ПКиО "Самиздат"

 

 

 

 

МИР И ТРУД

Колыванов – Нестерова – Акташев – Кустик и другие. Пятница.

- Боштымой! – воскликнула Анастасия, возводя глаза к небу, настолько пронзительно-голубому, что и смотреть туда было больно. – Ну, кто ЭТО придумал, а? Вместо того, чтобы преступников ловить, мы тут… в трухе копаемся.

Она замерла, опершись на рукоять граблей, которыми смётывала, сгребала большую кучу прошлогодних листьев. Они бы спокойно перепрели под апрельским солнцем, под майским дождём, обратились бы в труху – и наверняка, по законам Природы, были чем-то полезны этой природе, этой земле и этому лету, но нет; их стаскивали в кучи, кучи грузили в тракторные прицепы и вывозили за город – жечь.

Зачем? К чему? Кому это надо?!

- Субботник, Анастасия… - прокряхтел Колыванов, орудуя вилами: ими он перегружал кучу в носилки со следами давно окаменевшего цемента. – Его Величество Коммунистический Субботник всея Сэ-Сэ-Рэ.

- Нет, ну точно такая ерунда…

- Знаете стишок один, о труде, Настя?

- Нет.

- Справа – молот, слева – серп… - сказал Колыванов, со смаком подцепляя очередной лохматый кои. – Это наш советский герб. Хочешь - жни, а хочешь - куй… Всё равно получишь… зарплату!

Женщина изо всех сил старалась не захохотать: по краешкам её красивых губ даже судороги пошли, от напряжения.

- Ну! Ну, от вас-то я не ожидала, честное слово!

- А что я такого сказал? Стихи от труде и зарплате…

- Да ну вас, на фиг! Тоже мне, набрались… Между прочим, вчера вечером в ГОВД зубным порошком отоваривали! – заявила женщина. – Я вам позвонила в гостиницу, а вас в номере не было. Вам чего, не надо?!

- Не-а. Не надо. У меня ещё тюбик зубной пасты есть, запасной.

Анастасия посмотрела на него с диковинной смесью восхищения, удивления, зависти – и злости.

- Нет, ну, вы точно небожитель какой-то… Зубного порошка ему не надо. Паста у него есть, запасной тюбик. Скажите на милость!

- А вы мне брюки дошили?

- Тьфу! Если бы не эта… работа, дошила бы!

…Примыкающий к ГОВД пятачок пропах прелым листом и дымом. Несмотря на строжайший запрет, где-то всё-таки сжигали ветки, мелкий мусор, устав цеплять его на вилы. Чайковский приехал к самому началу субботника, румяный и бодрый, покомандовал, сгрёб микроскопическую кучку и уехал на совещание в обком. Стажёр Апарина пришла на субботник в колготках и в туфлях на тонком каблуке: ей доверили ответственное дело – стоять у прицепов и считать, сколько носилок сдал каждый отдел. Покорная бухгалтерия собирала мелкий хворост, обмениваясь термосами с чаем. Опера и мрачные ППС-ники таскали носилки, выделенные ДРСУ, закидывали в грузовики и прицепы тракторов мусор, в основном, прелый лист.

Всем хотелось побыстрее закончить эту идиотскую, никчемушную, осененную великим именем, работу.

- Всякому овощу своё время… - примирительно сказал Колыванов. – Так звёзды сошлись, Анастасия. И предал я сердце мое тому, чтобы познать мудрость, и познать безумие и глупость. Екклезиаст.

Женщина в сердцах швырнула грабли рядом с кучей:

- Ага. Вы мне ещё Цицерона какого-нибудь процитируйте!

- Ну, Цицерон один…

- Не надо мне ваших древних греков.

- Но это совсем не грек…

- Да я пить хочу уже, чёрт!

- Пить? Могу принести вам водички… Ну, разве что из-под крана.

- Себе принесите, из-под крана!

Их перепалку прервали Акташев с кустиком, притащившие пустые носилки. Опер, посмотрев на насупившуюся Нестерову, заржал:

- Чо, перерывчик небольшой? Может, и нам сделать?

- Кто банкует?

- А кто сёдня трояк проспорил?!

И Акташев залился торжествующим смехом.

Следователь улыбался. Ещё подходя к месту субботника, он с удивлением отметил, что все трое: Настя, Руслан и стажёр Ростислав ждут его чуть ли не навытяжку, отставив в сторону свой садово-огородный инвентарь, буквально едят его глазами. И за десять шагов опер натужно крякнул, а Нестерова бросила вилы и начала подпрыгивать, как девочка, крича:

- А я знала, знала! Я выиграла! Руслан, гони деньги! А-а-а…

Оказывается, Акташев утверждал, что Колыванов придёт на субботник в галстуке; женщина считала, что без галстука. Компромиссную версию выдвинул Кустик: придёт в костюме с рубашкой, но без галстука. Когда они увидели Колыванова в пальто, без кашне – но под ним угадывался пиджак и тонкая чёрная водолазка, итог спора оказался ясен. Опер, ворча, расстался с трёшником, Кустик добавил полтора рубля…

Настя извинилась:

- Василий, вы уж простите, но у нас тотализатор такой.

- Участие в азартных играх на деньги, вещи и иные ценности, влекут за собой предупреждение или наложение штрафа до пятидесяти рублей! – сурово заметил следователь. – Статья сто шестьдесят четвёртая, дробь один. С конфискацией игральных принадлежностей, кстати…

- Тогда свой галстук завтра принесёте! – дерзко потребовала Настя.

Колыванов этого обещать не стал, а просто добавил рубль в общую кассу.

Сейчас, узнав, что Нестерова переживала о впустую потраченном дне, следователь предложил:

- Граждане, а чего бы нам совещание не устроить, так сказать, не отходя от кассы? Вот сейчас снесём эту кучу и всё. Можно отдыхать. Всё равно уже прицепов не хватает…

- Точно! – обрадовался Акташев – Культурно отдохнём.

- Посовещаемся, Руслан!

- Да лана… Главное, культурно. Я сбегаю, если чо.

Настя вздохнула, открыла маленький кошелёчек, передала ему деньги.

Через полчаса, управившись с формальностями, они сидели в самом дальнем углу этого сквера, у торца унылой девятиэтажки. На небольшой поляне, ограниченной рябиной. Жгли небольшой костерок – из подручного материала. Сидеть тоже нашлось где. Толстый древний тополь в углу полянки был уже заботливо спилен, но не вывезен, и теперь его массивные обрубки использовали под сиденья.

Акташев принес бутылку «Столичной» за три рубля шестьдесят две копейки, бутылку вина «Яблочное» за рубль пятьдесят, два плавленых сырка за двадцать три копейки, маленький пакетик мармелада и на сдачу умудрился взять в киоске «Пионерскую правду» по одной копейке за экземпляр, которой щедро застелили два обнаруженных в кустах ящика из-под портвейна.

Сели. Разожгли. Стаканчики опер тоже принёс – но не из магазина, из дома, приготовив заранее. Были они гладкие, тонкие и высокие – ни дать ни взять, стопки.

- Гильзы от реактивов… - оправдался опер. – Да знакомая там… Ты не боись, Василь Иваныч, все продызынфицировано. Заразы нет!

- Я и не боюсь.

- Руслан, а они не большеваты, твои стопки? Тут доза не ощущается…

- Анастасия, ну шо вы за люди… Нормальные стопки. Главное – шоб пилось!

