ЦЫГАНСКАЯ ИГОЛКА

Колыванов – Нестерова и другие. Утро воскресенья.

Колыванов встретил Настю во дворе ГОВД. Он расхаживал взад и вперёд у массивного подъезда, словно часовой по периметру; курил. Увидев подъезжавшую машину, сигарету загасил и отправил в ту же пачку, за фольгу – ведь урну убрали, а сигарета, скорее всего, не первая.

Не дожидаясь, пока Настя откроет дверцу «восьмёрки», Колыванов рванул её сам – и хрипло крикнул прямо в лицо женщины:

- Пойдёмте! Она – там, у Рудика… Надо посмотреть!

Нестерова не сопротивлялась. Звонок Колыванова поднял её с постели полчаса назад, в половине восьмого; на лице, почти полностью лишённом косметики, лежал невидимый покров сна. Да и от форменного стиля почти ничего не осталось, только одна юбка, а поверх – серенькая тонкая кофточка и темно-синий жакет с металлическими пуговицами, отдалённо напоминавший китель без погон… Да и туфли на босу ногу, колготки в спешке сборов оказались безнадёжно порваны.

Вряд ли у Насти хватало сил и желания тщательно продумывать свой внешний вид: её оглушила страшная новость, сообщённая Колывановым…

Подвальный коридор разделялся: в левом крыле КПЗ, в правом – криминалистическая лаборатория и архив. Мужчина устало опустился на фанеру стульев, стоящих целым рядком в коридоре: «Я уже смотрел… Рудик всё вам расскажет. Я подожду!». Нестерова пошла одна.

…Через четверть часа она не вышла оттуда: она вывалилась. Она выползла, хватаясь за крашеную до половины стенку, ногтями судорожно согнутых пальцев соскребая облеплявшуюся старую краску. Рухнула рядом с Колывановым на стулья, молча отобрала у того сигарету – вырвала изо рта и стала делать глубокие затяжки, вкачивая в себя дым. Затем сигарету выронила на пол, а лицо закрыла руками.

- Гос-с-споди-и-и… - воющим голосом простонала женщина. – Кто же это… это может… это всё?! Какой зверь?! Его же баба родила, простая… или кто?!

Ответом ей была тишина. Мёртвая тишина коридора, наполненного запахом подогретой пыли, от соседства с трубами отопления. Мутный свет голых электрических лампочек под потолком, углы, затянутые паутиной. И Колыванов молчал – тоже. Потом пробормотал, рассеянно:

- Руки на этот раз не проволокой связывали. Медицинский жгут, эластичный… Это потому, что он её подвешивал, Рудик по характеру кровоподтёка определил. Подвешивал и…

Мужчина искоса глянул на женщину, проверяя – случится ли сейчас истерика и можно ли продолжать. Но Настя оставалась в прежней застывшей позе. Тогда поднялся, подобрал ещё тлеющий окурок, выбросил в мусорное ведро. Сам остался стоять у стены, закурил новую «Яву».

- Это сковорода или… нет, скорее, лист раскалённого железа, подложенный снизу. Он жёг ей ступни, подошвы жёг, пока она не теряла сознание. Потом обливал водой и опускал на этот лист снова… И ещё мизинцы. Рудик сказал вам?

Не дождавшись ответа Насти, закончил сам:

- …он их отрубил и засунул ей в рот. Когда мы вытащили кляп, обнаружили их. Они без ожогов – он отрубил пальцы живой. Мизинцы – это деталь.

- Хватит! – хлестнул по ушам отчаянный вскрик женщины.

Она отняла руки от лица. Пылающего. С дрожащими губами. Колыванов несмело предложил:

- Может… воды?

- Нет! Если бы я сейчас что выпила, то полстакана водки… Дайте ещё сигарету! – потребовала Настя. – И зажигалку… Хотя нет, оставьте мне это и идите к машине. Я через пять минут, я быстро.

Колыванов так и сделал. Положил на коричневый дерматин пачку, золотистый прямоугольник зажигалки и вышел. Уже поднимаясь по лестнице из подвала, он услышал приглушённые рыдания.

Она не хотела реветь при нём.

В автомобиль Настя вернулась уже относительно спокойной. Собранной. Только глаза красные. Губы уже не подрагивают, они уверенно сжаты. Села за руль – машину она не закрыла, Колыванов внутри; взялась за ключ зажигания. Посмотрела на своего спутника, и, словно в первый раз увидела его новый костюм. Удивилась:

- На вас в первый раз вчерашний галстук… Вы его не поменяли?

- Вот поэтому мужчина и должен менять галстуки… - проворчал следователь. – Чтобы никто не мог сказать, что он не ночевал дома. А я ночевал в отделе. Смотрел дела.

- Что-то нашли?

- Много интересного. Я вам закладки положил.

Заработал мотор; Нестерова лихо развернулась. Собиравшиеся у дежурного «УАЗика» патрульные милиционеры отпрянули. Выводя машину на трассу, женщина деловым голосом спросила:

- Её нашли сцепщики, так?

- Да. Раз в несколько дней на запасные пути загоняют составы для ТЭЦ, по графику… Не знаю, что там, то ли цемент, то ли кирпич, у них тоже стройка сейчас, расширяются. В общем, начали около семи разгружать, нашли.

- Опознали, местная?

- Местная. У неё дача тут, недалеко… Верните зажигалку, пожалуйста.

Анастасия, держа одной рукой руль, подала металлический прямоугольник. Колыванов рассеянно высек язычок пламени – не сразу, покрутил регулировку кремня.

- Проще было просто бросить под поезд, под проходящий… - заключил он. – Тогда бы было месиво. А он сделал это как-то так… напоказ. Он ведь знал, что утром обнаружат.

- Рудик сказал, следов изнасилования нет. Никаких.

- Да. Это и удивительно. Там – было, тут нет. Видимо, этим он не хотел её наказывать, он выбрал что-то другое…

- И сильное алкогольное опьянение. Много водки.

- Я думаю, что он вливал в неё, чтобы обеспечить анестезию и исключить преждевременный болевой шок. Чтобы растянуть процесс… Вот сейчас будет беда, если переезд закрыт.

Но переезд салютовал им поднятыми рогами шлагбаумов. Подскакивая на сидении, в тот момент, когда «восьмёрка» миновала рельсы, Колыванов сообщил:

- Акташев уже там, Кустик… и этот следователь ваш новый, Кухно.

- Он не новый. Он только из больницы вышел, язву лечил.

- Акташев сначала думал, что это та самая… По приметам подходит, по телосложению. Он, оказывается, с вечера вчера на дачах ночевал, у этого знакомого-самогонщика.

- Учительницу ждал, Анну?

- Да. Хотел прошвырнуться по дачам, с утра. И увидел сначала машину ГОВД, потом «скорую».

- Понятно! – перебила женщина. – А эту как зовут?

Колыванов раскрыл блокнотик с густо исписанными листами.

- Нина Игоревна Ветрова. Тридцать пять лет, работает на полставки медсестрой в медпункте Комбината, ещё – фельдшером в роддоме. Сутки через трое. Живёт в общаге на Трассовой, номер два, это такие стоят… за вашим «Детским миром». Также ездит к матери, за Косихой где-то деревня… Вот, Знаменское. Туда уже патрульные поехали, на опознание привезут.

Их машина уже подъезжала к станционному домику; в сыром прохладном тумане утра, плававшим над путями, жалобно крикнул маневровый, раздалось громыхание.

Ещё одно утро – ещё одна жертва.

Тело вывезла с проходной ТЭЦ, с Индустриальной, «скорая»; в этой же машине уехала и Апарина, которой стало плохо; укатили патрульные, уехал Чайковский, бегло осмотревший место и только порычавший на подчинённых. Ильин со своими операми бегло осмотрел станцию – где, предположительно, тело несчастной попало в вагон с цементом. Что они обнаружили, Колыванов не знал.

Сейчас на станции их с Настей ждали только Акташев, от которого припахивало перегаром – не иначе продуктом производства его «корешка»! – бледный Кустик, да следователь Кухно. Колыванов знал даже его диковинное имя-отчество: Никифор Дионисьевич…

Кухно возился у дверей своего рыжего «Москвичка», ковыряясь в замке. Обернулся к Колыванову, скучно поздоровался. Подал целлофановый пакет и папку.

