ПКиО "Самиздат"

 

 

 

МЫ ВСЕ ПЕРЕБЕСИМСЯ…

 

Колыванов – Нестерова – Акташев – Кустик.

Ночь с понедельника на вторник.

- Я так думаю, Василь Иваныч, брешет он всё. Честно! – Акташев страдальчески поморщился, загасил в полной пепельнице половинку окурка «Золотого Руна». - Ой, слушай, не могу я твои курить… Как мухоморы какие, сушёные.

…Охота за гражданином Мамонтовым, Сергеем Прокопьевичем, растянулась на добрых полночи. Поехали на белой «Ниве» Руслана, только что возвращённой из ремонта. Сначала оставили Анастасию и Кустика производить обыск в инструменталке, вернув туда газовый ключ; сами поехали на дистанцию. И там «Нива» самым позорным образом застряла в каком-то мелком ручье, на просёлке. Пока вытащили, пока приехали, оказалось – бардак царит во всём, и ремпоезд стоит вовсе не тут, а ещё в десяти километрах, у самого Хребтово…

Доехали туда уже в темноте; хорошо, на дороге встретили местного участкового на «УАЗике», он довёл. А там – ночь, стуки кувалд, хриплые матерки, одинаковые работяги – в одинаковых комбинезонах, с неразличимыми лицами, перепачканными грязью… Нашли Мамонтова. Он сначала ничего не понял, а потом вдруг сиганул с насыпи – прочь. За ним погнался Колыванов, упал, подвернул ногу; не догнал беглеца и Акташев. Одно хорошо – в этом инциденте навсегда потеряла дурацкая кепка грузинская, канула в Лету, чему Колыванов был очень рад.

Правда, Мамонтова всё равно взяли, через два часа поисков, и то – случайно. Он успел заскочить к местной бабке-самогонщице, купить пол-литру на последние деньги – его, бредущего с этой поллитрой по трассе и распивающего частушки, взяли местные ГАИ-шники.

Мамонтов, конечно, первым делом заявил, что газовый ключ он «нашёл». Где-то на насыпи.

- Рудик злой, конечно, но отработал, как следует… - вздохнула Анастасия. – Кровь на инструменте той же группы, что и убитой.

- И волосок, Василь Иваныч! Блондинка она была.

- Светло-русая… - хмуро поправил Колыванов. – Значит, с орудием всё ясно… Чёрт, что же с одеждой?

Да, и одежду там обнаружили, женскую – в той самой инструменталке, в узле простыни. Мятый кремовый плащ, ангорскую кофточку, и туфли – тёмно-синие туфли на высоком каблуке. Они стояли сейчас на углу стола Колыванова, дразня блеском пряжек. Про эти вещи Мамонтов вообще ничего не знал, плёл какую-то ахинею, его и закрыли в КПЗ, до утра – пока не проспится.

А вот дальше всё пошло наперекосяк. Обыск по горячими следам в частном доме Мамонтова на улице Ичиговской, ничего не дал. Никаких других зацепок. Светловолосую женщину в джинсах – ни босую, ни обутую, близ его каморы никто накануне не видел, как установили Кустик и Нестерова, пропустив через себя две дежурные смены железнодорожных рабочих.

- Судя по биркам, есть импортные вещи… - мягко заметила Анастасия. – Я завтра прошвырнусь по продавцам, узнаю, где и когда продавалось.

- Завтра? Уже сегодня.

- Ой, и правда. Вам чаю ещё согреть?

- Нет, спасибо. Я уже опух от чая.

- Протрезвеет наш клиент – сам расскажет, Василь Иваныч! Утро вечера мудренее… – философски заметил Акташев, шаря по карманам в поисках своего «Космоса». – Узнаем.

- Угу. Узнаем, куда он дел её трусы и колготки.

Колыванов встал, принялся расхаживать по кабинету, стараясь не запинаться о лохмы вытертого линолеума.

- Не нравится мне это всё! Наш преступник – умный, хитрый, эстет… в своём роде. А тут – забулдыга с кайлом. Или как там у них это называется?

- Ключ у них есть, динамометрический… - подсказал Акташев. – Ох, злая штука! Мне один раз по хребтине им как прилетело…

- Хорош! Я серьёзно. Не может быть Мамонтов – преступником.

- Может быть он – заманил? – тихо предположила Анастасия.

- Заманить, кого угодно – надо язык подвешенный иметь. А у него мат через слово, глагол-связка.

Колыванов продумал, сурово глянул на опера:

- А с гаражом таксопарка что?

- Так там, эта… Я шлангом прикинулся, говорю, мужики, хотите подкалымить? Руль на «волжанке» отцовской барахлит и так далее. Ну, они лыбятся, говорят: тебе чистый или бракованный? Я стал докапывать их…

- Что накопали?

- Да им хорошие запчасти поступают. Они их продают налево. А на свои машины бракованные ставят. Ну, не всем, конечно, а тем, кто мзду механикам не платит.

- И Боярышников не платил?

- Да нет: мужики сказали, у него всё ровно было. С завгаром хорошо, с главным механиком… С этим, Трифелем, дружил. Так вот, говорят, рулевые рейки из Москвы с трещиной идут…

- Говорят или точно?!

- Василь Иваныч, да помилуйте вы! Это ж только спецы определят. У нас таких нет, это в Челябинск на техническую экспертизу посылать надо.

- Сколько времени?

- Недели две.

- Чёрт!

Акташев ухмыльнулся – вполне дружелюбно.

- Василь Иваныч, не дуйся. У меня есть кореш один знакомый, с пяти лет за баранкой. Механик на ДРСУ. Я ему покажу, он те вмиг определить… Ну, неофициально, конечно.

- Давай… те!

Потом он взял со стола туфли. Осмотрел. Понюхал.

- Руслан… вы женаты?

- Женат… - с неожиданной угрюмостью отозвался опер.

- А дети есть?

- Пятеро по лавкам. В бараке живём.

- Ваша жена пользуется распоркой для обуви?

- Что?!

- Ну, купив туфли, брызгает в них… такая жидкостью, которая кожу размягчает?

- Да. На комбинате бодяжат.

- Вот… от этих туфель распоркой и пахнет. Значит, женщина, их носившая, наверняка купила не по размеру и разнашивала. Натирала мозоли. А на ступнях нашей… погибшей – ни единой мозольки. Её туфли были строго по размеру.

- Ну, вы и голова, Василь Иваныч. Спец по женским делам.

- Так получилось… Анастасия! А ведь в том эпизоде, с Танькой, были туфли с открытыми пальцами, верно?

Женщина, слушавшая их разговор, устало кивнула, улыбнулась. Она тоже сидела в форме, как и ходила весь день – сейчас волосы её казались золотыми прожилками на лазуритовом камне. Раздавила худыми пальцами окурок.

- Мальчики, давайте по домам и спать… До десяти утра мы точно ничего не родим. А сейчас светает уже.

- Да. Светает…

Колыванов подошёл к окну, резко взялся за ручки створок, распахнул. Пополам с робким птичьим щебетом ворвался в кабинет свежий воздух из серой мешанины утра, запах резко, сыро – и сразу стало ясно, как накурено в кабинете. Но был ещё какой-то запах; следователь принюхался.

- Руслан! Вы… вы рыбу из сейфа убрали?!

- Ох, ёп…

Акташев метнулся к сейфу, загремел ключами, открыл. Можно было зажимать нос. Вываливая бумаги, опер лихорадочно заворачивал в бумажную колыбель вторично издохшего сазана. Анастасия попросила: «Только подальше от отдела, Руслан, выкини… а то ведь на нас труп повесят – пахнет так же!».

В этот момент дверь распахнулась.

Влетела в кабинет женщина с тёмным, грубым лицом, в дешёвом пальто: видимо, никакой робости не чувствовала перед прокурорскими, перед синим мундиром Анастасии, перед важной табличкой на двери кабинета… Остановилась, закричала с порога, вздувая на шее жилы:

- Это за што моево? Это за што опять? Опять подрался?! Зачем же в кутузку-то?

Анастасия устало поднялась. Кивнула на женщину:

- Это супруга гражданина Мамонтова. Светлана Алексеевна, бригадир хлебозавода и депутат горсовета. У неё только смена кончилась…

- Да! И што это за всякое такое, а? Дом переворошили, а у меня там рассада! Вы чего, по закону, или как? Ордер хде?

Колыванов молча приблизился к столу, нашёл среди бумаг постановление на обыск; затем одной рукой подсунул к глазам Мамонтовой бумагу, другой – тёмно-синие туфли с пряжками.

- Вот ордер. Вот туфли. Они вам знакомы?

Вещи, изъятые в инструменталке, подействовали на Мамонтову убийственно: она, видимо, всё поняла – Колыванов и рта не раскрыл, как работница хлебозавода ткнула в туфли коротким мозолистым пальцем, спросила: «У ево, что ли, наши, на работе?» - а потом захлебнулась криком, рухнула на ближайший стул и заголосила:

- Ох, сучка! Ох, мерзавка! Ох, я ему покажу… всё-таки спал… Ах ты, мудявка, а! Генке врал, что Христом-Богом, а сам… Ох, паскудница!