Выпили. Костёр уныло дымил, изредка распуская жёлтые лепестки огня. Он питался ветками, собранными на пустыре – оказалось, несколько куч так и не вывезли: действительно, не хватило тракторов коммунхоза, бензин – по лимиту, а субботник-то по всему городу! Чёрная, искривлённая рябина горела неохотна, берёзовая падалица – ещё хуже, она собрала в себя всю сырость весны. Тогда Акташев ушёл, да вернулся с фанерным транспарантом «МИР – ТРУД – МАЙ!» и собрался его ломать.

Это вызвало испуганный протест.

- Руслан, ты что делаешь?! – с ужасом закричала Анастасия. – Ну, до такого-то цинизма не надо доходить…

- Никакого цинизма, Анастасия Оле… Ох! Никакого! Промежду прочим, я его у мусорки взял. Его ж уже собрались утилизовать – так он, поди, в кузов не влез!

- Как так «утилизовать»? Демонстрация на носу!

- На демонстрацию новые наделают. А этот – с прошлого года… - наставительно заметил опер. – Вы как ребёнок, Анастасия! Куда ХОЗУ фанеру девать-то? Коли фонды на этот год не освоят, на следующий – не дадут, вы ж знаете…

Анастасия, устав спорить, покорно махнула рукой. Щит раздирали с треском, весело. Под туристскими ботинками Акташева фанера ломалась сахарно, обнажая акульи зубья-обломки, летала в костёр – а там мигом окутывалась пламенем и огонь начинал гудеть, как в паровозной топке. Костёр занялся. Акташев хохотнул: «Вьётся в тесной печурке огонь!» - следователь только бормотнул-поправил: «Бьётся…», но настаивать не стал.

Всех не переправишь тут, тем более Акташева.

Женщина, на которой были джинсы и красные резиновые сапоги – и её жёлтая куртка, вытянула ноги к огню:

- Чёрт… ноги всё-таки промочила. Это, когда вон, лужу ту разгребали… залезла. Холодно теперь, опять пальцы мёрзнут.

- А в них самое главное кровообращение… - важно заметил Кустик, который уже стащил одну мармеладку из кучи припасов и украдкой её посасывал. – Мы в институте проходили анатомию.

- На расчленённых трупах? – мрачно усмехнулся следователь.

Кустик густо покраснел.

- Да нет… На картинках. Но этот… судмедэксперт у нас вёл факультатив, очень подробно рассказывал.

- Мальчишки… мы так и будем сидеть, а?

Напоминание Анастасии сработало. Акташев ахнул, достал нож-выкидушку с лезвием устрашающих размеров, наверняка в своё время отобранный у какого-нибудь уркагана, раскромсал сырки – прямо вместе с фольгой, сдёрнул жестяную шапочку с «Московской», срезал пластиковую пробку с вина. Анастасия выбрала водку, Колыванов – тоже, робкий стажёр остановился на вине, а сам опер сказал, что «Яблочным» будет запивать.

- Тебе не поплохеет, Руслан?

- Ой, а-абижаи-и-ти… Это ж компот, чес-слово. Ну, давайте! За то, чтоб у нас всё было…

Тут Колыванов уже не стерпел.

- За то, что у нас всё будет! – запротестовал он. – Руслан, если тостировать, как вы предлагаете, то у нас всё уже было, все позади и ничего больше не светит. Так что за то, что у нас всё будет!

- Всё будет… - согласился опер. – Всё будет и чтоб нам за это ничего не было.

Металлические гильзы-стопки не звенели – они глухо брякали друг об друга. В рябине запрыгали нахальные воробьи, нацеливаясь на маленькие кусочки плавленого сырка; Анастасия счистила фольгу с одного, положила в рот, разжевала… И вскрикнула, отдёрнув сапоги от пламени. Она перестаралась: резина на мысках пошла красными пузырями, от подошв запахло горелой химией.

- Ну, как же я так-то! Совсем прожгла теперь… - плачущим голосом пожаловалась Анастасия.

Колыванов крякнул. Подкатил сворё бревнышко-стул поближе к женщине. Та уже сняла один сапог, с ужасом рассматривая оплавленное место; ступню в синем носке поставила на второй, оберегая от сырости.

- Снимайте… снимайте с левой сапог! – потребовал Колыванов. – И носки снимайте!

- Зачем это?

- Массаж сделаю, а сапоги ваши застынут пока… Да не ковыряйте резину же! Так точно дырок наделаете. А так они сами затянутся.

Анастасия помедлила. Желание согреть ноги боролось в ней с каким-то иным чувством.

- Нет, носки я снимать не буду! – твёрдо отказалась она. – Если хотите… так растирайте.

- Так – стало быть, так.

Расхохотавшись над загадочной фразой Колыванова, Акташев разлил по второй. Тем временем Настя положила ноги на колени Колыванову. Было видно, что она смущена; губки подрагивали, у ушей, на щеках, гуляли пятна конфузливого румянца. Мужчина ласково взял её ступни – действительно большие, обтянутые влажной и холодной тканью носков, погладил ладонями, а потом стал мять уверенными движениями. Одной рукой принял стопку.

- За продолжение банкета! – объявил Акташев.

Они успели выпить, когда кусты раздвинулись. На полянке возник майор Ильин. Он тоже, как все опытные люди, знал, в чём надо приходить на субботник; хорошие московские «адики», лицензионные, такой же трёхполосочный спортивный костюм – полушерстяной и армейская камуфляжная куртка поверх. Посмотрел на Колыванова, сосредоточенно работающего на ступнями Анастасии, на Кустика, который с выражением ужаса на лице застыл, скорчился у костра, на нервно ухмыляющегося Акташева… резюмировал:

- А я своих орлов-то ищу. Вольно, товарищи опера! Моё почтение, Настенька. И Василий Иванович… Хорошо сидите?

- Отлично, товарищ майор! – подал осторожный голос Акташев.

Цепкие глаза Ильина углядели и остатки поломанного транспаранта, и водочную бутылку, но ничего он про это не сказал. Стоял, широко расставив длинные ноги, ухмылялся – доброжелательно.

- Ну, и правильно! – заключил Ильин покровительственным тоном. – Хорошо поработали, хорошо и отдохнём… Не буду мешать, товарищи.

- Спасибо, Александр Александрович…

Настя ответила ему сонно; она внезапно расслабилась. И не смотрела на майора. А только туда, где пальцы Колыванова работали на её ступнями, прощупывали каждую косточку, сгибали-разгибали, стискивали пятку, играли с мизинцем. Какие-то мысли бродили в её голове и она даже приоткрыла рот – и Колыванову показалось, что женщина возбуждённо дышит.

Ильин покивал головой, исчез с поляны. Акташев с издевательским смехом пихнул Кустика:

- Стажёр, выходь из бомбоубежища! Бомбёжка кончилась…

Настя тоже встряхнулась. Сдавленным голосом попросила: «Спасибо… Хватит, пожалуй, я согрелась!». Лицо её пылало. Колыванов не противился – он и сам чувствовал, как женская ступня под тканью стала горячей, кровь побежала по пальцам с затвердевшей кожей на подушечках, напоила эти ноги соком… Настя поспешно обувалась.

- Между прочим, мы так и не посовещались! – напомнила она строго.

- Ну, тогда ещё по одной и давай совещаться…

- Руслан!

- Да лана, чё тут осталось-то… Слёзы! За кого пьём?!

