Откровения профессора Лозовского

 

Женщина — самый сильный из известных наркотиков.

Некоторые экземпляры вызывают привыкание ещё до первого употребления.

/П. Валери/

 

В пещере на лодке лишь одно мое тело. Вовсе не оголодавшее. Сел на весла и без особых усилий выгреб из грота. А там по течению – и вот наш импровизированный причал…

Почти совсем рассвело, хотя по времени – часа три с небольшим. Лозовский, вопреки обыкновению, пил чай у костра.

- Нагулялся? – не здороваясь, буркнул он.

- По самые помидоры!

- Вот даже как! Или домой собрался?

- Порубать что-нибудь есть?

- Уха в кастрюле.

- И, конечно, без хлеба…

- Кто бы сходил. Лагерь-то не на кого оставить.

- Ладно, поем и пойду.

- Отдыхать не будешь?

- После. Водку ты тоже выпил?

- А то она ждать тебя будет.

Некий отголосок той смертной тоски, что обуяла в пещере, все ещё оставался в душе, и сейчас я бы с удовольствием выпил. Лозовский понял мое состояние, поднялся, покряхтел в палатке и извлек на белый свет бутылку водки «Родник» и полпалки вареной колбасы. Хлеба по-прежнему не было.

Выпили.

- Что-то мне тревожно, - поделился я с профессором. – Слепая провидица Феодора, вернувшись в тело, не просто попросила меня вон, а вдула душу мою в мертвое тело. Я как зомби шмыгался по пещере от слепошарой ведьмы. Атаман – тот с испугу в бега подался.

Профессор посмотрел уныло в мою сторону, однако промолчал, чем насторожил ещё больше. Спрашивать его не имело смысла. Он и после выпитой водки сидел понурый и злой, потеряв обычную вальяжность.

- Ладно, пойду-ка я за хлебом и спиртного поболее прихвачу – нам надо крепко выпить и откровенно обо всем поговорить.

- Погоди, не горячись.

- А я спокоен, - вымолвил, проглотив из кружки остатки конфискованной у незваных гостей водки. – Я был в трупе душой. Я теперь сам мертвяк, явившийся с того света. Пошел…

Вытряхнув из рюкзака все, что там было, отправился в Подгорный (он же Охотник). К обеду доберусь. К вечеру вернусь…

- Привет ветеранам туризма! – весело встретила улыбающаяся продавщица. – Давненько вас не было.

- Отдыхающие угощали.

- Не скучно вам там!

- И вам тоже – дожди прошли.

- Да уж, полило изрядно. Вас-то не смыло?

- Мы на горе. Мне обычный набор и четыре водки…

Молодка засуетилась по магазину и в какой-то момент оказалась между мной и окном, в которое во все лучи светило солнце, пронизывая тонкую ткань короткого платья, обозначая под ним изящную фигурку. Обесцвеченные волосы, шелковисто-скользящие и текучие, переливались в лучах, образуя радужный ореол.

Я невольно залюбовался увиденным. Отчего-то душа взволновалась.

Стройные ноги, манящий изгиб талии, преступно узкая тесьма трусиков на бедрах, тугие груди и ягодицы… Гибкие руки и шея дополняли картину вечного зова мужским глазам.  Столько сексуальной притягательности было в красноречивом рисунке её тела, что само собой включилось воображение.

Мне уже чудилось, что продавщица в моих объятиях – будто наяву ощущал прикосновение её губ и упругое тело под своими ладонями…

Но где-то в глубине души, как во сне, слабо трепетал полузадушенный, неясный протест. Будто кто-то силился крикнуть мне – стыдно! пошло! о чем ты только думаешь? это же невозможно!

Продавщица взглянула на меня и будто сразу поняла все мои желания и тайные помыслы. Она знала себе цену, умела подать себя и ей наверняка было скучно в этой убогой деревне. Может быть, поэтому она и спросила:

- Вы у меня постоянный покупатель, а я и не знаю вашего имени. Как вас зовут?

- Анатолий.

- А меня Света.

Наваждение схлынуло. Неведомым чутьем я угадывал, что между нами ничего не может произойти. Что ей просто скучно одной в пустом магазине, а у меня годы и принципы… Любовь между нами (ну, скажем, секс), случись она, будет не вознесением, а, скорее, грехопадением.

