со шпионским заданием вернулся в Советский Союз. Даст Бог, разберутся. Я не враг народа!
Ох, как не любил он эти разговоры с сыном. Понимал, что Федор взрослеет. За пять лет вырос убежденным советским человеком и многое происходящее сегодня, в связи с репрессиями среди знаменитых людей в государстве, из близкого окружения вождя, оказавшимися врагами, ему было непонятно. Как они могли выступить за буржуев и капиталистов, ранее боровшиеся с ними в годы революции? Ефим не все мог объяснить ему. Просил только об одном, чтобы он не выносил разговоры за стены дома.
Припомнил все разговоры с сыном, и благодушное состояние, пришедшее ему теплым солнечным утром, стало уходить. Вновь вернулось чувство тревоги за сына в случае его ареста. Федор заканчивал семилетку, остался всего месяц и Ефим молил Бога, чтобы за ним не пришли до этого срока.
- Будь здоров, Ехвим Демьянович! - неожиданно для себя он услышал приветствие подходящего по тропинке к его дому водопойского сельчанина Никиты Попова.
- И тебе не хворать.
«Вот черт его принес спозаранку в светлый день», - чертыхнулся Ефим. С зимы тот зачастил к нему, придумывая всякие поводы. То прополиса дай ему для лечения внуков, то бутылку самогона принесет, - распить собутыльников не нашел. Это в деревне-то желающих мужиков на выпивку не нашел? Понял Ефим, что лукавит Никитка, что-то нужно ему. А что нужно, стало ясно из разговоров. Засиживался он подолгу. Если не было выпивки, то выпивал до десяти стаканов чая в прикуску с медом и без умолку болтал о делах в колхозе, где работал скотником на ферме, а также делился своими впечатлениями о событиях в районе и стране, стараясь вызвать его на откровенную беседу. Ефим чаще отмалчивался, иногда кивал, соглашаясь с его рассказами, но своих суждений по поводу событий в стране не высказывал.
Деревня Водопойка была мужицкая, из переселенцев из Курской губернии, сохраняла свой крестьянский уклад, обычаи, и характерный говор своей родины.
- А что Ехвим Демьяныч! Есть сегодня Вербное Воскресенье, то пора уставать с завалинки, да по рюмочке упустить в честь праздника, - радостно ощерился Никитка вполовину беззубым ртом, доставая из корзины четвертную бутыль с первачом.
Ефим нехотя встал с завалинки навстречу непрошеному гостю и предложил присаживаться рядом.
Никитка, усаживаясь, подвинул пенек к себе и стал выкладывать из корзины закуску.
- Сейчас мы сварханим по-шустрому закусочку. Ты-то бирюк. Кроме куска хлеба у тебя и нет ничего, - ворковал радостный мужик.
- Вота куриса, - причмокивая, достал два синюшных куриных крылышка. - Головка лука, картоха и соленый охурец. А это первачок с моей виноделии, анадысь выгнал. Эх, надо же, солнца ныне такая яркая, аж хлазам больно, - поморщился он, прикрывшись от него рукой. - Неси стаканы, разливать будем.
- Так пост нынче Великий, страстная неделя начинается. Скоромиться надобно, - не разделил его радость Ефим.
Никита прищурился и хитро взглянул на хозяина
- А я по старому календарю поствовался, что до Советской власти был. Да теперь Советская власть вообще все посты отменила. Свобода тепереча от поповских обычаев, - посмеиваясь, ответил он. - Неси стаканы. Вот в нашей газетке «Колхозном слове», как прописано. Специально для тебя принес, читай, ты же грамотный, - подал, предварительно развернув из нее соленый огурец.
Ефим разгладил мятую газету, промокшую от огуречного рассола, нашел статью о вреде празднования Пасхи.
- Вслух читай, - попросил Никитка.
«Пасха, как и всякий другой религиозный праздник, служит лишь для затмения сознания трудящихся масс, помогает врагам советского народа вести подрывную работу. Всякий сознательный трудящийся должен бороться с религиозным дурманом и пережитками старых обычаев, разъясняя всем малосознательным людям вред религии и поповских праздников…»
- Во-от! Мы же с тобой сознательная масса, в Бога верить перестали. Знаем когда пост держать, - с хитринкой, прищурив глаз, он взглянул на Ефима, как тот ответит ему на это.
- Заливай, курский соловей, чтобы ты, нехристь, да пост держал, - рассмеялся Ефим, а затем, взглянув на куриные крылышки, подумал, что не соловей он, а куриса курская, но вслух говорить не стал. Вздохнул и пошел в дом за стаканами. Знал, что от Никитки просто так не отделаешься. Сам он еще с германской войны отвык держать посты по христианским требам. Кроме того, хотелось узнать все колхозные и районные новости. Наряду с новостями Никитка приносил кучу всяких сплетен. И порой трудно было отличить, где там правда, а где вранье.