- Тиш-тиш-тиш… - рванулся к ней Акташев. – Гражданочка, давай водички… Вот так… пей, родная. И всё по порядочку.

«По порядку» - это означало, что у гражданина Мамонтова был приятель, Генка Сахнин, который не так давно отвёз свою жену в роддом. Узнал, что родила мальчика, три восемьсот. С роддома забрал её вещи и пошёл отмечать событие к Мамонтову. Напился на радостях, забыл вещи – и ушёл в недельный загул. А гражданка Мамонтова за девять месяцев до этого – или около того, застукала своего мужа с Генкиной женой в этой самой "инструментальной лаборатории" номер такой-то... Кстати, в этих самых туфлях, новеньких, в которых эта стерва лежала с её мужем прямо на верстаке, на дерюжке. Сразу узнала туфли эти проклятые, как же иначе?!

Жизнь оказывалась проста, как колумбово яйцо.

Через полчаса, успокоив и выпроводив депутатшу-бригадира, разошлись. Смущённый Акташев резюмировал:

- Ещё надо с ним поговорить… Что там и как. Туфли – туфлЯми, а ключ с волосами куда деть? То-то и оно.

- Руслан, ты товарища Колыванова подвезёшь или мне? – спросила Анастасия из своей машины.

- Я сам пройдусь… - сухо оборонил Колыванов. – Спасибо.

- Ну, как знаете… вообще, по нашему городу ночью ходить не рекомендуется.

Он посмотрел в её глаза – сверлящее.

- Ничего. Справимся. Кому я тут нужен?

- Хорошо. Всего наилучшего.

- Всего!

Рубиновые огоньки машины растаяли в темноте.

Вика и другие. Ночь с понедельника на вторник.

Вика выбралась из вишнёвой «девятки» с литыми сверкающими дисками, неловко переставляя худые ноги. Назад она не смотрела; следом за девушкой из окна вылетело её нижнее бельё, его сакральная нижняя часть и разношенные, не раз починенные туфли на плоской подошве. Шлёпнулись рядом с костлявыми ступнями Вики, отчаянно цеплявшимися за холодную ночную землю.

- Каз-з-ёл… - сквозь зубы провыла Вика, не глядя на машину.

Та взревела мотором, музыкой из салона, укатила. Всё так же, кособочась, Вика подобрала туфли с трусиками и пошла в харчевню. Сегодня посетителей – кот наплакал; менты устроили операцию «дорога», встали заставами ГАИ возле Хребтово и на трассе в двадцати километрах от города – ни заехать, ни выехать, за малейший запах отбирают права, а дальнобойщиков трясут, словно грушу – накладные шерстят. Вот и попритихли все, фуры прижались к обочинам ещё до Хребтово, даже таксисты попрятались, мёртвый штиль…

Да и одна она сегодня. Янка сегодня у Гиви, только об этом никто не должен знать, что девушки Ираклии калымят у его злейшего друга в сауне «ЭДЕМ». Сегодня Янка, завтра – очередь Вики.

Тамошних ему не хватает, да и больно брезгливые у него девицы, не то, что их команда, как они говорят, «жёнская». Профи, на все руки… то есть не руки, конечно, но мастерицы.

Вика едва дотащилась до задней двери харчевни: даже Шамиль поскулил ей, утешающе. Вошла. Швырнула туфли в угол. Завалилась на кухню, к девчонкам:

- Девки, крем есть? Или вазелин…

Кремом обычно пользовалась Ася – руки у неё после мытья посуды становились шершавыми, плохо переносили мыло и чесались; вазелином Лина смазывала ленты-мухоловки. Девчонки сидели тут, у разделочного столика, за чаем и куском брусничного пирога, принесённого Линой, судачили. Ася подала с полочки польский, дефицитный крем для рук:

Что, опять?

- Ага…- сквозь зубы простонала девушка. – Задница отваливается прям… Откуда эти извращенцы берутся?

- Чай будешь? – попыталась утешить Ася.

- Да ну его нах…

Вика забралась за стеллаж с овощами, задрала подол джинсовой юбки. Лина возмутилась:

- Вика! Ну, ты совсем уже… Мы же едим! Другого места не нашла?!

- А куда идти? – огрызнулась девушка. – На улицу?!

Официантка всплеснула руками:

- К Марусе сходи, нам же бесплатно. Не, ну ты прямо вообще!

«До Маруси не дойду!» - хотела ответить Вика, но не стала. Она поплелась в зал – никого. Клетчатые клеёнки на столах, вазочки с горчицей, перцем, солью, да ещё гранёные флаконы с соусом – Ираклий сам готовит. Чёрные точки уже давно проснувшихся мух на лентах. Прокуренные занавески. Железные ножки стульев…

Только Вика пристроилась в самом углу, где несущая стена отгораживала небольшой уголок: тут обычно сиживал Ираклий с особо важными гостями, как послышалось хлопанье входной двери. Пришлось вскочить, сунуть крем в карман – а на палец уже его выдавила.

На кафельном полу харчевни, на шоколадных и желто-песочных плитках стояла женщина – незнакомая, хотя Вика могла побиться об заклад, что где-то её уже видела. Невысокая, Викиного роста: лицо спокойное, малозапоминающееся, очень правильное; тёмно-карие глаза, короткая стрижка каштановых волос… Что интересно: гостья в мужских брюках, свитере грубой вязки, а вот куртку с капюшоном и кроссовки держит в руках. Из-под брючин выглядывают её белые, незагорелые, широкие ступни с продолговатыми пальцами-бутылочками. Лак на ногтях их старый, уже начавший облезать, хоть и когда-то ровно нанесённый.

На груди у женщины болтался японский мини-транзистор, через хрипы помех выдававший веселенький шлягер.

- Вы покушать? – автоматически спросила девушка, застывая с пальцем, измазанным кремом.

Женщина улыбнулась. Обозначились морщинки у губ, глаз… Лет сорок ей. В ушах – крохотные серёжки-гвоздики.

- Да нет… я , пожалуй, просто спросить…

Вика, уже готовая позвать Лину, насупилась. Вот чего ходят, а? Просто спросить. Ну, спросила бы у Мэрилин Монро, которая на вывеске…

- Ну, спрашивайте… - буркнула девушка, всё ещё раздумывая, что делать с кремом: то ли оставить на пальце и использовать по назначению, или вытереть о салфетку.

Крем-то дефицитный, язви его.

- И вас охранник работает… Такой татарин милый! – она опять улыбнулась, качнула кроссовками в руке. – Саша. Он сейчас тут?

Вика с всё-таки остервенением вытерла палец, взяв салфетку. Хлопнулась на стул.

Отрезала:

- Нет его! И вообще, не татарин, а отец у него… Башкир.

- Ну, пусть башкир. Так он работает сегодня?

Вот настырная. Вика задумчиво рассматривала палец. Надо и ей лак подновить, бесцветный. Не любила яркости.

- Забрали его менты.

- Когда? – ахнула женщина.

Она нервно переступила босыми ногами по плиткам; потом присела на первый попавшийся стульчик – и стали видны её узкие щиколотки и мизинцы ступней – с закрученным мизинцем-завитушкой.

- Вчера ночью.

- А что случилось?

Вика скривила губы.

- Человека тут машина сбила. А менты загребли… на всякий случай. Что ещё хотите знать?

Транзистор теперь лишь хрипел; женщина выключила его, растерянно подпёрла голову рукой. На руке этой – шелушащиеся пятна. Вся понятно, химзаводовская.

- А его… выпустят?

Вике на этот глупейший вопрос оставалось только плечами пожать. Ну, иди, у ментов поинтересуйся. Показания они всей харчевне дали, дело ведёт Нестерова – Вику она знает, баба честная… но всякое может быть. По выражению лица девушки ночная гостья всё поняла.

Поднялась.

- Ну, вы тогда передайте… что я заходила.

- Вы – это кто?

- Нина… - торопливо ответила она и добавила, для верности. – Нина. Которая из медпункта.

- Из медпункта… - протянула Вика. – Ну, это хорошо. Передам!

- Ну, извините. Пойду.

Выглянула из кухни Лина: «Вика, клиент?», девушка бросила: «Нет, так…». И сама вышла вслед за ночной посетительницей. Определённая часть её тела по-прежнему болела, но теперь не жгло огнём, а только щипало. Ну его к чёрту, этот крем, само пройдёт, только бы сегодня других любителей экзотики не нашлось. Хотя именно по этой причине она смогла сговориться на двойной тариф…

Вика смотрела, как Нина, быстро перебирая босыми ногами, идёт по асфальту к обочине трассы – сейчас так и пойдёт там, по пыли, по камешкам. Закуривая, спросила громко:

- Босой-то не холодно?

- Да нет. Кроссовки натёрли… Не могу больше.

- Вы бы не ходили одна по ночам. Опасно это.

Нина была уже далеко от неё – просто обернулась, показала в улыбке ровные зубы и отмахнулась: да ладно, обойдётся.

Вика курила. Подошвами она сейчас хорошо ощущала землю – и та уже холодной не казалась. Правда, что ли, весна идёт? Эх, лето скоро…

Выкурив сигарету, Вика вернулась в харчевню: отдать крем. Девчонки продолжали сплетничать. Вокруг электрической лампочки на потолке сонно летали две мухи.