Затоварившись, попрощался:

- Я пошел.

Она с сожалением:

- Все спешат. Проклятый капитализм!

На дорогу мне хватило пережитых ощущений – её губы, ноги, попка и трусики стояли перед глазами.

Лозовский, не забывая своих обязанностей кормильца, тоже приготовился к предстоящему междусобойчику – сварил уху, испек рыбину в фольге.

Мы с профессором стали братьями по проблемам пещеры. Вся её история и приключения, от неё начинающиеся, до сих пор представлялись какими-то фантастическими и не укладывались в голове. Иногда нам казалось, что с крышей не все в порядке, а мы, надышавшись газами, бредим в полумраке грота. Как это бывает у наркоманов…

Лежали у костра на земле. В сторонке столик с закусками. Поужинали и теперь не спеша накачивались водкой, готовя себя к предстоящему разговору.

После очередного глотка из кружки Алексей Петрович приступил.

- Я сильно встревожен за тебя, Анатолий, - сказал он. – За твою увлеченность. Сначала был клад. Ну, Бог с ним – мог бы и пригодиться, хотя, как правило, хлопот больше навару. Потом провидица кержаков, которая кокошит одних, оживляет других. Теперь Пугачев и казачья республика.

- Ты минералами увлечен, я своим, - усмехнулся в ответ.

- Ну хорошо, так и быть, расскажу тебе о своих увлечениях. Ты все упрекал – темню, мол, темню. А мне было стыдно. Но теперь вижу, что надо спасать тебя – иначе никак.

- Ну-ну, колись, я послушаю, где ты бываешь.

Профессор налил водку в кружки, выпил свою. И она странным образом отрезвила его. Он сел поудобнее, и начались откровения.

- Это я первый год мызгался по эпохам и континентам, когда зарождались на Земле полезные ископаемые – интересно было. А потом… Ты знаешь, пещера нас засылает не туда, куда ты ей мысленно приказываешь, а туда, о чем тоскует душа подспудно. Так однажды я и попал в женское общество вместо колыбели Земли. Понял все, и закрутилась карусель эта. Я теперь, дорогой Анатолий мой, не доктор наук и профессор кафедры, а секс-турист во времени и пространстве. Меня это увлекает и даже очень. Будешь смеяться, но мне нравится нравится. Как говорят в народе, седина в бороду – бес в ребро. Зато никакой опасности – ни мне, ни истории…

- И в чье тело ты там вселяешься?

- Конечно, партнера. Экстаз полнейший – как наяву. А когда извращаться охота – залезу в красотку, раздену её и заставляю вертеться нагишом перед зеркалом. То-то мне любо! А потом мастурбировать побуждаю – ну, полный кайф. Присоединяйся, брат – оставь историю в покое.

- Вдвоем будем в красотку внедряться?

- Ну, зачем же так! Ты к своей даме в её время, я к своей. Смотрел в девках фильм «Три мушкетера»? А миледи трахнуть не пожелал?

- Милен Демонжо?

- Её-её… Я у ней уже побывал.

Ни хрена себе! Век живи, век учись – помрешь журналистом: до профессора не дотянуть. Откровения Лозовского сильно заинтересовали меня. Но перед глазами не звезды киноэкрана замелькали, а возникла и осталась сегодняшняя продавщица из магазина в Подгорном – Светлана. Вот бы в кого вселиться. Или в партнера её.

Между тем, Лозовский не умолкал:

- Если фантазии уже не хватает, у меня есть порножурналы – ну, в смысле «Плейбой» и прочая продукция с красотками…

Я замечтался о продавщице. Алексей Петрович толкнул в плечо.

- Ну что, проснулся в тебе самец? Давай-ка тяпнем по этому поводу.

Я с удовольствием приложился к кружке и заметил – рука дрожит. Должно быть, от возбуждения. Прав Лозовский – если тема западет в душу, я и про клад забуду, и провидицу, и казачью республику…

Профессор продолжал:

- Остаток лета так проведем, а зимой ты напишешь шедевр века под названием «В постели с Элизабет Тейлор». Годится, а?

Не ответить было невозможно. А то ещё искуситель подумает, что меня ступор напряг.

