Эпилог
Ты всегда будешь в ответе за того, кого ты приручил.
/де Сент-Экзюпери/
Короче, облажался Готовцев по полной.
Вынесли мебель из фуры, пенал достали, открыли, ковер размотали, а Турчинов мертвый. Обоссанный, обосранный, но не живой. В какой-то момент со страху сдох – но не задохнулся точно. Условия были почти комфортные, да сердечко, видать, не выдержало нагрузки – темень, неподвижность, страх перед будущим. Кончился Кровавый Пастор в дерьме и позоре…
Пушилин смотрит на Саню, как на ребенка, у которого одна ножка короче другой и головка вава, говорит:
- Надеюсь, будет справедливо, если я тебе ни копья не заплачу. Что привез, то и получил. Попробуй продать его в Британский Музей.
Это он так пошутил.
Сане стыдно оправдываться – мол, все сделал, как учили. Себе-то он дочку привез и бабла немерено. С ГРУней, конечно же, рассчитается. Перед Пушилиным стыдно.
Министр сам подошел, по плечу похлопал и сказал:
- Ты, парень, все сделал правильно, молодец. Главное – прикончил Турчинова. Но не судьба, видать, Красному Пастору висеть на площади имени Ленина. АПБ оставь себе – пусть будет наградой. Я тебе на него документы оформлю.
- А что с трупом будет?
- Кинут в воронку от снаряда, присыплют щебнем, закатают асфальтом и навсегда забудут.
Ну вот, а Пушилин нос воротит. Ему еще попадет от Путина, если Президент России узнает о террористическом методе операции.
Вонючий Турчинов, тем временем, лежал на ковре никому в таком виде не нужный.
Так паскудно закончилась блистательная операция. Вспоминать тошно…
А пока получили документы и вещи, оставленные в Министерстве Госбезопасности ДНР перед круизом за линию фронта.
Оля с теткой своей созвонилась – сказала о главном: «Кристину мы свистнули у свекрухи», не вдаваясь в подробности. Все, мол, ништяк – скоро будем.
По интернету «В кругу друзей» списался Готовцев с ГРУней.
Бывший житель Вавилона:
- Привет, москаль, как ты?
Готовцев:
- Нормально.
ГРУня:
- Когда в Донецк вернулся?
Готовцев:
- Вчера.
ГРУня:
- Как груз?
Готовцев:
- Сдох подлюга по дороге!
ГРУня:
- Не заплатили?!
Готовцев:
- Мне нет. Тебе да.
ГРУня:
- Когда перечислишь?
Готовцев:
- Да прямо сейчас.
Содержательный диалог…
Саня из своей заначки платил. А мог и не раскошеливаться – хохлу-то поганому? Но ГРУня, он хоть и враг, но слово свое сдержал. Да и Саня так рассудил: долг – дело святое. И пусть что противники – по уму, они были партнерами в этой диверсии.
Кому-то может быть не понятно, но Готовцев жил своими правилами.
Что тут героического – быть честным с врагом? А ничего! ГРУня свое дело сделал, почему же потомственный уральский казак Готовцев должен сподличать? Самое позорное дело в жизни – это подлость. Пусть даже на войне…
Но не путать с военной хитростью!
Скажите, какой может быть долг перед врагом – зачем отдавать ему миллион? Честь и слово мужское? Херня это все, когда бойня идет – пьяные сопли на красной скатерти. Сказал бы – должен? прощаю! – свободен, ГРУня. Но нет…
И перечислил Саня ГРУне на Яндекс-мани один миллион рублей из своих шоферских сбережений.
Странно, но Готовцев не считал уже ГРУню непримиримым супротивником – не было ненависти к нему. Это когда до печенок проймет, выкрутит изнутри, согнет, сожмет до боли в груди, вот только тогда начинаешь понимать, кто твой заклятый враг.
Мысленно Саня ГРУню представлял в узких штанишках, туфельках лаковых… Интеллигентишка киевский с грудью впалой. Вряд ли с таким при встрече стал бы тискаться – обниматься, брататься, плечами касаться… Хотя есть что совместное им вспомнить.
