ПОЙМАННЫЙ И НЕ ВОР

Сейфула – Нестерова и другие. Ночь с воскресенья на понедельник.

И опять клиентов было мало.

Сейфула смотрел на все со странным ощущением равнодушия и безучастия. В голове было пусто и гулко – мозгам давать работу он не хотел. Даже тоска прошла, ни следа той энергии, когда неудачливого любовника прочь прогнал из своей коморки. Полная апатия пришла на их место.

Вдруг как будто кто-то шепнул ему что-то на ухо. Он вышел из харчевни, пересек стоянку и остановился на обочине трассы. По ней в его сторону шли двое молодых парней. Они о чем-то оживленно общались, не обращая внимания на Кашапова. Сейфула скрестил руки на груди и стал вслушиваться.

- На танцах я мало чего помню, поддатый был, - говорил один другому. – Ну, подцепил телку, в общагу привел, туды-сюды… все как обычно. Утром просыпаюсь – мама дорогая! – красотка рядом лежит, каких свет не видывал. Элизабет Тейлор без трусов и платья! Я таких раньше только в журналах встречал.

- А ведь уболтал! В твою общагу пошла... – подивился второй.

- Сам не знаю, как. М-да, вот, брат, что случается иногда. И чего бабам надо? То не уговоришь, то сама наскакивает…

- Ну а дальше-то что?

- Да ничего. Проснулась, огляделась… потом оделась и говорит: «Ничего не было, про всю забудь, меня не ищи, а если ляпнешь сдуру где, тебе кранты». И ушла.

- С тех пор не видал и не искал?

- Не видал, а искать ее надо, думаю, в «Эдеме», у грузин. Там, говорят, шалавы элитные. А на дискотеке, видать, случайно зависла.

- Ну, не с нашей стипухой туда ходить.

- А ты помнишь, там этот, кентяра был?

- Какой?

- С Тамаркой, какой!

- Во, мля… А, ёптить, ага!

- Ваще, бОсые плясали. При всём народе. Ну, на них комбинатовские закусили, но тут и на комбинатовских…

- Не говори. Кипеш был, чуть ДК не разнесли. Витьку в рыло кастетом прилетело….

- А он, видал, при параде. Токо, мля, шляпы не хватает. Весь такой приличный из себя. Чё он к нам привалил, никто не знает… Слушай, а знаешь, что она отмочила-то?

- Ну, ты что-то говорил, что…

- Во-во. Она ноги под нос и говорит: целуй! Кусай, лижи или что там ты любишь… И так пальцы растопырила! Я опупел, говорю: ты чёго, больная?! Ну, и она засмеялась, мол, ты, говорит, не извращенец, как тот мужик.

- Какой?

- Не помню, она про какого-то странного типа говорила, у которого с ней было раньше. Вот такая баба, понял? И всё-таки не пойму, как у меня всё так получилось…

Они поравнялись с Сейфулой; один из них хотел что-то ответить приятелю – но внезапно поймал заинтересованный кашаповский взгляд, оборвал себя на полуслове, настороженно спросил:

- Вам чего?

- Просто стою.

Парни аккуратно обошли его с обеих сторон и потопали дальше. Сейфула развернулся, стал смотреть им вслед все также лениво и задумчиво. Тем временем, за его спиной на той стороне дороги появился пьяный мужик. Поднявшись на насыпь из кювета, он спотыкнулся было, но не упал, а выпрямившись, стоял и покачивался, вертя головой. Проезжающая легковушка просигналила, предупреждая его об опасности. А для пьяницы, как для спортсмена на старте, ее надрывный клаксон стал выстрелом стартового пистолета. Он вдруг сорвался с места и побежал через проезжую часть дороги настолько быстро, насколько позволяли ему это делать его заплетающиеся ноги.

Следующая машина не успела ни затормозить, ни увернуться от столкновения. Ударом бампера «волги» несчастного подбросило на капот, а от столкновения с лобовым стеклом, немедленно покрывшегося мелкими трещинами, его швырнуло на разделительную полосу шоссе. Машина после столкновения, вильнув по дороге, подняв тучу пыли, песка и щебня на обочине, прибавила газу и умчалась в прежнем направлении.

И тишина – нет машин ни туда, ни оттуда. Только услышал Сейфула топот ног бегущих к несчастному парней. Он и сам поспешил к нему.

Человек был без чувств и в крови – она текла с головы и лица. Физиономия его вся была избита, ободрана, исковеркана. Видно было, что досталось ему не мало.

Подбежали парни.

- Вот гад, смотался…

- Номер запомнил?

- Да где там – он пыли поднял.

- А цвет?

- Вроде бежевый, но точно «волга» - это я узрел.

- Даже пикнуть не успел. Откуда он взялся? – обсуждали, рассматривая несчастного.

- Парни, - сказал Сейфула, - давайте его с дороги унесем.

Втроем подхватили пострадавшего. Вынесли с дороги.

- Дальше-дальше, - хлопотал Сейфула. – В харчевню несите. Перевяжем, скорую вызовем, а то он умрет до больницы…

- А не прогонят?

- Я там охранник.

Пострадавшего бережно занесли в харчевню.

- Куда же тут положить можно? – спросил один парень, осматривая обеденный зал.

- Дальше-дальше… в мою бендежку, - командовал Сейфула. – Вот сюда. Да ты осторожнее, не дрова! На топчан кладем.

Крикнул ошалевшим девчонкам:

- На шоссе сбили!

Катюша перепугалась – стояла бледная, громко дышала, широко распахнув глаза.

- Позвони в «Скорую!» – приказал ей Кашапов.

- У нас телефона нет! – отчаянно вскрикнула официантка.

- Чёрт… Понятно. Парни, вы здесь больше без надобности, - бросил Сейфула случайным помощникам. – Дуйте туда, где есть телефон. Скорую вызовите. А потом в мусарню - все там обстоятельно расскажите. Может, найдут водилу-давилу…

А вот полная Александрина оказалась не из тех женщин, которые в критических ситуациях падают в обморок. Мигом под головой несчастного очутилась подушка, о которой никто еще не подумал. Потом стала раздевать его и осматривать, не суетясь и не теряясь, поджав только дрожащие губы. Рыхлая, а движения были чёткими, точными, очень умелыми. Потребовала:

- Дайте воды теплой, полотенце или салфетку – что-нибудь поскорей…

- Как он? – спросила Катя, принеся таз с водой и полотенце.

- Он без сознания, но дышит; что там сломано у него не знаю, возможно, грудь раздавлена, голова пробита; думаю, не жилец…

Намочив полотенце водой, Александрина стала обмывать залитое кровью лицо пострадавшего, собрав сзади пышные каштановые волосы резинкой – чтобы не мешали. Сейфула и Катя стояли в тесной каморке в недоумении, не зная, чем там себя занять.

Сейфула, наблюдая за действия толстухи, заметил:

- Как медсестра, красиво работает.

- Я ведь медучилища выпускница… - бросила путана. – Слушай, ты мальчишкам веришь? Может, сам сходишь и вызовешь скорую?

- А куда?

- Эх, блин, ты же не местный! – она обернулась - Катя!

- Нет, я из отсюда никуда, - попятилась к выходу официантка. – Вдруг клиенты нагрянут… Знаешь, что со мной Ираклий потом сделает?

- Тьфу, ёп! – выругалась Александрина, отрываясь от своего занятия. – Приплыли…

И действительно, как назло – одна за другой четыре фуры завернули с трассы на стоянку харчевни. Клиент привалил!

Один за другим восемь дальнобойщиков вошли и потребовали кофе, чаю; да и салатов, пельменей, супов и шашлыков. По полной программе!

- Парни, - обратился к ним Кашапов, - Ей-бо, сейчас не до шашлыков. У меня в коморке лежит человек, только что сбитый машиной на трассе; кто-нибудь отвезите его в больницу.

Несколько человек молча встали из-за столов и проследовали за охранником; посмотрели на пострадавшего, покачали головами и подались обратно с тем странным внутренним ощущением довольства, которое всегда замечается в людях, при внезапном несчастии посторонних – мол, не с нами, ну и слава Богу. Посидели в зале, посовещались и принялись за поданное – чаи, кофе, супы, салаты, пельмени…

- А где шашлыки, хозяйка?

- Сейфула! – Катя умоляюще сложила руки у груди. – У нас работа. А с тем типом Александрина посидит. Она же медичка… Ты-то ведь все равно ему не поможешь.

Кашапов еще топтался на месте, соображая, что предпринять, путана вышла из его каморки.

- Кончился. Голова оказалась пробита. Должно быть, кровоизлияние в мозг…

- Проклятая жизнь! – выдохнул Сейфула и пошел к мангалу.

Дальнобойщики пообедали, отдохнули немного и уехали. Александрина успела заработать у них триста рублей.

- Слава богу, милиция! – крикнула обрадованная Катя.