- Тема заманчивая – согласен.

- Рассказать тебе, как я кувыркался с фрау Меркель ради смеха?

- Не люблю таких разговоров.

- Тогда замнем, - согласил Лозовский, но его несло вразнос.

Прервал интимные излияния:

- Давай ляжем спать. Я устал…

Петрович, обидевшись:

- Купаться пойду.

Я забрался в палатку. Но разве уснешь – мысли вихрями носились в голове. Женщины, женщины, женщины… самые прекрасные во всем мире станут доступны – лишь пожелай. Как это здорово! Но начну с продавщицы.

Секс делает из мальчиков мужчин. А кого он делает из стариков? Посмешище или маньяков? Теперь мне так не казалось.

Явился профессор весь продрогший. Развел костер пожарче. Сунулся в палатку.

- Извини, мы же надраться хотели. Водки ещё через край. Все равно не спишь – давай вставай. О бабах ни слова не будет сказано – клянусь!

Почти насильно вытащил из палатки. Мы второй раз поужинали и стали оттягиваться – в смысле, водкой нагружать желудки.

Лозовский у костра слово держал – пил и помалкивал.

Решил высказаться я

- Знаешь, Алексей Петрович, что я тебе буду сказать… Не хочу бессмертия, тела менять. Побывал в провидице, старухе мертвой – наинеприятнейшие ощущения. В Феодорином теле так пророс, что она выдирала меня из себя с болью и кровью – моей, между прочим. И мне кажется, до сих пор в душе что-то от этих баб осталось…

Замахнул из кружки то, что осталось, поперхнулся, прокашлялся и продолжил:

- Так для себя решил. Хоть и не пробовал, но верю: увлекательное это занятие – секс-путешествие во времени. Вот этим и думаю заниматься. А когда рак на горе свистнем, и сил достанет сюда добраться, то последнее мое переселение будет в собственное тело где-то в начале жизни. Была прекрасной она у меня, и я готов с удовольствием начать все заново. А эти сокровища, хлопоты о бессмертии… ну их к ядреней фене! Я прожил честно и горжусь своим именем. Жить под другим не хочу, не желаю. Ну а ты – как сам знаешь!

Алексей Петрович вскинул брови и протянул мне руку для пожатия:

- Мужественные слова настоящего мужчины. Я горжусь тобой, Анатолий.

Мы с чувством пожали друг другу ладони.

Лозовский расчувствовался:

- Ты верно сказал все и толково! Здорово ты меня сейчас приложил мордой об лавку. Зачем мне фамилия Пупкин и его молодое тело? Я – Лозовский, профессор и доктор наук. Пусть жизнь моя однажды закончится, но я многое сделал, мне есть чем гордиться. Да будет так! Дай я тебя поцелую, друг – ты спас меня от цинизма...

Пошли пьяные лобызания. Слезы незваные… К глубокой ночи нас, как мальчишек, уже трясло от задавленного восторга и внутреннего смеха – будто мы, наконец-то нашли смысл жизни. Короче, напились, как цуцики…

В ту ночь я так и не смог уснуть. Профессор, тот у костра отрубился – и до палатки не дополз. А я спустился к реке походкою валкою, искупался в чем мать родила – и от холодной воды хмеля во мне не осталось ни в одном глазу. Вскарабкался на плешивую макушку горы – с трудом, но забрался. Постоял с вздернутыми к небу руками, посмотрел на гаснущие звезды и круглую морду луны – почувствовал себя заново рожденным к другой жизни и направился вниз.

Природа уже являла легкое шевеление – в светлеющем небе четко обозначился горизонт. Обманчивая тишина вокруг говорила лишь об одном – вот-вот заголосят птицы.

Внизу у палатки все по-прежнему. Лозовский спал у костра, придавленный собственным возрастом и весом. Было невероятно неприятно видеть во вчерашнем плейбое (с его рассказов) никчемного старика.

Я присел рядом и долго наблюдал за ним. Наконец, он, очнувшись и почувствовав мой взгляд, повернул голову.

- Доброго здоровья, Алексей Петрович. Остались силы встать и выпить? У меня есть желание и тебе поднесу.

Лозовский сел – взгляд утомленный, мутный.