Отмяк Саша, вернувшись в Донбасс – стерли с него присутствующие рядом дамы, Оля с Кристиной, налет дорожной огрубелости, зверство военное. Видеть начал людей и жизнь – глаза жестокостью залитые на украинских дорогах, слезой прочистились и прозрели.
Спасибо, Господи! Все хорошо…
В тот же день Саня сходил в баню и славно попарился.
Потом пили с Олей пиво живое из полторашки пластиковой прямо в кабине, загадывая назавтра рвануть в Челябинск.
Утром Готовцев проснулся и понял, что заболел. Мутило, крутило нутро, кругом шла голова. Возникло противное ощущение – словно кто-то живой и противный поселился внутри, елозит там, возится, ноет – и, сука! – не выгонишь…
Хотел сходить в кустики по нужде, но почувствовал, что ноги у него не такие послушные, как хотелось бы. Ничего, сейчас разгуляется. В такие минуты всегда знаешь: надо начать, а там пойдет.
Спрыгнул с «камаза» и упал, ткнувшись лицом в асфальт, до ссадины разбив лоб. Хотел подняться – его мотает и тошнит, ноги совсем не держат. Вырвало. Уперся разбитым лбом в фуру и справил нужду.
Кое-как забрался в кабину, лег и спросил Олю:
- Ты спишь? Вызови «скорую» - мне плохо.
«Неотложка» приехала. Глянул мужик в белом халате на кислющую морду пациента, небрежно приподнял большим пальцем левой руки правую бровь Александра и веско сказал:
- Мы забираем тебя.
Вдвоем с медицинской сестрой довели до машины, уложили в носилки, увезли.
К обеду Оля с Кристиной разыскали Саню в военном госпитале, в двухместной палате с туалетом.
Оля к Готовцеву:
- Как себя чувствуешь?
- Тошнит, голову кружит…
- Отравился? Врачи что говорят?
- Подозревают инсульт. Спрашивали – перегрузки были? А я до сих пор себя проклинаю, что Кровавого Пастора на плечах нес – тот ещё носорог. Надо было довести до фуры и там клёкнуть. А лучше вообще никуда не водить – шлепнуть в кабинете и деньги забрать. Столько трудов коту под хвост – кто знал, что он сдохнет?
- А ещё последствия, - поддакнула Оля, намекая на кровоизлияние в мозг. – Как лечить собираются? Что обещают? Есть перспективы?
- Врач говорит, два пути у меня на выбор – в Москву к нейрохирургам из Бурденко на трепанацию черепа, или здесь – покой и недвижимость: глядишь рассосется утечка крови, залившая какой-то сегмент мозга.
- Ты что выбрал?
- Лучше уж здесь.
- Лучше в России, чем здесь…
До конца дня Ольга побывала у главного врача госпиталя и выпросила разрешение поставить фуру на территорию учреждения в зеленых насаждениях. Уговорила водителя «скорой» перегнать «камаз» на новое место. Парень дал во временное пользование защитную сетку зеленого цвета. Помог натянуть. Фура стала незаметной для камер вездесущих дронов ВСУ…
Дончане охотно шли навстречу россиянам, приезжающим в Донбасс с гуманитарной помощью, и помогали всегда, чем могли. Ведь из России доброхоты не просто привозят продовольствие, стройматериалы, нужные вещи и топливо, они в пустых фурах с собою увозят из охваченных огнем территорий тревогу, страх, голод, неуверенность людей в завтрашнем дне.
Двадцатидвухлетнего соседа по палате звали Гошей – лежит с осколочным ранением, ждет операции. Из ополченцев. Бывший шахтер. Потухший взгляд переставших улыбаться глаз. Сеть окопных морщин. Тонкие нервные губы простого честного парня – отца еще не родившегося ребенка и гражданина созданной в огне артобстрелов молодой Донецкой Республики. Хлопец пошел защищать свою Родину. Сам. По велению собственной совести…
Гоша поведал Саше:
- Я мотострелок. Доброволец. У меня хронический гастрит – и бах! – осколок в желудок. Операция будет, может, излечат. Врачу сказал – он: «Учтем». Если комиссуют, женюсь. Подруга ребеночка ждет – некуда больше женихаться. Представляешь – оказалась невинная. И с первого раза залетела. Такие дела, брат…
Рассказал о родителях и друзьях. Все пока живы и здоровы, даже не ранены – он единственный. Впрочем, они не воюют. Уйти на бойню – это его выбор. А также – умирать, быть калекой… какая судьба выпадет… Ко всему готов.