Никита был по возрасту старше Ефима на несколько лет, по характеру легкий, веселый, болтливый. Повоевал в германскую войну в обозе да при кухне. В гражданскую был мобилизован красными и вновь, по прошлой воинской приписке, кашеварил до двадцатого года, пока не отпустили до дома. Наград не заслужил, но, считая себя ветераном-красноармейцем, всегда садился в первом ряду на колхозных собраниях. Не было случая, чтобы он не выступил по ходу повестки собрания и всегда невпопад, с глупыми замечаниями, вызывая повальный, до слез, смех всех колхозников.
Как-то раз, председатель спрашивает его:
- Никита Пантелеевич, что там с нашим племенным быком?
- А что с ним сделается, жрет за десятерых, не успеваю навоз отгребать, - начал докладывать колхозникам Никитка.
- Да я тебя спрашиваю, как коровенок покрывает? - прерывает его председатель.
- Исправно … Позавчера белую корову … - сказал, как оно есть.
- Да ты принародно бы не выражался! Сказал бы, что удивил коровку.
- Да это так и было. Вчера он белую корову удивил, когда черную… это… покрывал.
Вот такой веселый есть Никита Пантелеевич. Но, Ефим после нескольких встреч с ним понял, что не так прост этот «курский соловей» - «куриса». Неспроста повадился ходить к нему в гости.
После первого стакана своего мутного пойла, Никита смачно откусил от луковицы половину головки и стал жевать ее, стараясь попасть на оставшиеся зубы. Ефим пригубил, и, поморщившись, отставил стакан от себя.
- Морхгуешь? Зазря! Свежачок! Надысь картоху на посадку перебирал, так всю хнилую в виноделию запустил, что добру пропадать, - поднял бутыль и взболтнул белесую, словно разбавленную молоком горячительную жидкость. -А крепость какая? Нутро прожигает!
- Поди для крепости от курисы помета добавляешь? - съязвил Ефим.
- Не-а, еще не пробовал, - не поняв подвоха, ответил тот.
Прожевавшись и икнув несколько раз, вновь налил себе полный стакан свежевыгнанного надысь самогона и, держа стакан против солнца, прищурился, глядя сквозь него, обратился к Ефиму:
- Ты вот, Ефим Демьянович, хотя и враг был мне в Хражданскую войну, но я тебя уважаю за то, что ты осознал свою вину перед Советской властью, покаялся и принял нашу мужицкую правду за которую мы кровь проливали, - Никитка держа в одной руке стакан, другой рукой указательным пальцем, утвердительно ткнул собеседника в грудь. - Я, как ветеран-красноармеец, доверяю тебе и хочу спросить, как жилось тебе в бегах на китайской чужбине?
Ефим отметил, что Никитка сегодня изменил своим привычкам. В былые приходы разговоры начинал с разных сплетен и баек о жизни колхозников и только потом задавал вопросы о жизни в Китае. Ефим не скрывал от него подробностей своей жизни и станичников в заграничном Суйдуне и причине возвращения на Родину. Считал, что все известно и проверено органами при переходе через границу. Но Никитка хотел услышать, каждый раз что-то новое для себя. Задавал одни и те же уточняющие вопросы. Давно поняв эту нехитрую игру, Ефим вновь повторил, слово в слово, свою историю.
Как всегда после его рассказа, Никитка резюмировал:
- Да, хлебнул ты горя, Демьяныч, - замахнул своей вонючей сивухи и стал делиться своим мнением по поводу ареста в конце прошлого года районного руководства Погорелова и Мятежного.
- Это надо же, хвраги народа, пробрались в районные начальники. Это как же они нам вредили! - Никитка замычал, но привести пример вредительства не смог. Рубанул рукой:
- Мы бы, факт, сегодня лучше жили, если бы не они. А за собой скольких наших колхозников увербовали для своих вредительских дел. Факт, все колхозы в районе пожечь умышляли! - Стукнул он кулаком по пеньку, так, что стакан с недопитой им бурдой подпрыгнул и упал на землю.
- Хорошо за них наши органы взялись. Хвыведут хврагов на чистую воду! Я надысь в райсовете радиво слушал,
- Никитка ткнул указательным пальцем в небо. - Сам товарищ Сталин говорил, что наши люди социализму строят и немного забыли про хврагов вокруг нас и перестали обращать внимание на них. Мол, мы силу почувствовали и куда им супротив нас. Вот они и показали свой звериный оскал. Стали вредить везде и всюду. Ты-то как думаешь, прав товарищ Сталин?
Ефим знал, что радио в виде черной тарелки было в районе, в кабинете председателя райсовета и клубе. Сам как-то побывал вместе с любопытствующими сельчанами посмотреть и послушать это чудо.
- Что тут скажешь, товарищ Сталин не может быть не прав. Не все довольны Советской властью, видать много еще тех, кто не утратил мечты о возврате к старым порядкам, - ответил Ефим.
- А ты, Ефим, доволен Советской властью? Ты-то тоже из бывших казаков-белогвардейцев, - Никитка прищурился и вновь ткнул его пальцем в грудь.
«Вот куриса курская! Так и лезет под шкуру. Знаю, что тебе хочется услышать», - с досадой подумал Ефим.