- Вот, возьмите… вещдоки, что собрали, и протокол. Там всё, что мы по этому делу накопали. Всё равно вам или Анастасии Олеговне передадут.

- Отчего так уверены?

- Долго живу, много видел… - кратко объяснил Кухно и по его землистому лицу пробежала судорога. – Извините, язва разыгралась… Опять. Я поеду.

- Да, да, конечно… Скажите, Никифор Дионисьевич, а дело-то об ограблении Комбината вы же ведёте?

- Да.

- Не поделитесь сведениями? Есть какие-то зацепки?

Кухно даже не стал спрашивать, зачем это Колыванову. С усилием отомкнул дверцу машины. Снял мешковатый пиджак, показав старый свитер, бросил предмет туалета на сиденье.

- Я вам могу одно сказать: грамотно подготовлено всё. Время выбрали хорошо… Охрану просчитали. Сейчас там мой человек разбирается. Но с племянника гендиректора, сами понимаете, взятки гладки…

- Это я понимаю! – нетерпеливо перебил Колыванов. - А отпечатки, следы?

- Ничего. Бутылка с клофелином обработана, ни единого следа, кроме пальцев Понюшко. Данных по пистолету Макарова в Центральной пулегильзотеке нет, ствол чистый… Машины как в воду канули. Разве что рукавицы на злоумышленниках новые были, прямо со склада! – Кухно улыбнулся сквозь гримасу. – Я вам чем-то помог?

- Да не особо… - вздохнул Колыванов. – Узнать бы, кто с ним пил обычно.

- Будем пытаться. Но, увы! С ним полкомбината готовы были бы выпить. Как я выяснил, оттуда все таскали понемногу: кому медные трубки на дачу, кому свинец на грузило, кому болты с гайками… дефицитный же товар! Ну, поехал я. Удачи вам.

- И вам тоже.

Он сел в автомобиль, Колыванов бессмысленно смотрел на примятый бок со следами ржавчины. Услышал:

- Здравия желаю, товарищ Колыванов!

Руку ему протягивал высокий, худощавый, с обветренным лицом, военный – в форменном плаще цвета хаки, но без погон. Колыванов машинально пожал протянутую ладонь и ощутил в ответ железную силу рукопожатия.

- Танкист или артиллерист?

- Танкист, товарищ Колыванов. – Степняк, Пётр Аркадьевич. Новый заместитель начальника угрозыска, майора Ильина.

Колыванов усмехнулся.

- А товарищ майор знает?

- Да. Я вчера прибыл, так сказать, не переобмундировался ещё. Сокращён из Вооружённых Сил, прошёл курсы переквалификации, направлен к вам! – чётко доложил Степняк. – Я позвонил сегодня в ГОВД, так он как раз в дежурке был, приказал ехать на место.

- Вот и хорошо… Ну, пойдёмте глядеть.

Стояли на рельсах. Озирались. Высокий Степняк – дико, неуверенно, город не знал. Акташев смотрел виновато. Вину пытался скрыть многословными объяснениями.

- …вот, значится, как было? Он её сюда и положил. В этот вагон, значит. Видите?

Колыванов тоскливо посмотрел на покосившиеся балки тупика.

- Вижу. Кроссовки нашли?

- Кроссовки? Она без кроссовков была…

- Без кроссовок. Я знаю. Удавлена шнурками от них, Руслан! Следов кроссовок нет?

- Нет. Только эти есть, босошлёпые.

- Где?! – встрепенулся следователь.

- Да вон там… за линией.

- Пойдёмте!

- Да вы ж таком клифте знатном, Василь Иваныч, там грязно.

- Пойдём, говорю!

Гряда с рельсами выглядело уныло: два пути сверкают, вылизанные колёсами поездом, по бокам – коричневые от ржавчины рельсы тупиков. Трубы ТЭЦ слева, коробки гаражей – справа. И разнообразные станционные строения, поди проверь, что тут и для чего… Узкий проход меж их оградой и забором теплоэлектростанции; тропинка, грязная, такой же подъём. Отпечатки босых ног Колыванов увидел. Подниматься по гладкой глине женщина не рискнула ни обутой, ни босой; прошла по краю – но тут, видно, не желая пачкать обувь, её сняла. Следы, вдавленные в глину, подсохли уже… Гипсовый отпечаток будет, как промышленная отливка.

- Туточки она поднималась…

- Шла по тропинке от города… - пробормотал Колыванов. – Там вроде ГОВД наш.

- Агась. На Веневитинова. Потом Трассовая, барахолка, общаги медучилища и вот эта дорожка.

- Где следы обрываются?

- Да за рельсами. Хех, железнодорожники ж всё потоптали, слоны чортовы…

- Понятно.

Колыванов склонился. Между шпалами, в лучах утреннее солнца, что-то блеснуло; поднял. Полукруглая железка.

- Крепление. От ремня сумки… При ней сумка была?

- Нет.

- Тут он на неё и напал. А где её дача, установили?

- Да уже, Василь Иваныч! За роддомом, на Промышленной. Хибара такая…

- Пойдёмте…

- Да иду уже. Я что сказать хочу: вот тута, на другой стороне, есть отпечатки кой-где… Волоком он её тащил.

- К рельсам или от рельс?

- От рельс, вроде.

- Вроде… Следы?!

- Да нет, немного. Больше сапоги резиновые. Ну, я не знаю, здесь рыбаки на Косихинские пруды часто ходят.

- Сфотографировали?

- Всё точно-точно! Фотограф упарился…

Степняк всё оглядывался. Потом подобрался, по-военному вытянулся:

- Товарищ следователь! Разрешите, я по этим объектам пробегу. По близлежащим.

- Ну, давайте… - по объектам! – Колыванов усмехнулся. – Разрешаю. Боевое крещение будет, Пётр Аркадьевич, да?

- Так точно!

Колыванов чуть не сказал ему: «Вольно!». Высокая, мосластая фигура Степняка исчезла среди кустов, которые обильно росли меж рельсов, меж заборов и кирпичных коробок.

Нестерова разговаривала с Кустиком. Тот слушал её и пытался отцепить от форменных брюк, от локтей формы колючие шарики репея, собранные им в процессе осмотра места убийства.

- Слава, что там её соседки по комнате говорят?

- Там одна только, Урванцева. Они вечером в кино собрались, а Нина у барахолке какого-то хахале встретила. С мешком в руках… ну, и отбилась от них. Приходят они в общагу после кино, а там… он… с ней… спит,  - Кустик залился краской и замолк. – А потом она ушла, оставив его на своей кровати.

- Ночью? Куда, когда это было?!

- Эта Урванцева плохо помнит. Она едва очухалась… Может, под утро. Только там девочка маленькая, в комнате какая-то оказалась.

- Девочка? Какая девочка?!

Кустик совсем скис.

- Выясняю, товарищ Нестерова… Девки-то с утра собрались и поехали к какой-то подруге, на свадьбу или на поминки, никто не знает. И девочку эту забрали. Ищу вот их.

- На свадьбу или на поминки… - горько заключила Нестерова. – Ну, ищи. Кстати, кто её опознал, напомни?

- Кассирша со станции. Она говорит, эта Нина часто здесь ходила по ночам, туда-сюда.

- А куда ходила?

- Да вроде пару раз в сторону роддома шла… - неуверенно сообщил стажёр.

- Так, значит, Слава пробежится по станционным, ещё раз, а я в роддом… Потом в прокуратуру.

Настя так уверенно распорядилась, что Колыванов не сдержал усмешки. Женщина взглянула на него:

- Василий… я не очень тут командую? Может, какие-то коррективы?

- Да нет. Всё нормально. Я тоже приеду, как закончу. Руслан!

Акташев затопал следом.

Они исследовали станцию, её окрестности. Следователь бормотал, как заклинание: «Неведомо когда ушла, в семь обнаружили… Навскидку – три-четыре часа, не меньше». Но это не помогало. И внезапно увидали семафорящего Степнячка, стоявшего у кирпичного барака, в которому вели сгнившие рёбра шпал: пути на этом отрезке давно сняты.

- Туда! – выдохнул Колыванов.

- Да куда ж вы… в костюме-то… Щас репьёв-то соберете!