- Помогло? – осведомилась Ася, принимая крем.

- Ну, типа да.

- А кто это был?

- Нина какая-то. Санька нашего.

- А, понятно. Слушай, шарятся же по темноте, да? Не боятся… Ты слышала, на прошлой неделе женщину убили на станции?

Вика замерла.

- На станции? Приезжую, что ли?

- Говорят, да. Не местная. Так голову отрезали ей и ноги… Ступни то есть! – Ася округлила глаза. – И в Гнилое бросили, там обрубок только нашли. Вот опознать не могут. Представляешь?

- Представляю.

Вика таких историй слышала вагон и маленькую тележку; но что-то, какая-то деталь зацепила её, потащила мысль – к разговору с Саней на заднем дворе. Топчась на влажном тёплом полу кухни, Вика спросила неуверенно:

- А точно… ступни отрезали?!

- Да я-то не видела! Народ говорит.

Ася отошла к мойке, стала сгружать в ящик высохшую горку посуды – да чуть не выронила её из рук. Обернулась, бледная:

- Девки! А я ведь… ё-моё, я ж его видела!

- Кого?!

- Убийцу!!!

Из сбивчивого рассказа посудомойки выяснилось: в воскресенье, двенадцатого, она приболела. Договорилась с Александриной, пообещала свою зарплату за одни сутки – и поплелась домой, а живёт она на промышленной, за роддомом. И вот, проходя мимо станции, увидела какую-то бабу… По виду, приезжую, блондинку – ну, или светлую, в сумраке станционных фонарей не разберёшь. В плащике импортном, джинсах, туфлях модных. Та крутилась на перроне, будучи в расстройстве – а как раз состав ушёл челябинский, может, отстала?

- …понимаете, девки… - без нужды понизив голос, рассказывала Ася – Я ещё иду, а она мечется. Ну, думаю, мало ли, там сама разберётся… А потом как-то кто дёрнул обернуться! И смотрю: «волга» стоит, такси, и мужик у ней. А эта баба к нему идёт – он ей дверь открывает. И она садится, как принцесса!

Лина, подбирая крошки с тарелочки, где ещё недавно лежал пирог – Вика уже пожалела об отказе от чая! – фыркнула скептически:

- Ну, такси вызвала или как… Уехала.

- Линка, ты дура? – округлила глаза Ася. – Ты реально, со станции такси сможешь вызвать в час ночи, или в два?! Ты чё… И они там только днём стоят. Да и вообще – ты где видела, чтобы наш таксист тебе дверь машины открывал?!

Лина замерла. Рот её закрылся и челюсти заработали вхолостую, перемалывая крошки. На крашеной стене кухни тёмная тень от обезьяньего тела официантки выглядела устрашающе.

- А и правда… Ты его не рассмотрела?

- Бог с тобой! – перепугалась Ася. – Я, как это увидела, чё-то такое мне в голову ударило… Я повернулась и бежать. И всё! Машина с ней и уехала. Точно, это было воскресенье, ночью. То есть уже в понедельник… Вик, ты чё так на меня смотришь?

- А в чём он был? - внезапно спросила девушка.

- Да, вот, кстати… Он был в плаще и в руках держал… шляпу. Ей-богу, девки! Не фига это не таксист был, хотя машина с шашечками, зуб даю.

- Может, пассажир?

- Может… - усталым, избитым голосом выдавила Ася. – Ой, гос-споди, мне самой хреново стало.

Вика хмыкнула.

- Ну, ладно, я пойду. В зале покемарю пока…

- Иди.

За эту ночь, до мозглявого сырого утра, клиентов больше не было. И покемарить не удалось. Вика вертела в уме картинки, созданные рассказом Аси – картинки смутные, призрачные и неточные. Но одно она поняла точно: эту женщину, Нину, она уже как-то видела. Несколько раз? Но где – на улице, с кем-то из своих клиентов?

Вот этого вспомнить она не могла.

Колыванов – Нестерова. Вторник, день.

Колыванов читал протокол допроса гражданина Мамонтова, пятьдесят пятого года рождения, ранее не судимого, беспартийного – протокол, заполненный ровненьким, ученическим почерком Анастасии. Видно, в школе отличницей была: пишет буковка к буковке. Спросил мимоходом:

- Учились-то хорошо, Анастасия Сергеевна? Почерк первой ученицы…

- Да нет, с Артёмом над прописями год сидела… - женщина осеклась, сердито прикрикнула – Василий Иванович! Что за манера – на отвлечённые темы начинать разговор!

На самом деле, нехорошо. Она же не знает, что он может одновременно держать в голове несколько мыслей, несколько логических цепочек. Вот и сейчас – подумал о почерке, а перед глазами стоит этот нескладный, небритый, мосластый Мамонтов, похожий… действительно, на мамонта, с длинным печальным лбом и потухшими глазами. Распорядитель кайла и всяких там динамометрических ключей…

Проспался Мамонтов, хорошо проспался, протрезвел – и оказался невероятно унылым, скучным, да мелочным типом. Цеплялся за каждое слово. Но упорно гнул одну и ту же линию: четырнадцатого апреля посетил сторожа цеха вторсырья Прихребетского химкомбината с целью сдать за наличные деньги сорок метров трёхжильного кабеля ВВГ, медного, срезанного им на нерабочей части дистанции железной дороги… Сторож, оказывается, тот ещё барыга: часть лома толкает "налево", государству не сдаёт! Но это ладно, это к делу не относится. Итак, будучи у сторожа, в цеху, увидел ключ газовый, «пятёрку», стальной… Взял самовольно, то есть украл; вернувшись в инструменталку, выяснил, что ключ нерабочий, бракованный: заклёпка оси по ГОСТ 10299-80 вылетела, пользоваться нельзя. Потому, собственно, ключ и лежал у сторожа среди другого металлического лома.

Кровь? Он не знал, что это кровь, он вообще крови боится – вон, если курице голову отрубить, так это жена делает… Подумал, что ржавчина или гадость химическая. Ну, или кто руки поранил этим ключом: у работяг такое сплошь и рядом, сам в ссадинах.

Ну, и что, что группа совпадает с группой убитой? Это не доказывает того, что именно мамонтов убивал…

С одеждой ещё проще.

- Гражданка Селиванова, мальчика родившая, уже выписалась – Колыванов поднял глаза на Анастасию, внимательные.

Та была благодарна за то, что следователь ушёл от личных вопросов:

- Да. Я Кустика послала, он снял показания. Она десятого апреля родила, пятнадцатого выписалась. Вещи свои опознала.

- А Геннадий Селиванов?

- Ну… он в вытрезвитель загремел, тоже только вернулся. В целом подтверждает: жену в роддом отвёз, вещи забрал, пошёл к корешу – отмечать, а дальше не помнит.

- Роддом у вас на станции… - пробормотал Колыванов.

- Да. Раньше был при горбольнице. В восемьдесят втором Комбинат новый отгрохал – да лучше места не нашли, как рядом со станцией!

- А что такого?

- Да туда фиг доберёшься! Через переезд на улице Товарной, а переезд часто закрыт… Были случаи, когда в «скорых», на переезде же и рожали. Не доезжая пары километров.

Колыванов внезапно заинтересовался:

- Другой дороги в город, кроме как по Товарной, нет?

- Есть. От Комбината есть проезд, через тоннель, но там ворота, и только комбинатовские машины ездят.

- Угу. А наш Мамонтов живёт на…

- …Ичиговской, это район Куркули. Ничего интересного. Я ещё вам не сказала, что как-то одну роженицу поездом разрезало – через пути перебиралась в роддом! Вот ужас-то был… а народ часто со станции так и карабкается – через рельсы, через Чертов тупик, потом через вторую ветку – на автостанцию идёт.

- А почему вы сейчас это говорите?

- Вы же любитель у нас… - раздражённо ответила женщина. – Всяких ужасностей. Пальцы раздавливать и всё тому подобное.

Она нервно распечатала новую пачку сигарет, закурила. Колыванов – тоже. Пробормотал:

- Меня больше дерево интересует… Орех. Круглая заготовка, от которой откололась щепка, край сучка. Это даже не швабра. Не ручка от сковородки.

Анастасия фыркнула, отвернулась: видно было, что неприятно даже думать о таком. Каким чудовищем надо быть, чтобы насиловать женщину – деревяшкой?!

Колыванов отложил в сторону показания Мамонтова.

- Так… ну, я думаю, он же посидит немного?

- Посидит… - Анастасия обрадовалась очередной смене темы. – То, что он кабель воровал, установлено, да и ревизия в его инструменталке тоже идёт. Хищение чистой воды, на год-три потянет.

- А нам надо с вами надо наведаться на Комбинат… - тихо проговорил следователь.

И тут женщина повела себя странно. Встала, подошла с пепельницей к открытому окну – и, несмотря на тепло, зябко повела плечами.

- Это сложно.

- Почему?! – искренне удивился Колыванов.

- Там… там своё государство. Вы не понимаете! Там Лыков правит. Лыков этот город построил, по сути дела, комбинат построил. Он там царь и Бог! Чтобы там обыск сделать, надо… не знаю, это с Чайковским разговаривать нужно.