Но это были гаишники, с трассы завернувшие перекусить. С Сейфулой они прошли в полутёмное помещение, взглянуть на погибшего. Обтирая его, Александрина расстегнула рубашку и разрезала майку, обнажив безволосую грудь мужчины. Теперь она предстала глазам вошедших – исковерканной, измятой, истерзанной. Видно было, что ребра изломаны, а напротив сердца темнела лиловая гематома.

Сейфула рассказал, как ударила его машина – сначала бампером, а потом лобовым стеклом. Сюда принесли – он еще дышал; а потом скончался.

- Удивительно, что не сразу дуба дал с такими-то травмами, - невозмутимо подметил сержант.

Потеряв аппетит, гаишники отправились к своей машине, чтобы сообщить в ГОВД о происшествии. Ожидая наряд, всё-таки сели покушать.

- А у вас кровь на брюках и рубашке, - рассеянно заметил сержант, приглядываясь к Сейфуле.

- Я запачкался, когда нес его, - проговорил Кашапов. – Там… Последний час он был сам не свой.

Александрина из кухни боязливо не показываясь, завидев ментов. Но когда они сели за стол, она им его накрыла, изображая собой официантку – даже передничек подвязала.

Катя от шока отойти не могла. Когда Сейфула к ней зашел, она обхватила его крепко-крепко, склонила голову на плечо и заплакала.

- Я покойников… до смерти боюсь! – сказала она сквозь рыдания.

И может быть, от чужой слабости, Сейфула вдруг встрепенулся. Гордость и самоуверенность вернулись к нему. И способность мыслить.

Что же произошло? Почему так случилось, что не приехала «Скорая»? Где эти парни, что были здесь? Позвонили? не позвонили? – остается только гадать.

На дежурной машине подкатили два опера, один – по всем признакам башкир, другой – вполне русопят. Труп осмотрели, документы собрали у свидетелей, сели с гаишниками совещаться. Александрина в передничке, льстиво улыбаясь, подала им чаю. Вернувшись, как громом ударила Сейфулу:

- Санек, они о тебе судачат – статья, говорят, у тебя удачная. Мол, был звонок в дежурную часть – какой-то мужик жаловался на грубость охранника нашей харчевни. Наверное, тот пидор, с которым давеча в твоей бендежке кувыркалась… Беги, Саша, повяжут и ничего не докажешь.

- Ну что ты советуешь? – Катя пришла в себя. – Его бегство будет признанием вины. Мы ведь свидетели, все расскажем, что видели. А если он убежит, что о нас подумают? Мы сразу же станем лжесвидетелями.

Не очень ладившие прежде сотрудницы заведения вдруг обнялись и вместе присели на одну лавку, в тревожном ожидании глядя на Сейфулу, который, скрестив на груди руки, стоял у стены кухни в глубоком раздумье. Наверное, не стоит так говорить автору о мужчине, но глазами девушек Кашапов в эти мгновения был удивительно хорош собой – высокий, плечистый, с узкими бедрами, сильный и все еще самоуверенный, судя по выражению его лица.

Профиль его, как у всякого полукровки, был весьма привлекателен, хотя в данную минуту немного надменен. Волосы темно-русые – это от матери; от отца – глаза почти черные, сверкающие, гордые и в то же время иногда, когда в них таяла тюремная подозрительность, необыкновенно добрые. Сейчас он был бледен, но не болезненно; лицо его светилось свежестью и здоровьем русского богатыря.

Казалось, что его доброта многое могла уступить и простить, на многое могла согласиться, но при этом существовала некая черта его убеждений, за которую никакие обстоятельства не могли заставить его переступить. Вот и сейчас он был на распутье: решал – бежать от мусоров в темную ночь или остаться, уповая на милость судьбы.

Заседавшие в обеденном зале блюстители закона и порядка в ожидании следователя прокуратуры и судмедэксперта действительно решали судьбу Кашапова. Перспектив было две – искать непонятного цвета и неизвестного номера «волгу», якобы сбившую, по словам охранника, пострадавшего на дороге и вследствие полученных травм скончавшегося в харчевне неизвестного мужика или брать и «колоть» самого охранника, как подозреваемого в убийстве, ориентируясь на анонимный звонок в дежурную часть по поводу его бесчинства с клиентом харчевни и справку о его освобождении из мест отдаленных по той же статье.

- Говорить будем в отделе! – горячился оперативник с русой челкой. – Чуточку поднажмем, канарейкою запоет. И преступление будет раскрыто по горячим следам – слава Богу, премия нам!

- Можно и здесь, пока следак едет. Заметил, какие девочки восхитительные? Я бы их поспрашивал на предмет признания правды, - сказал гаишник в сержантском звании, чуть не облизываясь и изливая глазами похотливую патоку.

Смотрел он на внушительный зад Александрины, конечно. Напарник прямо-таки покатился со смеху, обращаясь к оперативникам:

- Забирайте своего бугая, а мы вам через часик-другой двух готовых свидетельниц подгоним.

- А следак подъедет?

- Разумеется, я осёл конченый, - помрачнел хохотун. – Но ведь он из вашей команды.

- Ну нет, брат, совсем не из нашей. И вообще может бабою оказаться.

Все замолчали, размышляя. В окружающем их мире многие чудеса творились, если верить телевидению

- Алё, слушайте, - подал голос сержант ГАИ. – Может, пока следака нет, по углам растащим свидетелей да начнем допрос с пристрастием? Что-то у меня Везувий между ног огнем запылал.

Его напарник захохотал пуще прежнего.

- Ишь тебя разобрало, на халяву-то!

- Причем тут халява, - сердито отмахнулся сержант. – Просто выступать кое-что стало, а у каждой бабы есть втягивающее начало – вот и все. Требуется, как говорят космонавты, стыковка.

Очень мрачный оперативник, долго молчавший, наконец, высказался:

- Совершено преступление, в каморке охранника - труп неизвестного, а вы всякие глупости болтаете. Не стыдно, товарищи?

- Что это с ним? – сержант толкнул локтем оперативника с русой челкой.

- Не обращай внимания: застенчив до судорог…

Озабоченный и серьезный Сейфула, тем временем, решил не бегать и не прятаться от мусоров. Даже если заберут сейчас, даже если будут пытать в мусарне, он ничего не возьмет на себя – калач уже тертый. Столько свидетелей его невиновности – неужто все будут подличать? И мусора… Ну не все же они поганые – должны же и среди них встречаться хоть иногда для разнообразия порядочные люди.

Готовясь к худшему, Сейфула утвердил на лице надменное и худо скрываемое выражение презрения к окружаемому.

Вторым рейсом дежурная машина ГОВД привезла следовательшу - Нестерову из прокуратуры и судмедэксперта Пухова. Прежде всего эта шикарная блондинка, по имени Анастасия задала вопрос стражам закона и правопорядка – что известно? Присели за стол посовещаться, и тут же появилась Александрина с чаем для всех на сервированном подносе.

Четверть часа старший следователь городской прокуратуры беспристрастно выслушивала, ничего не записывая, беспрестанно прерываемый и перебиваемый рассказ ранее прибывших сотрудников – а также их версии и догадки. Казалось бы, картина ясна – крутить малого, «колоть» девиц, и «дело» готово. Но когда Нестерова приступила к своим обязанностям, то показалось оперативникам и гаишникам, будто она их совсем не слушала.

Войдя в каморку, где лежал труп, она обратилась к охраннику:

- Вы можете лампочку поменять?

- На чо поменять-то?!

- На более мощную!

Катя немедленно принесла стоваттную. Сейфула выкрутил старую, вкрутил эту – в коморке стало светло как в операционной.

Нестерова, оглядев труп, присела на табурет:

- Нет журнального столика?

Получив отрицательный ответ, попросила еще один предмет для сидения. Сейфула принес стул. Следователь пересела на него, разместив на табурете бланк протокола осмотра. Судмедэксперт Пухов, сделав несколько фотографий, приступил к исследованию карманов одежды и тела трупа – об увиденном и обнаруженном монотонно докладывал:

- Мужчина, примерно пятидесяти лет, среднего роста, темноволосый, с большими залысинами…

Все присутствующие в харчевне, толпившиеся в маленьком коридорчике разошлись по своим местам – сотрудники ГОВД в обеденный зал, персонал – на кухню.

- М-да, - сказал оперативник с русой челкой. – Сейчас Пушок засвидетельствует получение травм от наезда машины, и получим мы все висяк.

Его мрачный товарищ тут же отозвался:

- А что, если бы мы охраннику ласты завернули, было бы что-то иначе?

- Было бы! Субъективное мнение специалиста против чистосердечного признания преступника.

- Не факт. Парень с такой биографией не подарок из Африки.

- Не таких ломали…

- Ой ли?

