Лаборатория разума

 

 

Прощание с летом

 

Вот где нам посчастливилось родиться, 

Где на всю жизнь, до смерти, мы нашли 

Ту горсть земли, которая годится, 

Чтоб видеть в ней приметы всей земли.

/К. Симонов/

 

Шло на убыль южноуральское лето. Тепло, которое ещё недавно обволакивало нестерпимой духотой, незаметно таяло и куда-то исчезало, словно его никогда и не было. Ночи стали довольно прохладными, а по утрам зачастили туманы. По всем приметам надвигалась осень.

Только щедрая на рыбу река Коелга, казалось, не замечала надвигающихся перемен – по-прежнему текла себе, мурлыкая в прибрежных камнях. Она была занята своим извечным делом – от истока добраться до устья. А с ней прощались перед отлетом в жаркие страны и гуси, и утки, родившиеся в прибрежных камышах. Только она, казалось, этого не замечала…

А по небу рыхлыми ватными пластами двигались облака, направляясь куда-то в неведомые дали, то закрывая солнце, то возвращая его на небо. Облака эти – тот же водяной пар, как и грозовые тучи, только почему-то не могут они никак сбиться в свинцом налитую массу, которая полыхает молниями и грохочет громами. И уже не будет таких представлений до следующего лета.

На березах уже появились прожилки желтой листвы. Жесткой стала трава. Только осот ещё цветет на полянах, хотя многие его «коробочки» уже набиты «хлопком». В лесах торжественно, тихо и тоскливо.

М-да… лето-лето, лето красное уходит. Замечательное было! Столько впечатлений. После всех приключений в пространстве и времени я вдруг ощутил в себе неведомую раньше способность мгновенно находить выход из любой ситуации – будто кто-то подсказывает со стороны! Такое вот приобретение…

Август идет к концу – грозы редкостью стали. А мы ещё ждали и часами лежали с закрытыми глазами – не могли уснуть. Вспоминали свои похождения в фантомном состоянии и все самое приятное, что с ним связано.

- Похоже, что все хорошее у нас позади, - сетовал Лозовский. – Не будет больше гроз. Не будет путешествий во времени и пространстве. Нестерпимо красивых женщин. Экзотической любви для души. Впереди девять месяцев безрадостного состояния стареющей плоти… Пора сворачиваться – холодно стало ночами.

- Да погоди ты! Помню в детстве с отцом на охоте были, и гроза нас настигла аж в сентябре.

- За всю жизнь один раз? Это случайность. И потом – в сентябре у меня начинаются занятия в универе. И ещё недельку надо для настроя.

- А ты настраиваться сейчас начинай.

И профессор стал отвлекаться от темы пещеры с грозой, приходить к своему привычному состоянию веселого и азартного жизнелюбия в городских условиях. Горожанин с душой таежника. Горы Урала манили его, притягивали к себе. Нельзя сказать, что он не любил свой город, что ему было тесно и грустно в нем. Девять месяцев в году он читал лекции студентам на кафедре минералогии. Но летом, когда они разъезжались на практики и в стройотряды, Лозовский отправлялся «в поле». Необязательно, что он рвался непременно что-то открыть. Просто быть в экспедиции – это уже немаловажно для романтической и непоседливой души.

Алексей Петрович уже прожил лучшую часть своей жизни и находился в том состоянии возраста, когда многие его одногодки тянутся к убаюкивающей тишине домашнего уюта и безмятежному спокойствию. Но мой случайный приятель был замешан из другого теста. Даже в преклонном возрасте имел в себе силы и склонности к беспокойно-бродячей жизни рудознатца. Имея в минералогии энциклопедические знания, он умел делать все, что необходимо уметь матерому геологу. В его крепко сбитом жилистом теле таились недюжинная сила и цепкость, бывалого, тертого жизнью человека. 

На него глядя, и я настраивался на зимнее творчество в курортном селе. Пережитое в фантомном состоянии теперь вспоминалось как сон – не то чтобы дурной, однако не совсем приятный – из тех, какие хочется поскорее изложить на бумаге и забыть. Впрочем, Светланы это не касалось.

- Где мы оставим наше имущество? – обратился как-то Алексей Петрович.

Чем меня озадачил. Во-первых, моего имущества здесь никакого нет. Во-вторых, чем ему абузаровские развалины не глянутся?