Анастасия хитро глянула на Колыванова.

- За Василия Ивановича пьём! Он, оказывается, во многих делах профессионал!

- Ага! – ликующе закричал Акташев. – Точно! За то, что он нам тут всё… распутал! То есть мы вместе… с ним.

Колыванов встал. Смущённо кивнул. Чокнулся. Выпил свою стопку до дна. И машинально протянул оперу; тот удивился, но вылил туда остатки «Яблочного».

- Ну, вот, как раз…

- Василий Иванович, мы совещаться-то сможем?

- Тостуемый пьёт до дна… - про себя пробормотал Колыванов.

Опустившись на свой «стул», он закурил. И неожиданно чётким, деловым голосом, в котором не слышалось и следа от прошлой расслабленности, проговорил:

- Надо ещё раз пробить всех станционных. Весь дежурный состав ночей с субботы на воскресенье, с воскресенья на понедельник. Вплоть до сцепщиков и обходчиков. Руслан, понял?

- Понял, Василь Иваныч. Блондинку в плаще ищем, так?

- Да. Вещи у нас, фото мы имеем, можно показывать. Полный портрет… Все вещи импортные, обращайте на это внимание… Люди такое запоминают остро, завидуют. Кстати! На станции есть телеграф?

Анастасия и Акташев переглянулись.

- Ну, да… Есть там телеграфный пункт.

- Помните, что мы нашли в кармане плаща?

- Нет… - растерялась Анастасия. – Я проверила карманы… там только обрывки какие-то. Бумага.

- Это клочки пустого телеграфного бланка. То, что она писала, уже не найдём, конечно… Но она писала, потом порвала. Сначала в карман, как приучена. Потом нашла урну. Телеграфистка могла её видеть, могла видеть что-то ещё!

- Василь Иваныч… - вмешался Акташев. – А там, кстати, ещё палочка была. Такая, знаете, от мороженого. Чистая!

Настя с завистью посмотрела на опера – и это она пропустила!

- Да… - рассеянно пробормотал Колыванов. – Она где-то ела мороженое. Но вот тут загвоздка – палочки дают к стаканчикам, без палочки не поешь… Точно чистая?

- Точно, Василь Иваныч!

- Значит, ищем, где ещё дают мороженое, которое можно есть без палочки… Но её дают. Могла сунуть в карман машинально. Но вот со станции Абалацкая уехала – на чём?

- Ни на чём не уехать! – откликнулся опер. – Последний автобус, маршрут первый, туда в пол-одиннадцатого заходит. С телефона-автомата такси не вызовешь, ночью они там не кучкуются.

- И всё равно… - упрямо продолжил следователь. – Не полезла бы она под вагоны в плащике… Не пошла бы по путям в туфлях модных! Значит, увезли. Ищем машину. Все машины, которые были там ночью в эти сутки. Хоть хлебовозка!

- Сделаем, Василий Иванович.

- Все табачные киоски – проверить. Сигареты «Филипп Моррис», когда были в продаже, кто обычно берёт? Кто брал из тех, кого киоскёры не знают? Она курила только эти, свои, если есть редкая марка, то человек на другие не перейдёт, будет искать…

- Точно! – хмыкнул Акташев, глядя на портсигар Колыванова, откуда тот доставал очередную палочку «Руна».

Закурив Колыванов вскинул глаза на Настю.

- Обслуга горкомовских дач ваших? «Посёлка нищих»? Сможем проверить?!

- Постараемся…

- То же самое. Только тут уже тринадцатое тире пятнадцатое апреля. Может, кто-то видел незнакомую блондинку. Когда, где, у кого, при каких обстоятельствах. Вот что нужно не забыть: женщина, учительница. Лет тридцать пять – сорок, шатенка, одинокая. Дача где-то за станцией… Можем найти?

- А это зачем ещё? – опер изумился.

Но Анастасия его одёрнула:

- Руслан, твоё дело маленькое! Василий, у нас всего три школы в городе, это не проблема… В крайнем случае, в субботу-воскресенье Руслан на дачи смотается – он такую вычислит быстро. Там все всё про соседей знают. Но всё-таки, зачем?

- Нужно! Мне нужно… - туманно ответил следователь. – Так, таксопарк… Руслан, что по рейке твоей спец сказал?

- Завтра скажет, Василий Иванович.

- Ладно… Ещё, Руслан… - Колыванов помедлил, нетвёрдым жестом стряхнул пепел, попал себе на джинсы, стал отряхиваться. – Тебе вот что в женщинах нравится?

Опер опешил. Неуверенно посмотрел на Анастасию.

- Мне? Ну, вы спросили… А для чего это?

- Ты отвечай давай.

- Ну, ёптить… Задниц… бёдра, то есть. Ну, грудь, конечно. Василь Иваныч, всякую ерунду спрашиваете.

- Не ерунду. Для дела. Надо! – заплетающимся языком повторил следователь. – А надо – ноги.

- Чего «ноги»?

- Надо тех искать, кому ноги нравятся. От колен до ступни. Вот, там есть такой… В ДК… Лёва-диджей. Надо его поколоть, займитесь. Он девчонок за ноги кусает.

Акташев так изумился, что последнюю оставшуюся мармеладку выронил в траву.

- За ноги кусает? Он псих, что ли?!

- Не знаю. Разберись. Я наводку дал… - бормотал Колыванов.

Он пошатнулся на бревне, Анастасия тревожно ойкнула.

- И ещё… Ваша «волга»… которая мужика на трассе сбила…

Силы покидали его, но он держался.

- Серая «волга»? – подсказала Настя. – Ну, ГАИ готовит справку.

- Не надо… справку. Дачу тётки Боярышникова… проверьте… Туда вон, по трассе! – Колыванов бессильно взмахнул рукой – неточно; замотал головой, сокрушаясь. – Он с рыбалки ехал, торопился… на серой, и сбил. Там она где-то стоит.

Коллеги смотрели на Колыванова, раскрыв рты. Первой не выдержала Настя:

- Так что ж вы раньше-то молчали?!

- А никто не спрашивал… Как-то так… Такие вот дела… В общем, проверьте тётку. А я пошёл.

- Куда?!

- Всё вам скажи… По одному делу, тут недалеко.

Следователь встал, зачем-то отряхнул руки – сделал шаг и повалился. Мог в костёр, мог на Настю, но Акташев тигриным прыжком перелетел через угли и успел подхватить. Через несколько секунд оказавшийся в его объятиях Колыванов уже сладко похрапывал.

- Ну, вот… - досадливо произнесла Настя. – Хорошо, что Ильин этого не видел. Отключился наш Василий Иванович… Руслан, зачем ты ему по полной наливал?!

- Так я не знал, Анастасия Олеговна. Тьфу, извините…

- Я же говорила: в твоих стопках дна не видно! Ну, наделали мы делов.

Женщина тоже встала, Пошевелила пальцами ног в красных сапогах, что-то вспоминая. Распорядилась.

- Слава, костёр затуши… забросай землей! Давайте, тащите его в мою машину. Только тихо… Я подгоню сейчас.

- Анастасия, может, я на своей?

- Замолчи. Ждите, я подъеду, вон, к дому.

Колыванов спал, не ведая, какая суета поднялась вокруг него. А воробьи чирикали заливисто, предчувствуя, что им удастся поживиться хотя бы крошками плавленого сырка, оставшимися на смятых листах «Пионерской правды».