Колыванов смотрел на её туфли, на задники. Точнее, на щиколотки её, обтянутые коричневыми колготками. Малы всё-таки туфельки-то. Повыше пятки – на правой ноге, заплатка пластыря. Натёрла. Интересно, какие у неё пятки – такие же твёрдые и исцарапанные, как у продавщицы Кати, или гладенькие, как у убитой граждански. Спросил:

- Анастасия Сергеевна, у вас правая нога чуть больше, чем левая?

Женщина вспыхнула:

- Да вы что, совсем… вы что всё время о ногах? Я начинаю думать, что вы вполне можете быть тем самым маньяком! Ох, уж простите, вырвалось…

- Ничего. А что, хорошая версия. Тем более, что я его понимаю. Отчасти, конечно.

Настя скривилась; из двора ГОВД доносились возмущённые голоса – кто-то отчаянно ругался. Гремела урна, которую, видимо, вычищали по причине некоего отвратительного запаха. Загасила сигарету в пепельнице, жёстко отрезала:

- С Чайковским сами будете разговаривать! Он через час приедет, и… В общем, сами.

- А вы?

- А я послушаю. Так, вы тогда посидите, я в архив. Я кое-какие дела уже там отложила, сейчас закончу.

Её каблучки простучали по кабинету, потом по коридору. Колыванов сидел, потом достал портсигар и стал аккуратно перекладывать туда сигареты из пачки «Золотого Руна».

Тюратаев - Чайковский. Вторник, утро.

Олег Юсупович Тюратаев хлебал воду из графина – жадно, как путник, несколько суток кряду блуждавший по совершеннейшей пустыне. Пил из горлышка, пренебрегая хрустальным стаканом, но и стакан, и графин сделали в Гусь-Хрустальном, преподнесли на какой-то юбилей, и горло у этого графина приспособили не для того, чтобы пить, а чтобы наливать… Вода сейчас проливалась мимо большого рта Тюратаева, текла по квадратному подбородку, и дальше текла, по мясистой шее, под сорочку; галстук Тюратаев уже сорвал, кинул на стол, на бумаги.

Когда в кабинет зашёл Чайковский, первый секретарь Прихребетского горкома КПСС пить не прекратил, просто сделал жест рукой: мол, проходи, засранец!

И продолжил булькать.

Напившись, грохнул графин донышком об стол. Зарычал:

- Это что ты себе тут? Это что за «ПЕРЕСРУ», а?! Ты забыл, кто ты у меня есть? Кто ты, хозяин или кого?

Прокурор опешил, потерялся. Выдавил:

- Олег Юсупович, не понимаю…

- Кого ты не понимаешь, поганец ты? На кого я город оставил?! Еду по трассе, а на домах – «ПЕРЕСРУ». Ты кого там пересрать собрался?! А если бы Шкандыбин по этой трассе проехал?! Он с пленума в Златоуст сразу, с проверкой! И хорошо, что поездом, а не машиной – а если б увидел?! С кого бы спросил?

- С вас, Олег Юсупович…

- Ты совсем идиом или прикидываешься?! Я на пленуме был! Он бы по спецсвязи сразу бы меня вызвонил и вставил, каких не хочу! Горяченьких! Не отходя от кассы! Что за бардак у тебя с лозунгами, а?

Прокурор догадался. Молитвенно сложил руки.

- Ох, Олег Юсупович, так это же рахимовская бригада… Коммунхоза…. Их сначала поставили, а потом взяли на трибуну, для первомайских…

- Ты мне зубы не заговаривай! Трибуна у него, твою мать! Я тебе эту трибуну в зад засую! Буквы по-человечески налепить не можете! Пересру. Твою мать, кто глядеть должен был…

- Так я же не знал, Олег Юсупович… В субботу ещё нормально было, с утра.

Тюратаев нащупал рукой кресло и рухнул туда – тяжёлым снопом. Сказал внезапно севшим, спокойным – утомлённым голосом.

- Дурак. Дураком мать родила и дураком подохнешь. Понял? Снять немедленно… Или доделать. Субботник на носу коммунистический, а у нас на виду такая задница висит. До субботника всё сделать! Что в городе?

- В городе? – глаза Чайковского заблестели, масляными кружочками. – Спокойно всё в городе. Так, сказать, без неожиданностей.

- А мне вставили, что криминогенная обстановка у нас ухудшилась, ты знаешь, нет?

- Олег Юсупович, да всё в порядке… с этим криминогенном. То есть, с криминалом. Всё под контролем.

- Под контролем у него! Всё! А дело с хищениями у таксистов – что? А то, что на барахолке незаконно торгую и с них поборы имеют… как это называется сейчас? А, рэкэт. Ты про рэкэт что знаешь?

- Олег Юсупович, да нет никакого ракэт… нету такого! С таксопарком всё ровно, там наш человек, Сан Саныч.

- Трюфель этот, что ли? Немец недоделанный?

- Трифель, Александр Александрович. Всё… в порядке.

- В поря-а-адке! – злобно передразнил первый секретарь, вытер мокрую шею под воротником. – Чего важняк из Челябинска в город пожаловал, а?

- Так это… Олег Юсупович, одну бабёнку приезжую убили тут. Ну, на Гнилом озере. Вот он и приехал.

Тюратаев налился багровым, стукнул кулаком-гирей по столу:

- Не заливай! Не будет тебе важняк из-за бабёнки приезжать! Кому тюльку гонишь?! По чью душу приехал?

- Не знаю, Олег Юсупович. Но я его держу… под контролем держу.

Первый посмотрел на прокурора так, что, если бы у того имелись вши – они бы тут же сейчас испарились, как в тюремной прожарке. И сказал, очень чётко, и совсем непечатно, что Чайковский держит и чем. У себя. На последних словах воздуха ему в легких не хватило и он отослал посетителя из кабинета так же, как и пригласил: не издав ни слова, только махнув рукой.

Посидел. Мрачно разглядывал портрет Генерального на стене. Всё пропало. Если уж самый главный в стране велит не замазывать своё уродливое пятно на лбу, то и низовых возьмут – за одно место, и ни на какие отмазки не посмотрят…

Потом рванул трубку внутренней связи, гавкнул без всякого лишнего сюсюканья:

- Ильина ко мне!

Колыванов – Нестерова – Чайковский. День и вечер вторника.

Если первый секретарь Прихребетского горкома КПСС считал, что нагнал страху на городского прокурора, то он сильно ошибался. Пётр Афанасьевич стаж чиновничий имел неплохой, в аппаратных играх был искушён не хуже, и эта гроза, только что пробушевавшая над его гладенькой, яичком, головой, не заставило не то, чтобы за валидол хвататься – не заставила даже нахмуриться!

Он хорошо, знал, что шефу – конец.

Ещё, когда в Кремль въехал Андропов, жареным запахло. Пошли аресты, посадки. Подкапывались и под самого Лыкова, но тот усидел – всё-таки Миноборонпром, связи; и Тюратаева прикрыл. А сейчас сбрасывает его, как балласт. Да Юсупыч сам хорошо подставился: суетиться начал. Вышел в верхи с бредовой идеей присоединения города к БашССР, по каким-то там «макроэкономическим соображениям». Маленков же хохлам Крым отдал в своё время – что там какой-то Прихребетск! В Уфе сначала ошалели, потом начали думать, но… тут Андропов помер, и отказали, как бы чего не вышло. Но Тюратаев не рассчитал того, что и в Челябинске его инициативу услышали и решили предпринять контрмеры. А сейчас башкиры захотели, на перестроечной-то волне… И Юсупыч очутился меж двух огней: он прекрасно понимал, что башкиры его кинут, обязательно кинут, так как поддержки у него нет – а Челябинск просто сожрёт и не подавится. Он заметался. Не зря перед пленумом полетел в Москву, на какую-то там «партийную учёбу». Ерунда…. По кабинетам бегал! Похоже, ничего не выбегал дельного.

Через неделю в Прихребетск должна была пожаловать неофициальная башкирская делегация – условия обговаривать.

И вот тут Тюратаев был прав: на фоне этого, на фоне зловещего внимания Челябинска к прихребетской жизни никаких «громких дел» не надо было ни ему, ни прокурору. Хорошо бы на пенсию уйти, пока этот бардак в хаос не превратился…

Поэтому Пётр Афанасьевич, ничуть не изменивший обычному, приподнято-оптимистичному состоянию духа, принял посетителей с благодушной улыбкой, любовно поглаживая свою бородку. Даже посмеиваясь.

- Проходите, проходите, гости дорогие… Присаживайтесь. Чайку?

- Спасибо. Не надо. Я предпочитаю кофе, - не особо любезным тоном ответил «важняк». – И тем более не растворимый, а сваренный на песке. В турке.

- Где? – не понял прокурор.

Колыванов посмотрел на прокурора грустными глазами, от этой грусти делавшимися ещё более прозрачными, льдистыми.

- В турке. Или в джезвее.

- А-а…

И, только он открыл свой возмутительно-жёлтый портфель, как Чайковский, разглядывавший тёмно-коричневый вельвет пиджака, перебил:

- А что это у вас за значок? По-английски что-то написано.