Между тем, Лозовский продолжил:

- Может, отнесем палатку, спальный мешок, посуду и лодку к твоей пассии в Подгорный?

- Туда идти целых полдня да ещё гружеными. Ты в своем уме?

- Говорил, что «Газель» у неё есть – пусть приедет.

- Профессор, у тебя есть чувство совести?

- Кажется, ещё есть, - неуверенно ответил тот.

- Если есть, зачем же женщину напрягать своими заботами?

- Мы же все равно через Подгорный домой будем добираться. А там наше имущество будет сохранней.

Мне показалось, что Лозовский хочет привязать меня к чему-то и лишить хотя бы духовно самостоятельных решений. Но переубедить его было невозможно. И тогда я попробовал сменить подход.

- Понимаешь, Алексей Петрович, у меня со Светланой не такие отношения, чтобы можно было на неё весить свои проблемы.

- Ерунда! Я с ней сам договорюсь.

- Только без меня. 

- А за водкой ты не пойдешь? Отвальную будем делать?

- Обязательно. Только рано ещё.

- Никогда не поздно. Двадцатого августа, я думаю, самое то. А как проспимся – разбежимся.

- Разбежимся в Южноуральске. До него нам вместе придется добираться.

- И начнется для нас беспросветное будущее, - вздохнул профессор.

- Ну, почему же? Я вернусь к своим книгам, ты – к студентам…

- К тонким мыслям и тупым головам? – съязвил Лозовский. – Как говорится, каждому свое…

Август ветреным бывает на Южном Урале, как февраль зимой.

А ветры осенью дышали – сырые и холодные – в палатку стучали сорванными с сосен шишками. Будоражили в небе птиц – грачи кружили карусели, лидера выбирая перед отлетом в жаркие страны. Играли волнами на реке. А ведь была когда-то вода светлая, насквозь лучами солнца пронизанная – каждый камешек на дне виден был.

А зори теперь, когда случалось горизонту быть чистым, полыхали в полнеба. И звезды уже не грели, как бывало в июле…

Однажды разбудил нас журавлиный плач в поднебесье – неужто прощаются уже курлыки? От птичьего клика затрепетала душа – готова вслед полететь. Да нет грозы – вот беда!

Перед тем как затеять отвальную, решили последний раз сплавать в пещеру – проститься. Или от нечего делать. Перед гротом остановились, всматриваясь в темноту. Невольная дрожь по спине пробежала. У берега меж камней звонко журчала вода…

Лозовский перестал грести. Лодку тихо покачивало.

- Фу ты, - сказал Алексей Петрович, - померещилось что-то.

- Эй! – крикнул он в темный зев.

- Эй-эй… - отозвалось из темноты эхо, и гул утробный вслед пошел.

Профессор посветил в пещеру фонариком. А когда выключил, стало ещё темней.

- Дух! – крикнул Лозовский.

- Ух… ух… - отозвалось эхо.

- Где ты? – крикнул Алексей Петрович.

А я накрыл эхо своим голосом:

- Здесь!

Не сразу сообразив, откуда звук, профессор выронил весла, взметнулся на ноги, словно уколотый шилом в известную область организма, едва лодку не перевернув. Устояв и не перевернув, сел и втянул голову в плечи. Придя в себя махнул рукой:

- Да ну тебя, шутник выискался. Я и вправду подумал…

Упираясь веслами в скальный проход, вошли в грот. Лозовский пошарил фонариком по его стенам и куполу – все как всегда, без изъяна. Алексей Петрович, приложив ладонь к сердцу, закрыл глаза:

- Вот если Бог есть, я взываю к нему – пришли нам грозу. Распоследнюю в этом году.

Минуту молчал, потом изрек:

- Бога нет.

Я подсказал:

- В темноте надо молиться или при свече.

- Так я и знал, - согласился профессор и потушил китайский фонарик.

Минутная пауза. Снова свет.

- Такова справедливость судьбы, - молвил он и взялся за весла.

Дождется ли пещера нас, двух любопытствующих странников, в следующем году – вот в чем вопрос. А по-другому звучит так – доживем ли мы?

Полянку в распадке между гор, где приютилась наша палатка, окружали сосны – внизу высокие, а чем выше по склонам, тем мельче стволами. Западной границей наших владений была река Коелга, а на восток до степной полосы стайки берез. С севера и юга две горы, которые называются Титичными. За ними смешанный лес вдоль берега…

Возле палатки густой малинник, на проплешинах – земляника.