Опера выпивали чинно: в кабинете Ильина. Хороший начальник всегда знает, что надо сближаться с коллективом – в разумных пределах. Бутылка «Сибирской», по сорок пять градусов, три пива, накромсанный сервелат и грибочки солёные, дар тёщи Чиркова. Ильин пил мало, но умело, быстро опрокидывая в себя содержимое стакана, забрасывая в большой рот сервелат и точным движением подцепляя на вилку скользкий от маринада грибок.

- Важняк-то московский, по девочкам ходил… тоже! – злорадно сказал Ильясов, разжёвывая твёрдую колбасу.

- Когда?

- В среду вечером. Мне шалавы рассказали.

- И что?

- А ничо. Чокнутый он. Гиви там перед ним расстелился, девок вывел, как на строевой смотр. А он никого не взял.

- Совсем никого? – удивился майор. – Смотри-ка… Там же жопастые есть. Лейла, кажется, и эта, Карина.

Ильясов ухмыльнулся. Потом сморщился, переломил списку и начал ковыряться в зубах: шкурка от колбасы застряла.

- Никого, Сан Саныч. Помылся, придурок, всё мыло дефицитное смылил… Гиви рассказал. И пошёл себе.

Майор изучающее посмотрел на Чиркова.

- Лёш! А вот ты ноги бабе целовать будешь?

Молодой опер от неожиданности поперхнулся и грибок с его столовской вилки упрыгал под стол.

- Я? Вы чё?! Ой, простите, товарищ майор…

- Да ладно. Ты отвечай.

- В носках? – осведомился опер.

- Да хоть в носках, хоть без носков… - Ильин ухмыльнулся, разливая водку по стаканам.

Чирков сосредоточенно подумал.

- Ну… без носков, типа, да. Ну, так… Как эта, как замануха. Чтоб поскорей ножки раздвинула. А в носках – не!

- Почему?

Чирков скривился. И даже отложил колбасу.

- Не… они всё равно потные и вонючие. Бабы носят иногда по зиме, ужас. А вы почему спрашиваете, товарищ майор.

Ильин поднёс к губам стакан. Но не пил – словно жадно нюхал сивушные пары.

- Да так… а вот следачок-то наш кое-кому эти носки чуть ли не зубами грыз.

- Вы серьёзно?!

- Сам видел. Сегодня.

- А кому?

Оба опера замерли.

- Не важно. Короче… Давайте выпьем.

- Давайте, Сан Саныч.

Опустошив свой стакан, Ильясов поведал, оживляясь.

- То, что он псих ненормальный, сразу видно было. Видали, в каком дерьме ходит? Как этот… клоун или алкаш.

- Так клоун или алкаш? – усмехнулся майор.

- Да оба вместе. Пиджак нечеловеческий… а ещё, Сан Саныч, у него баба-то была! В среду!

- Откуда ты знаешь.

Ильясов, наконец, очистил кривые зубы. Бросил на стол корочку. Важно заявил:

- Ангелина сказала, с «Садка».

- Она сама, что ли? Она на передок-то слаба…

- Не, Сан Саныч! Он осторожный. Короче, девку он одну снял. Из «стекляшки», в сигаретном отделен там…

- Девка красивая?

Ильин гладил водочную бутылку, как невесту, задумчиво.

- Да так… шмакодявка. Ни груди, ни жопы. Узкоплёночная! Так вот, она такая, завалила к Ангелине и орёт: я к нему в номер хочу! Дождаться его, типа как.

- Хороша! И что Ангелина?

- А что? Бабки взяла.

- Много?

- Четвертной… - с завистью сказал опер. – Это ж, мля, люстра с рассеивателем, понимаете? Под хрусталь, которая… ленинградская. Совсем охренела. Ангелина и взяла.

- Это я без тебя понял… - голос майора не изменился, а взгляд стал злым. – И что, они там трах-тибидох?

Дамир как раз смаковал грибочки, не сразу ответил.

- Да я не знаю! Но она того, быстро свалила. Часа в четыре – юрк и убежала. А потом, вы знаете, с Комбината о налёте сообщили.

- Значит, было дело! – удовлетворённо заметил майор. – Ну, орлы… разливайте по последней.

- А вы, Сан Саныч.

- Мне хватит, всё.

Смотря, как его сотрудники допивают, Ильин достал из кармана пластик жевательной резинки. Раскрыл. Проговорил, сминая фольгу – в шарик:

- Так, задание. Обоим… нет, Лёша, тебе. Посмотри за ним, за важняком. За бабами его. С кем, чего, когда…

- Есть, товарищ майор.

- И особенно – если что, как у них с Нестеровой. Они вместе постоянно…

- Ага, товарищ майор…

Чирков удивлённо замолчал, осмысляя полученное задание.

- А ты, Дамир, ты… ладно, я тебе потом скажу. Добро, посидели и будет.

Он поднялся. Щелчком отправил шарик в угол кабинета – уборщица потом приберёт. Почесал живот.

- Сан Саныч, а вот я хотел всё спросить… Эту фигню-то, что вы жуёте, вы где берёте? Я спрашивал – нет такой у нас.

- Приятель один привозит. Из Москвы.

- А-а… и чо, приятно?

- Зубы очищает, здоровью полезно! – обрубил Ильин. - Я в туалет пока схожу… А вы приберите тут. И домой. Хорошо поработали, хорошо надо отдохнуть. Кстати, чего там урну убрали от входа, никто не знает?

- Воняло сильно… - захихикал Ильясов. – Зам по ХОЗУ разорался.

- И то верно… - заметил Ильин.

Ничего больше не сказав, он вышел из кабинета.

Игорь и другие. Пятница.

Игорь шнурки на ботинках завязывал, когда мама вышла из ванной. Почти бесшумно: только вот перед глазами внезапно оказались ступни её, с каплями воды на мраморной коже – почти никогда её загореть не удавалось, даже на юге! – с блестящими капельками на ровных, плоских ногтях, покрашенных вишнёвым лаком, хранимым, как величайшая драгоценность.

Юноша поднял голову; мать, в махровом банном халате, вытирала волосы свои, всклокоченные после ванной, тяжёлой каштановости. Спросила саркастически:

- Ты в этом на субботник собираешься?

- Ну, мам! – слабо возмутился Игорь, со страхом ожидавший именно такой реакции. – Я же руководитель оргсекции! Я буду там учитывать… качество уборки. И наверняка у нас собрание будет, оргсектора, в комитете…

- Так! – в голосе матери появились приказные нотки, что происходило чрезвычайно редко. – Учитывать он будет. Угваздаешь костюм, а стирать потом кому? Тебе, да? Давай, переодевайся, оргсектор!

- Мам!

- Игорёк… Не серди меня, хорошо?

Таким образом, вмешательство матери в последний, роковой момент преобразило его совершенно. Вместо отглаженных брюк надел тёмно-синие, старые, без «стрелок». Вместо пиджака – куртку такого же, только более тёмного велюра. Да и сорочкой, и с галстуком пришлось расстаться; свитер лыжный, с шахматным узором ему выдали. А на ноги – единственные, подходящие к такому случаю ботинки из жёлтой кожи. Пользовался он ими редко, поэтому ботинки сохраняли деревянную твёрдость, танковую крепость, немного жали в пальцах… но для субботника подходили идеально.

К такому наряду разрешили надеть бейсболку, хотя мама и вздохнула:

- Обещали тепло, но прохладно, конечно… С утра было всего шесть градусов, Игорёк!