Гоша в детстве и юности был падкий на ласку – теплолюбивый. На войну попал – огрубел. Господь с ним в какую-то свою игру забавляется, лепит из парня что-то нужное себе…
И вылепил. Хлопцу нет и четверти века, а у него уже своё кладбище – полхутора бы уместилось в эти могилы его врагов…
У Саши внезапно заломило в затылке. Он покрутил шеей и нарвался на головокружение с тошнотой. Хорошо раковина рядом с кроватью…
Отплевавшись, умывшись, лег в кровать и сказал Гоше:
- Оставался бы дома…
- Вот и невеста моя то же самое говорит. А как я останусь? Придут нацики – что с нами сделают?
- А если на войне убьют?
- Пока везло – только ранение.
Вечером, когда Оля с Кристиной ушли в «камаз» ночевать, Гоша достал бутылку водки.
- Давай выпьем.
- Без того голову сносит.
- Клин клином вышибается. Пей. Если загнешься, значит судьба такая твоя.
Саня выпил, выблевал, но немного и хмеля прихватил – стало чуть легче.
Где-то начало громыхать. Над городом завыли сирены воздушной тревоги.
Сестрица еще днем инструктировала – если по лестнице спуститься в подвал, то будет бомбоубежище; персонал и ходячие больные скрываются там во время тревоги, а не ходячие лежат в палатах, ожидая своей судьбы…
- Ты пойдешь? - спросил Гоша. – И я за компанию.
В темноте лежали на кроватях, прислушиваясь к взрывам.
- Пока жив и в силах держать автомат, артиллеристов ВСУ повсюду буду расстреливать без всякой пощады прямо на месте, - сказал Гоша, скрипнув зубами.
Саша буркнул:
- Палачом станешь, и на старости лет совесть замучает.
- А ты сам-то весь такой в белом? Такой благородный и пушистый? Значит, не воевал. Я бы рассказал тебе, да не люблю. Война – это грязь, пот, дерьмо, кровь и слезы. Нет там никакой романтики…
Гоша плеснул водки в стакан, залпом выпил.
- У нас была другая жизнь, которая – ты слышишь меня? – никогда больше не вернется! Я был нормальным человеком. Страна была нормальной. Жизнь тоже была нормальной. Пришли нацики и начали творить бесчинства – как тут терпеть? Я пошел в добровольцы.
Откашлявшись, сплюнул в судно. Приложил руку к повязке на ране в животе, поморщился и продолжил…
- Однажды страну сдали этим тварям! Мразь бандеровская откуда-то повылазила. Думали, что Советская власть их вбила в землю по самые ноздри… Ан нет! Хотя на Майдане-то буйных всего пара сотен было. С дубьем и булыжниками – весь мир ухахатывался…
Гоша снова налил и выпил.
- А теперь они у власти. Создали армию и в НАТО просятся. Лупят по нашим городам их оружием. Если бы не Россия, вообще кердык.
- Теперь мы единое государство, - вставил Саня. – Своих в обиду не дадим.
- М-да… Война разыгралась не на шутку. Выстоим?
- Если совсем силы иссякнут, взорвем весь мир к чертовой матери!
Гоша выпил ещё и заметно охмелел.
- Наши, не наши… Ты понимаешь, что теперь все население Украины кровью повязано. Они хотят уничтожить Донбасс. А я бы Киев спалил к чертовой матери за все хорошее… Ридна Нэнька Украина… Это не родина, это ад, из которого каждый вырваться рад…
Гоша снова налил. Его развезло.
- Вам в России хорошо – едите, спите, спокойно дышите… К вам не залетают в окна снаряды… Я как подумаю о своих близких, с ума схожу.
- Так что же не отвезешь свою семью в спокойную область? А сам воюй…
- А не хотят. И мародеров боятся, и вообще привыкли… А я, беспокоясь за них, пью перед сном – иначе никак.. Но не сопьюсь, ибо помню – нам надо ещё победить укропов поганых.
- Сопьешься, если каждый день по бутылке глотать.