Они сидели на брошенном шлакоблоке у кирпичного строения, с растворёнными воротами. Как туда вошли, так и увидели всё. Акташев прихватил у кого-то на станции железнодорожный фонарь…

Всё увидели. Степняк в ГОВД побежал – возвращать криминалистов, ох, те не обрадуются.

Они курили. Смотрели на заброшенное здание, до сих пор числившееся за станционным депо. Здесь всё и случилось.

Трясущимися руками Акташев выковырял из пачки «Космоса» очередную сигарету. Вставил в рот, долго чиркал спичками – ломались. Выпустил клуб дыма спросил сипло:

- Слышь… Василь Иваныч, всё хотел спросить: а чего ты меня на «вы» зовёшь? Я ж на «ты» перешёл…

- Привычка. Извини.

- Ёкарный карабас… - Акташев вздрогнул. – Сколь живу, Василь Иваныч, в такого не видел. Никогда. Это ж каким зверем надо быть!

…В этом кирпичном блиндаже – ещё воняло палёным мясом. Страшный запах. Воняло от кострища в кирпичах, от ржавого листа металла. Пахло и кровью – пятна её набрызганы были на стенах, на валявшихся шлакоблоках. Медицинский жгут, прихотливо соединённый с верёвкой, болтался вверху, на арматуре.

- Василь Иваныч, вот ты скажи мне, не пойму: какая радость – баб мучать? Вот так вот?

- Мы их итак мучаем… - прошелестел следователь. - Всю жизнь мучаем. Они это знают.

- Да ну тебя! Я серьёзно! Ну, вот зачем так?! Ну убить – это понятно, всякое бывало… Но так издеваться?

Колыванов вытащил из пачки палочку «Мадраса». Странный аромат у них.

- Я тебе не отвечу, Руслан. Таких людей трудно понять… но можно.

- Кому? Кто их поймёт-то, чертей?

- Такие же, как они. В душе. Сумка тут лежала?

- Ага. Вон, в углу. Правильно вы эту фитюльку нашли.

В сумке они обнаружили упаковку дефицитных одноразовых шприцов, импортных, и реланиума. В этой же сумке обнаружились и кроссовки Нины – почти новые, советского производства, без шнурков. Слегка испачканные прихребетской грязью.

Словно кто-то тут их оставил – для них, подарком.

Колыванов посмотрел на остатки пути, ведущего с это депо, на заросшие кустарником шпалы; ближе к воротам ещё лежали рельсы, показывая коричневые кончики. Опять рельсы и опять стекло.

- Стекло… - вдруг пробормотал он. – Руслан, тут же нет битого стекла? Оконного?

Опер заозирался.

- Навроде нет, Василь Иваныч. А чего?

Колыванов сквозь зубы пояснил: глубокие порезы на теле Нины сделаны осколками оконных стёкол – именно так, по уверению Рудика. Но, действительно, не было такого ни в самой кирпичной коробке, ни подле неё. Убийца принёс стекло с собой?

Колыванов зло дошвырнул проклятый железный лист с кирпичей, и концом щепки, которых тут было в изобилии, стол ковырять угли. Ему помогал Акташев.

Через несколько минут они нашли то, что искали: глубоко засунутые в угли остатки недогоревших рабочих рукавиц и длинные, кинжальные осколки стекла.

И то, и другое, по счастливой случайности, остывший костёр не уничтожил до конца…

С улицы донесся рокот автомобильного мотора.

Да, приехала коробка «УАЗика» с бледной, откачанной медиками Апариной и криминалистами, сдали им место – да пошли на дачу Ветровой. …Утренняя прохлада исчезла, как не бывало. Впервые с неба широкой волной исходило дурманящее тепло.

Кое-где за заборами вспыхивали белые, жёлтые, голубые огни крокусов – они раскрылись в этом году едва ли не позже подснежников, задержались. Опер заметил ворчливо:

- Антициклон, говорят… Жара скоро будет. Как в июле. Не знаете, Василь Иваныч, мы нынче опять три дня отдыхаем?

- Вроде три. С первого по третье.

- Красота-а… На шашлычки можно выбраться. А на девятое уже картоху сажать, да?

- Возможно. Я не сажаю, у меня дачи нет.

Акташев растерялся:

- Во тебе! А где берёте картошку-то?

- На рынке покупаю… Руслан, ваш знакомый алкогольный магнат в эту ночь что-нибудь видел?

- Ничего, Василь Иваныч… Мы с ним того… Немного дегустировали.

- Хорошее дело.

Словно пытаясь загладить вину, Акташев догнал Колыванова, идущего по тропке меж дач, ухватил за рукав.

- Василь Иваныч, а я вот тут одну вещь выяснил…

- Давайте.

- Когда Комбинат-то обнесли, цех, на трассе-то уже операция работала! Областники… «Дозор» или как там.

- Не существенно, дальше.

- Так вот, они стояли у Хребтово и там, за городом, стало быть. И эти грузовики точно бы хлопнули! Им же по фигу, Комбинат или что…

- Дальше!

- А у меня один корешок есть… - Акташев поперхнулся словом. – Ну, он участковый на Эм-Жэ-Ка, на новых домах. Ему одна жиличка сказала… то есть жалобу накатала: дескать, ездиют тут по ночам…

Колыванов даже не поправил. Это опера воодушевило.

- …грузовые машины, крытые. Две, а мож, три. В ночь со среды на четверг через микрорайон прошли! Ревут, понимаешь… а она на первом, не спит. Вот и нажаловалася…

- Куда прошли?

Акташев хмыкнул.

- Так там одна дорога… Если с Ленина свернуть, через «стекляшку», то по МЖК на Первую Бережную и до Монастырки. А там мало кто ездит, тама ж асфальт не доложили, ямины… Это редкий человек тот объезд знает!

- М-да… - протянул Колыванов.

Но он не закончил своей речи: опер уже открывал калитку небольшого домика. Обычный штакетник с облезлой краской, двое ставней из трёх – заколочены наглухо, только одно окошечко, край марлевой занавески… Форточка открыта.

- Вот дом её… это Нины!

На самой даче, точнее, в домике, именуемом «дачный» по документам, они ничего не обнаружили – интересного. Хозяйка тут не жила. Приходила. Цветы на окне – едва живые, опали листьями. Буфет и газовая плитка заросли паутиной, баллон пуст. Семена какой-то зелени, похоже, моркови, замоченные для посадки, сгнили в мисках, покрылись мохнатой плесенью.

А вот в подполе…

Акташев не дал туда спуститься Колыванову, оберегая костюм следователя. Не выдержал: «Василь Иваныч! Ёпа-мать... Ты погляди!». Там оказался целый склад – медикаментов. Многие – в неразорванной упаковке. Хлорид кальция и глюконат кальция. Сульфат магния и эфедрин. Импортные одноразовые шприцы. И клофелин… Тот самый клофелин, который один раз уже встречался Колыванову – совсем при других обстоятельствах.

У домика тоже ждали группу. Затоптав окурок и закурив новую сигарету, опер сказал:

- Щас наши приедут. Я тама сказал, куда мы пошли. Щас, разберутся скоро.

- Хорошо. Слушай, реланиума много…

- Много, Василь Иваныч! Прямо тонна.

- Не тонна. Но много. Ты водички выпил?

Акташев потряс головой – мол, спасибо за заботу. Колыванов кивнул.

- Правильно. От похмелья. А реланиум тоже… помогает.

- Правда? Мля, надо было глотнуть… У меня тёща пьёт, но она ж не бухает. В рот вообще не берёт.

- Седативное и спазмолитическое действие… - сухо обронил следователь. – Не смотри так на меня, думаешь, у меня похмелья не было? Ходовой медикамент… в некоторых кругах. Почему тут? Потому, что тихо. На выселках. Рыбаки, говоришь, ходят?

- Ходят… На утреннюю зорьку.

- Потереби их всех. Может, корешки найдутся. Цыганская иголка – не отсюда?

- Не. Не обнаружил таких. С собой принёс, урод.