За горой, где пещеры не было, обветшалое подворье Абузара – местного жителя, который был уже стариком, когда я появился здесь пацаном. В развалинах этих теперь никто не живет, кроме крыс, мышей, да галок на крыше.

Возле палатки в одном и том же месте почти всегда горел костер – на нем мы готовили пищу, заваривали чай, просто сидели (а то и спали) рядом. Пламя потрескивало искрами, бросалось дымом, но создавала телу тепло, а сердцу уют. Возвращаясь из своих путешествий, мы прежде всего его разжигали, а уж потом остальное…

День, обозначенный прощальным, подходил к концу. Хотя через кроны сосен лучи заходящего солнца ещё ласкали нашу палатку, искорками вспыхивая в глазах юрких ящериц, гревшихся на камнях перед прохладой ночи. Комары, сбившись в зримые хороводы, кружили над рекой. В подвешенном над костром закопченном сосуде закипал чай.

- Егорыч, тебя ещё не заели комары? – спросил Лозовский, снимая чайник, от которого исходил душистый запах заваренных трав.

- Я за лето так прокоптился у костра, что эти твари теперь боятся меня.

- А я полынью натираю лицо и руки – ко мне и не лезут.

- Помню, мама меня посылала в поле – я нарву, а она развесит пучками в стайке, и корова с теленком спят спокойно…

- Ну давай, банкуй, - предложил Алексей Петрович, ставя чайник на самодельный маленький столик, на котором уже разместились кроме спиртного душистый каравай домашней выпечки (Светин презент), пучки зеленого лука, укропа и несколько огурчиков с помидорчиками с её же огорода.

Столик этот появился недавно – из абузаровских гнилых досок сколочен. А до того вкушали мы пищу лежа на животе, подстелив какую-нибудь дерюжку.

Нынче профессор ходил в Подгорный – купил пива, водки и бутылку коньяка; вместо привычных круп – колбасы, сыра, селедки на закуску; и вот эти овощи с огорода хозяйки магазина. А как Света узнала, что мы отвальную справляем, принесла из дома каравай на дорогу по старинному русскому обычаю.

Несмотря на долгий и утомительный путь, занявший весь день, мой приятель сохранил ещё бодрость в движениях и желание напиться, перед этим всласть наговорившись. Такова программа застолья…

- О-хо-хо! Ноженьки мои бедные, - жаловался Лозовский, по-турецки усаживаясь за стол и разливая по кружкам чай. – Ты не устал спать? Поухаживать за тобой? Разливай – кому сказано!

- С чего начнем – водка или коньяк?

- Конечно, коньяк, - сказал Алексей Петрович, отхлебывая ароматный чай. – А то потом и вкуса не разберем. Смотри-ка ты, земляника спелая. А я думал, она только в начале лета цветет и зреет.

Профессор поднес ко рту веточку с красными ягодками.

- Припозднилась в густой траве да речных туманах, - солидно заметил я, наливая в кружку коньяк. – Тебе прямо в чай или допьешь?

Передал бутылку профессору.

Неожиданно над рекой раздался резкий клик, и над нами, широко раскинув крылья, стремительно пролетела большая птица.

- Это кто, сельский житель?

- Это орел, Алексей Петрович.

- Горный или лесной?

- Должно быть, степной, раз из-за реки сюда залетел.

- Если степной, значит беркут.

- Пусть будет беркут – я не великий орнитолог…

Выпили за прошедший сезон. Вполне удачный, считал Лозовский. Впрочем, я тоже.

- Ты из казаков? – спросил Алексей Петрович, его уже потянуло к застольным беседам.

- Нет, из крестьян. Предки мои из-под Курска пришли. Потому – куряки мы.

- А как про клад Пугачева узнал?

- Естественно, от казаков.

- Есть в родне?

- Есть.

- Согласись: казаки – все разбойники. Особенно на Урале. Пахать-сеять негде – вот и занимались грабежами.

- Грабили и защищали. Они воины были. А сюда приходили вороги за добычей и из Сибирского ханства, и из казахский кочевий, и вогулы с севера. Кстати, профессор, ты историю знаешь, как казаки появились?

- Просвети.

- Некоторые утверждают, что казаки – прямые потомки хазар. Помнишь таких?

- Это которых князь Святослав под корень срубил?