- Менингит не заработаю, мам! – буркнул юноша. – У меня мозги сильные. В смысле, что…

- Я поняла, поняла. Иди давай.

По случаю субботника город затянуло дымом многочисленных костров: несмотря на строгий запрет, весь прелый лист не могла бы вывезти и с десять раз большее количество техники, да и не старались особо. Где организация была поменьше, не мудрствовали лукаво, да жгли. Горело, подсыревшее во время недавних дождей – плохо, источало плотные белесые пары, заволакивало скверы горьким молочным туманом… Но из репродукторов лилась бодрая музыка, кажется, «Марш энтузиастов» вперемежку с жизнерадостными кобзоновскими песнями про комсомол, и ощущение натужного, искусственно праздника не покидало.

Автобусы шли полупустыми – субботник!

Во внутреннем дворе института уже колыхалась толпа, которую понемногу растаскивали на свои участки ответственные с факультетов, факультетские же секретари комсомольских ячеек. Руководил всем Калашников, в ослепительно-чистой, ломкой на сгибах, стройотрядовской форме и девушка с физкультурного, Оксана. Высоченная, голенастая, с руками, свисавшими чуть ли до колен – отчаянными глазищами и грубым мужицким голосом. Именно она выполнила поручение Игоря: увела его группу, да ещё одну – на овощебазу. Просто увела: гаркнула, рыкнула, а на Лальскую только зыркнула, та и спеклась сразу же, даже не пискнула. Непроницаемые глазищи задержались и на Игоре, прожигая насквозь, но Калашников его спас:

- Оксан, этот мне помогать будет… Веди своих!

Ушли; Оксана бухала кирзовыми сапогами.

Историков послали перебирать мёрзлую да проросшую зимой картошку с мелкой морковкой, грязную, в комьях ссохшейся земли, свеклу. Филологинь поставили на уборку листьев и мелкого мусора, в скверике института по Гуляевской. Будущих учительниц начальных классов – к ограде чаеразвесочной фабрики, за мостик, и они поселились гомоном, визгами, замелькали сразу же термосы с горячим чаем. «Иностранцам», которых набралось меньше двадцати, вручили вёдра, тряпки и швабры – отправили в институт. Ну, а физкультурников спустили под мост, в самую грязюку, на зады бань, как самую неприхотливую рабочую скотинку…

Распределив участки, Калашников вручил ему бланки отчётности, красную повязку: «ДЕЖУРНЫЙ ПО ТЕРРИТОРИИ», сказал с облегчением:

- Ну, теперь только следить… чтобы на чужой участок мусор не скидывали. А то я знаю наших! – затем усмехнулся – Как политпросвет продвигается? С Маркевич? Политику партии пояснил?

Игорь пробормотал что-то невнятное. Секретарь комитета комсомола ещё шире улыбнулся.

- Ты, главное, не влюбись. Парень ты грамотный, только сентиментальный. Быстро окрутит!

- А ты откуда знаешь, Сергей?

- Да так… Люди говорят. Кстати, а где твоя Раевская?

У Игоря заныло пол ложечкой.

- Заболела она… Ну, видимо, сквозняком прохватило.

- Агап. Заболела. Это понятно: субботник и она заболела… - Калашников покачал головой. – Астапенко, кстати, с температурой пришла, граблями орудует. Ну, ладно, разберёмся.

Игорь уже пошёл проверять работу на первый участок, но Калашников остановил его неожиданным вопросом:

- А ты как к Ленке относишься? У вас всё хорошо?

Игорь вздрогнул, замешался:

- В смысле? Как… да как обычно. По-дружески.

- А вот это зря… - парень подмигнул со странным выражением лица. – Она-то к тебе – очень хорошо, поверь мне. А ты чего-то туда-сюда…

- Сергей, я не понимаю…

- Вырастешь – поймёшь. Беги, проверяй. Вон, трактор прибыл уже, скажи, чтобы несли в порядке очерёдности!

Игорь направился в сторону мостика. Конечно, он прекрасно понимал, почему утончённая Инна не пришла на субботник, передав известие о своей болезни через подружку. Да и рад был тому. Не хотелось увидеть её в среднестатистическом наряде для такого рода работ: в мешковатой куртке, грубых штанах, как на той же Оксане и в кирзовых сапогах. А многие «начальноклассницы» вообще платки на головы повязали, по-деревенски, тьфу.

Поэтому с ними он построжился. Не кричал, но сделал выговор – больше визга да смеха, чем работы, серьёзнее надо, товарищи! Участок группам достался, хоть и легкодоступный, да сложный; здесь со стороны чаеразвесочной фабрики, последние годы работающей ни шатко, ни валко, в одну смену, а то сокращённо, располагалось место отдыха для тамошних работяг. Бутылки, окурки, газеты от селёдки и бутербродов они швыряли через забор – и это пространство было густо усеяно битым стеклом, ржавыми банками, прочим мусором. Девушки ступали там, как по минному полю.

Даже одних носилок листьев ещё не нагребли!

Потом посетил физкультурников. Тут хорошо – половина парни, половина – девушки, хотя мало отличающиеся от них по телосложению и манерам. В овраге проблемой был не столько мусор и бутылки – в основном, целые, а деревья, упавшие туда и запрудившие ручей. Мутная жижа и так поднялась уже в его русле, по майскому половодью вообще грозила из берегов выти… Пока одна группа чикала по берёзе двуручной пилой, вторая с криками и приглушёнными матерками вытаскивала из ручья другое дерево. Вероятно, Калашников заранее предупредил, и многие пришли в болотных сапогах выше колен.

Тут администрировать было нечего. Правда, наблюдать за чужой работой всегда вот сто крат интереснее, чем работать самому; это Игорь знал, он читал Козьму Пруткова! Поэтому он провёл у физкультурников полчаса, пытаясь помочь – разумеется, исключительно добрым советом. После этого ситуация накалилась, и Игорь посоветовали пойти… пойти проверять остальные участки. Сказали это достаточно вежливо, однако было ясно: второе послание окажется гораздо грубее и будет долее далеким по пункту назначения.

Игорь решил завернуть на овощебазу. Не очень уверенно решил, что-то подсказывало ему, что это не лучшая идея. И не ошибся. Из подвала базы тянуло сырым могильным холодом, а у дверей стояли Надька и Оксана. Обе в чёрных ватниках на грязные, уже испачканные землёй, футболки. Курили.

- Ну, как тут у вас дела? – солидно поинтересовался юноша.

Девки смерили его взглядами. Уничижительными. И Надька, и Оксана были примерно одного возраста, в жизни, видать, много хлебнули, отчего и нашли общий язык. Сейчас, в ватниках, с сигаретами, обе казались бывалыми зечками.

- Как сажа бела! – с издевательским смехом ответила Надя. – А ты чего, проверяльщиком пашешь?

- Неплохо устроился парень! – низким голосом поддакнула Оксана.

Игорь обиженно показал красную повязку:

- Я дежурный, между прочим! Меня Калашников учётчиком назначил… Я считаю!

Девки заржали. Надька выдавила сквозь смех:

- Учётчик, в жопе счётчик… Много насчитал?