Об иголке Колыванов спросил не зря. Упаковка таких лежала у листа в кирпичном боксе – там, где маньяк мучил Нину. Подвешивал её к потолку и опускал голыми ступнями на раскалённый лист. Пыталась кричать, давилась слюной – но рот стянут медицинской резинкой, широкая полоса. Поднимал, обливал водой из ведра и снова опускал, поджаривал. Наслаждался её судорогами боли. Протыкал груди огромными иголками, смотрел, как алая кровь бежит по белому животу…

А тут, в доме, ни следа таких инструментов. С собой принёс, это точно. И стёкла – ими он располосовал её ягодицы и икры ног.

- Ей моя жена дублёнку подшивала, помню… - хрипло пробормотал Акташев.

- Да. Ею ещё одну вещь делают.

- Какую?

Колыванов не ответил. Между заборами протискивался, расплескивая грязь, «УАЗик». Патрульные и понятые для осмотра. За ветровым стеклом болталось бледное личико Апариной – ей много выпало на сегодня, а что делать? У Кухно – язва, у Перфильева – гипертония, Нестерова в роддоме, о он… а он не пришей одному месту рукав. Колыванов встал.

- Ты посмотри тут, чтобы эта девочка всё описала… как нужно. Лекарства и всё прочее.

- А ты куда, Василь?

Колыванов грустно засмеялся.

- А я к учительнице. Ты же сам сказал – её тутти все знают.

- Агась… Знают! Ты, эта, на, Товарную выйди, а там я тебе объяснил.

- Да. Я помню. В отделе встретимся.

Сейфула и Ираклий. Воскресенье, день.

Ираклий Сейфулу ждал, но встретил без раздражения.

- Поедем, я тебе кое-что покажу, - на губах грузина-цыгана мелькнула сдержанная улыбка.

- Как одеваться? – Сейфула усмехнулся.

Ираклий вопросительно брови поднял, потом рассмеялся:

- Та ты уже одет, по полной программе, братан. Но лучше-ка давай, пятнистое надень.

Охранник тут же переоделся в военный камуфляж, добытый Ираклием всё в тех же ангарах базы и водолазку под куртку расцветки «дубок» - светло-серые пятна по тёмно-зелёным. Девчонки харчевни смотрели в окна, когда Сейфула с хозяином шли по стоянке к «Опелю».

- С ума сойти! Какой мужчина! – за всех сказала восхищенно Лина.

- Красивый парень, согласна, - заметила Алия. – Хотя заставляет задуматься: зачем он здесь?

Лина недоумённо обернулась:

- Ты чего, подруга?! Хозяин нанял… не поняла?

Полные губы девушки дрогнули:

- А тебе не кажется, что он мутный, в натуре? Чё это его сначала закрыли, а потом выпустили? И мент от него маляву принёс, ты сама говорила…

- Принёс, значит, надо было! – разозлилась официантка. – Заплатил или…

- Вот, вот. «Или»!

- С ним Вика говорила, понятно? И Вика сказала – этому менту можно верить. Точка!

Почувствовав агрессивную волну, исходившую от Лины, Алия опасливо отпрянула. С расстояния сказала презрительно.

- Верьте, верьте… Сандру бы этот честный мент поискал! А то никто не чешется.

Лина не стала ничего говорить, только резанула Алию чёрными глазами из-под очёчков и ушла на кухню.

…Ожидая разрешающего сигнала светофора, Ираклий держал ногу на педали газа; как только загорелся зелёный, «Опель» нагло рванул поперёд всех, через перекрёсток. Не поворачиваясь к пассажиру, водитель сообщил:

- Я присмотрел помещение под цех. Ты готов стать его начальником?

Спокойный взгляд Сейфулы переместился на Ираклия.

- Зачем?

На мгновение под маской равнодушного охранника показался хищник. Но только на мгновение. Ираклий его и не заметил даже, но скривился в ухмылке.

- Как зачем? Организовывать и развивать производство… изделий из твоих самоцветов! Оборудуем помещение, поставим станки необходимые, соберем специалистов – ты будешь ими руководить. Ходить в галстуке, матом крыть…

Сейфула еще раз внимательно посмотрел:

- Мое дело - камни. Остальное всё твое. И вообще – зачем мастерская нам? Это же официоз, а с ним – налоги, проверки, наезды… Мой дед зарабатывал деньги и налоги никому не платил. И нам было бы проще найти людей, которые не афишируют свою деятельность, но работают и зарабатывают.

Грузин издал смешок.

- Не любишь родное государство, да?

- Не за что его любить. Платить налоги таким, как Ильин?

Ираклий внезапно рассмеялся.

- А мы, оказывается, с тобой одной крови. Ведь нас, цыган, считают безродными.

Но улыбка его тут же исчезла.

- Так мы что – едем напрасно, дорогой?

Сейфула отмахнулся от вопроса.

- Я не хочу быть начальником ни мастерской, ни завода. Мое дело – камни… и была бы свобода. Если мусора прищучат меня, ты сможешь помочь мне? Ну, дать на лапу кому-нибудь; выкупить – скажем так… Я рассчитаюсь с тобой из своей доли. Или просто камнями – как пожелаешь.

Кашапов опустил голову и уставился на свои ладони, лежащие на коленях.

- Если бы я хотел уступить тебя ментам, то не стал одевать и хлопотать о мастерской. Мы – компаньоны, и я сделаю для тебя все что сумею.

Ираклий замолчал, реагируя на дорожную обстановку: под путепроводом заглох рефрижератор, умудрившись сделать это в самом тоннеле. Сейчас ситуацию, как могли, разруливали ГАИ-шники, суматошно крутя полосатыми палками, пропускали по две-три машины по свободной полосе; среди водителей и с той, и с другой стороны находилось немало ухарей, норовящих проскочить на дурачка. А Ираклий свою машину берёг…

Он уже загорелся идеей нового бизнеса – замысел Сейфулы превратился в его цель. Он теперь не размышлял над тем, как оставить сидельца с носом, завладев его тайной. К примеру, днями раньше он разговаривал по телефону со своей младшей сестрой, незамужней и имеющей на иждивении десятилетнего сына – уговаривал переехать в Прихребетск и очаровать одного нужного человека; переезд, содержание и свадьба – все за его счет, обещал. Теперь он думал о том, как отвадить от парня ментов. Теперь он мудрее стал, хотя понимание ситуации возможно пришло слишком поздно – очень сильные люди мира сего - Прихребетского масштаба, конечно! - вцепились в его компаньона не на жизнь, а на смерть. Какой толк от мастерской, если Сейфула снова уйдет на зону?

Вот поэтому, когда Вика пришла к нему в пятницу, с сообщением о визите следователя и запиской, Ираклий даже не раздумывал. Он понял, что нужно действовать; Вика слыла ленивой, так просто её и пальцем пошевелить не заставишь, а тут ведь она прочесала через весь город, Ираклия нашла самым неведомым образом: на Синюровой горе он был, в гостях у одного «цеховика», в хитром доме – даже не доме, а остатках свинофермы. Только не свинину тут производили, хоть и кое-что варили; джинсы «варили», хорошо варили, добиваясь отличного качества разводов на ткани. Джинсы те шли от Челябинска до Свердловска через спекулянтов, и теперь Ираклий хотел наладить их продажу и на автостанции, через туалет, где продавать очень удобно. С помощью закрывающихся кабинок. Почти договорились. А тут Вика заявляется. Страшная, глаза горят; вся в грязи – пока окольными путями до фермы добиралась, два раза шлёпнулась, туфли в руках, навоза на босые ступни намотала по тонне… И напряжённая, аж звенела.

Пришлось тут же заодно порешать вопрос и с Калачовкой. Хорошо, у цеховика подвязки там были, сам в своё время чалился в этих краях, да и кое-какой бизнес имел. Выехал Ираклий сразу, ночь в дороге провёл и вот вам, к обеду в субботу муж да жена образовались, со всеми документами…

Ну да, стоило это немало. Но Ираклий рассматривал потраченное, как необходимое вложение в новый бизнес.

Он пригладил свои усы. От его молодости не осталось ничего, кроме привычек – предпочтений в еде, выпивке, женщинах. Но его сердце все еще учащенно билось в предчувствии наживы. Это было сердце предпринимателя и вора, преступника – если хотите – готового преступить любые законы ради денег. В его жилах пульсировала кровь неприхотливых цыган и ленивых, но изворотливых грузин. Ему проще было украсть, чем заработать честным трудом. Но при этом он был по-славянски умен и многое знал. Например, психологию людей. Он рано сообразил, что Грузия или Молдавия не для него. Россия – вот где много бестолковых людей, верящих черте во что. И Ираклий пустил здесь корни, женившись на русской.