- Вот именно! Не было никакой империи – это все сионисты напридумывали, прицепившись к теме иудейской веры в Итиле, столице хазарского каганата. Карты торговых путей выдали за границы империи – получилась от Китая до Византии. Ничего себе! А Святослав Итиль штурмом взял и не стало хазарского каганата. И народа его, и культуры – будто не было никогда. Куда делись? А никуда – бредни все это великодержавных евреев. Пытаются доказать, что хазары стали казаками. Только пропал каганат в девятом веке, а казаки появились в пятнадцатом – и говорить стали по-русски, и веры-то православной…

- Зачем тебе это?

- Надо знать свою историю.

- Знаешь историю края?

- У меня в инете опубликован целый сборник повестей и рассказов о моих предках.

- Ого! Времени зря не терял.

- И сейчас не теряю. И давай тебя попытаю. Ты из дворян?  Католической веры?

- Никак нет. Православный. По паспорту русский.

- С такой-то фамилией?

- Ну и что! Я из горнозаводских работяг. Предки мои – углежоги.

- Думал, ты – дворянин потомственный.

- Прадед мой выучился. Был управляющим на заводе. Давай наливай за наши корни. Не грех помянуть.

Не чокаясь, выпили.

- Стало быть, ты – ученый из простого народа. А на досуге – разведчик недр.

Но профессор затеял другую тему.

- Меня все время малинник смущает. Место глухое. Придет мишка-медведь полакомиться и нас с тобой задерет.

- Ты же один здесь жил несколько лет.

- Да я вообще в одиночку весь Урал исходил. Не трогают хищники летом людей.

- Так чего ж ты боялся?

- А так, на всякий пожарный, да тебя хотел испытать…

- Ты знаешь, медведь… - начал я авторитетно рассуждать под воздействием выпитого. – Он только со стороны такой страшный. А поразмыслить – косолапый ведь, как человек, организм всеядный. И хищник неважный. Силы-то, конечно, хватит быка задрать. А вот крикни на него пронзительно да рукой замахнись, он и обдрищется. Потом, засмущавшись, убежит.

- Сам видал?

- Нет, читал. И ещё, что глупый он зверь. Его вокруг пальца обвести, как два пальца об асфальт.

- Это как?

- А как девочка Маша из сказки. Читал?

- Да ну тебя. Я серьезно…

- Если серьезно, так скажу. Медведь – зверь оседлый, отмечает себе строго определенную территорию, на ней и изволит проживать. Этакое феодальное владение. Другим косолапым внутрь помеченного пространства заходить не рекомендуется – будет хреново. И если здесь не его территория, вдруг не появится.

- А шатун?

- Шатуны лишь зимой бывают. Но это все лирика животного мира. Давай выпьем…

Ещё накатили. Лозовский:

- Посмотрел я твою Светлану – ничего бабца, со знаком качества. Я бы тоже в такую влюбился. И нахрен тогда Мэрилин Монро.

- А фрау Меркель? – я с издевкой.

Алексей Петрович понял и не ответил. О другом повел речь.

- Не смущайся, Анатолий Егорович, высоты слов. Любовь это награда, подарок судьбы. Не каждому, понимаешь, дано любить и любимым быть. Завидую я тебе.

Мне не хотелось по пьяной лавочке обсуждать наши со Светой отношения.

- Ты мне обещал показать, как драгоценные камни в Коелге собирать. А воз и ныне там…

- Если воды не боишься, полезли – сейчас покажу.

- Ага, при свете фонаря мы там только раков разбудим, которые нам пальцы оттяпают.

- А ты, так понимаю, Свете своей собрался сувенир драгоценный подарить.

- Все-то ты знаешь!

- Не зря ведь доктор наук! Наливай. Выпьем за нас с тобой. К черту баб!

Профессор погрустнел после выпитого – вздохнул, слезу смахнул.

- Ты не поверишь – учился я плохо и в школу ходить не любил. Теперь вспоминаю – какой балбес был!

- Успокойся, Алексей Петрович, и возьми пример с Марка Твена, который не позволял своим педагогам портить ему образование. Учителя тоже люди и не всегда порядочные.

- Ну спасибо на добром слове. Я ведь тоже преподаватель, только в университете.

- Ну и что? Скажешь, на студенток не заглядываешься? Греховодник старый! Я тебя знаю… Лучше мне расскажи, много ли чего на Урале открыл? Кроме этой пещеры, конечно.