Появление женщины-следачки умиротворяющее подействовала на Сейфулу. Особенно ее чисто по-женски прозвучавшая просьба – сменить лампочку. Страх и трепет, терзавшие его душу, отстали. Когда, закончив с трупом, она перебралась в обеденный зал и пригласила Кашапова на допрос, он уже был спокоен. Сейфула рассказал ей во всех подробностях то, что видел, и в чем участвовал. Он прямо обвинил погибшего в нарушении правил дорожного движения. Но и водителя «волги» признавал ответственным за бегство с места происшествия. Остановись он и своевременно отвези пострадавшего в больницу, может быть, его удалось спасти.

- Это вряд ли… - сказала Нестерова, отрываясь от своих записей. – Полученные пострадавшим травмы не совместимы с жизнью. Эксперт заявляет, что он должен был скончаться на месте.

- Он дышал, когда мы его принесли в харчевню с дороги, - возразил Сейфула.

- Пятна крови на вашей одежде - результат этих действий?

Кашапов кивнул.

- А руки помыли?

- Да.

- Покажите костяшки пальцев.

Сейфула положил на стол перед ней свои мозолистые ладони – обратная сторона их была в черных точках от въевшегося в поры цемента, но костяшки ударных инструментов были девственно чисты.

- Вы можете раздеться? – попросила Нестерова и добавила в ответ на недоуменный взгляд парня. – До трусов.

Кашапов хмыкнул. Ну, невелик стыд-то. Перед такой он бы больше разделся… Но Нестерова, похоже, вообще не проявляла внимания к его телу. Позвала судмедэксперта, сидевшего в сторонке с сотрудниками:

- Виталий Иванович, осмотрите его.

Тот внимательно через лупу осмотрел ступни и коленки подозреваемого. Закончив осмотр, отрицательно покачал головой.

- Могу одеваться? – спросил Сейфула.

- А переодеться можете? Есть во что?

- Все, что есть у меня, сейчас на мне.

- Тогда придется проехать с нами, - сказала Нестерова, разворачивая протокол. – В камере в трусах посидите, а как исследуют в лаборатории вашу одежду, мы вам ее вернем и свободу. Все ясно? Подпишите.

Когда Сейфула подписал протокол, Нестерова обратилась к оперативникам:

- Отвезите в ГОВД и оформите в камеру предварительного заключения. Одежду в пакете оставьте у дежурного.

- Так машина уехала, - растеряно пробормотал опер с русой челкой.

- На «гаишниках» – мне вас учить?

Сейфула, заметив, что опер достал из кармана куртки наручники, выставил руки перед собой, чтобы их не крутили за спину. Был он бледен и напряжен, но спокоен.

Когда гаишники с операми, прихватив Сейфулу, уехали, Анастасия Олеговна приступила к допросу оставшихся свидетелей.

Колыванов – Нестерова – Кустик - Акташев и другие. Понедельник.

- …по вашему приказанию проведена работа с бригадирами поездных бригад пассажирских составов, проследовавших через станцию «Прихребетск» в период с… - Кустик иногда заглядывал в бумажку, свёрнутую с несколько раз, что сейчас и сделал, назвал дату. - …и по дату, предшествующую обнаружению трупа. В ходе бесед лиц, покидавших вагон, и не обнаруженных в вагоне после отправления со станции «Прихребетск», не выявлено…

- Сколько поезда тут стоят? – перебил Колыванов, вертя в руках цепочку из канцелярских скрепок.

Кустик сбился с ритма. Он докладывал вдохновенно, волнуясь: как отвечал на экзамене или на собрании по приёму в члены ВЛКСМ. Выдавил:

- Полторы минуты…

- Продолжайте.

- Значит… значит, эта, в ходе работы… не выявлено, значит. Но, тем не менее, бригадир поезда номер… сейчас, извините…

Кустик снова начал мять в руках бумажку. Наконец, в её изжёванной мякоти обнаружил номер поезда и номер вагона.

- …Челябинск – Златоуст, проходящий через нашу станцию в ноль три тридцать четыре. Бригадир поездной бригады, Савельев Григорий Иванович, тридцать пятого года рождения, сообщил, что за час до прибытия в Прихребетск, получил информацию о том, что проводник третьего вагона, некая Чепурко Нина Игнатовна, пятидесятого года рождения, провозит пассажиров без проездных документов с целью… наживы, да. Савельев проследовал к ней вагон для наведения порядка, однако данная Чепурко в грубой и нецензурной форме отказалась пустить его в свой выгон для проверки…

- В грубой и нецензурной? Точно? – снова переспросил следователь.

- Так точно, товарищ старший советник юстиции!

- Ростислав Святославович… Э-э, простите, Святослав Ростиславович, почему вы говорите таким… шершавым языком?

От неожиданности младший лейтенант Кустик икнул, моргнул, схватился за кадык – вероятно, он бы и язык хотел ощупать, но не стал этого делать.

- Каким… товарищ старший…

- Шершавым! – напомнил Колыванов. – Шершавым языком плаката, казённым языком протокола. «Проследовал», «грубом и нецензурном»…

- А как, товарищ…

- А так. Обматюкала она его и в вагон не пустила.

Нестерова, слушавшая их диалог, нахохлившаяся в углу кабинета, на стульчике, вмешалась:

- Кустик, говорите! У Василия Ивановича просто плохое настроение…

- А-а… ну, эта… тогда я, да… В общем, он уже после Прихребетска к ней пришёл, и обнаружил, что эта Чепурко чьё-то купе убирает, постель… ну, хотя там по документам, не было никого. И они поруг… обменялись нецензурными оскорблениями. А по прибытию в Златоуст Савельев эту Чепурко уволил.

- И где она теперь?

- Неизвестно, товарищ старший советник юстиции! – радостно отбарабанил младший лейтенант.

Следователь укоризненно глянул на Нестерову, будто та была виновата в исчезновении проводницы. Женщина вздохнула, записала шариковой ручкой на листке перекидного календаря. Усталым жестом поправила волосы.

- Ладно… я свяжусь с коллегами в Златоусте, разыщут. Спросят, кого она там провозила. Кустик, а всё-таки неизвестно, кого она без билета провозила?

- Ну-у… почти известно, конечно. То есть…

- То есть?!

- Ну, этому Савельеву другие проводники сказали… - Кустик почему-то покраснел. – Сказали, что это женщина была такая… лет тридцати пяти, в импортных джинсах, загорелая и блондинка.

- Видите, как хорошо то, что традиции доносительства не умирают даже в период развитого социализма! – иронически заметил Колыванов. – Чтобы мы без таких проводников-товарищей делали…

Нестерова, между тем, совершенно по-детски грызя кончик сине-белой ручки:

- Загорелая… Значит, с юга ехала. Там и весной загореть можно! Странно только, почему через Челябинск?! Или не с юга…

- С юга, с юга. Билетов в кассах нет, помните? – Колыванов усмехнулся. – У нас же всё для человека, всё на благо человека…

- Перестаньте! – отмахнулась женщина. – Надо думать лучше, как её опознавать. Ну, знаем мы рост, размер обуви, цвет волос…

Она помедлила. Действительно, ничего больше. Колыванов и сам знал, что верхняя половина трупа за пару дней в Гнилом озере превратилась в почти что желеобразную массу: тут даже Рудик ничего не смог сделать. Ещё бы немного – и растворилась совсем. Тут и байка об исчезнувшем цинковом ведре – сказкой не казалась.

Ему стало её невыносимо жалко – хотя громадными запасами этого качества он похвастаться не мог. Волосы Настя содержала в порядке, но сейчас было ощущение, что они чуть свалялись; под припухлым низом глаз залегли круги…

- Не спали? – участливо спросил следователь.

Нестерова закрыла глаза рукой. Провела ею по лицу, массируя.

- Нет… Это у вас одно дело, а я – одна на все.

- А что, ночью что-то было?

- Да ерунда. Ночью у этих «Вдали от жён» мужчину сбили. ДТП с тяжкими телесными, ну, то есть насмерть… наш хлеб.

- Задержали кого-то?

Анастасия дико посмотрела на него, потом спохватилась:

- А, ну, да! План «Перехват» и так далее… Ну, это у вас в Москве так делают. Или в Челябинске. У нас всё просто: серая «волга», номеров никто не видел. ГАИ-шники только через час заявились, нас с экспертом дёрнули вообще под утро. – Нет, погодите, вы что на меня так смотрите, а?!

- Протокол написан двумя разными шариковыми ручками. Чернила одни и те же, а вот характер… выделения чернил разный. По опыту знаю, что есть такой закон подлости: на втором протоколе за сутки ручка кончается.

- Точно?!

- Могу поклясться.

- Тьфу! Ну да… Я там протокол писала, потом приехала, наш станционный созрел для дачи показаний. Опамятовался. Тут ручка и кончилась.

- Ну, так а там – у «Жён» задержали кого? – с ироничной улыбкой продолжил Колыванов.

- Задержали. В соседнем боксе ИВС-а сидит. Да я думаю, отпустим под подписку о невыезде.

- А кто такой?