Да, он был великолепным организатором шашлычных, закусочных, придорожных харчевен… Даже первый кооперативный туалет Прихребетска принадлежит ему, это достижение, «Ландыш» его. Облизываются, завидуют, сколько раз сжечь угрожали… Но его величие исходило скорее от инертности русских, а не его предприимчивости. Конкуренты из Армении, Азербайджана, из советских республик Средней Азии уже наступали ему на пятки. Борьба «чебуреков» на русских просторах за рынки становилась нешуточной. К примеру, у Ираклия сожгли придорожную харчевню, первый вариант «Вдали от жен» - кто, как не конкуренты?

И вот Бог посылает ему Сейфулу с его идеей бизнеса на поделочных камнях. Ни у кого из противников Ираклия такого и в помине нет. Ну, а русский разве додумается? Впрочем, в Сейфуле русская кровь – но нет размаха и капитала Ираклия. Он, во что бы то ни стало, убережет его от ментов, женит на своей сестре… ну, а там видно будет.

- Может быть, тебе скрыться? – Ираклий спросил. – Поживешь у моей сестры в Кутаиси. Время пройдет, менты успокоятся – на Урал вернешься с грузинской фамилией в паспорте.

Лицо Сейфулы скривилось:

- Кто может знать свое будущее? А бежать… означает признать себя виноватым.

Кашапов, несмотря на гибкость ума, всегда оставался упрямым в том, что касалось его чести. Зеки – странные люди. Сейфула прожил в их среде долгих четыре года и многое, даже не поняв, перенял. Не считается великим позором на зоне вылизывать тарелки в столовке или снять штаны и подставить задний проход за корку хлеба… ну, это если ты совсем ослаб, и нет никакой возможности выжить. А вот нарушить воровской закон – смерти подобно. В отличие от Уголовного кодекса. Поэтому, говорят, среди ментов гораздо больше ссученных, чем на зоне. Бороться с ними или бегать от них, поучали авторитеты, себе дороже – их следует только убивать.

- Может, замочить Ильина? – вдруг повернул голову Кашапов, ожёг глазами.

Ираклий даже вздрогнул.

- Погоди… Погоди, не дури, дорогой! У нас город маленький, мента завалить – это как атомную бомбу рвануть, соображаешь? На уши все встанут, всем плохо будет. И нашему бизнесу тоже. Да и что, в нём только дело?! А вот руки ему укоротить… оперов его подставить, милое дело.

- Как хочешь… - обронил Сейфула с презрением в голосе. – А Александрину ты ищешь?

- Ищу, дорогой. Думал, к Гиви подалась, забухала. Не при делах Гиви. А больше не к кому. Немец в таксопарке по девочкам не работает, у нас договор. Цепа тоже не взял это дело, у него своя тема…

- Где она тогда? В общагах спрашивал?

- Тихо ты, тихо, дорогой! Спрашивал везде. Людей послал. Сказали – к матери могла поехать, в Хребтово, у неё там мать в потребсоюзе, торгует. Вот дела доделаем – сам тебя в Хребтово отвезу, веришь, да?

Сейфула кивнул, но Ираклий почувствовал: не поверил.

Пропажа девушки беспокоила и его. Связана она была с налётом майора на харчевню, с обыском и найденной туфлей; да ещё ведь Ираклий понимал – подстава это, галимая, но кто туфлю проклятую подбросил? Кто-то из своих. Аська, кто-то из официанток или оставшиеся шалавы?! Ну, не на расстрел же из выводить, чтобы узнать. А узнать бы надо.

Но ещё одно обстоятельство удерживало Ираклия от активных поисков Александрины. Он-то знал её настоящую фамилию. Никакая она не Чувашова, конечно. Она – Цепляева; по отцу. А Чувашов – это отчим её, хребтовский агроном. Отца-то родного она знает…

Но вот в этом-то и была вся загвоздка: в родном её отце и фамилии его. Но Сейфуле пока об этом лучше не знать.

- Приехали! – наигранно-весело сказал Ираклий.

Там, где территория ТЭЦ смыкалась с гаражами, оставался проход. Узкая тропинка между заборов. «Опель» оставили у проходной ТЭЦ, знакомый охранник кивнул Ираклию, уважаемому человеку: хорошая машина, ездит с охраной, как полагается. И пошли по тропке.

Метров через сто Ираклий отпер ржавые ворота в кирпичах – ворота заросли кустами, открыть их удалось только на две трети, чтобы самим протиснуться. Но видимо, грузин тут не первый раз побывал, успел подготовиться. На ощупь нашёл выключатель, щёлкнул. Свет нескольких лампочек, привешенных наскоро к потолку, озарил помещение.

- Нравится? – вкрадчиво спросил грузин.

Сейфула обвёл глазами помещение. С трудом переключился: ведь они проехали мимо барахолки, на барахолке он нашёл ту малышку, а малышка у Нины – в та где-то за барахолкой обитает… Надо бы сходить! Жаль, закрутился, некогда. Облизнул губы, проронил:

- Электричество есть, это самое главное…

- Да, дорогой. Ну, кирпич битый вывезем, землю вывезем. Цех будет просторный. Деревянный настил можно сделать, поддоны для кирпича на ТЭЦ есть, много.

- Не надо настил. Лучше бетонный. Холодно, но убирать проще. Стоки только для воды надо сделать. Сантиметров десять шириной, под решётки.

- Сделаем! Воду в канализацию станции спускать можно, отвод есть.

- Настил под рабочее место, это нужно. Да.

- Окна ещё делать нужно?

- Да нет, вон они, по верху… Хватит. И вытяжку, с воздуховодом. Вообще, что это за сарай-то?

Они покинули просторный цех, действительно, забросанный кирпичом, засыпанный стеклом битых окон, которое хрустело под ногами, с брошенной металлической арматурой. Ну, ничего, это всё решаемо для умелых рук и хороших денег. Ираклий запирал ворота.

- Экспериментальный цех ТЭЦ. Для «химиков» строили в восьмидесятые, бросили.

- А мы как его возьмём?

Грузин похлопал Сейфулу по камуфляжному плечу.

- Нормально возьмём. Бартер. Я директору ТЭЦ одно… а он мне другое. Цех. Хозрасчётное будет у них отделение. Перестройка, брат, всё можно.

Сейфула кивнул. Ладно, посмотрим…

Игорь – Инна. День и вечер воскресенья.

По квартирному телефону Инны ответил её серебряный, тающий, чарующий голос: «Приходи к шести… я одна дома!».

Вот это, последнее, повергло Игоря в шок. Зачем, почему она это сказала?! Я одна дома… Одна! Отчего она специально сообщила такую деталь?! Два коротких слова и местоимение родили в душе Игоря настоящую бурю; и он с трудом собрал мысли для того, чтобы достойно подготовиться к визиту на Лунную.

Матери не было – она ушла помогать тётке Иванне с побелкой новой квартиры, которую той комбинат выделил на МЖК, и юноша мог творить собственную судьбу сам. Прежде всего, надо было элегантно одеться…

Он выбрал тёмно-синий костюм, который ему разрешалось надевать только в особо торжественных случаях. К костюму жилетки не полагалось, но Игорь обожал «тройки», поэтому костюм он дополнил трикотажным жилетом с вырезом. Жилет этот, правда, был изумрудно-зелёным, да ещё имел по краям дурацкую белую кайму, но… но так всё равно было лучше. А вот с галстуками приключилась сущая беда.

Своих Игорь имел два-три; они, как и любимый, «ленинский» - чёрный в белый горошек, казались чересчур официозными. Отцовские же галстуки, огромные, туго завязанные, имели слишком большие узлы, которые нелепо смотрелись в вороте его белой рубашке – слишком маленьком. Пришлось остановиться на компромиссном варианте – отцовском, подаренном ему, жёлтом в красную клетку. По размеру этот галстук подходил едва ли не единственный…

Игорь крутился перед зеркалом, весьма довольный собой. Для солидности решил идти в очках, хотя пользовался ими только при чтении, и то не всегда.

Оставалось ещё две проблемы: цветы и выпивка.