- Да уж, похаживал, - вместо рассказа Лозовский задумался.

Лучи солнца теперь освещали только куполообразные вершины двух гор. Это я знал и, конечно, не видел, сидя в распадке, где стемнело уже.

- Завтра Светлана сюда приедет на своей «Газели» за нами?

- Нет, Егорыч, не приедет. Палатку с лодкой здесь спрячем – налегке пойдем в Подгорный. Зайдем попрощаться в магазин.

- Жаль малахит один попался.

Алексей Петрович внимательно посмотрел на меня.

- Ладно, Егорыч, хороший ты парень. И Света твоя подарка достойна. Открою я тебе завтра тайну, о которой пока никто не знает. Нигде никому не упоминал, но не в могилу же с собой уносить. Наследников нет. Получается, кроме тебя передать её некому. Правда, не все там просто. Посвятившись в тайну мою, ты возьмешь на себя тяжелый и опасный груз. Если не выдержишь, беда может получиться для тебя и потомков твоих. Если трудно в жизни будет, этим ты можешь воспользоваться. Но осторожно! Люди очень жадны и становятся опасными в своей жадности. И ты поступи по совести, когда время придет передать эту тайну другому... 

Профессор умолк. Я спросил:

- Жилу золотую покажешь?

- Покажу.

Почему-то подумал – блажит Лозовский.

Поднялся, подбросил сушняк в костер. Пламя решительно набросилось на новую жертву. Яростные всполохи захватили в свои объятия сухие ветки. В пляске огня была своя какая-то логика и возникали фантасмагорические картины – будто бились толпы озверелых людей в жаркой сече. Сознание выделяло столкновение добра и зла, храбреца и труса, гения и дурака. Пламя костра завораживало, гипнотизировало, увлекало…

Едва оторвался.

- Алексей Петрович, что за тайну ты завтра мне хочешь поведать? Расскажи сейчас. Если это месторождение чего-то ценного, то оно мне нахрен не нужно – одни пустые хлопоты: я никогда не стремился к богатству. Знаешь, как в старину говорили старатели – если ты намыл мешок золота, то это не счастье, а начало несчастий. Ни к чему мне оно. Если это сокровища прошлого, вроде клада Пугачева, я бы взял одну только вещь, которую можно подарить Свете. Если эта какая-то сила волшебная, то и совсем не надо. Не хочется мне от жизни привычной отрываться. Какие-то тайны знать и от людей скрывать. Потом потомкам передать, чтобы они также мучались. Эта тайна сделала тебя счастливым? То-то и оно…

- Ну, как знаешь, - насупился Алексей Петрович.

Ночь вступила в свои права. Хмель нас не брал. Да и пить особо не хотелось. Сидели мы молча, каждый думая о своем. Яркий свет падающей звезды привлек внимание. 

- Ты знаешь, профессор, что в августе и сентябре орбита Земли касается астероидного пояса, возникшего в результате взрыва планеты Фаэтон? Отсюда и брызги из неба…

Лозовский тихонько запел:

 

Осень, в небе жгут корабли…

 

Я подхватил

 

Осень, мне бы прочь от Земли…

 

И вот уже два скрипучих, отнюдь не музыкальных голоса оглашают ночную округу песней ДДТ:

 

Что такое осень – это небо,

Плачущее небо под ногами.

В лужах разлетаются птицы с облаками.

Осень, я давно с тобою не был…

 

Алексей Петрович:

- Верующие люди говорят: звезда упала – чья-то жизнь оборвалась. Давай помянем крепкой чаркой всех, кто жил когда-нибудь на Земле.

Я налил в кружки водку. Поднял свою:

- За наших предков и бесконечность жизни!

Выпили. Лозовский вдохновенно:

- Песня – это лучшее для души средство; это очищение от забот, от дум непрошенных, от бытовых неурядиц, проблем со здоровьем… Не даром предки наши собирались вечерами вместе и всегда пели. Компьютер и телевизор – зло по жизни, пришедшее к нам с Запада!

- Слушай, бродяга уральский, вопрос по поводу. У тебя никогда не возникало желания бросить вызов цивилизации? К примеру, починить абузаровское жилище, пожить здесь, в глуши, без электричества... Стать Робинзоном или последователем Руссо. Рыбная ловля, охота и подсобное хозяйство. Место глухое – никто беспокоить не будет. Но красиво-то как! Глядишь и невольно думаешь – будто Богом во едино собраны река, две горы, лес и степь. Ружье себе купишь – охотой займешься. Только собаку обязательно заведи. А то две или три. Одна для охраны подворья. Другая с тобой на охоту. Третья будет скотину пасти. Как у Абузара – успокой, господи, его душу!