- Ты будто не пил…

- Не напиваюсь, брат.

Профессор потер виски, болезненно поморщился, являя нормальное состояние полной подавленности с похмелья. Ещё он напоминал боксерскую грушу, которую наконец-то оставили в покое – обвис, оплыл книзу, отяжелел…

- Похмеляться будем?

Алексей Петрович обнял себя за плечи в ожидании продолжения вчерашнего банкета. 

- На этот раз я тебя перепью.

- Кишка тонка. У меня самоконтроль. Я приучил себя не терять головы ни в какой ситуации – даже если она янычаром отрублена.

У меня действительно есть по жизни такая способность – приводить себя в норму в любом состоянии. Скажем перебрал я. Ничего страшного. Начинаю смотреть в зеркало и приводить в порядок свое отражение. Идиотскую пьяную ухмылку делаю легкой улыбкой. Квелым затуманенным глазам придаю осмысленность и ясность взгляда. Усмиряю головокружение противодействием морской качке – имею такой иммунитет. Здесь, увы, зеркала нет…

Нюхнув из кружки, Лозовский поморщился.

- Казахская контрабанда? Терпеть ненавижу. Она годится лишь углекопам, я же – профессор.

- До сих пор пил, не возникая, - попенял я. – Что ныне случилось?

- Мог бы коньячку взять бутылочку, раз ты завязываешь с историей и начинаешь медовый месяц.

- Прости, не подумал. За что пьем?

- Давай выпьем за те чудеса, которые теперь для тебя начинаются. Ты станешь счастливым – поверь мне. Самым счастливым на свете мужчиной!

За это стоило выпить. Мы выпили.

Я еще зажевывал, а из профессора полились откровения.

- Я сейчас открою тебе некоторые секреты, которые необходимо знать для диверсий в человеческой теле. Чтобы сразу и полностью завладеть чужой психикой, необходимо внедриться в центральную нервную систему. Что будет с её хозяином? Ничего страшного. Впадет в транс на время твоего присутствия – не будет помнить и даже не почувствует своего отключенного сознания. Проверено опытом! Ну а потом сам разберешься за какие ниточки надо дергать, чтобы из женщины сделать самку на время гона…

- Говори-говори, - одобрял я.

Но Алексей Петрович, взяв кружку, вдруг выдал фразу совершенно не в тему:

- Сказать откровенно – мне жаль Россию.

- Это к чему?

- А вот.

- Ты под чьим флагом нынче живешь, гражданин Лозовский?

- Так и не понял?

- Давай колись.

- Мне некогда заниматься словоблудием. Пусть в этом упражняются политики, журналисты… Я – человек дела. Ты хоть и мнишь себя писателем, но наверняка не знаешь – то ли читают тебя, то ли нет. А мои труды переводят и тиражируют. Я – известный всему миру минеролог. Я человек Земли – космополит. 

- Это национальность такая? Интересно. Не встречал.

- По крови я – польско-украинский еврей. Мои польские предки – из дворян! Тебе известно, такое сословие?

- Как говорил мой отец, садясь за руль подаренного государством инвалиду Великой Отечественной войны автомобиля «Запорожец» с ручным управлением: «У моего бати было в табуне 12 лошадей. А у меня все сорок!» Короче, предки мои – кулаки. Только что мы о них – давай о себе.

Наконец, выпили…

Лозовский встал, отряхнулся, постоял-подумал и решил искупаться. Вернулся взбодрившимся и сразу к столу.

- Ну-с приступим. Вчерашний нулевой вариант.

- Неплохое начало, - одобрил я. – Гуляем, пока грозы нет…

- Тогда – за грозу!

Столкнув кружку с кружкой, опрокинув, выпили содержимое.

- Я вот тебя послушал вчера, Алексей Петрович, и с некоторыми доводами согласен. Ты человек авторитетный – профессор, доктор наук… Спорить трудно, что ты заслужил своими трудами право на заслуженный отдых по своему разумению. Но мне кажется, человек науки на всю жизнь остается ученым – то есть ищущим и открывающим человечеству новые горизонты знаний. Скажи на милость, что открываешь ты, кувыркаясь с красотками?