- В Кремле подарили… - буркнул следователь. – На приёме Общества советско-американской дружбы. Помните, Саманта Смит приезжала… а надпись – что-то там про разрядку и сосуществование. Может быть, к делу, Пётр Афанасьевич?

- К делу, конечно, к делу… Ну, что, успехи есть?

- Смотря, что называть успехами.

Колыванов кратко изложил обстоятельства дела. Анастасия сидела, зябко обняв руками плечи – как будто ей было холодно; смотрела либо в стену, либо в светлую полировку столешницы, изредка нехотя поддакивала.

- …таким образом, - проговорил Колыванов, завершая свой монолог, - Я убеждён, что Мамонтов – не преступник. Не совпадает психологический портрет… А вот сторожа надо брать. Брать основательно, с приездом на комбинат и с обыском его кладовой… такого вторсырья.

И после его слов в кабинете загустела, стала физически ощутимой нехорошая пауза. Тяжёлая Колыванов непонимающе глянул на женщину: в чём дело?! Всё же ясно, как божий день… Та отвела глаза.

Тут Чайковский с нервным смешком бросил бумаги обратно Колыванову – через стол.

- Врёт. Врёт, обыкновенно.

- Как так?

- Как… язычком врёт, чем же ещё. Порет всякую чушь.

- То есть… - изумился Колыванов. – Вы не подпишете постановление о задержании и об обыске?!

- Нет. Не подпишу. Ни под каким соусом! Забудьте про Комбинат.

- Но… простите, а что делать?

- Вызвать этого… как он? Понюшко Лев Игнатович, м-да. Вызвать этого Панюшко повесткой. Повесточкой! – Чайковский бросил гладить бороду и теперь постукивал схваченным карандашиком о стол: тыц-тыц.

- А если… мы его спугнём и он в бега ударится!

- Не ударится! Вы что, мальчик, что ли тут?! Повесткой, как свидетеля… Обыкновенно.

Тыц-тыц.

- Пётр Афанасьевич... вы уверены, что это хорошая идея?

- Я уверен! Я абсолютно уверен! – вдруг тонко закричал прокурор. – И вы, Анастасия Сергеевна, куда смотрите… Объяснили бы! Там… там оборонный щит Родины куётся! А вы – с обыском.

- Это цех вторсырья… - напомнил Колыванов.

Тыц-тыц. Тыц-тыц. Тыц. Тыц!!! Карандаш с хрустом сломался.

- Какая разница! Забудьте, я вам говорю! Действуйте… в рамках уголовно-процессуального кодекса. И всё. И хватит тут… демагогии.

Колыванов застёгивал портфель. Солнце, прижимавшееся к горизонту, втыкало в кабинет багровые копья – их кончики кроваво расползались по паркету.

- Что ж… на нет и суда нет.

Чайковский опять не понял – точнее, погруженный в свои мысли, он просто вполуха слушал этого наглеца в дурацком вельветовом пиджаке, с ещё более дурацким значком. Он что себе позволяет?

- Чего? Чего – будет?

- Суда. На «нет».

- Вы… вы что несёте? Будет суд, вы… - Чайковский от неожиданности задохнулся, потерял голос.

Было большое искушение указать им обоим на дверь – как ему указал Тюратаев, презрительным жестом, но прокурор всё-таки выдавил сипло:

- Идите, товарищи… Работайте!

…Когда они вышли и спускались по лестнице на свой этаж, Анастасия сказала в спину Колыванову, негромко и даже мстительно:

- А я вам говорила!

Мужчина не обиделся и не удивился. Не поворачивая головы, обронил только:

- Почему?

- Потому, что кончается на «у»! Лыков – хозяин и кормилец города. Ну, как же вы не понимаете…

- Понимаю. Священная корова.

- Да ну вас с вашими… определениями. Ни слова по-человечески не скажете. Я вот тоже, например, не знала про вашу «турку»! Я всегда думала, что это джезва.

- Джезвей…

Вот тут он обернулся. Анастасия тоже вынуждена была остановиться, принять в глаза его вопрос:

- А у этого Лыкова дочь есть?

- Есть…

- Сколько лет?

- Вам-то зачем?

- А всё-таки?!

- Взрослая уже и учится – в Москве! – отчеканила Анастасия. – Да, если и приедет. Нам с вами до неё, как до Луны. Она в элите, в той компании молодёжи, которая живёт, как на… как небесах. Всё, хватит, вы меня рассердили?

Она обогнала его на лестнице. Теперь уже он сказал ей в худую спину:

- Понюшко, Лев Игнатович. Сорок семь лет, ранее не судим, не женат, детей нет. Не инвалид. Здоровый мужик. Сторож… вам не кажется это странным?

- Нет! На Комбинате платят, как нам и не снилось! Больше моей зарплаты!

- И всё-таки странно…

- Почему?

- В конце семидесятых в Новосибирске… в тамошнем посёлке учёных, было дело «Молоточника». Нападал на женщин, собирающих грибы, убивал ударом молотка в затылок. Не насиловал. И тоже ведь был сторож. Сторож участка лесной охраны.

Анастасия уже хотела открыть дверь отдела, но помедлила, взглянула на Колыванова:

- А вы откуда… Ах, ну, конечно. Но это ничего не доказывает.

И рванула дверь.

Они застали совершенно эпическую картину: скорчившись на стуле, рыдал Кустик – слёзы градом текли по пухлым щекам. А почти на коленях перед ним стоял Акташев и, что-то бормоча, утирал эти слёзы грязноватым носовым платком. В кабинете почему-то густо пахло прокисшим пивом.

- Что случилось? – торопела Нестерова.

Опер обернулся к ней, убито сказал:

- Ильин с отпуска вернулся… Теперь крышка.

Ильин – Ильясов – Чирков. Вторник, день.

Молодцеватый майор милиции вошёл в ГОВД бодро, легко – как заходят в дом свой после долгой отлучки, в компанию друзей, как на сцену выходят: улыбнулся одному, весело поздоровался с другим, шутливо прикрикнул на дежурного. Ефимыч, не спать, труба зовёт! Здравия желаю, Пётр Петрович… Привет, Сашка! Нюрочка, моё почтение… и так далее. Во всей фигуре майора чувствовалась уверенная сила, сочная зрелость тридцати шести, здоровый гончий азарт; и обликом он был красавчик, ничего не скажешь. Картинка! Отлично сидящая форма, простое, открытое лицо с серыми глазами, эффектная седая прядка у виска, на хорошо стриженой голове. Прямой нос, крупный рот и, конечно, фирменная «гагаринская» улыбка. Ну, и то, что майора пахло морем, фруктами, шашлыком – тоже действовало, навевало мысли о скором отпуске, из которого майор Ильин, начальник УР-а только что вернулся.

Побывав в паре кабинетов, по необходимости, Ильин дошёл до своего, на первом этаже. При его появлении двое сотрудников вскочили: один – мрачноватый, темнолицый, по-башкирски скуластый, и второй – русоволосый, молодой. Почти хором гаркнули:

- Здравия желаю, товарищ майор!

- Здравия желаю… - Ильин сразу прошёл к своему столу, с видимым удовольствием опустился на стул, любовно погладил столешницу.

- Как отдышалось, товарищ майор?

- Отлично! Гагры – это сила… Субтропики, ребята. Двенадцать градусов было, а кажется, жара.

- Товарищ майор, а я слышал, грузины отделяться от нас хотят. Неужели так?

- Да хотят отделяться… Все хотят. Прибалты, грузины. Ты меньше об этом думай, у нас своя работа.

- Купались, да?

- А как же?

Оперативники завистливыми глазами скользнули по его литой фигуре, наверняка представив начальника в плавках на берегу черноморской бухты. Но он сразу вернул их к реальности:

- Так, а чего это вас так мало? Акташев где и этот… стажёр новенький?

- Их забрали, товарищ майор. Руслана и Пушистика… То есть Кустика. Тут у нас…

- Знаю, знаю! – перебил Ильин. – Убийство у нас, следователь из Челябинска.

Темнолицый башкир мрачно усмехнулся, показал пальцем вверх.

- Из Москвы, товарищ майор. Он в Челябинске в командировке был, его сюда дёрнули.

- Ну, и дальше что? – серые глаза Ильина прекратили смеяться, хотя улыбка всё ещё лоснилась на лице. – Так и будут они там, на чужого дядю пахать? А мы на что?

- Так, товарищ майор… У нас же забрали это дело.

Ильин рассмеялся. Жестом фокусника извлёк из внутреннего кармана кителя свёрнутые вчетверо листки.

- Эх, вы… Забра-али! Ловчее надо быть. Что, мы Москве просто так вот, на блюдечке, нашу удачу отдадим?! Нет. Вот, мне вторые экземпляры Нюраида оставила. Пестряков, ты что глаза вылупил?

- Я… я просто, товарищ майор.

- А надо сложно! Головой надо думать. Так, приступаем. В общем, детали я уже знаю. Версии есть?

- Никак нет, товарищ майор…

- А у меня – есть! – Ильин хлопнул сильной ладонью по листкам. – Значит, слушайте меня: убитая – проститутка. Или «путана», как сейчас говорят. Работала либо у Гиви в сауне, либо у «Жён» этого… грузинского еврея.