- Нет! – пьяно заорал Гоша. – Мы все погибнем. И Россия нам не поможет. Сдали сорокапятимиллионную Украину в одночасье без боя и Донбасс сдадут. А потом и до Кремля нацики доберутся…
- Эк тебя запугали… Шел бы ты на гражданку.
Гоша уставился осоловело в пространство, сполохами освещенное за окном, и мотнул головой.
- Посмотрим.
А потом водка закончилась, и Гоша понемногу успокоился. Даже частушку спел перед сном:
Трупы плыли по Донцу –
Мертвые укропы.
Так в Европу вы рвались,
А попали в жопу.
Наконец, ополченец уснул, не дождавшись конца артобстрела.
Нельзя сказать, что он шибко обозленный или очерствевший душой – просто выжгла война что-то внутри. А что осталось мирное время покажет…
Саша смотрел на него и думал – вот она, боль Украины, ещё не испитая до дна. Вот только где оно, дно это? Кто его мерил, копая? Под чей рост и силу?
А войне все равно, чем заполнять могилы – любовью ли ненавистью, добром ли злом, счастьем ли горем… Вольготно смерти на бойне кровавой.
Смерть ради будущего. Оно ведь все равно однажды настанет. И будет Украина нашей. А Америка за океаном – там и останется. Нам есть чем её достать, если понадобится.
Но пока Ридна Нэнька зазывает к себе всех, кто мог бы наказать, проучить или просто укусить Россию в бессильной злобе. Околица готова стать плацдармом для всех армий мира, желающих воевать с Россией. Готова, кажется, самой себе выколоть глаз только для того, чтобы у русских был кривой сосед…
Гоша, похоже, не болел с похмелья.
Пока Саша после похода в туалет рыгал над раковиной, он смотрел на него снисходительно. А потом заметил:
- Все болезни от нервов. Перенервничал где-то – вот тебе и инсульт.
Саша молчал. Утер лицо полотенцем и лег в кровать.
Гоша стал его донимать.
- Слава Украине!
Молчит Санек.
- Героям слава!
Та же реакция.
- Хто не скаче, той москаль.
- В моем состоянии только скакать, - горько усмехнулся Готовцев. – Ты что тут несешь?
- Раззадорить хочу. Знаешь, как можно победить хворь? Ненавистью. Вот разозлись на свой инсульт – ах, нутро выворачиваешь! ах, голову сносишь! – так я тебе сейчас устрою. И откаблучь что-нибудь.
- Например?
- Сам придумай. Заводись давай! Москаляку на гиляку.
- Что такое гиляка? – полюбопытствовал Саня.
- Виселица. Хотя по-хохляцки звучит – шибениця.
- А на чем приятней висеть?
- Ты почему не заводишься? Обругай меня. Пошли нах…
- Ты поскачи лучше с судном на голове – я похохочу. Смех, говорят, тоже здоровью полезен.
Помолчали. Гоша успокоился, что-то припоминая.
Саша спросил:
- А ты скакал, когда заставляли?
- Нет, я с первого дня в свободном Донбассе.
И негромко запел:
Едут-едут БТРы
По донбасской стороне,
И наследники Бандеры
Порасселись на броне.
Саня замер в кровати, вникая в слова и мотив незнакомой песни.
И сверкают касками,
Лица скрыты масками,
На шевронах свастики,
Ищут, где здесь ватники
Гоша пел, а в глазах его сверкали слезы.
Не спасать, не защищать,
Едут-едут зачищать:
- «Москаляку на гиляку
И на палю коммуняку!»
Готовцев, не отводя глаз, смотрел в лицо раненного ополченца – спасибо тебе, друг, за слова и песню.
Если так, то я здесь первый,
Первый русский коммунист!
Дед не сдрейфил в сорок первом,
Да и я не пацифист!
Саша поднял сжатую в кулак ладонь ко лбу.
Ну что же ты – обратился мысленно к организму – давай излечивайся: столько дел ещё надо сделать!
По ту сторону прицела
Поднял голову фашизм.
Не проедут БТРы,
Я отдам за это жизнь.