Она будет одна… Это бесконечной морзянкой звучало в голове Игоря, как будто раз за разом тонул там «Титаник» и подавал такой вот странный сигнал бедствия. Одна! Значит, можно будет после первого бокала шампанского так легонько приблизиться к губам Инны… Нет, лучше пусть она приблизится. Или нет, можно с ней вообще на брудершафт выпить – тогда поцелуй гарантирован; а где первый поцелуй, там и второй, и вот оно, обладание! Зачем пить на брудершафт, если они с Инной и так на «ты», Игорь объяснить себе не мог, но план в голове отложился.

Так вот, надо спиртное. Сам Игорь крепче шампанского два раза в год – в День Рождения и под ёлкой, ничего не пил и смутно представлял, где это берут. Ну, в столе заказов на праздники давали бутылку водки и бутылку сухого, красного или белого вина. Но до получения майского заказа ещё несколько дней! Спиртное надо купить.

Юноша не сомневался, что ему продадут, не спрашивая про возраст. Его в институте часто путали со старшекурсниками, а один раз даже на комсомольском активе представили «молодым лаборантом». Но вот где купить?! И что? Игорь остановился на шампанском, а купить решил в «Сказке» - всё равно туда зайдёт за цветами…

Цветы продавали и на Автостанции, и на барахолке у Комбината, но Игорь туда идти боялся: цветами торговали горластые тётки, чем-то похожие одновременно и на Надьку, и на тётку Иванну, и Игорь предвидел, что стушуется, поддастся магии их пропитых-прокуренных голосов, да купить целый букет, ещё и втридорога. А финансы ограничены!

Розы покупать не хотелось – слишком торжественно, да и дорого; тюльпаны казались какими-то выморочными, несерьёзными. Хризантемы – глупые, по мнению Игоря, цветы, он бы взял гладиолусы, которые любил за то, что соцветия их чем-то повторяли изгиб его любимой части тела… Но это если будут. Лучше всего купить гвоздики, да, гвоздики. Ну, пусть их обычно кладут на могилки и к вечному огню, да рисуют на открытках рядом с крейсером «Аврора» - чёрт с ним, зато дёшево и сердито, на полотора рубля точно три цветочка купит.

Собравшись окончательно, Игорь положил приготовленные пять рублей в портмоне и, постояв в прихожей, надел отцовский кожаный плащ. Тот был почти новый, отец его носил редко – любил куртки, плащ казался рыцарскими латами, тяжёлыми и доставал Игорю чуть ли не до щиколоток, но всё равно – прибавлял внушительности.

Движимый сладкими ожиданиями, распираемый ими изнутри, Игорь прошагал через бор к площади Горького. И храбро вошёл в «КООПторг», где, как знал, располагался и вино-водочный.

Да, на его полках поблёскивали серебряные горлышки «Советского шампанского», золотые шапочки-крышечки «Столичной», стоял даже дорогущий коньяк «Белый аист». И ещё – стояла очередь. Очередь мрачная, похожая на кованый чугунный забор – такая же неразъёмная, плотная. И хоть двигалась она сравнительно быстро: давали по бутылке водки в одни руке плюс пару бутылок пива из стоящих за прилавком ящиков, но конец её выходил из магазина и терялся где-то на улице, у Горсовета. Игорь понял, что стоять он будет тут долго и безнадёжно опоздает к девушке. Поэтому остановился у прилавка и пискнул, скрывая малодушие:

- Товарищи! Мне всего одну бутылочку шампанского взять… Разрешите?

Очередь безмолвствовала. Как каменная гряда. Игорь поправил очки, повторил, натягивая на лицо фальшивую улыбку:

- Ну, пожалуйста, товарищи… Я тут тороплюсь.

Это проняло очередь. Какой-то мужик в кепке на острой голове осведомился:

- Парень, а тебе ещё табачку за шиворот не насыпать?

- Я не курю… - растерялся юноша.

- Вот и не пей тогда. Здоровым помрёшь.

Дело выглядело безнадёжным. К тому же верзила, только что отоварившийся вожделенным «пузырём», одной рукой сжимая его, а другой – меж пальцев-сосисок целых три бутылки пива, шибанул Игоря плечом, отходя от прилавка. Просипел:

- А ведёрко купил, пацан?

- Чего?

- Ведёрко для шампанского, говорю, купил?!

- А-а… нет.

- Ну, так беги, покупай. Здесь без ведёрков не дают.

Он ещё раз больно пихнул Игоря, оттирая от очереди и вышел; стоящие начали похохатывать, оценив шутку. Покрасневший Игорь метеором вылетел из магазина.

…С цветами было легче. За витриной цветочного отдела в универмаге скучала охапка роз, чахлая гвоздика в ведёрке и продавщица в сандалиях. Игорь долго смотрел на розы – бессмысленно, потом показал на гвоздику:

- А сколько… цветок?

Продавщица зевнула и пошевелила толстыми пальцами в ремнях сандалий.

- Шестьдесят копеек. Последняя.

Гвоздику ему завернули в «Герои труда» с первомайским лозунгом во всю полосу.

Обескураженный неудачной попыткой, Игорь решился на отчаянный шаг: купить шампанское у таксистов. Говорили, у них в любое время дня и ночи можно взять водку, но чем чёрт не шутит… И шампанское, может быть, тоже. Оберегая цветок, на скрипучей «единице» Игорь добрался до автостанции. У закусочной с аляповатой вывеской, и кооперативного туалета «Ландыш» стояла жёлтая машина; таксист сидел, гадал кроссворд.

Игорь остановился у окошка такси.

- Мне… простите, я тут хотел…

- Куда едем? – не глядя на него, поинтересовался таксист.

- Никуда… я по другому вопросу…

- Столица Еврейской автономной области, десять букв… Знаешь?

- Знаю. Биробиджан.

Таксист заинтересовался, отложил газету, посмотрел на Игоря.

- Парень, ты больной или издеваешься?!

- Почему?

- Потому! Чё ты меня путаешь? Биробиджан – это там, на Кавказе, рядом с Ашхабадом, наверное… Там чурки живут, а не евреи, врубаешься?!

- Но…

- Ты чё хотел, пацан?

- Выпить… купить… - грустно сообщил юноша. – Мне говорили… у вас можно купить. Ну, мне бы шампанского бутылочку.

Таксист посмотрел на Игоря, как на мухомор, вымахавший в рост человека.

- Шампанского? Только водка. Пять.

- Нет, мне чтобы с девушкой выпить…

- Вон, видишь, автоматы?! Иди, да выпей. Стакан без сиропа – одна копейка.

Сказав это, таксист потянулся за ключом зажигания. В рокоте заведённого мотора послышалось: «Биробиджан! Издевается… Шампанское ему. Псих больной!». Обдав Игоря облаком удушливой выхлопной гари, машина укатила.

Он стоял на асфальте, никому ненужный в этой автостанционной суете. С цветком, завёрнутым в газетный стручок. В дверях закусочной появилась какая-то девица в джинсовом, загадочно посмотрела на него; ноги девицы ниже тонких лодыжек скрывал высокий порог, Игорь их не видел – но и туфель не заметил. Конечно, его бы воля, он бы сейчас и с такой. Ему нравилась рельефная грация плоской груди, нравилось, когда ноги широко расставлены и над ними – ровный, худой, тренированный живот без выпуклости, с подбритым пахом. Нет, в реальности такого не видел, видел на картинках в журналах Яши Яблонского. Эта была как раз такая – худощавая, с пронзительными глазами. Но, пока Игорь заворожено смотрел на неё, подъехал «Икарус», согнав его с места.

…Магазин «Флакон» за автостанцией, где наверняка и покупали водку сами таксисты, был закрыт. Пришлось идти в «Тройку», о которой он говорит Татьяне, на Сиреневой. Только бы не нарваться на тупиковских, они тут бродят, но бродят под вечер, сейчас рано ещё… Шпаны не встретил, однако едва перебрался через ручьи и канавы, прыгая по редким асфальтовым кочкам, потом пошёл между заборов, прижимаясь к ним. Пару раз из-за этих заборов на него с другой стороны бросались собаки, заливаясь лаем – он шарахался в сторону. Плащ забрызгал грязью понизу, брючину чуть порвал.