- Охранник харчевни. Кашапов, Сейфула… отчества не помню. Сиделец, срок мотал. Пятьдесят девятого, четыре года за драку, с тяжкими. Я его уже пробила через базу МВД.

- Угу. А почему «отпустим»? не пойман – не вор?

Женщина посмотрела на Колыванова: губы её собрались в жёсткую складочку, чтобы сказать, вероятно, что-то обидное – но вовремя расслабились:

- Пойман! Но не обязательно вор.

- Почему?

- Да потому, что я ему… верю. Костяшки пальцев чистые, свидетели подтверждают, что он всё время в харчевне был. Да и я людей могу уже знать, как вы думаете? Не врёт. Жаль, номеров машины не увидел.

- Вы, Анастасия Олеговна… - тихо пробормотал Колыванов, - …человек добрый. Что вас может и погубить!

- Не поняла… Вы что хотели этим сказать?!

В этот момент в их кабинет заглянул Акташев. Он зашёл, держа в левой руке внушительный кулёк с семечками; уже внутри сообразил, что эти семечки совсем не выглядят по-деловому и попытался спрятать их в карман куртки. Не получилось. Акташев так и застыл с этим кульком, да с глупой улыбкой на устах посередь кабинета.

- Руслан! – окликнула его Нестерова. – Ты где всё утро ходил?

- Так эта ж… Ну, со спекулянтами. По джинсам этим. Божатся, что таких не было. Точно.

- Ясно.

- А там эта… Там машинка на трассе разбилась. Ну, эта… тово… таксишка.

- И что? С ДТП у нас ГАИ и дознаватели работают.

Опер хитро глянул на Колыванова, всё ещё игравшего со скрепками и над чем-то размышлявшего.

- Там эта… Там таксёр какой-то вас просит приехать, Василь Иваныч.

- Меня? Что за таксист и зачем?

- Да не знаю. Говорит, знакомый ваш.

- Ого! – саркастически улыбнулась Нестерова, слушавшая это. – Вы себе и среди таксистов друзей успели завести, товарищ Колыванов. Ну-ну.

Следователь встал.

- Поедете, Анастасия?

- Зачем? – та передёрнула плечами. – Это же ваш знакомый, да и вас требует… Руслан, возьми мою машину, чтобы «дежурку» не искать. Вот ключи… А я лучше до химлаборатории пройдусь, узнаю, что с нашими… джинсами.

Акташев под укоризненным взглядом Колыванова пересыпал содержимое кулька в безразмерный карман своей коричневой куртки.

Большегрузный «КрАЗ» от удара развернуло почти поперёк трассы: но всё-таки одна полоса для движения осталась свободной и ГАИ-шники сейчас, размахивая полосатыми палками, пропускали по ней потоки транспорта. А вот «Волгу» выкинуло на противоположную обочину, почти в кювет и изуродовало так, что очертания этой марки трудно было узнать – сплошное месиво железа. Водитель грузовика сидел в машине «Скорой», его перевязывали, раны оказались пустяковыми, как рассказал Колыванову Акташев по пути…

А перед комком железа склонились два пожилых человека: криминалист с седыми бакенбардами, коллега Рудика и такой же крепкий, в летах, следователь Перфильев с носом-картошкой. К ним, к этим двум людям, и направился Колыванов в первую очередь.

Общую картину он ухе знал, со слов того же опера. «КрАЗ» двигался из Прихребетска, с комбината, с грузом бетонных блоков. «Волга» шла навстречу, за другим грузовиком. Попыталась обогнать, и могла бы, по идее, но вдруг завиляла, её начало бросать из стороны в сторону и она на полной скорости по касательной, врезалась в «КрАЗ».

К моменту появления следователя Перфильев и криминалист, похоже, пришли к единодушному мнению.

- Ну вон, видишь, она по этой линии лопнула… - говорил криминалист, тыча пальцем в сплетение металла. – У меня на «москвичонке» по прошлому году такая же ерунда была. Так начало мотать, не дай Бог, хорошо, трасса пустая была!

- Ну, да. Если рулевая лопается, то всё…

- Смотри, она прямо из гнезда рулевой тяги выскочила, всё разбарабанило.

Колыванов постоял, послушал. Перфильев поднялся с корточек на ноги, сказал:

- Ну что, Петрович, предварительное заключение в протокол пишем, как? О-па… А вы кто?

Он неприязненно смотрел на незнакомца в нелепом коротком пальто, с рыжей окалиной на щеках – и в клетчатой кепке на голове. Бинты Колыванов снял, но светить двумя широкими полосками пластыря ему не хотелось.

- Здравствуйте! – отреагировал следователь, а потом повернулся спиной и зашагал к другой машине.

Жёлтое такси пристроилось поодаль, скромно. Таксист Валера, увидев Колыванова, обрадовался:

- О! Здоров будешь! Слушай, дядя, твоя гуява не подходит, во как… На «Пэ»! надо.

- Вы как меня нашли? – вместо приветствия выпалил Колыванов.

Валера белозубо осклабился.

- Так город же маленький… У меня менты знакомые, сказали, что один, с прокуратуры, в ДК нахулиганил. Такой весь из себя… модный. Ну, я сразу про тебя и вспомнил, командир.

- Понятно. Вы как тут оказались, сами?

- Так я ж, так… Ну, от тётки ехал. Кое-чего на дачу ей закидывал.

Колыванов хотел спросить: «В рабочее время?», но придержал язык. Слушал.

- Еду, значить, а тут вон какое дело. И ваши тут, Акташ, значит… я его знаю. Ну, я говорю: ты этому, слышь, скажи! М-да. Эх, не повезло Михе. Всмятку. А ведь ему только сегодня машину сбросали. Дядя, так всё-таки, про фрукт-то…

- Потом. Подробнее: что значит: «машину сбросали»?

- Так она ж на ремонте стояла, он отгулы и взял, рыбалить. На своей поехал, на серой, да. Ага… А он утром пришёл – не готова. Ну, тут я, ему говорю: типа, ты бабу босую возил? Возил, мол. Ну, вот тебя и ищут, значит…

- В котором часу это было?

- Да перед сменой, в полвосьмого, поди.

- А потом что было? Куда этот ваш Михаил ходил, с кем общался?

- А я знаю?! Ну, он того, сначала по гаражу болтался, механикам разгон дал… Потом в бухгалтерию сходил. Мне сказал, мол, сам после смены заеду, в прокуратуру, значит. Так вон оно-то как…

Колыванов, стоявший у «Волги», медленно расстегнул пальто. В разгар дня навалилось тепло. Выползало из леса, неся хвойные запахи, перебивавшие даже бензиновый дух трассы. По небу клочками ваты несло облака.

- Спасибо… за вызов. Ладно, я пойду.

- Э-э, дядя! – встрепенулся Валера. – Погоди… Я говорю: гуява-то не канает. Надо на «Пэ». Шесть букв.

- Помело.

- Опять шутишь, дядя? На помеле ведьмы летают, ты мне не заливай…

Колыванов, уже отошедший, остановился, обернулся. Поправил на шее пёстрое кашне.

- Летают на помелЕ. Это «помЕло». Фрукт.

- Да ну! Правда?!

Он так и остался стоять, безмерно удивлённый этим лингвистическим открытием.

Следователь приблизился к Акташеву: тот уже болтал с сотрудником ГАИ, грызя семечки. При появлении Колыванова проглотил очередное зерно вместе с шелухой, поспешно стряс остатки из кулака – за спину.

- Руслан… - проговорил Колыванов, не обращая внимания на ГАИ-шника. – Сейчас меня отвезёте и в таксопарк.

- Понял, Василь Иваныч.

- Нет, не поняли. Восстановите всё утро Михаила Боярышникова, водителя погибшего. По минутам. С кем беседовал, встречался, о чём говорил. Кто ему машину делал, всё зафиксируйте.

- Будет сделано, Василий Иванович!

- Механиков не спугните. Завтра всех их вызовем повесткой.

- Добро…

- И сазана вашего, сыростанского, из сейфа уберите… - попросил Колыванов. – Вы его там, похоже, забыли, и он скоро завоняет. Уже сегодня, кажется, начал.

Опер подивился:

- Какой вы внимательный, Василь Иваныч! Я-то и забыл.

- Я злой. И память хорошая. Поедемте…

Анастасию он застал уже в кабинете, обнаружив тот с приоткрытой дверью: женщина поливала цветы. Поливала, не сняв форменного плаща, видимо, пришла и спохватилась. Колыванов прислонился плечом к косяку, стащил с головы кепку, в которой становилось нестерпимо жарко, оборонил:

- Ванька Мокрый. Мещанский цветок.

От неожиданности Нестерова чуть не выронила графин с зеленоватым наростом на стенках.

- Ну… ну вы и подкрадываетесь! Чёрт! Неслышно… Вы и про бальзамин знаете.

- Я много чего знаю.