Алексей Петрович слушал и головой кивал. Поощренный этим я продолжал:

- Рыболовство опять же. Переметов наставил и ходи проверяй. Излишки рыбы соли-суши-копти – тоже закуска к столу. Считай, пропитание круглый год. Заведешь лошадей да плуг старинный – будет тебе и пашня. С пшеницей и рожью век живи без нужды и горя, если мельницу ручную приобретешь. С коровой или козами молоко будет, творог, сыр… Или вот огород вскопал – посадил картошку. Как, профессор?

- Без бабы это невозможно. А где такую сумасшедшую найдешь?

- Разумно, - согласился я. – Но даже если бы нашел, знаешь ли ты, житель городской, что свое хозяйство вести, это тебе не мошонкой трясти – трудное и прозаичное дело.

- Ко всему человек привыкает: он – раб привычки.

- Привычка тоску нагоняет. В пацанах в подпаски не нанимался?

- Так я же в городе рос.

- Расскажи о себе.

- А что рассказывать? Из детства я вынес одно лишь правило – не падать духом, но падать брюхом. Это к тому, что работа не волк, в лес не убежит. Впрочем, я тебе уже говорил, что школу не любил. И пионерию с комсомолией. Они меня тоже. Это было время, когда страной управлял лживый до невозможности лысый кукурузник…

- Ладно, замнем для ясности. Помнишь, как зайца гоняли? Ты шустро бегал, не смотря на возраст…

Это был молоденький зайчишка. Сидел у потухшего костра и «умывался» лапками – наверное, пепел в ноздри попал. А мы тащили лодку, возвращаясь из очередного круиза – бросили груз и за ним побежали. Его прикормить чем, и стал бы он гостем, как белочка и бурундук. А мы за ним погнались и, конечно же, не поймали. Но побегали и вспотели – настроение подняли…

- Два старых дурака, - откликнулся Алексей Петрович на мой вопрос.

- Ты был здесь когда-нибудь зимой?

- Нет. А ты?

- Был. По льду в пещеру заходил.

Я задумался, вспоминая. Лозовский спрашивать не стал. Тема угасла сама собой. Впрочем, я ему обещал выслать все свои рассказы – прочтет, как это было со мной.

- Много раз пересекал границу Европы с Азией?

- Да, не раз…

- Каковы ощущения?

- Ничего особенного.

- А люди специально в походы ходят.

- Пусть себе. Чем бы детки не тешились… «Аз» многогрешный всегда ходил с целью.

- Ты бы собаку себе завел, Петрович – все веселей бродить. И охранник опять же.

- Да ну её к лешему! Была у меня. В квартире жила. «В поле» со мной ходила. В городе машина задавила. Переживал тогда сильно – в больницу слег. И зарок себе дал – ни к кому более не привязываться…

- Где ты её достал? Породистая была?

- Ага. Бог послал. Это ещё до Титичных гор. Шлялся я по Северному Уралу, и вдруг на меня собака выскакивает из кустов. Даже напугала… Но эта не лает и не кусает, а ластиться и за штанину тянет – будто зовет за собой куда-то. И что ты думаешь? Привела меня к своему хозяину, который с камня упал и позвоночник сломал – ходить не может. Прямо сказать – на грани гибели человек. Напоил я его, подкормил, взвалил на себя и понес. За три дня до жилья добрались. Там для него вертолет вызвали, чтобы в нормальную больницу доставить. А прощаясь, он говорит: «Забери, дорогой, Байкала, мне уже с ним не ходить, и ружьё моё – вертикалку бельгийскую». Берданка мне ни к чему, а собаку взял – её в вертолет не пустили, кстати. То-то выла и тявкала, потеряв хозяина… Три дня я её подкармливал и упрашивал со мной пойти. Местный житель ошейник с поводом принес, но я её неволить не стал. Уговорил таки Байкала к дружбе взаимной. Летом в горах вместе бродили, а осенью в город вернулись В квартире жил, скучал по хозяину, но и ко мне привык. А вот как погиб… Но это я уже говорил… Зато же и сытно с ним было «в поле». Умная псина и промысловая. Зайчишку поймает, утку-рябчика-глухаря – мне несет. А ворону где словит зазевавшуюся, сам слопает – будто знает, что не буду я её есть. Во как!