- Цыгана, товарищ майор.

- Один чёрт. Что евреи, что цыгане. Хитрожопые. Убил её либо один из клиентов, либо кто-то из окружения хозяина. Охранник, скорее всего. Задание понятно?

- Так точно… - молодой вскочил на ноги, тряхнул русой чёлкой, одёрнул на себе куртку, поправил воротник тёмной байковой рубахи. – Ноги в руки и пойдём по этим… путанам. Верно, Дамир?

А вот темнолицый Дамир поднялся неохотно, медленно.

- Сергей Саныч, но там уже сидит один. Из этой харчевни. Вчера привезли.

- Вот как? Кто такой?

- Кашапов Сейфула Барысович, пятьдесят девятого года. Сто восьмая статья, глаз в драке выбил. Дали шесть, с отягчающими, по УДО вышел в этом году, после четырёх.

- Та-ак, есть попадание! Как сидит, тихо?

- Ну да. В КПЗ-е, в бункере… - усмехнулся Дамир.

- Колется?

Оба опера пожали плечами. Наконец русоволосый признался:

- Нестерова его допрашивала. Нам ничего не сказала…

- А улики какие есть? И вообще, взяли-то за что?

- В харчевне трупак лежал. Якобы ДТП, машина сбила. Ну, там судмедэксперт ещё заключение пишет.

- Всё ясно! – подвёл итог Ильин. – Значит, это он и завалил мужика, на машину любой дурак спишет – трасса рядом. Будем колоть его по этой проститутке, по убитой. А мужик довеском пойдёт.

- Сан Саныч… - подал голос Дамир. – Его, хоть и Нестерова оформляла, прокурор распорядился Перфильеву дело отдать. Так вот, Перфильев говорит, что отпускать надо в среду его… Завтра то есть.

- А чего так? – ласково поинтересовался майор.

- Так ну нет у нас ничего на него… Ну, сидевший, ну да, кровь на одежде. Но свидетелей того, как он мужика до смерти избил или уж по тому, что вы сказали – нет. Перфильев говорит: под подписку… И Нестерова туда же.

- Перфильев… - пропел-проговорил Ильин. – Нестерова. Ну-ну. Под подписку. Ничо, посидит ещё. А если не посидит, то… вы на что? Ройте, мерзавцы. Чтобы у меня к завтрашнему дню был свидетелей – железный. Поняли-нет? Как он мужика угробил у харчевни. А потом будем посмотреть…

Что-то такое насвистывая или бормоча себе под нос, он аккуратно сложил бумаги в новую папку, сунул в стол. Вскинул усмешливые глаза на сотрудников.

- Ну, чего сидите? По девочкам, мальчики. И роем, роем, роем! Проститутки – отличные свидетели, если взять их за то, что надо…

- Понял, Сан Саныч. По мужику отработаем, я знаю, с кем. Пошли, Лёш.

Русоволосый мялся.

- Так у неё ж, товарищ майор… У этой убитой, головы почти нет. Не опознана. Фоторобота нет.

- А ты языком поработай и смекалку прояви, не маленький, Лёша! – чуть повысил голос Ильин. - И, знаешь, сходи сначала не к Гиви, а к медичкам. У них в общагах бордель ещё тот, все знают. Понял?

- Так точно…

- Всё, дуйте по адресам!

Опера вышли. Ильин же усмехнулся, достал из кармана продолговатый пакетик; сорвал краешек. Вытащил плоскую пластинку в серебристой фольге: под ней обнаружилась такая же, нежно-розовая.

Майор бросил пластик жевательной резинки в рот и с удовольствием задвигал челюстями.

Ему было совершенно ясно: этот Кашапов, что называется, попал. Если бы не подвернулся мужик у харчевни, то его следовало бы самому прибить, и подбросить к «жёнам». А потом уже и колоть Кашапова на крупное дело: всё равно ведь – отработанный материал. Сгодится для звёздочки на погонах за раскрытие громкого убийства…

Ничего. Ильин был совершенно уверен, что его орлы, Ильясов и Чирков, за пару ночей соберут улики – любые! – против Кашапова, по обоим эпизодам.

Колыванов - Катя – и другие. Вторник, вечер.

Колыванов пил настоящий кофе в кафетерии гостиницы – там, где он первый раз встретился с длинноволосым вальяжным Трифелем. Официантка Роза его узнала, улыбнулась, будто луна из-за туч вышла; без слов скрылась за занавеской, а через пять минут поставила перед мужчиной чашку с кофе, рюмку коньяка и блюдечко с бутербродами.

Балык.

- Спасибо, Роза. Вы меня, выходит, запомнили?

Девушка слегка зарделась и молча кивнула.

- «Хомячок» армянский? Или КВВК?

Снова кивок – не поймёшь реакцию. Колыванов не успокаивался:

- Балычок-то свеженький. В магазинах такого нет… С какой базы получаете.

И тут всё стало ясно. Роза заволновалась, замахала руками – полными, с детскими перевязочками на запястьях, показала куда-то за спину, и выдавила.

- Зы база абкам-м-ма… зы баз-за дают!

Колыванов едва не поперхнулся кофе. Вот оно как, получается! Роза – из интерната. Для тех самых, слепоглухонемых. Или просто для инвалидов, похоже, их там особо не сортируют… Не слепая. И не глухая. Но с задержкой развития, и явно с нарушениями речи, кое-как исправленными логопедом. Кто же её в «Садко» устроил? Неужели Трифель?

Колыванов кивнул девушке успокаивающе: мол, всё в порядке. Отпил коньяк, откусил от бутерброда, ласково трогая губами провяленную севрюжью мякоть, стал размышлять.

Итак, он в некотором царстве, некотором государстве. Государстве, живущем по своим законам. Впрочем, в нынешнем СССР это не новость. Во всех командировках он, как правило, попадал в вязкое болото кумовства, коррупции, в хитросплетение связей… И начинал мучительно искать союзников. Кому можно верить, кому нет. Вот этот Трифель. Бухгалтер. Ну-ну… Причёска эстрадного певца, изысканные манеры. Невозможно представить его с канцелярскими счётами, пыльными папками и в сатиновых нарукавниках на ковбойской клетчатой рубашке. Да ещё курящего «Мальборо»… Колыванов вспомнил, подвинул к себе пепельницу, закурил. День неудержимо катился в сумерки.

Нестерова. Наивная… Нет, просто добрая душа. Чувствуется, железо в ней есть, хорошее железо. Когда надо, пружина сработает, разожмётся. Щёлкнет, как затвор. Акташев? Ну, хитрован, но тоже с хваткой. И, судя по его латаной-перелатаной «Ниве», не шикует, значит, если и берёт взятки, то осторожно и прожития ради. Прокурор? Ну, с ним всё понятно. Ишь ты, певун и купальщик в проруби. Ему бы только, чтобы тихо…

…С того момента, как Анастасия вскользь упомянула ночной инцидент на трассе, ему хотелось побеседовать с этим Кашаповым. На всякий случай; но желание это оформилось к самому вечеру, и он опоздал. Настя, позвонив в дежурку, выяснила: задержанного забрал майор Ильин, начальник УРа. Беседует. «Долго беседовать будет!» - заметила женщина и заметила – невесело.

Колыванов тогда удивился:

- А я думал, что наш Руслан Равильевич – начальник угрозыска.

- Замещал, «и. о.». Ильин все отгулы к отпуску взял и в Абхазию укатил. А сейчас приехал.

- А почему «долго беседовать» любит?

Анастасия, как в кабинете прокурора, глаза стыдливо отвела:

- Он… дотошный такой. Как и вы. С пристрастием беседует.

- А-а… понятно.

- Так что с утра только.

- Ладно.

Да, было более-менее понятно, что за фрукт этот Ильин. Кустику не повезло: нарвался он на начальство в самом неподходящем месте – в пивном ларьке на барахолке, куда он во вторник, истомленный духотой заскочил пропустить кружечку… Откуда тут Ильин появился, только что приехавший, неизвестно. Нет, не орал. Он вообще не кричит почти никогда. Пристроился к высокому столику, где Кустик баловался пивком с рыбой и за пять минут довёл стажёра до истерики. Мол, стоишь тут, мундир позоришь, и не ври, что на задании, какие у тебя задания, паскуда мелкая; а ещё комсомолец, я же тебя так прокачаю через горком – и погноены снимешь, и из комсомола вылетишь…

Бедный Кустик разволновался, опрокинул на себя недопитый стакан – финал драмы Колыванов и Настя видели в кабинете.

Ясно, как он с Кашаповым «беседует». Хоть бы жив тот к утру-то остался.

Колыванов дожевал бутерброд и принялся за второй. Допил коньяк и тут заметил колыхание занавески. Чёрный глаз Розы следил за ним сквозь щёлку.

- Хомячку! – рассмеялся Колыванов.

Роза тотчас выскочила – и уже с новой рюмкой. Интересно. Может быть, она и была с задержкой развития, но голова у неё варит хорошо. Может, поэтому и в «Садко».