Мужчина прошёл в кабинет, сел за свой стол, не раздеваясь. Бессмысленно посмотрел на каретку пишущей машинки с забытым там листом – девственно-чистым.

- Ну, что там, на трассе? – поинтересовалась Анастасия. – Вообще, это не по нашему профилю… Или что-то есть?

- Водитель, который в ночь перед смертью нашей… гражданки её подвозил на станцию, погиб… – скупо сообщил Колыванов. – На сегодня это был последний свидетель, видевшей её живой.

- Вот как… интересно.

- Скорее, печально. Что сказали химики?

Он требовательно смотрел на Настю; та поставила графин на сейф, протянула ему несколько листов машинописного текста – демонстративно.

- Читайте.

- Некогда. Скажите своими словами.

- Я что вам, на уроке?

- Почти. Давайте, давайте…

- А вы хам, оказывается. Иногда! – слегка удивилась Нестерова. – Хорошо. На краях брюк иностранного производства обнаружены частицы глины, мраморной крошки. Также остатки органики, растительного происхождения, предположительно речной тины.

- Ясно. Пристань, парк Революции. Ещё?

- Ещё креозот. Вы знаете, что…

- Знаю. Хорошая пропитка… - Колыванов наморщил лоб. – На линии шпалы бетонные. А на ветке? До Элеватора?

- Там тоже меняли года три назад. Вроде тоже бетонные.

- Где ещё в городе могут быть шпалы, деревянные, пропитанные креозотом?

- Не знаю! Разве что на «Чайке».

- Это где?

- Район гаражей за Гуляевской. Глухое место. Там идёт заброшенная линия на Конячий остров.

- Покажете?

- Это ещё зачем?! – но Нестерова осеклась. – Хотя… пусть. Покажу.

- Я безумно рад.

- Но сначала мы пообедаем! Я сегодня не завтракала… Вы где тут столуетесь? В «Садко»?!

По гримасе, исказившей лицо Колыванова, Анастасия всё поняла. Усмехнулась:

- Тогда чего бы вам, товарищ московский специалист, к нам в столовку не сходить? Кормят тут неплохо. ХОЗУ умудряется крутиться… даже в наше время.

Мужчина встал, сбросил пальто на стул. С сомнением потрогал ссадины на лбу, выстриженные волосы на затылке: там ещё царапала руку корочка пластыря.

- Да не переживайте вы! – женщина засмеялась, рассыпала из глаз весёлые изумрудные искорки. – Шрамы украшают мужчину. Тем более, в нашей среде!

- Банальность, но… Уговорили. Сходим.

…Столовая райотдела оказалась милым местечком: скромно, без идиотских чеканок с лупоглазыми девами, длинногорлыми кувшинами и снежными барсами, но со вкусом. Светлая полировка, вазочки с салфетками, приветливые тетечки за раздачей… Пахло лавандой.

Анастасия взяла себе компот, полпорции борща и два кусочка чёрного. Колыванов – потребовал наполнить тарелку до краёв: макароны по-флотски, винегрет и пять кусов хлеба. Хорошими ломтями нарезанного, с поджаристой корочкой. Настя улыбнулась:

- А что пить будете? Может, компотику?

- Компотик пусть детсад пьёт… - проворчал мужчина. – Обычно я выпиваю бокал красного вина. Или бутылочку пива.

Настя округлила смешливые глаза:

- Скажите на милость! Европейский шик… надо же. Ну, простите. У нас в провинции – всё попроще.

Не отвечая, Колыванов наливал себе пенистое какао из чайника с эмалированным грибочком на боку.

Когда они принялись за еду, мужчина заметил:

- В этой истории есть ряд странностей. Странностей, на которые вы явно не можете не обращать внимания…

- Например? Ну да, уж простите, у нас тут давно никого так… не убивали.

- Дело не в этом. Такое ощущение, что с того момента, как наша пострадавшая выскочила из поезда – на минуточку! – за полторы минуты, в лёгком плащике, и без вещей, как я понял, она не в себе.

- То есть?

- Сначала её видят в плаще на голое тело. Она, женщина явно высокого положения, рвёт колготки и пачкает голые ступни о грязную землю. Предлагает свои туфли первой попавшейся прохожей. Потом она вообще босиком, садится в такси на пристани… А под конец – в одних джинсах, без белья, головой в Гнилом озере. Кстати, что там, в районе пристани? Какой-то Посёлок Нищих.

- Это район дач. Номенклатура горкома партии и горсовета. Хорошие дачки… И ещё санаторий, то есть база отдыха ЦК ВЛКСМ. Ну, и партийная, конечно. На хозрасчёте.

- Очень хорошо. Чем они там занимаются?

Анастасия задержала у рта ложку борща, которую сопровождала крохотным кусочком хлеба, уставилась на Колыванова:

- Вы в самом деде не знаете, чем они там занимаются?

- Не имею ни малейшего понятия… Я ж не партайгеноссе.

- Ну, знаете! Вообще, почему вы на меня так смотрите?!

- Вы красиво едите, - без всякой насмешки заметил мужчина. – Очень отточенные движения рук, ложка подносится к губам, как раз тогда, когда они раскрываются… Приятно наблюдать.

- Да ну вас к чёрту! – вспыхнула женщина и чуть не швырнула ложку обратно в суп. – Вы опять за свои фокусы! Давайте о деле.

- О деле – запросто. Мне интересно, что там могла делать наша знакомая. И почему уезжала на такси. Ведь, как я понимаю, у тех, кто ездит на дачи, свой транспорт?

- Конечно.

- А таксист Валера говорил о тех, кто с дачи приходит – это либо обслуга, либо совершенно случайные гости…

- Верно.

- Или дамы лёгкого поведения. Хотя я думаю, их возит туда тот же Валера, но всё равно, есть и простые охотницы. Так сказать, старательницы… стараются.

Женщина скорчила такую гримасу, какую можно сделать только при поедании горчицы полными ложками. Колыванов между тем с аппетитом уплетал свою лапшу, периодически подцепляя вилкой винегрет.

- Привёз кто-то из… из этих, обитателей. А дама захотела уйти! Всё просто. Вы ешьте своё… это. Удивительно, как у вас аппетит не портится от таких разговоров за едой.

- А я циник и скептик, - усмехнулся следователь. – Хотите, ещё испорчу?!

Настя откинулась на спинку пластикового стульчика, бросила в рот последний кусочек хлеба и, пронзительно посмотрев на спутника, с вызовом бросила:

- А валяйте. Я начала привыкать!

- Сначала вопрос: почему вы, каждый день по локоть возящаяся в этом, ведёте себя, как… как барышня из Смольного?

- Пхе! Да пачкаться не хочу, понимаете?! Влезать в эти мозговые завихрения, как вы. Что, дескать лучше – мизинцы плоскогубцами плющить или соски… о, Господи, жуть какая!

- Понятно… - резюмировал Колыванов. – Профессиональное интеллигентское чистоплюйство. Ладно! Тогда всё-таки испорчу, аппетит. Рудик ваш оказался человеком не только дотошным, но и увлекающимся.

- Не сомневаюсь. То-то он на вас пялился… родственную душу нашёл!

- Конечно. Так вот, Рудик у нас имеет хобби хорошее – выжигает по дереву. Немного режет, фигурки разные. И вот, одну щепку, которую он обнаружил… э-э, скажем так, внутри интимного места убитой, он идентифицировал, как ореховое дерево. Южноамериканское, очень редкое.

- Ну, и что из него делают? Швабры? Томагавки? Или эти… как их? Бумеранги для туземцев?

- Ну, из них делают шкатулки. Трости. Хьюмидоры, например.

- Хью… что?! – Настя зло сощурилась.

- Хью-ми-доры. Специальные коробки для хранения сигар. Я в этом немного понимаю. Вот как-то так.

- Потрясающе. И что это нам даёт для следствия? Можно завтра пойти по магазинам с вопросом: а давно ли у вас были в продаже эти ваши… хурмидоры?! Помидоры-то, и только в трёхлитровых, консервированные, а вы говорите….

Колыванов не обращал внимания на её брызжущий сарказм. Рассеянно оглядывал столовую: народу мало, тихо, покойно.

- Кроме того, Рудик извлёк из стоп частицы кирпича. Сравнил. И что интересно: кирпич-то вишнёвый. Это старая кладка, предположительно семнадцатый век, начало восемнадцатого. Его из особой глины, да и по редкой технологии обжига делали. Это не современная ерунда… Где у нас такие россыпи?

Тут, в первый раз, женщина задумалась. Растерянно пробормотала:

- Слушайте, но так это точно Монастырка… Эти развалины, точно! Больше нигде нет.

- Вот видите. Внимательность приносить плоды.

Колыванов совершил манипуляцию, которая повергла Анастасию в смех:

- Вот оно как! У меня бабушка так делала…

- Как?

- Хлебушком тарелку вытирала. Как вы вот с винегретом. А меня мама по рукам била за то же самое… не могу понять – вы аристократ по рождению, или как?