- Как говорится, когда я ем – я глух и нем. Когда я с женщиной – я с женщиной. А уж потом начинаю думать и размышлять. Не скажу, что новое что-то открыл, но мысли мои работают, не переставая. А успех, как известно – сумма попыток.

- Интересная у тебя ныне тема и очень приятная. Как насчет докторской диссертации «Об оргазме женщины в полевых условиях»?

- У меня есть – ты защищай. Остепенишься – будем наравных.

- Я этого делать не стану. Два диплома о высшем образовании мне вполне достаточно. Один заработал, исполняя волю папы. Второй – партии. Лично я бы с удовольствием занимался садом-огородом и писал трактаты о пользе дождевых червей.

- Повести и романы можно выдумывать.

- Как же выдумывать?! – изумился я. – О жизни надо писать. О том, что видел и знаешь. Кому нужна надуманная чепуха?

Мы болтали и пили водку. Она на нас действовала. Смотрю – снова поплыл мой профессор: стал заговариваться, молоть чепуху…

Вспоминая о своих дворянских корнях:

- Дай мне пистолет с одним патроном – докажу, что я голубых кровей…

Потом выдал:

- На Этом Свете все уже было! Все придумано, изобретено… Анатоль, давай махнем на Тот Свет. Вот где море разливанное неразгаданного, неизвестного…

Я опять его перепил, но радости не испытывал – победа не вызывала ничего, кроме чувства усталости. Когда Алексей Петрович отлучился до ветру, завалился в палатку и с наслаждением уснул.

Выбрался на свет Божий ближе к ужину. Лозовский над ним и хлопотал.

- Ты прости меня, - повинился. – Все водка проклятая…

- Какие проблемы, - вполне трезво засмеялся тот. – Разрядка просто необходима иногда. Тут ещё немного осталось – давай допьем и надолго завяжем.

Он разлил в кружки из бутылки остатки.

- Ценность городской жизни начинаешь понимать, когда три месяца поживешь вот в таких условиях. И начинаешь радоваться плите электрической, холодильнику с телевизором, даже унитазу рядом с ванной… Давай выпьем, дорогой, за наши квартиры, дающие нам уют и покой.

Неожиданно для себя, повинуясь внутреннему толчку совести, я обнял профессора и ощутил набегающие слезы. Не стесняясь их, засмеялся, помотал головой от распирающей душу благодарности к другу и выпил. 

Расчувствовался и Лозовский.

- Не хочу, чтобы приходило завтра. Остановись, мгновение – ты прекрасно!

- Это восторг жизни, - подсказал я ему разгадку настроения. – Мы с тобой совсем не пьяны.

И профессор:

- Ещё бывают чудеса на свете, милый друг.

А я в унисон:

- Всё! Никаких сокровищ, никаких ясновидиц, к черту Пугачева! Все оставшееся лето только по бабам! От добра дерьма не ищут!

В душе от этих слов разливалась неуемная сверкающая радость, свобода, желание видеть прекрасное и получать удовольствие. Мне хотелось обнять весь мир и признаться ему в любви. Я не был пьян, но переполненная чувствами душа рвалась наружу.

Эх, как бы ко времени сейчас была гроза!

Но начался тихий грибной дождь. Мы забрались в палатку. Пить было нечего – просто лежали, прислушиваясь к шелесту капель.

- А скажи мне, Алексей Петрович, - от нечего делать спросил я. – Ковыряясь в душах женских, нашел ты причину их великого противоречия, непонятного и недоступного никому?

- Ну и мысли у тебя! – хрюкнул Лозовский и радостно рассмеялся.

Целый вечер так пролежали и как-то отвлеченно решали, готовить ужин или нет. Вроде бы надо, да хворост сырой. Петрович достал консервы…

Перекусили всухомятку при свете электрического фонаря. Снова на спину присели.

- Ты знаешь, - профессор сказал, - дома я телевизор называл «мусорным ящиком». А сейчас бы с удовольствием посмотрел любую программу.

- Знаю-знаю… И сам скучаю по «буку» - телевизора у меня нет.

- Хорошо, что газеты приносишь из магазина – знаем, что в мире творится.

- А мне продавщица Светлана однажды сказала на мое замечание – газеты, мол, старые – вам не все равно какой подтираться: бумагу вы не берете.