Мысли снова вернулись к Трифелю. И к гаражу таксопарка. Акташев хорошо поработал: действия погибшего Боярышникова теперь были известны едва ли не по минутам. И вот что казалось странным: таксист позвонил диспетчеру в восемь, тот ему сказал – приходи, машина готова. Боярышников пришёл, но… но «Волга» оказалась ещё не починена. С ней возились ещё два часа. Что-то меняли. Почему так? Что за расхождение? Вот это надо выяснить…

Ведь Боярышников связан с погибшей. И с Трифелем – по работе. А Трифель, изысканный гурман, как раз может быть любителем таких женщин, как эта несчастная. С бархатными пяточками.

Мысль пришла шальная: не сходить ли в гости в «Эдем», тем более, что помыться хотелось, а вода в гостинице из крана бежала едва тёплая, тут в ванне не полежишь… И, когда эта мысль пришла, Колыванов вспомнил о Кате. Об обещанном походе в кино.

Глянул на часы, торопливо положил на стойку деньги.

- Роза, я побежал. Сдачи не надо!

Он не опоздал – девушка просто пришла раньше. Он издали заметил её: стояла на пятачке у бронзового Ильича, кормила голубей; маленькими ручками отламывала от маленькой же булочки – видно, «Московской», мякиш, бросала птицам. И сама откусывала от неё же. Непокрытой головой, пальтишко коричневое, расстёгнутое; платье тёмно-красное, в тон его пиджаку и на ногах - «балетки», почти без каблука. А под ними – белые носочки на загорелую кожу.

Колыванов пересёк площадь, уже изрядно опустевшую, увернулся от фырчащего автобуса; появился почти перед носом Кати, с улыбкой:

- Сам живи и другим давай, да?

- Ой… Здравствуйте!

- Здравствуйте, Катя.

- Я тут раньше… просто часов нет, я ошиблась!

- Ничего, ничего. Точность вежливость королей, но не принцесс. Им можно.

Катя не сразу поняла комплимент; потом смутилась, опять показала ямочки:

- А-а… спасибо! Знаете, пойдёмте сразу билеты купим, а потом лучше подождём.

- Давайте.

- Почему вы не спрашиваете, какой фильм?

Колыванов пожал плечами.

- Я… так, не очень люблю кино. Больше книги.

- Я тоже! – призналась девушка. – Читаю на работе иногда, хотя завша гоняет, жуть… Но кино хорошее сегодня. «Курьер» Шахназарова. В прошлом году вышел!

- А вы не смотрели ещё?

- Смотрела. Но ещё хочу. Душевное кино! Там Анастасия Немоляева такая… ну, такая…

Они шли по улочке между рядом скучных пятиэтажек, стоявших, как на параде – строем.

- Какая?

- Правильная. Серьезная… - вздохнула Катя. – Я тоже такой быть хотела бы. И с ВУЗом у неё всё устроено. Не надо голову ломать, папа – профессор.

- Ну-ну. Хотели бы в «золотую клетку»? Там ваша, кстати, тёзка – из весьма обеспеченной семьи.

- Ну-у… знаете, когда видишь, как они живут, то думаешь: другой мир! Это не наша дыра…

На асфальте кое-где блестели лужи – пока Колыванов сидел в «Садко», прошёл весенний дождь: бурный, но короткий, пристрелочный. Катя шла, обходя их, но не особо остерегаясь – и пару раз Колыванов придержал её за руку, деликатно направил. Как и сейчас.

- А то, что эти люди, так сказать, немного поверхностны – это ничего?

- Ну как так – там папа – профессор!

- Ага. Просит спеть алябьевского «Соловья», считая его вершиной русской культуры, но при этом не знает стихов Пушкина из школьной программы.

Катя изумлённо остановилась.

- Как… вы знаете? Вы же не смотрели?

- Я много кинорецензий читаю. Не важно.

- Ну, вообще, да… Они все какие-то, лакированные.

- Мы перебесимся и станем такие, как вы… - мечтательно сказал Колыванов. – А вы брейк не танцуете?

- Не-ет, не умею. Я хотела научиться, но… но как-то не дошла до этого.

- А по подвалам тёмным и сырым ходите?

- О-о, я вообще люблю заброшенные вещи такие! Склепы, подземелья… Как на Монастырке, знаете такое место?

- Знаю. Вот видите. И ещё босыми ногами на кирпичах битых стоите. Так что вы совсем не лакированная… И, как сказали бы в фильме, таки не перебесились.

Девушка вдруг снова остановилась. Лукаво посмотрела на Колыванова.

- Да! Наверное! А вот… вот сколько по этой улице до перекрёстка, а?

- Примерно сто пятьдесят метров. Может быть меньше, а что?

- Ничего. Там поворот к кинотеатру. Видите, стенд с киноафишами?

- Да.

- Почти стометровка. А давайте наперегонки – до туда. Кто быстрее?

Колыванов усмехнулся. Что ж, портфеля при нём нет. Он налегке. Хмыкнул.

- Только пальто сниму. Стесняет движения.

- Я тоже.

Но сняла она не пальто. Попросила:

- Дайте руку, я за вас подержусь…

Девушка запросто стряхнула с левой ноги «балетку» - та со звучным шлепком упала на мокрый асфальт. Потом стянула белый носочек обнажив оливковую, ровную ступню. Стала голой ногой на серый покров, проделала то же самое со второй ногой, выдохнула:

- Ну, что, готовы?

- Сейчас… - он сдёргивал пальто. – Да!

- Бежим!

Конечно же, мужчина выдохся очень быстро; подвёрнутая на железнодорожной насыпи нога заболела сразу, остро. И уже к середине дистанции озорные, блестящие от воды, пятки Кати засверкали впереди; она неслась прямо по лужам, не боясь их обжигающего холода, её ничего не смущало. И когда Колыванов, тяжело дыша, побрёл к ней – уже шагом, Катя стояла, смеясь, в самой луже, широко расставив ноги; да ещё язык ему показывала.

За этой эскападой следили мальчишки – от забора близлежащей школы; человека три, пятиклассники или чуть постарше. Следили с вытаращенными глазами; Колыванов обернулся к ним всем корпусом – и те бросились наутёк, только ранцы комически подпрыгивали на спинах.

- Победили… Всухую.

- Да я так… просто в голову взбрело.

- Ну, теперь можно и за билетами.

- Погодите… сейчас.

Она старательно мыла босые ступни в луже. Затем бросила на асфальт «балетки» и влезла в них мокрыми ногами.

- Не испортите обувь?

- Нет, она к такому привычная… А вот носочки не буду пачкать.

- А, может, так бы и пошли.

- Нет. В кино босиком нельзя! – убеждённо сказала Катя. – Вы не обиделись?

- На что?

- Ну, то что я придурошная такая…

- Всё хорошо!

В фойе кинотеатра вошли вполне чинно. Немногочисленные зрители. Видимо, прятались тут от дождя, и даже сейчас на улицу не выходили – расселись по скамейкам, под фотографиями киноартистов. Колыванов же сразу же подошёл к большому зеркалу, начал поправлять съехавший набок галстук, да и на узле его обозначилась деформация – впадинка. Катя следила зав ним.

- Да снимите его! Вы же вспотели… вон как дышите. Давить, наверное.

- Нет. Не сниму. Ноблесс оближе.

Она не поняла – но сделала вид, что не расслышала. Разглядывала галстук.

- Какой у вас он интересный! Никогда таких не видела… Ну-ка, ну-ка…

Девушка ближе придвинулась к нему, приглядываясь; и Колыванов ощутил её жаркое девичье дыхание – запах самого тела, ни с чем не сравнимый; не пахнущий табаком или алкоголем, чистый.

- О-о, так тут звёздочки алые! На чёрном… А почему восьмиконечные?

- Четырёхконечная звезда – арабская, пяти… пятиконечную нельзя, политически неверно. А шестиконечную тоже – будут считать представителем израильской военщины.

Катя рассмеялась:

- Какое у вас всё интересное… Пойдёмте к кассе.

Они без труда купили билеты в пятый ряд. До сеанса оставалось минут двадцать. На краю зала устроили что-то вроде буфета – тележка с соками и лимонадом. Колыванов взял Кате, по её просьбе, стакан ситро.

Присели на деревянную скамейку, за пальмами, доживавшими свой век тут, как в оазисе. На голых икрах ног Кати чернели точечки – забрызгалась, когда бежала. Колыванов сходил к тележке, попросил салфетку, которую дали ему с явной неохотой. Вернулся, и, смочив салфетку краешком в лимонаде, стал оттирать эти чёрные пятнышки.

Катя хихикнула.

- Я что-то не то делаю… Ох, да, надо было вам самой дать.

- Да нет. Мне приятно. Я бы просто поплевала бы и вытерла… - простодушно сказала девушка.

- Вот как? Интересно.

- Да что тут такого…

- Ага. Действительно… - прокряхтел Колыванов.

Чтобы ему удобнее было заниматься своим делом, Катя выпростала ступни из «балеток», поставила ногу на пальцы – сильные, ровные, опять собрала в складочки светлую кожу краём голой подошвы. Колыванов, обтирая фигурную щиколотку, проговорил:

- А ступни у вас интересные.