Незамысловато, но как бьет по сердцу. Хочется просить прощения у всех погибших малороссов, что так поздно – но все-таки пришли! И теперь мы здесь, и никуда не уйдем – пусть хоть вся Европа на дыбы встанет. А Америка сунется – разговор будет ядреный…
М-да… Беспощадная штука совесть…
Русский – значит, не сдается!
Русский словно – террикон!
Заслонив собою солнце,
Он земле отдаст поклон.
А Европа ещё ответит за безумие Украины. Сполна…
Саша почувствовал, как щека у него задергалась от нервного тика.
По ту сторону прицела
Поднял голову фашизм.
Не проедут БТРы, не проедут БТРы,
Не проедут БТРы… я отдал за это жизнь.
Тишина в палате длилась долго.
Не стерпел Гоша:
- Песня спелась… Ты живой, Санек?
- Спасибо, Георгий, душу тронул.
- Это хорошо! Все болезни от нервов. Переживай – клин клином вышибается. В твоем положении это полезно.
- Врачи говорят – лежи спокойно: само рассосется.
- А я тебе что – плясать заставляю? Лежи и переживай. В бой рвись. Хоти движения. Главное – желание. Если оно есть, организм сам справится с любым недугом…
Господи, как все вдруг сошлось в двухместной палате военного госпиталя. И Санина беспомощность, и раненый ополченец, и мама с дочуркой в «камазе», ответственность за которых с Готовцева никто ещё не снимал, и истекающий кровью, но не покоренный Донецк за окном…
Россия, она не далеко-далеко, а здесь уперлась острием в самое сердце. Дотянулась через километры, отыскала его на больничной койке и приказала – встань, сын мой, ты нужен мне.
Саня встал и пошел в туалет.
- Санек ты куда отправился? – удивился Гоша.
- Отлить.
- А пошататься, блевануть немного совсем не тянет?
- Нет!
- Чудеса…
Готовцев скрылся за дверью.
Когда вернулся и лег на кровать, Гоша спросил:
- Что голова – совсем-совсем не кружится?
- Немного есть. Но думаю, завтра смогу играть в футбол.
- Вот что песня животворящая с нами делает.
- Это да…
Когда пришли Оля с Кристиною, Готовцев их встретил сидя на кровати. Поймал мелкую, затащил на колени, погладил кудряшки, поцеловал темечко.
Удивилась Ольга:
- Как себя чувствуешь?
- Нет тошноты и головокружения – только слабость осталась.
- Вот тебе и инсульт! – Оля обрадовалась. – И нейрохирурги Бурденко с отбойными молотками…
- Да не было никакого инсульта, - отмахнулся Саня. – Глюкануло голову от всего пережитого, а теперь отпустило. И этот в халате – сунул шпатель на язык, глянул в горло и определил инсульт головного мозга. Сегодня ещё отдышусь, завтра рванем домой. Нас ждут великие дела…
Оля неожиданно перекрестилась.
А Гоша буркнул:
- На этой проклятой войне шизофреником стать, как два пальца об асфальт…
После обеда началась гроза.
Окно было открыто, ветер упруго влетал в него и шевелил все, что мог.
Когда загремел гром, мелкая прижалась к маме, А Саня обнял их, унимая общую дрожь – так и сидели втроем на кровати, глядя в окно на капризы стихии. Она громыхала и выла, ожесточенно поливая город дождем. Ну блин, светопреставление!
Кристина вцепилась в руку Готовцева, как последнюю опору на земле. От её маленькой ладошки током пошла энергия по всему организму Саши. Уходила слабость, прибывала сила… Только тиком нервным щека заходилась.
Готовцев сам сходил в ординаторскую, удивив сестру – попросил разрешения погулять с семьей по территории госпиталя.
Деревья, кусты и травы умытые пахли русским полем. Солнце ластилось с неба. Природа будто говорила – какая гроза? ничего не помню, ничего не знаю, не при мне это было. И земля не казалась грешной. Но домой хотелось побыстрей уехать из этого прекрасного города Донецка, пронизанного насквозь канонадой…
Санек попросил Олю:
- Из цацек Кровавого Пастора подбери подарок невесте Гоши – скоро у них свадьба.
- А какого цвета у неё глаза?
- Не знаю, не видел…
Где-то за горизонтом жутко громыхало, но городские сирены молчали.