- Я космополит, - заметил Колыванов. – Или, точнее, маргинал. Потерявший своё поле.

Женщина хотела что-то спросить, но потом отрешённо махнула рукой:

- Ох… хватит с меня ваших умностей. Поехали креозотовые шпалы искать.

Она сгрузила тарелки на поднос, встала. У окошка, куда складывали грязную посуду, Колыванов поймал её за локоток в форменном кителе:

- А вы на меня… не обижаетесь?!

- Да ну. Мне уже даже интересно!

Но локоток она нервно вырвала.

Пожарная «восьмёрка» доехала до места, смутно знакомого Колыванову: впереди был виден угол кольчатой ограды с неразличимыми от грязи нашлёпками серпов с молотом. Остановилась. Пассажиры вышли. Впереди расходилась надвое утица, справа и слева торчали двухэтажные брусчатые строения, по второму этажу обильно увешанные сохнущим бельём.

- Любуйтесь! – иронично провозгласила женщина, запирая дверцу машины. – Микрорайон «Тройка». По названию одноименного магазина, в котором продаётся тройной одеколон в любое время суток… Один из самых криминогенных.

Колыванов огляделся.

- Да-а… А нужду они тут, что ли, справляют? У подъездов?

- Чаще – у мусорных баков. Это вам не Москва! – поддела Настя. – Такая вот простая жизнь.

- Хорошо быть кисою, хорошо – собакою… - задумчиво проговорил Колыванов.

- Что?!

- …где хочу – пописаю, где хочу – покакаю.

- Тьфу!

- Извините. Фольклор. Московский, кстати. Григорию Остеру приписывается, говорят.

- Ладно. Нам – сюда!

И женщина уверенно повела его между бараков.

Тропинка через чахлый лес привела их к железнодорожным путям. Развилка находилась чуть левее, метрах в двадцати – и Колыванова, как гончая собака, рванул туда. Остановившись, он стал смешно подпрыгивать и размахивать руками.

- Что? – проговорила торопливо побежавшая женщина.

- Вот… это – вправо, это действующая линия. А тут что?!

- О, господи! Ну, что тут такого. Эта ветка ведёт на элеватор и хлебокомбинат, а эта… эта на Конячий остров.

- Шпалы!

Анастасия изумлённо уставилась на рельсы. Будто впервые видела.

- Точно… Я же говорила, на элеватор -= перекладывали. А эту снести должны были, да только у Комбината руки не дошли.

Колыванов побежал по ветке, как мальчишка. Переход на неё, видимо, был закрыт намертво закреплённым стрелочным переводом, жестяной флажок которого проржавел насквозь, облез краской. Между ржавых, коричневых рельс обильно росла трава и видны были чёрные от пропитки шпалы. Они вели между кустов и заборов куда-то вдаль; Колыванов пробежал и остановился. Женщина его догнала.

Смутно видимые в серой пелене грязного асфальта, рельсы пересекали проезжую часть улицы Сиреневой, изгибающейся и уходили под ограду Парка Революции.

Колыванов вытянул руку вперёд:

- А там – что?

- А там ДК. Говорят, на линии построен. Ну, историю я не знаю… Да какая разница! Этой же линией никто не пользуется. Всё равно сюда маневровый даже не зайдёт. Видите, даже переезд демонтировали.

Действительно, от переезда осталась только глухая кирпичная будка, заколоченная по всем её отверстиям. Следователь вдруг скинул пальто, снял кепку, сгрузив это Насте. Подумав, прибавил туда же и вельветовый пиджак со значком.

- Вы… куда?

- Посмотреть.

Оставив её стоять с грудой одежды, Колыванов залез в кусты, долго бурчал, сопел, трещал отламываемыми досками. Через четверть часа он вылез, неся в руках что-то.

- Это… что за ерунда?!

- Не ерунда… - Колыванов любовно раскалывал на грязной ладони странные вещи. – Это вещдоки. Смотрите… свечка хозяйственная, оплывшая. На бетонном окне была… помада – совсем закончилась, но я вижу, польская помада, дорогая. И ещё окурки. Окурки от сигарет.

- И что?

- Ничего! – Колыванов возбуждённо теребил пальцем серые непонятные окурки. – Это «Филипп Морис», понимаете? Десятисантиметровые, как моя «Ява-100». Где вы такие найдёте?! В Москве с рук – полтора рубля за пачку.

- Сумасшедшие.

- Она была тут! – азартно выкрикнул Колыванов. – Была! Сидела тут, жгла свечу и курила… Ну-ка, погодите.

Всё то, что он унёс из будки, завернул в бумагу – в салфетки из столовой, которые на поверку оказались аккуратно нарезанной туалетной бумагой; положил у рыжего рельса.

А потом стал сдирать с себя штиблеты.

- Вы что делаете?

- Потом…

Избавившись от носков, Колыванов босыми ногами прошёлся метров десять вперёд, к железнодорожной стрелке. Ступал только на шпалы. Вернулся с блаженной улыбкой:

- Тепло…

- Тепло?! Да холод собачий!

- Нет, шпалы тёплые. Потому, что чёрные. Тепло ловят… Именно тут он заставлял её гулять. Вот вам и креозот на джинсах.

Потом подумал и спросил – глухо:

- А частицы креозота только на концах брючин… или ещё где-то?

- Ну, знаете! Я не спрашивала! – вспыхнула женщина.

- Зря.

Он забрал у неё одежду. Вытащил из кармана пиджака платок, постелил на рельсу – присел, начал обуваться. Анастасия смотрела на него, как на умалишенного.

- Ну… и к чему этот весь цирк?

- Какой цирк?

Анастасия швырнула ему на руки всю одежду – пиджак, пальто, кашне.

- Этот! Где она ходила, где курила… Мы ей характеристику пишем? Мы убийцу должны искать.

- А мы без этого не найдём… - пробормотал Колыванов, натягивая носок. – Наш убийца умён. Утончён. Языкаст… Интеллигентен. И извращён.

- Да помилуйте! Как может быть интеллигентный человек извращенцем?!

Колыванов обулся, накинул пиджак, взял в руки пальто, подошёл вплотную к Насте и заглянул её серо-зелёные, с искорками, глаза.

- А вы думаете, интеллигент не может быть извращенцем? Вы интеллигента по Антон Палычу Чехову меряете?

- Нет, но всё-таки… образование, культура!

- Какая культура? - хищно произнес Колыванов. – Давайте, я изнасилую вас прямо тут. Не на кипенно-белых простынях, а в грязи. Чтобы ваши белые ягодицы были в этом вот креозоте, в глине… А? В полной грязи, в полном отрыве?

Видимо, его спонтанная реакция была столь устрашающе, что женщина отпрянула на пять-шесть метров, в три прыжка. И инстинктивно повела руку к поясу, где должен был быть пистолет, оставленный ею, конечно, в сейфе.

- Вы… вы сумасшедший!!!

- Не более, чем того требуют обстоятельства… - Колыванов успокоился, замер; достал из кармана пачку сигарет, закурил, предложил. – Будете?

- Теперь уже боюсь.

- Ну и зря. Я человек здравомыслящий, просто моделирую…

Колыванов внимательно осмотрелся. Заборы, частные дома, серость и гниль, муторный пейзаж, бормотал:

- Хорошее место для психологических экспериментов. Тишина и покой. То, что нужно для зомбирования.

- Для чего?

- Для того, чтобы оглушить жертву… сделать её покорной. Сделайте её кроликом. Методы Бендлера и Гринберга. Ой, всё, всё, молчу. Закончили.

Настя ничего не говорила на обратном пути к машине – даже не протестовала, не пыталась узнать о загадочных западных именах. Только сказала, заводя мотор:

- Это вы всё… в институте узнали? Или практика?

- Бухановский много рассказывал… - угрюмо заметил Колыванов. – Меня доставьте в «Садко», если можно.

- Можно… Слушайте, вы несоветский человек. Маньяки, сигары, эти ваши мотивы. Вы уж простите.

- Нормально. Я советским никогда не был. Лояльным к власти – да. Маркс писал, что каждый народ заслуживает своего правительства. Согласен. Лояльным – знаю законы – их нарушать… Но советским – нет. Никогда.

- Почему?

- Советоваться не люблю.

- Ни с кем?

- Почти… Разве только с вами.

- М-да. Ну, вы и фрукт.

- Экзотический. В шесть букв.

- Что?!

- Да так, ничего, шутка… Слушайте!

Колыванов вскинулся, повернулся к Насте, даже схватил её за руку; потом, смутившись, отдёрнул:

- Конечно, у нас фотографии нет, фоторобота даже… Это понятно! Но всё равно ведь Акташев, Кустик спрашивали – на станции, в бараках! Но никто такую приметную и нездешнюю на вид женщину не видел. А знаете, почему это может быть?

- Нет.