- А ты бы просветил безмозглую: мы живем по индийской культуре – посрал и в воду, жопу мыть. Кстати, ништяк бабенка?

- Симпатичная.

- Надо сходить – посмотреть.

- Слушай, профессор, летай-ка ты к Мерелин Монро, оставь Свету мне.

- Смотри-ка ты загорелся! А как же казачья республика?

- Ну её к черту. Знаешь, и вокруг клада, и с провидицей этой, и с атаманом Пугачевым меня не покидала ощущение, что все это – суета занудного старика. А теперь будто воспрял душой и телом – хочется со Светланой побывать. Кровь забродила, душа закипела – скорей бы гроза…

- Да, проблемы же у тебя, - засмеялся Алексей Петрович. – Побываешь со Светой – она тебе других навалит. Зима покажется бесконечным сроком заключения за прелюбодеяния. Ты постарайся, друг мой, сильно уж там не влюбляться. Меняй почаще позиции: одна гроза – одна женщина, другая – новую красотку навести. Не обделяй собой мир любви…

Профессор снова хохотнул.

А я отмахнулся:

- Мир тесен и непредсказуем, а пути Господа неисповедимы… Никогда не возникало мысли, Алексей Петрович, в фантомном обличии заняться поиском ведьм и колдуний? Понять их возможности и природу, отправиться в мир призраков и теней – это ведь чертовски интересно. И кстати, писатели утверждают – ведьмы бывают весьма красивы…

Но не повелся Лозовский.

Ждали грозы, как у моря погоды. Такой образ жизни был утомительным. Осатанев от лежания, купания, походов за грибами, мы не знали, чем ещё занять себя.

Мне стала сниться продавщица Светлана каждую ночь. Почти психоз. Придется после летних каникул в поликлинику обратиться. Или избавляться от сновидений, переключаясь на другие темы – загружать разум какой-то весомой, значительной проблемой, искать заделье ему, работу, увлечение, сильные переживания этого мира, а не фантомные наваждения. А пока, как только душа погружалась в сон, сразу же появлялась Света…

Потом вдруг озарило – что-нибудь почитать перед сном. Сидел у костра, читал газеты при свете огня – от передовицы до подвала – пока глаза не начинали слипаться. Забирался в палатку, ложился спать и видел во сне фигуристую продавщицу из Охотника – Светлану.

Хорошо профессору – спит беспробудно! Хотя днями тоже мается. То загорится спорить о чем-то. То неожиданно умолкает – уйдет куда-то и бродит в одиночестве по окрестностям.

Однажды я тоже забрел на бывшее абузаровское подворье и застал там Алексея Петровича. Он лежал на ковре конотопской травы неподалеку от обветшалого крылечка опустевшего дома. 

- Что, брат, на свежий воздух потянуло?

- Затхлостью здесь пахнет ещё больше. А вот трава – лечебная. Ляж – зарядись.

- Ты что-то раскис.

- Не поверишь – домой вдруг захотелось: в чистую мягкую постель, к нормальной еде, телевизору с холодильником и прочим предметам уюта и быта…

Это была не просто хандра, а скорее отрыжка беспутной жизни фантома и полная апатия к реальной. Лозовский сейчас напоминал старого забитого коня, уже не чувствовавшего ни кнута, ни боли. 

- Что случилось, Петрович? – участливо поинтересовался я.

- Крыша едет… То ли старость пришла, то ли усталость навалилась.

- Совсем туго?

- Туго, Толян. Хоть камень на шею и в воду бросайся.

- Может, в бабах своих запутался?

- Да причем тут бабы! И какие они мои? Признаюсь – хитрил я. На бессмертие обменом тел тебя хотел уполномочить – затравить, озадачить. А самому чтобы в раю порхать. Но тебя черти куда-то понесли, и я уже подсел на эти секс-туры. Понимаешь, Анатолий, душа без дела томится, а грозу жду, чтобы с бабами кувыркаться – ну, не могу я так, не могу! Не стало профессора Лозовского – мое открытие меня погубило.

У меня озноб пробежал по спине. Вот так прожженный материалист стал фаталистом.

Неподалеку в сосновом бору заплакала иволга над судьбой несчастного доктора наук.

- У тебя действительно крыша поехала… Что думаешь делать?