Юноша покраснел – он не знал, что делать. Заметил торчащее из кармана ватника Оксаны горлышко чертвертьлитровой водочной бутылки, заткнутое газетой. Ну, ясно: в подвале согревались, чем могли. Он открыл рот, и даже пальцем показал – робко:

- Я-то ничего не скажу, никому, но если Калашников увидит…

Девчонки переглянулись. Оксана переступила бесформенными кирзачами, выпустила струю дыма и обратилась к Надьке, рассеянно:

- Слышь… Чё он сказал?

- Да ерунду всякую.

- Может, нам его прям здесь эта…

И Оксана произнесла грубое слово, смысл, которого не сразу дошёл до Игоря. Надька залилась смехом.

- Да ты чё! Он сразу кони двинет… От переживаний.

- А чё?

- Да он же девственник.

Игорь сделал шаг назад. Руки стали липкими и влажными.

- А может, ты и права, мать? – вдруг сказала Надька.

Она щелчком отбросила окурок в сторону. Сделала умильное лицо и пошла на Игоря, приговаривая:

- Цыплёночек, иди ко мне, кой-чего дам… цыпа-цыпа-цыпа!

И, распахнув ватник, задрала наверх футболку. Две аппетитных груди, с тугими, крупными, спелыми коричневыми сосками, смотрели на Игоря.

От ужаса, внезапно всколыхнутого внутри, он выронил ручку, бросился бежать, едва не рассыпая бланки из рук; пролетел в калитку овощебазы, едва не снеся её. Следом катился обидный, презрительный хохот девчонок.

Участок, где работали филологини, представлял собой практически ровный четырёхугольник, пересечённый Х-образным крестом аллей. Когда-то в углу его стояла чугунная статуя Хо Ши Мина, окружённого детьми – причём, и старик, и дети были сделаны совершенно одноликими, одного роста и мало чем друг от друга отличались. Потом памятник, поставленный в первый год основания одноимённого филиала, их «педа», перетащили и водрузили на скрещение аллей, на прежнем его месте осталась яма – и сейчас эта яма представляла собой главную проблему. Зимой туда сыпал снег, осенью – наметало листья и сухие ветки. От долгого состояния гниения содержимое ямы сейчас представляло собой практически компост, разве что с фантиками, окурками сигарет, проволочными ветками рябины и другим мусором. Два хмурых мужика из хозчасти ворочали этот компост лопатами, шлёпали под ноги взвизгивающих девчонок: вечная мерзлота льда таяла, текла грязными ручьями, собиралась лужами в асфальтовых впадинах.

Игорь добрался до этого участка в подавленном состоянии. Да, полюбоваться аппетитными грудями Надьки, да ещё «за бесплатно» - всегда хорошо, но не при таких же обстоятельствах! Если бы он курил, было бы легче; перекурил бы, и отлегло. Но табаком он не баловался, и поэтому сейчас просто остановился, переводя дух, да наблюдая за девками из-за остатков забора.

Филологини опасности не представляли. Не тот, не бойцовский характер. Да и лидеров у них не было. Игорь заметил толстуху, актрису из постановки и, к своему удивлению, знакомую рыбацкую штормовку коричневого цвета. Танька Маркевич, в этой и трикотажных спортивных штангах, тоже была тут.

К ней Игорь и подошёл.

- Привет, Тань. А ты чего тут? Историки овощи ворочают.

- Я поздно пришла, опоздала… - отмахнулась девушка. – Ваш Калашников сюда послал. Алё! Ну, мужики, вы поаккуратнее не можете?

Это она прикрикнула на рабочих; потом посмотрела на Игоря:

- А ты чего прохлаждаешься? Помогай…

Филологини выщипывали из мёрзлого кома ветки, оттаскивали их в сторону. От разваливающихся глыб несло гнилью.

- Я учёт веду… Мне сказали. Ну, от оргсектора, чтобы того, знать, какой участок.

- Ясно! – не дослушала девушка. – Аппарат, значит. Руководитель, руками водишь.

Тут очередной ком шлёпнулся рядом – да прямо в лужу. Игорь успел отпрыгнуть, а грязная вода окатила Таньку – снизу. На ней были деревенские «чуни», то есть обрезанные по щиколотку резиновые сапоги и Игорь готов был побиться об заклад, что надеты чуни – на босу ногу.

- Ну, я же говорила… - с досадой выпалила Татьяна. – Ай, да гори оно всё синим пламенем! Всё равно вода хлюпает.

И стряхнула с ног чуни. Точно. Голые ступни её, со знакомыми Игорю рельефными сухожилиями, встали на мокроту. Одна из филологинь, со страхом посмотрев на это, робко заметила:

- Простудишься…

- Двум смертям не бывать, а одной не миновать! – азартно выкрикнула Таня, а затем накинулась на Игоря – Слушай, ты, руководитель… Помоги хоть листья до прицепа оттартать. Заодно и посчитаешь!

Игорь покорно пошёл к носилкам – три готовые ванны уже ждали своего часа. Впрягся в одни с унылой девушкой, отнёс, вторые доставил…

Танька работала лихо. Яму почти очистили, остались полусгнившие коряги на дне. Маркевич полезла туда, её босые ноги утопали в липкой, клокочущей глине по краям – клокотало под длинными пальцами, под пятками чмокало, ступни стали коричневыми, но Таньке всё было нипочём. Железная! Игорь понёс третьи носилки, и у трактора с прицепом его поймал Калашников.

- Ну, Игорь, сколько твои собрали?

- Да я… ручку вот потерял. Но я помню!

- Чего ты помнишь?!

- У началки было двое носилок, когда я проверял. А у наших – три… нет, четыре.

- Дважды два – пять, грамотей! Дай сюда! – секретарь сердито отобрал у него бланки. – То же мне… Ладно, иди девчонкам помогай, счетовод из тебя никакой. Ручку потерял, тоже мне. Ножку не потерял, часом?!

- Нет. Но я же…

- Работай! Вон, помоги ребятам в прицепе.

Так Игорь оказался наверху и поворочал вилами. Всё это оставило отпечаток на его одежде – больше на обуви. Кончиком вил он царапнул по жёлтой коже ботинок и эта царапина сразу налилась чернотой, да и сами ботинки покрылись слоем глины, который доходил почти до колен…

Вернулся на участок. Танька была уже с граблями, подбадривала сонных задумчивых филологинь. Босые ноги до краёв подвернутых трико облепила серая пыль и листвяная труха. Незаметно прошло уже полдня, даже чуть больше; на участок сквера перебросили другие бригады – тут не справлялись, и Игорь заметил, что рядом работают его одногруппницы. Лилька, Надька, ещё несколько девушек… Даже Костя с Ларисой были тут, спокойно копались в дальнем углу сквера, у аккуратной кучки листьев, любовно обихаживая её.

Солнце разыгралось, сыпало золотыми лучами сквозь сетку ветвей; оно напрочь съело утреннею прохладу, от земли местами исходил пар, особенно там, где в первой половине дня лежала тень. Кто-то из филологинь с завистью посматривал на босую Таньку – но не обсуждали.

А вот историки обсуждали. Лилька с Надькой без конца оборачивались; затем оставили инвентарь и куда-то пошли. Появились довольно быстро минут через пять-семь, с Калашниковым. Подвели секретаря комитета комсомола к Тане и ещё одной девушке, как раз наполнявшим носилки. Лилька ткнула пухлой ручкой, обильно унизанной дешёвыми перстеньками да колечками, в Маркевич:

- Вот!

Калашников недоумённо улыбался. Взъерошил русые волосы, спросил весело:

- Что «вот»?!