Следователь с удовлетворением откинулся на спинку автомобильного сиденья, на подголовник:

- Вполне возможно, передвигалась она исключительно на такси. А таксист и есть – наш маньяк. Как версия…

Женщина лишь изогнула бровь – недоверчиво; но её глаза посерьёзнели, у губ залегла складка. Она явно задумалась.

- А там, на пристани, в машине таксиста Михаила она оказалась случайно… - продолжил Колыванов. – Что-то пошло не так у маньяка. Какой-то сбой, какая-то ошибка! Ну-тес, как вам версия…

Настя горестно вздохнула. Машина катила по Ленина, мимо ограды интерната для слепоглухонемых. На остановках чернели, набухали плотные сгустки народа, которые за один раз не увёз бы ни один автобус. Это оптимизма пассажирам не прибавляло, и они, казалось, с ненавистью провожали взглядом каждого автолюбителя, обладающего роскошью не давиться в душном, вонючем автобусном чреве.

- Поймаем – спросим, как говорит Руслан… Кстати, вспомнила: вы его про магазин, где сигары продаются, спрашивали?

- Да.

- В «стекляшке» на Ленина, в продуктовом. Это универмаг «Сказка», но его, конечно, так никто не называет.

- Где давали тушенку?

- Да. Мне вчера знакомая сказала.

Настя остановила машину напротив длинной девятиэтажки. Спросила озабоченно:

- Дойдёте сами? Мне ещё в собес надо по одному делу.

- Дойду, конечно, спасибо.

- Тогда до завтра?

Колыванов склонился, задержал захлопываемую дверцу, заглянул в глаза женщине – очень пристально, со странным выражением заглянул, и после паузы ответил:

- Конечно… До завтра!

За стеклянными витринами универмага снова был аншлаг: по тротуару горохом раскатились пуговицы и даже чьи-то раздавленные очки без одной дужки. Но на сей раз волна ажиотажа накрыла не продуктовый отдел, как раз – промтоварный. Давали «Шипр»; несмотря на явную принадлежность этого запаха к миру мужской парфюмерии, в очереди бились за право обладать заветным прямоугольным флакончиком с тёмно-зелёной жидкостью – сплошь дамы, с редкими вкраплениями мужчин. И били насмерть: со второго этажа, с лестницы над головой Колыванова доносились визгливые выкрики: «Сама хамка!», «Я тебе сейчас уши оборву, мерзавка!» и сравнительно ласковое: «Стерва рыжая!».

Следователь грустно глянул вверх, где за толпой, запрудившей лестницу, остался отдел с тронувшими его сердце мужскими шляпами, поправил на голове грузинскую кепку и пошел вглубь универмага. Первый в Прихребетске продуктовый магазин самообслуживания, в отсутствие дежурного «выброса» дефицита, многолюдьем не радовал: среди полок с манкой, пшёнкой, консервами «Килька в томате» и «Завтрак туриста», меж зиккуратов из побелевших от старости шоколадок «Алёнка» бродили редкие покупатели. Табачный отдел оказался зажат между чайным и цветочным: первый был закрыт, второй пуст, а среди полок с яркими коробками скучала миловидная продавщица. Чёрные, как смоль, волосы, зачёсаны набок, эдакой сорванной ураганом крышей, глаза чёрные, блестящие – а кожа лица натянутая и загорелая. Девушка с любопытством разглядывала Коновалова, подходившего к ней неторопливым, расслабленным шагом сытого леопарда, и его «шафрановый» портфель.

- Здравствуйте! – улыбнулся следователь, показал глазами в сторону давки. – А у вас сегодня опять аншлаг, да? Весело живёте…

Продавщица не съязвила, не возмутилась, не отбрила его недовольным тоном, нет, тоже улыбнулась, мягко, отчего блеск глаз сразу стал влажным, маслянистым и ласковым. Произнесла:

- Ну, так ведь вы сами понимаете, «Шипр»… его последний раз на Новый Год выкидывали. А вы чего, не пользуетесь? Или уже взяли…

Говоря это, она принюхалась симпатичным, чувственным носиком, даже чуть навалилась на прилавок, острые локотки с тёмным пушком на доску прилавочную положила… Втянула ноздрями воздух:

- О-о… а у вас какой-то другой аромат!

- «Командор» - скромно признался Колыванов. – Лаванда, сандал и нотка базилика.

- Ух ты, класс! – продавщица восхитилась и даже чуть отпрянула. – Разбираетесь… Я впервые вижу мужчину, чтобы разбирался… Обычно просят – лишь бы, мол, перегаром не пахло!

Заметив вскинутую бровь Колыванова, призналась:

- Да я раньше там, в парфюмерии, работала… Потом сюда перевели. Насмотрелась на покупателей. У нас обычно был из мужских только «Дымок». Жуть, вообще! Натурально – как дым от костра….

Колыванов молчал, разглядывая пачки в витринах; возникла некорректная пауза и продавщица истолковала это по-своему. Опустила руки, где бронза кожи оттенялась тёмным, сказала неуверенно:

- Меня Катей зовут…

- А меня – Василием. Скажите, Катя… Только не удивляйтесь. У вас сигары есть? «Морские» или «Сокол»?

Но Катя не удивилась и даже не затруднилась с ответом:

- Ой, как вы опоздали… Коробка ещё дня три назад была! Последняя. Взяли.

- Да-а… - протянул Колыванов, снова оглядывая витрину. – Да-а… вот так оно и да.

Девушка исполнилась сочувствием. В её голосе, в её эмоциях не было типичного торгового хамства, она казалась не прокопченной ещё этой системой подприлавочной торговали; видела в покупателе – человека, а не наоборот – и это мужчина остро ощутил. Девушка с готовностью обернулась к полкам:

- Ну, обождите, обождите, не расстраивайтесь… Сейчас я вам найду что-нибудь. Ну, только если дорогое. Ой, а вы что, вообще, курите?

- «Яву-100»… - признался Колыванов. – Соусированные. У вас таких нет. Их и в Челябинске нет…

- Ещё бы! Ну, вы такой интересный человек. Нет, сейчас я…

- Достанете с верхней полки? – усмехнулся следователь.

- Вот именно! Сейчас только стремянку возьму…

- Обычно достают из-под прилавка. А у вас как-то неожиданно…

Он бормотал это, машинально, по привычке; а девушка между тем вытащила откуда-то стремянку, сделала движение ногами – и взобралась на третью ступеньку. Была она в фирменном халатике магазинном, сине-белом, а под халатиком – сиреневые рейтузы со штрипками. И так как Катя разулась, то сейчас эти трикотажные полоски-штрипки впились в кожицу её подошвы, смешно собравшуюся складочками на краях и загрубелую, плотную – на пятке. Кожа эта тоже отличалась смуглотой, здоровой упругостью даже на вид и почему-то оказалась очень исцарапанной: мелкие порезы и ссадинки. Будто продавщица недавно продиралась этими ногами сквозь колючие кусты... Колыванов засмотрелся.

Ну вот складочки исчезли, ступни пришли в нормальное положение, и мизинец превратился в завитушку.

- Будете «золотое Руно»? – спросила сверху Катя. – У нас один блок остался…

- Буду.

- Но они восемьдесят копеек! – с ужасом призналась девушка.

- Да пусть. Нормально.

Она спрыгнула со второй ступеньки – босые ступни трогательно шлёпнули о бетонный пол. Доставая портмоне, следователь спросил:

- А «Филипп Моррис» бывает? Такие длинные, знаете, синие с белым…

- Ой, что вы! Это только у спекулянтов на Барахолке. Их милиция там гоняет, а они всё равно… Там «Мальборо» и этот «Моррис» ваш можно купить.

- А где барахолка у вас?

- Да за проходной, же, комбинатовской! У медучилища.

Колыванов что-то пробормотал – невнятно, а потом вдруг, задержав на блюдечке десятку с ленинской лысой головой, проговорил:

- Катя… а вы босиком ходить любите?

Продавщица отчего-то смутилась. Отвернулась. Складывала стремянку.

- Да как сказать… Ну, да. А, вы посмотрели, что у меня пятки нешорканные? Так я тренируюсь.

- Тренируетесь? В каком виде спота?

- Ни в каком! – дерзко проговорила девушка, забирая десятку. – Волю тренирую. Стою на… на стёклах и битом кирпиче. Ой, ну ладно! Не смотрите на меня так, будто я дура какая-то…

- Катя, перестаньте. Вы замечательная девушка. И… и то, что вы делаете, потрясающе. Потрясающе интересно. Я бы сказал, вызывает уважение.

Катя покраснела. Краснота эта заливала её шейку, дошла до подбородка и тут остановилась, побеждённая загаром.

- Я в «Науке и жизни» прочитала! – виновато объяснила Катя. – Там Галина Шаталова писала… Она врач и такая интересная. Мясо не ест, по снегу босой ходит. Ну и там про закалку воли было.