Он не ответил, а спросил сам себя:

- Ну какой из меня профессор теперь? Что буду осенью читать студентам?

- Выходи на пенсию, садись за мемуары, - подсказал я и предложил. – Буду публиковать их на своем литературном сайте.

- Какой из меня писатель?

- Это дело такое – начнешь и жизни не хватит закончить: так зацепит…

После этого признания на лице Лозовского застыла маска тяжелой задумчивости – будто мать родную схоронил.

- Скажи мне откровенно, Алексей Петрович, я чем-нибудь могу тебе помочь.

- Нет, - обронил он.

- Так я и думал. Через сколько лет или месяцев, общаясь с этой пещерой, я тоже сойду с ума?

- Вопрос риторический – отвечать не буду.

- Понятно – все зависит от сопротивляемости рассудка.

Сказал и сам не понял – это вопрос или утверждение?

Лозовский ни о чем не стал спрашивать – ждал, что я поясню сам. Не дождался, потряс головой и зло рассмеялся.

- Парадокс! То ты меня утешаешь, то я тебя. А как же раньше-то жил один и с ума не сходил. И кроме голода проблем не знал. Вот корень зла – мы много едим! Надо завязывать с этим.

- Нет, я могу понять – голод от обстоятельств: ну, там в мире ином задержался, тоси-боси, тело в коме… Но чтобы искусственно на диету садиться – меня уволь.

- А за кампанию?

- Уволь-уволь…

Лозовский пронзительно посмотрел мне в лицо, сузив глаза:

- Ты хитрый мужик, Анатолий Егорович – скользкий и неуязвимый. Тебя ведь голыми руками не возьмешь. В такие моменты ты мне не приятен…

- Спасибо за откровенность, - усмехнулся я. – Это мне нравится.

- Что тебе нравится? Откровенность моя?

- Нет, характеристика – мол, скользкий и неуязвимый…

- Вот опять хитришь! – воскликнул профессор. – Ты меня презираешь! Ты же готов мне в рыло дать. Это на лице твоем написано.  

- Дал бы, если бы знал, что делу это поможет. Только нет у нас никакого дела. Ждем грозу и изнываем от безделия. И знаешь что, устал – езжай домой. Только покажи где палатку и лодку спрятать. Я здесь точно пробуду до конца августа, пока грозы бывают, и лишь потом отправлюсь в цивилизацию. В инете спишемся и обсудим задачи на следующее лето.

- Считаешь меня идиотом? Это просто хандра: сегодня есть – завтра пройдет.

Прежде у нас подобных разговоров не было с профессором. Но и этот ещё не закончился…

Помолчав немного, Лозовский заявил:

- Может быть, на недельку уеду.

- Вот это ты зря! Три месяца лета и вечная зима – какие прогулы?

- Это ты мне говоришь или себя убеждаешь?

- И то, и другое.

- Мне надо воли набраться – подрастерял я её что-то в женской среде.

- Профессор, возьми себя в руки. Твое нытье напоминает сейчас слезы невесты перед свадьбой.

Лозовский глянул на меня со злым прищуром.

- У тебя не возникало желания меня убить?

- Для чего?

- Чтобы тайной владеть одному.

- Это невозможно. Мы с тобой – люди одной эпохи, и воспитывали нас советская власть вместе с марксистско-ленинской идеологией. Там все предусмотрено у оппонентов – споры, ссоры, драки, но не убийства. Здесь не Запад, Алексей Петрович, и мы не американцы. С молоком матери мы с тобой впитали божьи заповеди, которые считали моральным кодексом строителя коммунизма.

- Слушай, капитан запаса, - неожиданно едко заговорил он. – Не строй тут из себя всемогущего и всезнающего. В тебе, я скажу, как в писателе, тумана больше, чем профессионализма!

- Я, наверное, пойду. Не люблю говорить о том, что мне дорого, в таком тоне. А то и правда в морду дам.

Дело было ясное – не в силах справиться с хандрой, Лозовский плевался ей, как змея ядом.

- Вали к черту! – бросил он.