Не смотря на слабость, Саня чувствовал себя совсем отлично. Инсульт отменяется – начинается новая жизнь, которая сулит новые открытия, новые встречи и впечатления, или, может, смерть – много-много всего…
Округа клокотала артперестрелкой – кто-то кого-то подавлял, не трогая города. И это счастье! Ещё одну ночь продержаться, и домой… на Южный Урал.
Заглянули к Гоше в палату, пожелали спокойной ночи, и все втроем отправились ночевать в «камаз».
Сладко спалось.
Утром проснулся Саня свежий, полный сил, довольный. Проспал восемь часов – по его меркам это много.
Дорожки госпиталя подметал мужик.
Выпили чаю.
Готовцев покурил на лавочке . Наслаждение во всем теле не покидало его.
Оля выбрала изумрудный кулончик на золотой цепочке для невесты Гоши – глаза у девушки зелеными оказались.
Прощаясь с врачами Готовцев рассказал почти реальную историю о своем чудесном выздоровлении – глотнул водки, послушал песню, хорошо выспался и снова готов к труду и обороне Российской Федерации…
В ответ слушавшие, все как один, улыбались – ага заливай нам, а то мы не знаем: не болел ты, а прикидывался. Ну, не верьте…
В палате втроем исполняют неподражаемый смех – подраненный Гоша, вместе с Кристиной и Олей, заливается как ребёнок. Ей-богу, так только дети могут смеяться.
Готовцев попал во время – сосед по палате начинал новую историю о своих похождениях на хуторе, где он жил, когда парубком был. Вечера, скажем так, на хуторе близ Диканьки – новая версия.
- Один мужик любил спать в саду, когда тот в цвету – на телеге среди яблонь и груш: рай земной. Мы её потихоньку укатили на кладбище и там оставили меж крестов. А он проснулся только утром и прибежал домой в одних подштанниках весь перепуганный. То-то смеялись…
Сейчас почему-то нет.
- Ну что, - спросил Оля, - тебя отпустили?
- А кому я здесь нужен?
- Счастливчик, - вздохнул Гоша.
- Ты давай оперируйся и на свадьбу нас пригласишь. Скажи мне номер мобильного – будем созваниваться.
Жизнь щекотала и веселила Гошу последние минуты – гости засобирались в дорогу.
Прощаясь, ополченец сказал коротко:
- Доброй дороги.
Все прозвучало в этих словах. В них содержалась великая сила благословения остающегося в аду к отъезжающим в рай. Донбассцы иначе не могли относиться к русским – от них в прямом смысле зависела их жизнь. Они знают, если россияне не вступятся, их убьют и сотрут в порошок. И развеют по ветру прах…
Ехали по городу и прощались – весь разодранный, но не согнутый Донецк вдохновлял своей умиротворяющей внешностью лета, да так, что казалось, что все плохое для города уже случилось…
Что-то нацики примолкли – не обстреливают на прощание.
При желании можно было обнаружить другой смысл тишины: эй вы, гости с Южного Урала, понаехавшие на Донбасс, мы вам добра не хотим, но и зла не желаем; имейте в виду – ещё раз появитесь, убьем; так и знайте!
Готовцев с мелкой помалкивали, а Оля упражнялась в философии:
- Если первую половину жизни жить правильно, то вторую можно прожить как угодно. Если сначала жить неправильно, то второй половины жизни может не быть совсем. А может времени не хватить, сноровки или желания. Или некому будет учить правильной жизни. Значит, надо жить правильно с самого начала. Поняла дочка? А ты любишь шалить…
Перед выездом из города зашли в кафе перекусить. Заказали солянку, жареную картошку и пельменей, которые, если не съедят, возьмут в дорогу…
Поели, сели в машину, поехали дальше.
Хотя постов было много, фуру с челябинскими номерами никто не останавливал. Махали с дороги Оле и Кристине на их приветствия из кабины.
Ощущения катастрофы в воздухе не витало. И слава Богу!
- Едем домой! – сказал Саня и засмеялся.
Выглядел он счастливым.
Оля с Кристиной засмеялись. Просто так, за кампанию – и на фоне разрушений и последствий артобстрелов (пожарищ, к примеру) выглядело это цинично.