- Вы посмотрите! Она чо бОсая-то работает?! Она чо, лучше всех, что ли? Чо она тут всем показывает, а? Это как, по-комсомольски так выпячиваться или как?

Секретарь попытался урезонить:

- Лилия, ну, какая разница-то? Странно, конечно, я понимаю, но…

- Нет! Это она специально так от коллектива отделяется! Показывает себе! Чё-почём, чо, ей больше всех надо?!

- Ага. Она бы ещё голышом тут скакала! – поддакнула Надька, зло сузившая глаза и старавшаяся выдыхать в сторону.

Голос Бондаренко, и без того визгливый, сейчас усилил эти нотки милицейской сирены. Вокруг них стала собираться толпа любопытных. Таня сначала молча работала, потом остановилась, посмотрела вокруг, изумилась:

- Народ, вы чего? Какое вам дело, послушайте?!

- Та и разница! – завопила Бондаренко. – Скромнее надо быть! Ишь ты, выпендривается.

- Лиля! Да прекратите… глупость какая-то… - бормотал Калашников.

- Нет, не прекращу. Пусть либо обуется, либо уходит отсюда!

- Правильно. Пусть валит! – продержала Надька.

Русский бунт, и тем более – бабий бунт, бессмысленный, беспощадный. Калашников, сто называется, «поплыл». Он не знал, что делать; на круглом его плакатном лице ещё играла добрая улыбка – а выдавить он из себя вообще ничего не мог…

Пониже надвинул бейсболку на лоб, и постарался отойти в сторону. Чтобы видеть, но не быть заметным.

Игорь внезапно понял, что тут, на этом пятачке, нет ни одного сочувствующего взгляда! Ни одного. Кто-то смотрел с презрением: мол, вот дура, кто-то с нехорошим удивлением – надо же, мол, такое отмочить, а кто-то отдался этому гончему инстинкту толпы; ату его, и готов был линчевать. Голос Лильки подавил всех, заморочил.

Но ситуация разрешилась столь же неожиданно, как и назрела. Послышалось пыхтенье, деликатное «Извините… Простите… Разрешите пройти!», и в круг, обступивший девушку, протолкался Ольшанский. На грязной робе, конечно, а в хорошем прикиде иностранного туриста, добротных вещах, советских джинсах…

В общем, вполне приличный советский человек.

- Спокойно, товарищи, партком уже тут! – возвестил он. – Что у вас происходит? Сергей?

- А во… вот чо она вытрёпывается? – Лилька снова ткнула пальчиком. – Разулась такая, вся из себя и нам чё-то доказывает. У неё какое право? Она такая же, как все! Пусть и будет, как все…

Таня побледнела. Слегка. Игорь смотрел на её голые ступни и заметил: на тонкой лодыжке, повыше пятки, бьётся жилка. Нервно.

Но девушка владела собой.

Она посмотрела на свои ступни, на которых серыми бархатными разводами застыла глина, рассмеялась:

- Да вы… Вы что все, из-за этого, что ли?

Однако Ольшанский ситуацию уже разруливал.

- Та-ак! – он повысил голос. – Товарищи комсомольцы, вы неправильный курс взяли. Вам о свое рабочей задаче надо думать, а не внешний вид обсуждать, чужой… И вообще: субботник закончен, прицепов больше нет. Всё оставшееся коммунальщики в понедельник уберут. По домам. Все меня слышали? Барышня, вы – слышали?!

Это он кинул Бондаренко – та моментально заткнулась, да и толпа начала рассасываться. Вдруг Татьяна, вместо того, чтобы поблагодарить своего спасителя, прищурила синие безжалостные глаза:

- Ах, вот как? И вашим, и нашим, да? Партия сказала «надо»?!

- Барышня… Я вас не понимаю! – ледяным тоном обронил парторг.

Танька швырнула грабли в кучу листьев.

- Я тоже много чего не понимаю! И понимать не хочу! – выкрикнула она.

И, оттолкнув плечом Игоря, волей случая стоявшего у ней на дороге, пошла прочь от кучи, от группы; по пути нагнулась, подхватила свои чуни – несла в руках, мелькала коричневыми запятыми пяток, пока не скрылась из виду.

Ольшанский быстро «зачистил» место.

- Сергей, надо учиться, к твоему сведению, с людьми работать. Коллективом руководить! Учти на будущее.

- Но, Семён Захарович…

- А вам, Игорь, надо бы активнее, гражданскую позицию проявлять… - Ольшанский демонстративно глянул на свои золотые часы. – Через пятнадцать минут в ректорате подведение итогов. Жду обоих!

Игорь уже бежал прочь. Трусливо. Нервы не выдержали.

Когда он появился дома, матери ещё не было: она тоже участвовала в субботнике, правда, начался он гораздо позже. Их умный шеф, мотивируя это чуть ли не химическими формулами, собрал сотрудников к двенадцати, до двух часов они помахали мётлами на территории Комбината, затем отправились в свою химлабораторию, вынесенную аж на Веневитинова в незапамятные времена… И там, помыв колбочки да скляночки, наверняка сидели-разговаривали.

Да и очень хорошо, что так: рассказывать о субботнике матери не хотелось. Обувь он испортил, запачкался, и вообще. Вначале всё и шло, и выглядело совершенно пристойно…

Ректор, знаменитая «баба Катя», непоколебимая и непререкаемая, член бюро горкома, в строгом чёрном костюме, поблагодарила участников субботника и отбыла. Потом выступил Семён Захарович; произнёс пламенную речь, заключив её тем, что «марксизм – не догма, а руководство к действию!» и вообще, «…побольше бы нам такой молодёжи». Кое-кто, знавший, что три четверти собранного мусора и листьев пришлось по-тихому спихнуть в уже расчищенный овраг – прицепов не было, а у трактора лопнула ось! – невежливо хрюкнул в ладоши, но их быстро зашикали. Потом выступал Калашников, назвал имена передовиков, похвалил оргсектор, особо выделил Игоря… И всё было отлично, и выдали им значки торжественные, «Ударник Коммунистического субботника», на лацкан; а вот дальше… Дальше всё было как-то смято.

Игорь, не особо понимая, зачем и куда он идёт, побрёл по Гуляевской, к трассе. Из леска, которым обсадили железнодорожную ветку, несло кострами и доносились женские визги – пролетариат праздновал вовсю. Игоря тянуло на простор. И вот там, на углу Гуляевской и трассы, он увидел чёрную «волгу».

Дело не в том, что у машины троекратно обнимались-целовались Семён Захарович в своём туристском и тонконогая шатенка в модном плаще; с дорожным чемоданчиком – явно на автостанцию. Дело было в номере автомобиля. Этот номер, начинающийся на два нуля, Игорь хорошо запомнил – и надолго.

А дальше Ольшанский, отпустив тонконогую в плаще и сапожках, увидел его, окликнул; окликнул, подозвал, да и задал сакраментальный вопрос – по которому Игорь сразу уяснил для себя простую истину: за всё надо платить!

- Ну, как? – очки марксиста блеснули. – Помните о моей просьбе, Игорь? Нашли, так сказать, прорывную молодёжь?!

Игорь что-то проблеял. Ольшанский всё понял: «Садитесь! Отужинаем! Ничего не знаю!».

И повёз его к себе, не слушая слабых, и только в качестве неизбежной жертвы приносимых возражений.