- Мне скрывать перед Советской властью нечего. Весь я тут на виду, ГПУ проверенный. А на власть мне обижаться нет резона. Она меня простила, приняла вместе сыном, позволила в колхозе работать, - раздражаясь, заговорил Ефим. - За что мне обижаться на власть, которая делает все для простого народа. Ты посмотри, сколько заводов в стране построили, а в нашем колхозе? Школа-семилетка, новая больница. А какой сад заложили, конеферма, где заведующим Илья Анищенко работает. Таких коней в станице при казаках не было. Аж в саму Москву на выставку их возили. Да много еще чего доброго могу сказать про нынешнюю Советскую власть. Нашел врага! Эх ты, говоришь, что уважаешь, вот с выпивкой и закуской ко мне приходишь, - с укором он взглянул на Никитку.
- Ладно, ладно, не обижайся. Это я так, по существу момента. Хверю, хверю я тебе. Не сомневаюсь в твоей честности по отношению к Советской власти, - поспешил ответить Никитка словами, услышанными на каком-то собрании. - Давай-ка еще по одной замахнем, - налил в стакан первача и не стал дожидаться, когда Ефим поднимет свой, звякнул его своим в честь примирения и выпил, закусив с хрустом соленым огурцом.
- Я тут решил в партию вступить. Партийцев-то почистили от негодных, примазавшихся к ним элементам, - сказав это, на миг замолчал и хмыкнул. - Случай припомнил. В Половинке бабу одну из партии турнули, Есипенко, кажется, ее фамилия, дояркой работает, - почесал свою склоченную бороду и продолжил:
- До революции монашкой была. Спрашивают ее, а с какого перепугу ты в партию вступила, ты же стрижена в невесты Христовы была? Она отвечает, что в монастыре дисциплина строгая была, а когда монастырь разогнали, мне без строгости жить не можно, так в партию большевиков вступила, где строгости такие же, как в монастыре, - расхохотался Никитка, хлопая себя по коленям. - Вот баба, а! Партию большевиков с монастырем уравняла, - продолжал он всхлипывать от смеха. Успокоившись, продолжил:
- Я, ветеран-красноармеец, проливавший кровь на Гражданской войне за Советскую власть, считаю себя достойным для вступления в большевистскую партию. Подошел я к районному секретарю, товарищу Мальцеву, излагаю ему, мол, так и так, заместить желаю не оправдавших доверие партии всяких там вырожденцев и вместе с товарищем Сталиным в одном ряду строить социализму в нашей деревне Хводопойке. Товарищ Мальцев выслушал меня, похлопал по плечу и ответил, что вы, товарищ Попов, знатный у нас животновод, поголовья скота со своим быком рекордно пополнили, стахановец, стало быть! Партия коммунистов в таких, как ты нуждается, только надо вам изучить устав партии, уметь отличить правых уклонистов от левых и главное понять роль диктатуры пролетариата на современном этапе. Дал мне книжечку, говорит, что в ней прописан устав и программа Всесоюзной коммунистической партии большевиков. Чтобы выучил наизусть, тогда решим, принимать тебя в партию или погодить, пока политически не созреешь. А я читать-то не разумею, унучка просил, да ему все недосуг. Ефим Демьяныч, может, ты мне почитаешь, для усвоения моей полной политической сознательности? - Никитка, заискивающе глядя на Ефима, вытащил из-за пазухи мятую тонкую книжонку.
Ефим еле сдерживал себя от смеха, но, сделав серьезное лицо, ответил:
- Никита Пантелеевич! Книжка-то серьезная, для вступления в партию вещь нужная. Читать надо на свежую голову, чтобы запомнить все, что в ней прописано. Это ровно молитвы для верующих, чтобы каждодневно наизусть излагать. Ты нынче голову хмельным затуманил, толку от чтения не будет. Все забудешь, как товарищу Мальцеву ответишь, где левые, где правые? Приходи недельки через две, я с пчелами управлюсь, вот мы с тобой и почитаем.
- Твоя правда, назюзился я с тобой, а у меня дел на ферме невпроворот, да быка моего к телкам запускать нужно, в последнее время стал он что-то плоховато коровенок удивлять. - Налил на посошок полстакана и, не глядя на Ефима, выпил, собрал откушенные головку лука и огурца, бережно завернул в тряпицу «курису», сунул в корзину наполовину пустую четвертную бутыль и, не прощаясь, спотыкаясь двинулся в сторону деревни.
Ефим, так и не притронувшись к стакану с сивухой, смотрел вслед незадачливому собутыльнику, пока он не скрылся за кустами.
«Ох, неспроста Никитка гостевать ко мне повадился, неспроста! - Вылил белесое пойло на землю, вошел в дом, положил на божницу пучок вербы и перекрестился на икону. - Ну, можно сказать отметил свой день рождения! И славу Богу! Будем жить дальше, сколько придется», - повторил он свое утреннее пожелание самому себе.
Комментарии
RSS лента комментариев этой записи