Саша и Оля одновременно подумали – смех не уместен, они выглядят циниками. Циниками они и были…
А что надо было делать? Ехать и плакать каждой разбитой хате или сгоревшему подворью? Вокруг был не прежний пригород, а свалка – битые кирпичи, поломанные плиты, всякий мусор – обычные пейзажи постоянно обстреливаемых мест…
Оля дозвонилась до Красноселки. Включила громкую связь.
- Мы едем. Дня через два будем дома. Саша скажи что-нибудь моей родной тёте.
У Готовцева голос был веселый.
- Вы там сильно рисковали? – спросила Нина Николаевна.
- Было дело. Но все обошлось.
Ольга отобрала телефон:
- А теперь Кристю послушай.
Мелкая звонко исполнила детскую песенку:
У маленькій у хатині на тепленькій кожушині,
Хтось дрімає хтось муркоче спозаранку спатки хоче.
У весь вечір, цілу нічку не зімкнула вона вічкі,
Зашукала хитру мишку, натрудилась вона трішки.
- Бабушка Эльза спит? Если нет, дай ей трубочку.
Но в трубке пошли помехи, и связь оборвалась.
Ольга не сильно расстроилась:
- Ладно, приедем наговоримся.
Проехали дорожный знак.
- Прощай, Донецк! – сказала ему Оля.
Саша добавил:
- Буду скучать…
Оля покосилась:
- Все пучком?
- Космос! – насыпал Готовцев о чувствах с горочкой.
У Ольги сегодня день философии. Выдала мудрость:
- Мне кажется, малороссы хотят воевать – можно ведь уехать в Россию, спрятаться где-нибудь, не ходить на призывной пункт. А они идут – добровольцами, на войну. Нравится мужикам и хлопцам это дело, пахнущее дымом, порохом и железом...
Саня с недовольством подумал – мужа вспомнила, и сказал так:
- А может, их ненависть гонит – желание отомстить за погибших близких и родных…
В кабине на авторадио пел Киркоров о казаках, которым мама говорила…
Впереди маячила Россия…
И приехали в Красноселку через два дня без приключений и дорожных неприятностей.
Только открылась дверь квартиры, Ольга бросилась на шею Нины Николаевны:
- Мы приехали, тетя Нина!
Толкнула дверь в спальню.
- Бабушка Эльза, давай вставай – пирушку закатим.
Увидев застеленную кровать, остановилась на пол пути.
- А где бабушка Эльза?
Нина Николаевна:
- Она умерла, Оленька. На следующий день после твоего отъезда. Очень любила тебя – не вынесла разлуки. А потом, Донбасс – это страхи Божьи: там мама твоя погибла. Бабушка так переживала за тебя…
- Что же ты не сказала?
- Не смогла. Ты и так в пекло сунулась – к чему лишнее горе на психику? Нет, не могла…
Дойдя, как сомнамбула, до кровати Оля упала на неё животом. Сунула личико в подушку. Глухо сказала:
- Саша, закрой дверь. Не пускай Кристину сюда. Я поплачу…
Девочка исследовала двухкомнатную квартиру. Засекла кошку на кухне. Погналась за ней. Та в гостиную и под диван.
Кристина легла на палас, наблюдая за ней и размышляя – понимают ли русские кошки украинскую мову?
Тут её подхватила двоюродная бабушка – закрутила-затормошила-затискала так, что у бедного ребенка ручки и ножки болтались, как у тряпичной куклы. И пряди волос растрепались по плечикам.
- Ах, какая чудесная девочка! Красавица! Вылитая мама в детстве…
Нина Николаевна кривила душой – ни черточки корейской не было на чисто славянском личике юной уроженки города Харькова. Разве только глаза были мамины – озорные, любопытные, бесстрашные…
Хозяйка квартиры на диван села, поставила внучку между колен, стала причесывать.
Покосилась на Саню. Весьма заметная, но непонятная связь молодого человека с племянницей Олей заметно интриговала её. Она решила задать ребенку провокационный вопрос:
- А скажи, дитятко, где твой папка-то неразумный?
И мелкая выдала голосом звонким:
- Татко мій поїхав бити москалів. Коли всіх поб'є, нас забере!
Немая сцена…
Занавес!