Переведя дух, профессор продолжил:

- А вообще, в горах и тайге даже в полном одиночестве я всегда себя чувствовал превосходно. Отмахивая немалые концы, не ощущая ни малейшего дискомфорта, ни усталости, ни неудобства. Чувствовал себя дома в глухих местах, куда нога человека не хаживала. Ни звери меня не трогали, ни я их не боялся. Может, молод был и потому глуп…

- Стало быть, одни удовольствия в тайге и горах? Тебе стоило об этом написать.

- А на черта? Если бы я захотел элементарным образом завлечь читателя и малость подзаработать в литературе, то изложил на бумаге охапку увлекательных историй – пусть и высосанных из пальца, но изобретательно и правдоподобно. С полетом фантазии у меня проблем ещё не было. Были бы в моих рассказах и таинственные ночные тени, и загробные голоса, и жуткие видения, и убедительные детали. Вот только делать этого категорически не хочется…

Мы выпивали не торопясь и также неспешно говорили – больше думали, вспоминая, и проводины получались на славу. Мне так кажется.

Просто блаженство сидеть у стола или лежать у костра и никуда не торопиться. Можно смотреть и замечать в природе зримые перемены – как вечер переходит в ночь; как сужается круг видимого; как приглушает огонь костра небесный свет, как ночь густеет и стареет. Как наваливается великая тишина…

Таковы декорации на сегодня. А бывало-то и по-другому – мы же не трезвенники с профессором – надирались так иногда, что, мама, не горюй! Утром голова знакомо трещит, во рту эскадрон ночевал – симптомы все насквозь привычные. Как говорят в народе – жить всегда страшно, а с похмелья тем более. Унылая ситуация…

А бывало, недели проводили в самой пошлой трезвости.

И только когда гроза, у нас ураза: хочешь смотаться в Сочи и блондинку в постель? – пожалуйста!

Наверное, в продолжении темы домашних животных и друзей человека Лозовский сказал:

- А я лошадей очень люблю. Когда институт закончил, в геологической партии работал – там были кони. Научился верхом ездить. Уважать и ухаживать… Они привязчивы и на ласку ответны. Лошадь в каком-то плане лучше человека – не обманет, не украдет. Не даром у древних славян была тотемным животным. Силуэты коньков на крышах крепили… Знаешь такое?

И я поддакнул:

- Мой дед в колхозе работал конюхом. Когда брал меня с собой, в седло подсаживал и позволял кататься. Лошади были умными и смотрели на меня добрыми глазами. Деда они уважали и слушались – даже самые дикие скакуны. Он их словно гипнотизировал. До страсти любил на скачках участвовать, которые в прежние годы частенько бывали – и на день района, и на день молодежи… Праздник со скачками народ сабантуями называл. Это от татар, должно быть…

- От башкир, - поправил Алексей Петрович. – Это их земли. Они здесь жили испокон веков. А татары от монгольского нашествия появились…

Разговор разбудил в памяти картины петровского детства. Слышится мне, как фыркают лошади, как играются жеребята, как подзывают их ржанием матери… Хорошо. Весело на душе. Детство. Село. Кони… Господи, хоть одним бы глазком заново все увидеть. Нет, точно, если судьба позволит, переселюсь-ка я в собственное тело, годов так шести от рождения. Может быть, уже в следующим году – как здоровье себя покажет.

Длинна и благостна ночь в конце лета. Благостна уже тем, что прохлада усмирила кровососущих…

Алексей Петрович:

- Давай наливай. Выпьем за нас с тобой – двух чокнутых стариков.

С этой стороны к вопросу мы еще не подходили. 

Разливая водку по кружкам, спросил:

- Петрович, ты кумыс когда-нибудь пил?

- Я-то? Чего ж не пить, когда угощают?

- И как он тебе?

- Ядрено отрыгивается. А по вкусу, как кислые щи или добрый квас. После него на водку не тянет. Но брюхо растет.

- Так много пил?

- Да лежал, болел… Слег простуженный в башкирском селении. Они и поили.

- Много же ты повидал! Ну и как тебе наш Урал?

- Благодатный край. Сколько пота и крови на нем было пролито – русских, башкир…

Помолчали.