В полном смятении духа юноша добрался до «Тройки». И застал тут настоящую бойню. Тут очереди не было, это тебе не центр города. Тут у крыльца магазина бурлила толпа. Передние пробились к окошку, из которого торговали прямо на улицу и держали оборону; другие пытались её прорвать. Один мужик залез даже на козырёк, вяло лягался, отбиваясь от пытающихся его стащить и орал:

- Ванька! Суй мне, сюда… Ванька, твою мать! Наверх, говорю, суй, я тута!

Над толпой плыл густой мат, крики, ощущение вселенской катастрофы. Кому-то в драке у окна разбили голову: сидел на земле, охал, друзья неумело вязали ему на макушку носовые платки. Давали какое-то яблочное вино, по рубль пятьдесят. Ну, ничего, деньги ещё есть. Но подобраться к крыльцу не было никакой возможности…

От ужаса увиденного очки у Игоря запотели.

Расстроенный, он побрёл по тропинке в сторону Лунной, через рельсы, к институту. В к устах, у линии увидал двух типов. Один лежал, спал, положил голову на крышку погреба, второй привалился к трубе, торчащей из земли – сидел с закрытыми глазами. А между алкашами стоял деревянный ящик, из которого торчали бутылочные горлышки. Три пустых и две полных бутылки того самого вина.

Юноша сделал неуверенный шаг к ящику. Нет, воровать он не собирался – просто потянуло. Тип с закрытыми глазами моментально отреагировал; не меняя позы, не разлепив веки, хрипло сказал.

- Три, если чо. И не вздумай чего.

- Три… рубля?

- Одна – три. Больше не дадим, самим мало.

Игорь вложил трёшку в протянутую руку, дрожащими руками вытащил бутылку из деревянной секции и буквально бросился бежать. Типы ему не понравились.

Но всё обошлось, за ним никто не погнался. Бутылку пришлось вложить в глубокий внутренний карман пальто – боялся разбить. Так вот, с бутылкой, он и зашёл в бакалейный на углу Второй Зари Октября и первомайской – и обомлел.

Оказывается, тут тоже отдел «ВИНО – ВОДЫ»! И шампанское есть, и «Ркацители», и что-то ещё… Он не сразу заметил нескольких человек в хороших костюмах, мягких фетровых шляпах, с папочками, разговаривающих с продавщицей. Сердито разговаривающих.

- …а куда это всё мне теперь! – вскрикивала тётка с крахмальной наколкой на волосах. – На базу, что ли, оформлять? Дайте хоть продать остатки-то!

- Не положено! – бубнил один из дядек. – Закрываем, всё. Постановление ЦК, «О мерах по борьбе с пьянством и алкоголизмом».

- Не, ну я буду в торг жаловаться!

- Да хоть куда. Горком партии постановил. Убирайте всё с полок немедленно!

- А чем торговать?!

- Вам «пепси-колы» привезут.

С бутылкой, спрятанной в кармане Игорь ощутил себя диверсантом. Попятился. У другого прилавка купил полкило конфет «Золотая осень» - оставалось ещё около рубля мелочью. Помадка, шоколадных не было.

И пошёл к Инне.

В её подъезде оказалось очень чисто – почтовые ящики блестели, новенькие, на стенах – ни единой надписи. Интересно, какая у неё квартира? И как она дома ходит?! Сердце стучало всё быстрее, пока он преодолевал ступеньки; все сильнее с каждым этажом.

Инна жила на четвёртом…

Открыла она ему дверь в домашнем платье. Светло-серое платьишко, но из переливающейся ткани. Глубокий вырез, намекающий на холмики груди. Чёрные колотовки и… и, конечно же, домашние тапки без задников. Вот чёрт!

- Привет…

- Привет, Инна!

Ну, вот… Теперь легче. Теперь – по накатанной. Галантно вручить цветок, поцеловать худенькую фарфоровую ручку, потом отобрать цветок – снять газету с него, вручить вместе с бутылкой. Неуклюже раздеться. Пройти за Инной в гостиную. Плюхнуться в кресло.

И понять, что он недопустимо вспотел. Чёрт бы побрал этот плащ!

Всё тут – в коричнево-золотистых тонах. Палас на паркетном полу, ковёр над большим чёрным диваном. Песочного цвета шторы и невесомый тюль. Импортная стенка с хрусталём, журнальный столик из толстого стекла. Торшер причудливой формы. Радиола на тонких ножках-спицах и цветной 714-й «Рубин». Квартира была богатой…

Инна внесла поднос с чашками, чайничком.

- Будешь чаю?

- Не откажусь…

- У меня пирожные есть.

- А, хорошо. Я там конфеты принёс, надо насыпать…

Инна принесла вазу с помадкой. По лицу девушки Игорь догадался, что «Золотая осень» Инну не впечатлила. Под ложечкой противно засосало.

Игорь, присев к полукруглому столу, понёс какую-то вдохновенную чушь о прошедшем субботнике, о демонстрации – какой факультет за кем идёт, кому что нести дали и как оформят грузовик, какие фанерные конструкции там установят. Инна благосклонно слушала. Потом юноша спохватился.

- О, а вино-то? Давай по бокалу выпьем…

Вино стояло тут же, забытое. Взяв бутылку, Игорь понял, что не знает, как его открывать. Это тебе не шампанское, где надо только проволочку раскрутить, да пробку придерживать… И не «Ркацители», который открывается штопором. Горлышко бутылки обнимала пластмассовая пробка.

Игорь схватил столовый ножик – попытался срезать. Не получилось. «Инна, а у тебя есть ножницы?!». Дала. С ножницами вышло и того хуже – в роковой момент они выскользнули из рук, легко чиркнули по пальцу и, как брошенное охотником копьё, полетели в сторону девушки – хорошо, что не задели.

Инна слегка побледнела.

- Игорь… погоди, давай лучше не будем это. У меня кагор есть, родители оставили. Я сейчас принесу.

Выпили по паре глотков приторно-сладкого, как патока, кагора. Инна сидела на другом конце стола, красиво держала бокал – рука на отлёте. Что вот делать-то? Через стол не наклонишься к ней, на ушко не прошепчешь заготовленный комплимент. Надо вставать, подходить; а для этого повод нужен. И потом – ну, встал… Что делать? Потрепать за плечо или сразу, обнять за шею?! А если от него ещё потом пахнет… Стоит ли?

Пока Игорь размышлял, Инна подошла к телевизору, включила. Сама устроилась на диване. Да хоть бы она эти тапочки, полностью скрывающие её ступни, скинула. Хоть полюбоваться, а может, и руку положить… невзначай. А там уже само собой должно всё получиться.

- Иди, садись со мной.

О! Это уже что-то. Игорь сел рядом, затаив дыхание; по одному из каналов, «по просьбам телезрителей», повторяли передачу «А ну-ка, девушки!». Как назло. Эта передача всегда будоражило воображение Игоря – девочки из телеэкрана, казалось, не существуют в природе. В обычной жизни он таких не видел, ну, разве что за редким исключением. У всех оказывался какой-то изъян, а тут – рафинированная красота. Да ещё, чёрт возьми, в этом выпуске в салоне самолёта с ведущим Масляковым сидели три финалистки прошлого года! Финалистки. Ну, и другие девчонки.

- …Марина Усова работает бортпроводницей в аэропорту Шереметьево! – похвалился Масляков.

Инна заметила, рассеянным тоном.

- Косметика у ней хорошая, со вкусом подобрала.

Ещё бы. Стройная, высокая, зеленоглазая шатенка, губы – как лепестки. И голос воркующий, шепчущий. Потом ведущий представил другую участницу – животновод колхоза «За мир и труд» Павловского района Краснодарского края. Светлана Ермакова отличалась тугой налитостью щёк, огромными глазами и высокой причёской кудрявых волос – будто в шапке мохнатой сидела. Чем-то Надьку напоминала, только тёмная. И с украинским мягким «Гэ».

Камера чуть спустилась вниз. Показала стройные коленочки бортпроводницы и полные икры животновода. Игорь чуть было не скривился.

- Платье уже не модное… Сейчас такое не носят! – прокомментировало Инна.

Третьей была секретарь комитета комсомола какой-то новосибирской фабрики, девушка с казахскими чертами лица, совершенно непроизносимой фамилией и именем Марьям. А вот голос у неё был мелодичный, певучий и в ушах Игоря прямо завибрировал.