Игорь очутился в роскошной трёхкомнатной квартире. Жил Ольшанский в большом доме, в «китайской стенке», переходом соединяемой с гостиницей «Садко». Тут гостю никто не удивился; Ольшанский слыл хлебосолом. Дородная румяная супруга, Эльвира. Сутулая, высокая, с выпирающими зубами, дочка Виолетта. Комнаты забиты антиквариатом и хрусталём; гнутые ножки, гнутые спинки, шёлковые гобелены, занавески с кистями, ковры и диковинные пуфики. Обед в столовой-гостиной, за овальным столом. Мягкий свет необъятной люстры. А какая еда! Балычок, розово-мраморпный, построма, краковская колбаска, латвийские шпроты, слабосолёная сёмга, грузди в сметане, салат их крабов и мидий… На первое подали рассольник, сверкающий медалями жира, на второе – котлеты по-киевски с грибами; Игорь только слышал об этих чудесных кулинарных изделиях, представляющих собой куриное филе со сливочным маслом внутри, во фритюре с двойной панировкой – и старался держаться на уровне, беря эту котлету с торчащей косточкой не руками, как быдло, а через салфеточку.

За обедом пили апельсиновый сок и светлое сухое вино, впрочем, Игорь выбрал сок, которого выжрал два полных, больших бокала: ну, где ты ещё дорвёшься до такой халявы?!

Отяжелевшего и осоловевшего студента Ольшанский отвёл во вторую комнату, превращённую в библиотеку. Игорь краем глаза увидал золочёные корешки ленинского ПСС, но попросить злополучный «Марксизм и эмпириокритицизм» постеснялся.

На самом видном месте висела легендарная «Купание красного коня». Игорь с жадным вниманием впился глазами в анатомические подробности тела обнажённого юноши на коне – невольно сравнивая со своими; марксист заметил, усмехнулся:

- О, Кузьма Сергеич был знатоком этого… кг-хм, дела. Мальчик писан с Калмыкова, который при Сталине блестяще изображал юродивого – тем и спасся. В Алма-Ате. Него Домбровский описал, в «Факультете ненужных вещей»… Не читали, Игорь?

- Нет…

- А зря, зря-а-а… - причмокнув губами, протянул Ольшанский. – Стилист Домбровский великолепный, весьма! Язык сочен... Вы коньячок будете, Игорь?

Юноша мотнул головой: то ли да, то ли нет. Скорее, просто сам ещё не определился. Ольшанский открыл резной буфет, затерянный среди книг, достал две пузатых рюмки и бутылку с нерусской этикеткой.

- Ну-тес, значит, по маленькой… Вы уже совершеннолетний. Так нравится мальчик-то? Или больше конь?

Глаза Ольшанского смеялись под линзами; но Игорь не ощущал иронии. Он поднёс к губам рюмку, ощутил лишь носом коньячные пары – и раскололся. Раскололся окончательно, потому, что многие знали: поить его не обязательно. Сытная еда оказывает на него такое же действие, как на остальных – чрезмерная выпивка.

Коньяк он даже не пригубил: без него самоконтроль отказал.

И стал сбивчиво, велеречиво и путано, пояснять Ольшанскому свои отношения с женщинами. Свою неразделённую любовь к Ленке Астапенко. Свою тихую страсть к Инне. Свой испуг перед обезоруживающей прямотой вьетнамки… Наконец, даже рискнул сказать мимоходом об Олесе Яновне. Как ему нравится, дескать.

Ольшанский, спросив разрешения, закурил. И не какую-нибудь папиросу или сигарету, нет! Сигару. Настоящую, с золотым ободком, кончик которой он обрезал гильотинкой. Игорь сказал, что его отец курит трубку; Ольшанский понимающе усмехнулся: «Ну, да, ну да…». Потом Игорь завёл пластинку снова и марксист прервал его:

- Я вас понял, Игорь… у вас пока не было времени выполнить мою просьбу, так?

- Ага… то есть я…

- Полно, оставьте. Я понимаю. Страдания молодого Вертера, это мы проходили… Так что же вы ждёте от меня, вьюноша? Дружеского совета старшего товарища или чего? Вы ж понимаете, что я не могу дать вам адресок…

Ольшанский хитро зажмурился, прищурился, пошёл какими-то мелкими трещинками-морщинками, словно рассыпаясь, да расслаиваясь.

А Игорь мстительно подумал: «Не можешь дать, так приведи сюда свою плоскозадую Виолетту, поставь её голой передо мной – на колени, и я сам разберусь…».

Он молчал, но Небо внезапно сжалилось над ним. С кончика сигары упал пепел. И Ольшанский – сам Ольшанский! – вдруг сказал:

- …но я изменю своим принципам. Я вам адресок дам. В скромной надежде на то, что вы, друг мой, в качестве благодарности, больше ничего из мною сказанного не забудете.

Игорь вскочил. Чуть не рухнул. Молитвенно сложил руки. Отложив сигару в янтарную пепельницу, Ольшанский что-то писал – изысканной перьевой ручкой. И подал листок Игорю.

- Вот адрес. В любой день, после занятий… там будут всё знать, я предупрежу. Но учтите: вы должны сказать – я от Льва Львовича.

- Я от Льва Львовича… - одеревеневшими губами повторил Игорь.

- Вот и хорошо. А там с вами… - глаза Ольшанского поскучнели. – ...с вами там поработают. Что ж… не буду вас обкуривать. Виолетта вас проводит.

И он даже не смотрел, как Игорь выкатился из этого кабинета-библиотеки, с позолотой корешков и массивной мебелью.

Вроде бы всё закончилось хорошо, но рассказывать маме об этом… совсем никак. Поэтому Игорь взял оладушки, оставленные ею, завернул в газету и выбросил, сгорая от стыда. Ну, просто ни один кусок в горло не лез – а если не съест, так объяснять, где его накормили…

И упал спать. Полный желудок моментально вырубил его в сон.

 

 

 

Комментарии   

#5 ОкончаниеИгорь Резун 27.04.2018 02:31
Уважаемые читатели!
По ряду причин, как личного, так и организационного характера, моё сотрудничество с Анатолием Агарковым прекращено. На сайте, вероятно, останутся 24 главы, написанные нами совместно – и, также вероятно, каждый будет продолжать проект самостоятельно, в одиночку. Поэтому в итоговом варианте повести ДВЕ фамилии стоять не могу: а если вы и увидите это где-либо, это будет ложью. Мне остаётся поблагодарить Анатолия за время, потраченное на сотрудничество, а вас – за терпение и интерес.
#4 RE: МИР И ТРУДИгорь Резун 02.04.2018 23:53
Такая вот заставка:
#3 RE: МИР И ТРУДИгорь Резун 02.04.2018 23:52
И тут тоже, по идее, другая заставка будет - в окончательном варианте:
lh3.googleusercontent.com/.../
#2 RE: МИР И ТРУДИгорь Резун 01.04.2018 12:40
Уважаемые читатели! Перед вами своего рода "первый черновик". Досадные опечатки, ошибки и даже сюжетные "ляпы", как мы не пытаемся их изжить, но могут проскользнуть. Заранее просим у всех прощения. Будем благодарны за замечания. В окончательном виде все главы будут вычитаны и все ошибки - исправлены.
#1 Про КолывановаИгорь Резун 30.03.2018 07:44
Как вы думаете, о какой своей тайне чуть не проболтался следователь Колыванов?

Добавить комментарий

ПЯТИОЗЕРЬЕ.РФ