Говоря это, Катя разглядывала портфель Колыванова – а точнее, его внутренности. И особенно внимательно – краешек папки с розыскным делом

- Ну, это в любом случае положительно… - Колыванов застегнул портфель. – Но меня, как и других ваших покупателей, вы должны ненавидеть всеми фибрами души.

- Почему?

- Мы же курим. А курить – здоровью вредить!

Тут девушка счастливо засмеялась. Сверкнула глазами:

- Да ладно вам... не бывает людей без недостатков! Вы… вы ведь приезжий?

- Да.

- Надолго к нам?

- Как сказать… не знаю пока.

- А вы, если выкурите, заходите ещё! – пригласила катя. – Я вам тогда отложу…. Либо вот это, либо что-нибудь, дефицитное.

- Да я целый блок… не скоро скурю.

- А вы всё равно заходите… - она пробормотала это смущено, понимая всю нелепость фразы – и смущённой улыбкой отметила ямочки на щеках.

И опять пауза повисла, как секира, как гильотина над головой осужденного. Колыванов внезапно ощутил, что ему не хочется уходить от этой девчонки с шершавыми пятками и блестящими глазами, да и ей, по всему было видно, не хотелось отпускать интересного человека.

- Да вот, приезжий… - пробормотал Колыванов и с трудом удержался, чтобы не потрогать пластырь под кепкой. – А куда… куда у вас в городе отдохнуть можно сходить?

Катя открыла было рот, и он быстро прибавил:

- …только не на танцы в ДК. Не умею танцевать!

Катя снова засмеялась, теперь уже показывая небольшие, но аккуратные и ровные зубки.

- Я тоже. Ну, не то, чтобы не умею, а так… В кино можно сходить. В «Аквариум».

- Так и называется?

- Не-ет. Он «Пионер». Просто стеклянный… Как «стекляшкой» называют.

- Сводите? – не стал осторожничать Колыванов.

- Когда? Я сегодня работаю.

- Завтра!

- Хорошо… Тогда… - она наморщила лобик. – Тогда давайте на площади встретимся. Вы же в «Садко» или на Комбинате?

- В «Садко».

- Тогда в шесть.

- Договорились.

Со второго этажа бабахнуло: сначала треском, потом звоном, потом запрыгал по ступеням истеричный визг, бодро подскакивая, полетели чья-то шапка-формовка. Видимо, на этот раз не ограничились выдавленным стеклом – опрокинули, похоже весь прилавок.

Колыванов кивнул на прощание – подбадривающе и ретировался.

В его номере шла уборка. Об этом можно было догадаться по возбуждённым женским голосам, доносившимся именно из этого конца коридора; приближаясь к дверям по несвежему коричневому ковру, Колыванов оба голоса слышал. Один принадлежал той самой администраторше, которую он умудрился обидеть в день своего приезда, а второй – хриплый и более, грубый, очевидно, уборщице.

- Посмори-ка, а? Фон-барон… Пьёт и бросает!

- И не говори. Кто ж так делает?! А этих, этих… удавок – ты видела, у него сколько?

- Ага. Слышь, может, он псих?

- Да вряд ли. По горкомовской брони же…

- А какая разница? Тама тоже психов много, слыхала, что по телеку говорят?!

- Ой, ужас. Слушать противно.

- Вот и этот, туда же…

Колыванов не стал миндальничать и появился перед женщинами во всем своём великолепии: короткого пальто, струящегося кремового кашне и вино-красного галстука в белый горох.

- Дамы, ежели я и нарушил правила вашего общежития, то не нарочно, и готов нести полную ответственность…

Но его вежливость никакого результата не имела: администраторша только ещё больше разозлилась. И гневно сунула под нос постояльцу злополучный стакан. Его покрывал пепел, к донышку прилип обрывок бумаги, сверху присохли чаинки – стакан побывал в мусорной корзине.

- Это – что?

- Стакан.

- Я и сама вижу! Вы что, совсем с ума рехнулись?! Целый стакан – и в мусорку!

- Там был этот… - Колыванов замялся, не в силах вымолвить запретное слово. – Там… он был целый, но…

- Не надо финтить, гражданин! Что это за манера – хорошие стаканы в мусор бросать! Здеся вам не Москва… А это вот что?!

И женщина потрясла кипятильником – зловещей уликой.

- Ну… это… прибор.

- Я чо говорила? Нельзя! У нас проводка хлипкая, возгорание будет – сгорим все! Нельзя кипятильники! У меня просите чайник, у меня всегда оно есть.

- Кто «оно»?

- Чай и кофе!

- Кофе – это «он».

Уборщица, женщина в годах, со злостью вытолкнула из номера пылесос, похожий на молодого кабанчика, сказала администраторше:

- Да чо с ним говорить-то? Его чо в лоб, чо ему по лбу. Пошли…

Администраторша молча погрозила кипятильником, потом бросила: «Выписываться будете – отдам!» и ушла.

Колыванов зашёл в номер. Поставил на тумбочку портфель. Свалил на стул пальто, кашне, вельветовый пиджак. Развязал галстук, бросил поверх. И лёг на кровать, только сбросив с ног штиблеты.

Хотелось пить, хотелось стакан чаю – хорошего, кирпичной крепости, чая в подстаканнике, с парой кусков белого, геометрически правильного рафинада… Но и в этот раз с чаем пришлось проститься.

Краем глаза он наблюдал шевеление у плинтуса. Тёмный комочек выкатился оттуда, замер; конечно. Неубитый таракан, как и не пойманный преступник, всегда возвращается на место преступления. Может быть, он один остался в этом номере после гибели своего собрата в стакане? И желает отомстить? Сил кидаться обувью не было – Колыванов просто пошевелился, но сметливое насекомое уловило дрожание воздуха и мгновенно спряталось под плинтус.

Голова ещё побаливала. И опять навалилась смертельная усталость. Мужчина вспомнил о недавнем подарке, опустил руку под кровать – точно. Достал бутылку армянского коньяка, которой угостили его в ресторане кавказцы, скрутил металлическую пробку и сделал пару больших глотков прямо из горлышка, опустошив бутылку едва ли не на треть…

Полегчало.

Он даже не помнил: заснул или нет. Скорее, провалился в сонную зыбь, полную каких-то неясных образов, смысловую рябь. Он явственно видел странную женщину в плаще на голое тело – не видел головы, а вот ступни, белые, холёные, опасливо ступающие по чёрным от креозота шпалам, видел; и ногти на ногах, ровненькие, пилочкой обработанные, ещё не обкусанные чем-то грубым, покрытые алым польским лаком – тоже видел. Он руки её видел, прилепляющие огарок свечи на сырой кирпич; бормотание слышал – что это? Молитва? Заговор?! Вот в такой зыби и плавал, пока не вырвал из неё стук в дверь.

- Трщ старший советник юстиции! Василии Иванович! Трщ советник…

Вскочил, подлетел к двери, открыл. Стоял там Кустик – встрёпанный, в мятой форме. Испуганно моргнул:

- Товарищ Василий Иванович! Там к вам капитан Акташев… там эта…

- Ну, пусть зайдёт.

- Не-е… его, эта… не пускают.

- Что за бред… Ладно, сейчас.

Колыванов влез в штиблеты, валявшиеся у кровати, вышел в коридор. В холле, под бдительным взором администраторши, топтался Акташев – и было понятно, отчего его не пускают дальше невидимой границы. Прочные туристские ботинки опера, и его джинсы – до колен, были покрыты смесью битума, мазута, угольной пыли и ещё чёрт знает чего.

Акташев ухмылялся, а в руке держал что-то длинное, завёрнутое в газету – неужели ещё один копчёный сыростановский сазан?!

- Да… Что у вас, Руслан?

- Так эта… я ж по этим, станционным, пробежался. Ну, как велели-то.

- Понял. Дальше.

- Ну, так, значит, есть там один типчик… Мамонтов. Мне шепнули: баб постоянно к себе таскает. Он кладовщик, у него инструменталка, там удобно, раз-раз, трах-трах и…

- Ясно! Дальше.

- Ну, я туда зашёл, поглядел…

- Без постановления? Взломали?

- Ой, я вас умоляя-яю, Василь Иваныч! Те замки, они ж гвоздями открываются. И вот там что.

С видом провинциального фокусника Акташев развернул газету. На его руках лежал газовый ключ – почти новенький, и испачканный чем-то бурым. Никакого криминалиста не понадобилось бы, чтобы определить, что это – кровь.

Колыванов мгновенно подобрался, исчезла отупелость и боль в висках.

- Он где?

- Да на дистанции он. В пяти километрах, к Хребтово, путя чинят… Я эта, договорился. Мы щас туда рванём и возьмём его.

- Хорошо. Ждите.

Колыванов ворвался в номер, схватил пальто, кашне, портфель, кепку… выскочил и ойкнул:

- Момент… Я сейчас.

Вернулся он через несколько минут, уже в другом галстуке – алом с белыми полосками.