- Хорошая девушка, да? – сказал юноша. – А у нас Серёга Калашников. Тоже неплохой, конечно…

Инна хмыкнула.

- Лучше Калашников, чем эта чурка. Ехала бы в свой Казахстан и там комсомолила…

Игорь поперхнулся вином, которые отпивал мелкими глотками. Стали смотреть дальше. Девушки оказались уже не в салоне «Ту», а в какой-то квартире, где им надо было убирать в комнатах. Паласы с любовью засыпали новогодними конфетти, дали девушкам по пылесосу… Началась работа.

- А ты дома тоже пылесосишь? – спросил Игорь, чтобы не сидеть, как молчаливый дурак.

- Да. Иногда.

- В трёх комнатах-то, наверное, трудно…

- Ну, я только в своей… - Инна сложила губки бантиком. – Вообще, конечно, надо домработницу заводить… Мама хотела. Вон, у Семёна Захаровича – домработница. Женщина с Комбината.

- Он ей деньги платит?

- А ты как думал? Пятьдесят рублей в месяц.

- Ого, почти повышенная стипендия.

Говоря это, он смотрел к экран «Рубина». И ахнул про себя: девушки по-разному справились с задачей. Животновод запуталась в шнуре, чуть не упала, выключился аппарат – последней уборку закончила. Стюардесса работала чётко, легко переставляя стройные ноги в туфлях на «шпильках», она одна была в такой обуви. А вот Марьям свои лодочки скинула! Она оставила их за порогом, и, хотя ноги казашки обтягивали положенные колготки телесного цвета, Игорь показалось, что они ступни у той, как у Маркевич: узкие, загорелые. Масляков, увидев туфли в коридоре, даже пошутил: а мне тоже разуться или ноги вытирать? Но у Марьям оказалось чище других: к колготкам не прилипла ни одна конфетти, а вот у остальных девчонок эти крохотные кружочки сыпались с подошв туфель на только что отчищенный палас, снижая баллы…

Зато животновод первая правильно ответила на вопрос: что будет картофельным пюре, если его разбавить холодным кипячёным молоком? Девушка заключила – цвет потеряет, серым станет, и чернота будет.

Сейчас участниц уже показывали в полный рот и Игорь смог отметить, что колхозница не такая уж и полная, как ему казалось, и ноги не такие уж толстые. Икры, правда бутылочками, сытые, но в общем и целом… Инна смотрела передачу, чуть прищурившись – оценивала, видно, меняющиеся наряды, а Игорь вдруг подумал, слушая робкий и кажущийся виноватым голос этой, из-под Краснодара: а вот такую бы домработницу! На лице всегда смущённое выражение, глаза грустные, губы чуть-чуть полуоткрыты. Так и кажется, что он сейчас уловит горячее дыхание из этих губ… Чтобы стояла в кухне, у стола, в халатике и босая, и эти икры белые, и ступни широковатые – обсыпаны мукой, а он подходит сзади и халатик на ней – бац! – вверх. А там…

- А босоножки у этой, высокой, классные! – вздохнула девушка. – Вот я такие тоже видела у нас в «Сказке». Только не успела – взяли уже.

Девушки уже и переоделись, и переобулись. Белые босоножки самых разных моделей были на всех. И только на животноводе Свете – «балетки» без каблука. Да и танцевала она не очень… Зато, когда камера показала точёные ступни бортпроводницы, танцующей вальс-бостон, Игорь ощутил тепло в животе. Ох, как они летали, как играла мускулатура… И лишь тогда Игорь осмелился тронуть Инну за плечо.

- А эта… - проговорил он слегка сдавленно. – Может… и мы потанцуем?

- Давай.

Инна выключила «Рубин», достала из ящика стенки плоскую, как альбом, «Вегу», делавшуюся где-то в Сибири. Поставила на крышку радиолы, сняла оргстекло. Открыла шкафчик с пластинками. Игорь торопливо выпалил:

- Я не сильно в музыке разбираюсь… Давай медленное что-нибудь.

- Ну, тогда Поль Мориа.

Игла с характерными шорохом легла на край пластинки и…

И чудо всё-таки свершилось.

У края ковра Инна скинула тапки.

Да, её ступни были маленькие, ровненькие – но ещё меньше были пальцы. Ни один не выходил за пределы очерченного ими силуэта ступни, все короткие. Ягодки. Сквозь тёмную ткань колготок виделись ещё более тёмные пятнышки ногтей. Игорь чуть не рухнул, избавляясь от своей обуви. И очки сдёрнул с носа: если целоваться будут, то очки только помешают, в такой-то момент...

Как он начал танцевать, он не помнил. Помнил только, что тело Инны оказалось в его руках. Талия её, горячая, подвижная. Что-то там перекатывалось под мигом вспотевшими ладонями, какие-то мышцы… В анатомии он разбирался также, как и в музыке. Просто держался за это, держался отчаянно, как потерпевший кораблекрушение цепляется за крышку матросского рундука или обломок мачты. Он молил всех известных ему богов, начиная с языческих, чтобы это не заканчивалось. Чтобы это длилось и это тело в его руках ещё колыхалось, колыхалось, покачивалось, опаляло жаром сквозь тонкую ткань кофточки. Он ещё очень боялся наступить ей на ноги.

Хотя… хотя и ждал этой неловкости.

А бессилие душило, подкатывало к голу, стискивало его спазмом. Опять же – что предпринять? Целовать её начать, в танце? Ведь белокурый локон так близко, шейка в вырезе платья, дурманящий запах духов. Интересно, он сам как пахнет… Чёрт, если бы не вспотел, да… Но как она воспримет его действия – а если оттолкнёт? Больше всего на свете он боялся отказа. Ну, не толкать же к дивану грубо и просто, надо что-то такое сказать, какая-то прелюдия, но что, что, что, чёрт вас всех возьми!

Не знает он! Ничего!!!

В звук музыки ворвался звонок и, оглушённый им, Игорь даже не сразу понял: в дверь ли звонят или трезвонит телефон. Оказалось – телефон. Инна вышла в прихожую. Пластинка заканчивалась, иголка подбиралась к серединке вертящегося диска.

Появившись, девушка первым делом залезла в тапочки, потом убрала иглу с пластинки, выключила «Вегу». Сообщила:

- Через час одна подруга мамина придёт, она со мной английским занимается.

То есть – пора, дружок. Игорь хватался за любезно предложенную соломинку: «Может, чаю ещё? Ага, спасибо! И вино допъём. Да, вкусное…».

Допили. Кагор уже не казался сладким. Жёг язык горечью. Игорь лепетал что-то о Мопассане и «Маркизе ангелов» – умудрился подготовиться, узнать, в библиотеке пролистал годовую подшивку «Советского экрана». Инна слушала вполуха. Видимо, в уме уже начинала повторять глаголы…

В прихожей она протянула ему так и не открытую бутылку вина.

- Ты возьми. У нас такое… Мама вообще не пьёт плодовое.

- Какое?

- Ну, это. «Десертное». Плодово-ягодное… которое ты купил.

Игорь спрятал бутылку – немой укор.

- Ну, спасибо тебе за чай…

- Да не за что.

- Хорошо посидели, да?

- Ну. Ну, ты звони.

- Ага! Я позвоним, и зайду, если…

- Ты лучше позвони сначала, хорошо?

- Обязательно.

- Ладно, до свидания.

- Пока, Инна.

По лестнице он спускался с чувством человека, который, наоборот, поднимается на эшафот неминуемой казни.

Разгром. Полный разгром. Он впустую провёл у ней почти два с половиной часа: чай, разговоры, телевизор, танцы эти – в носках на ковре. И ничего, ничегошеньки, даже не поцеловались! Даже намёка не было.

Господи, да за что же ему эти муки?

Брёл по Лунной, с её не лунным, а, скорее, марсианским пейзажем – рыже-коричневым. Уродливым. Тётка выгуливала собаку, похожую на свинью. Грязные дети протащили куда-то телевизор – одну коробке без кинескопа. Вороны кружились над берёзками и соснами, противно каркая, будто лая.

Свет разжижился, солнце вытекло из неба, оставив мутную лужицу.

И тут он вспомнил Ольшанского…

Адресок. От Льва Львовича!