- Какие?

- «Мальчиковые».

- Так ботинки называют обычно, малого размера! – тут же отреагировала Катя. – А вы что имели в виду?

- Как у юноши. Подростка.

- В смысле, некрасивые?

- Да вы что! Как раз наоборот. Сильные… крепкие и мускулистые. Развитые. Вот, собственно, что я хотел сказать.

Катя мелкими глотками допивала лимонад, глаза смеялись. Уже открыли двери в зал, зрители группками исчезали за зелёными портьерами.

- Пойдёмте?

- Да, да…

Катя, хоть и смотрела фильм, но второй просмотр вызвал у неё такую же бурю эмоций. Она достаточно громко смеялась, стучала кулачками по спинке следующего сиденья – благо, рядом с ними почти никого не было. И даже иногда потопала: она сбросила туфли, задвинула их под сидение, голые пятки её стукали по полу кинотеатра глухо, но дробно. На моменте, когда Фёдор заводит свою подругу в подвал, Катя склонилась к Колыванову и шепнула:

- А на Монастырке подземные ходы… из интернатовской котельной, такой же!

И опять его обдало горячим её дыханием.

Выпускали зрителей, как во всех советских кинотеатрах, из зала сразу на улицу, через второй выход под массивной и изрядно обветшавшей бетонной плитой-крышей. Стало более сыро и холоднее; по всем природным признакам, над их головами собиралась вторая волна дождя. Колыванов глянул на часы.

- Почти одиннадцать… без пяти. Ну, куда теперь, принцесса? Прогулка явно отменяется из-за близкого дождя. Я просто не знаю, где у вас тут можно хорошо посидеть.

- Да почти нигде. В «Лазури» сейчас алкашня с Гуляя, в ДК кафушка отвратная… А в нашей «Сказке» уже закрыто. Знаете… я бы у вас в гостинице чаю попила. Просто чаю.

Сказано это было с таким искренним простодушием, такой беззащитной прямотой, что Колыванов растерялся. Сразу прикинул: вести её в гостиничный ресторан – как-то пошловато, а внутрь… Замялся.

- М-да. Боюсь, чтобы пройти даже в кафетерий на этаже, администраторшу уламывать придётся.

- Да я знаю! – Катя махнула рукой, без досады. – Мне просто хотелось в «Садко» побывать… Никогда не видела. Говорят, суперская гостиница. Как в Америке.

- Угу. Как в Америке… - Колыванов вспомнил насекомых и чеканку вестибюля. – Значит… в другой раз. Днём. Я вас кофе там напою, чудесным.

- Хорошо.

Катя не боялась паузы; теперь сама уверенно взяла его за руку, сообщила с прежней интонацией:

- Я бы вас к себе пригласила. Но я в «однушке» с мамой, а она у меня… в общем, она такая ворчливая и всякое такое. Просто проводите.

- Охотно. Куда?

- А вот по Зари Октября. Вторая девятиэтажна будет.

Они пошли. Некоторое время девушка шла молча, потом проговорила:

- Откуда вы такой взялись? Я вас, когда в магазине увидела, сразу поняла – вы не такой, как все…

- И решили проверить, да? Стометровкой.

- Ой, так неинтересно… Догадались. Да!

- И как?

- Прекрасно. Девять из десяти моих знакомых сказали бы: дура чокнутая! А вы побежали.

- Неужели у вас мало… нормальных мужчин – в Прихребетске?

Девушка посмотрела на него загадочно. В сумраке, разгоняемом лишь светом редких фонарей, её глаза горели, не хуже, чем звёздочки на колывановском галстуке.

- Нормальных – пруд пруди. А таких интересных… нет.

- А такого Трифеля, Александра Германовича, знаете? – со смехом спросил Колыванов.

Катя внезапно дёрнулась. Едва не отпрянула; сжалась и пробормотала.

- Знаю. Он… он не очень хороший человек. Злой.

Колыванов мог спросить: «Почему?» и спросил бы, если бы собеседником его была Анастасия. Но тут он прикусил язык: отчего осёкся, почуял дрожание этого маленького существа, моментальный его испуг. Решил сменить тему:

- М-м… ну, ладно. Слушайте, Катя, о чём вы мечтаете?

- Уехать отсюда. Навсегда! Далеко! – с внезапной злостью и металлом в голосе ответила Катя. – От всего этого… Достало! И забыть.

После такого ответа он вообще не знал, о чём спрашивать. Но Катя сама продолжила.

- Тут вообще не любят тех, кто не как все… Травят, понимаете? Завидуют или… или просто ненавидят.

- Вы это на своей шкуре испытали?

- А вы думаете? Знаете, когда лето, жара, пылища, духота… Знаете, как приятно босиком на прохладном полу стоять? Ну, вот такая мелочь, да?

- Не знаю. Не стоял. Но предполагаю, что да.

Катя насупилась. Смотря в сторону, сказала:

- А я так летом и стою… один раз завша чего-то позвала, а так, босиком и чесанула. На Галку отдел оставила, иду. Приятно так ногам… шлёпаю. И смотрю – на меня, как на сумасшедшую, все глазеют. И тут завша навстречу… Как она разоралась!

- Отчего?

- Не знаю. Что я тут, как проститутка, как пьяная, и много чего ещё. Серьёзно, шмон у меня в отделе устроила, водку искала. Не могла поверить, что я просто так, что мне нравится.

- Ого. Патриархальные тут нравы.

- Нравы… всякие. Сынки шишек всяких такое на горкомовских дачах творят! Одна девка года три назад голая в автобусе проехала. Совсем голая, понимаете?

- Рисково.

- Ну, она две остановки, да автобус не битком был… все просто в ступор впали, она заходит, такая, и значит… голышом. Кондукторша как к месту приросла. Один мужик только, пьяный, он что-то ей сказал такое, немного неприличное…

Катя помедлила; в сумерках не было видно, но она наверняка покраснела.

- …вроде того, а откуда ты деньги на проезд будешь доставать? В общем, её могли в милицию сдать, а она на через остановку прыг в двери, а там её чёрная «Волга» со шторками ждала. И укатила. Весь город говорил.

- Вы это сами видели?

- Нет. Наши девчонки как раз на работу ехали, проспали… Видели.

- Ада… - протянул Колыванов. – А ведь подумайте, Катя: это ничуть не страшнее, чем босиком по лужам в апреле, да? Вам бы так хотелось… похулиганить.

Катя не отвечала. Потянула его к подъезду нависавшей над ними девятиэтажки; Колыванов уже боялся, что реакция будет не такой, как он ожидал. Но девушка резко открыла дверь подъезда, втолкнула его внутрь и только там, в полумраке пустого тамбура, выпалила:

- Хотелось! А теперь закройте глаза!

- Зачем?

- Закройте!

Он покорно закрыл. И видел, точнее чувствовал, как выскользнули из задников туфель крепкие пяточки с царапинами. Девушка встала на цыпочки и прижалась к его губам – своими, горячими, влажными. На миг.

А потом, смеясь, бросилась по лестнице. Оттуда крикнула:

- Я пришла уже! Спасибо вам за вечер! Ещё увидимся!

Сказано это было с непоколебимой уверенностью. Но без подробностей.

И звучало – как приглашение зайти в стеклянный универмаг снова.

 

 

 

Комментарии   

#5 Окончание.Игорь Резун 27.04.2018 02:26
Уважаемые читатели!
По ряду причин, как личного, так и организационного характера, моё сотрудничество с Анатолием Агарковым прекращено. На сайте, вероятно, останутся 24 главы, написанные нами совместно – и, также вероятно, каждый будет продолжать проект самостоятельно, в одиночку. Поэтому в итоговом варианте повести ДВЕ фамилии стоять не могу: а если вы и увидите это где-либо, это будет ложью. Мне остаётся поблагодарить Анатолия за время, потраченное на сотрудничество, а вас – за терпение и интерес.
#4 RE: МЫ ВСЕ ПЕРЕБЕСИМСЯ…Игорь Резун 01.04.2018 12:39
Но - судьба Кати под вопросом. Скоро её позвонит зловещий абонент...
#3 RE: МЫ ВСЕ ПЕРЕБЕСИМСЯ…Игорь Резун 01.04.2018 12:29
Спасибо, Галина, за ответ! Мы тут все вместе - следователи... Мы пишем его психологический портрет. Что ж, Колыванов и сам так сначала думал. Но вторая жертва заставит его в этом усомнится. Ибо вторая жертва часто сама обходится без кроссовок - и это станет причиной её гибели!
#2 про сюжетГалина Владимировна 30.03.2018 16:59
Катю не убьют.Маньяк заставляет ходить босиком, а Катя сама любит это делать. Маньяку не интересно.
#1 Про сюжет.Игорь Резун 24.03.2018 04:30
При написании любого детектива один из самых главных вопросов - ВЫБОР СЛЕДУЮЩЕЙ ЖЕРТВЫ. Это маленькое кладбище каждого автора, где он вынужден периодически копать новые могилы...
Вопрос ребром: убьют ли Катю? И если убьют, то когда и как?
Её судьба отчасти в ваших руках, читатели.

Добавить комментарий

ПЯТИОЗЕРЬЕ.РФ