Конечно, уйти от него «обиженным», сыграть «оскорбленного» было сейчас полезно – пусть побудет в одиночестве, подумает, придет к мысли, что вдвоем все равно веселее и любое дело по плечу… 

Уходя, обернулся в воротах и уловил в позе профессора злую беспомощность. В таком состоянии и вправду может укатить в свой Ёбург.

- По поводу, пережора – вопрос хороший. И ответ есть. Только отвечать боюсь.

- Странно, кого же ты боишься?

- Тебя.

- И чем я страшен?

- Если ты на диету сядешь, кто готовить будет? Я не люблю и не умею. Придется консервами питаться.

- Ну да, - мгновение подумав, согласился он. – Мы действительно живем одной жизнью…

Потом помолчал, собираясь с мыслями, грубо выматерился, как мужик, саданувший себя молотком по пальцу, и сказал одно слово заветное, всегда и везде решавшее все проблемы:

- Насрать!

- Вот и ладушки, - я его правильно понял.

Вечером у костра, пили чай, как ни в чем не бывало.

На следующее утро профессор Лозовский, полный энергии и настроенный на кипучую деятельность, пригласил меня на «сосок Титьки» поискать следы молний. Ничего похожего на оплавление ни на стальном ломе, ни на скалистой поверхности мы не нашли…

- Очень возможно, что электрическая энергия, проскакивающая из грозовой тучи на землю в виде разряда, в макушке этой горы над её куполом превращается в необычную шаровую молнию, которая не спешит нейтрализоваться в недрах, а творит чудеса с душами, превращая их в фантомы. Я полагаю – примерно так…

У меня не было знаний предмета, чтобы поддакнуть или опровергнуть.

Раскаленная на солнце макушка горы пылала зноем, но под ногами будто бы ощущалась знобкая, настороженная пустота купола пещеры. Сколько раз я здесь бывал в разное время суток, но в тот день впервые ощутил под стопами кроме пустоты грота скалы реальное сопротивление оболочки – будто бы пытаюсь проникнуть сквозь толщу мысленно внутрь, но какая-то сила вяжет и сковывает.

Спустившись вниз, сразу же поделился с профессором своими возникшими на горе ощущениями.

- Забавно! – вдруг сообщил Алексей Петрович. – У меня тоже такое возникало, но я не придал значения: ведь ощущение – не есть событие.

- Но все-таки, что это? Природные штучки или внеземной разум? Как ты думаешь, Алексей Петрович?

- Где-то дозиметр у меня был. Давай проверим гору и грот на радиоактивность. Чем черт не шутит…

Когда на лодке зашли в пещеру, Лозовский проверил показания дозиметра. А я с восторженным ужасом смотрел на его сосредоточенное лицо и ждал приговора. Казнь лучевой болезнью отменяется!

Сам профессор был отвлеченно-задумчив – должно быть, прикидывал тему с разных сторон. А вечером у костра заговорил вот о чем:

- Может, ты не поверишь, Егорыч, но в культурном плане я являюсь поклонником Востока. Только там ещё умеют ценить дружбу, дорожить традициями отцов, чистотой идеалов. Для России было бы честью дружить с традиционным Востоком – мусульманством, буддизмом… А вот нравы падшего Запада нам не нужны. Он противник сильный лишь своим капиталом. И долго он не продержится – там нет ни веры, ни идеологии…

Тема для меня весьма интересная – сходу включился в полемику.

- А как насчет собственной культуры – православной? И вера есть, и идеология. Зачем нам что-либо другое?

- Трудно оспорить того, кто верит, - согласился Лозовский.

И я подался на попятную:

- Извини, Петрович, возможно, я недооцениваю Восток. Но не было повода всерьез об этом подумать.

- Какие твои годы, брат, - вздохнул польщенный профессор. – Присматривайся, анализируй. Что-нибудь найдешь для своей души. Восток – дело тонкое, но тема обширная. Приглядись…

- Есть одно, что безусловно и прямо сейчас я принимаю из мусульманства. Ты не поверишь – многоженство…

Мы сидели у костра – я спиной к Западу, Лозовский напротив. Вдруг вскочил Алексей Петрович:

- Ты видел? Ты видел? – вскричал он, тыча куда-то мне за спину.

Я оглянулся – темнота.

- Что я должен увидеть, профессор?

- Полыхнула зарница во все небо.

Ну, значит, Бог нам несет грозу!