Лозовский, вдруг встрепенувшись:

- Ну так, мы как с тобой решили – молодеть не стремимся, свои тела донашивать будем, а уж как рак на горе свистнет, переметнемся в самих себя лет так полста назад. Так?

- Так.

- А может быть, поменяемся – ты в мое мальчишеское тело, я в твое?

- Какой ты хитер-бобер! Да ни за какие докторские степени я не отдам свою службу в морчастях погранвойск, жен-красавиц, сына и дочь, внучек-проказниц, маму и папу… И ещё те организмы, что в жизни встречались мне, которых следовало бы наказать ещё тогда. Так что… Даже не думайте, пан профессор!

Алексей Петрович пытливо посмотрел на меня и тяжко-тяжко вздохнул. Сказал ни к селу, ни к городу:

- Умственный ты старичок, однако.

На себя посмотри! Он и за Свету мне завидует – ярый поклонник кинозвезд. 

Следующую кружку с водкой Лозовский взял в руку с другим настроем.

- Ну что, Анатолий Егорович, значит, конец нашим приключениям. Шабаш! Закрываем сезон до следующего лета. Ничего тут, брат, не поделаешь. Закончилось наше веселое лето, разбежимся на зиму по своим берлогам.

- Может, генератором однажды попробовать? Искусственный, так сказать, разряд…

Алексей Петрович неодобрительно покачал головой:

- Оно тебе надо – природу технологией подменять? Как-нибудь зиму перебьемся и – здравствуй лето красное с грозами ясными! Ты только не умирай, Анатолий Егорович! Я знаю, как тяжко старое одиночество – тишина в квартире и некому слова сказать. Меня хоть студенты в универе от тоски отвлекают. А ты?

- Ну это ты зря, Алексей Петрович – рано меня хоронить. А дел у меня дома полно – некогда тосковать. И ждать меня Света, однако, будет следующим летом. А то вдруг нагрянет ко мне в Хомутинино – адрес пытала. А помереть мы с тобой всегда успеем – от смерти лекарства не существует…

Лозовский сидел, сгорбившись, смотрел в огонь костра и не шевелился, охваченный своей профессорской думой. Наверное, вспоминал детство или студенческие годы, может, походы по Уралу или кафедру преподавательскую и студенческую аудиторию…

А была ли у него семья? Вот о чем он никогда не рассказывал. Если тайну доверить некому, значит, действительно один-одинешенек. В универе ему было весело – сам позитивный человек. А «в поле», в поисках минералов – интересно: это то, что его занимало по жизни. Вот «тайну» какую-то разведал. Может и правда, месторождение, которым он тешит душу, но не хочет ни славы, ни денег. Так бывает…

- А ты знаешь, - встрепенулся Лозовский от долгих дум, - этим летом с тобой я брюшко наел. Обычно возвращался домой сухой как жердь, изголодавшись. А нынче смотри…

Он похлопал себя по животу.

- Я ведь как питался, живя один – рыбой, травами, ягодами да грибами… О хлебе и не помышлял. А ты раскормил меня. Русский человек – хлебный и не может без него жить. Вот такая твоя заслуга.

Я решил тему развить.

- А ты слыхал, Алексей Петрович, что-нибудь о профессоре Верзилине? Нет? Он книгу такую написал – «По следам Робинзона». Я читал и всегда мечтал проверить на практике то, что автор в ней утверждал. Вот не поверишь – из побега рогозы можно делать муку и печь из неё хлеб; из корня одуванчика варить кофе; корень лопуха заменяет картофель… Я дома найду материал, распечатаю, привезу и станем мы с тобой Робинзонами версии профессора Верзилина…

Лозовский слушал, сомневался, ехидно ухмылялся, но постепенно притих и задумался. Только в глазах его вспыхивали озорные огоньки. Или то отблески костра?

- Кажись, светает, - поежился я. – Ночь прошла…

- Ну вот, проводили сезон, а у нас ни в одном глазу, и выпить ничего не осталось, - ворчал Алексей Петрович, сворачивая пробку с двухлитровки пива.

Где-то высоко в небе гудел невидимый самолет.

 

 

 

 

Комментарии   

#1 RE: Прощание с летомDylanGlurn 09.05.2022 13:45
Бодрый финал

Добавить комментарий

ПЯТИОЗЕРЬЕ.РФ