Споры, ссоры, примирения
Если люди долго спорят, то это доказывает,
что то, о чем они спорят, неясно для них самих.
/Вольтер/
Мне, наверное, надо скорехонько вернуться в пещеру и заселиться в тело профессора. Он-то теперь, наверняка, в моем и ждет-не-дождется, когда его плоть проснется. А я тут, в скиту, на экзекуцию смотрю и наполняюсь ненавистью к его настоятельнице.
Впрочем, это заделье. Не хочется мне спешить в реальную жизнь. Коль возвращение все равно состоится помимо моей воли, то и нехрен суетиться – побуду фантомом, пока рак на горе не свистнет.
Разгоревшись злобой на Феодору за убийство Поликарпа, последовал за ней тенью. От увиденного в молельном доме мне почему-то стало плохо. Возникла мысль – надо во что бы то ни стало сохранить здравый рассудок. Ведь впереди у меня ещё перевоплощение в чужое тело – тот ещё удар по мозгам. И ответ на вопрос – не сошел ли с ума? – должна дать она, слепая провидица. Как? – я не знал…
Отчего же такая жестокость между людьми? Или два с половиной века разницы в возрасте человечества сказываются? То что для меня дикость, для этих раскольников – в порядке вещей?
Не найдя ответа, мысль угасла, но пришла другая. Почему слепую Феодору раскольники провидицей называют? Если предвидит, значит, должна знать будущее всех и вся – что с кем произойдет? Вот бы допросить её о своем.
Почему-то перестал сомневаться, что она действительно знает все обстоятельства наперед, и неуемная, жгучая жажда сейчас же, немедля её попытать, охватила мой разум. Но как это сделать? Может, проникнуть в черепную коробку – там посмотреть, что да как?
Едва сдерживая нетерпение, ощутил, как торжествует и страшится душа принятого решения. Стоит внедриться в её мозги и начать мысленный диалог, то откроется истина, которой аналогов в мире нет. Ай да профессор, сукин сын!
Впрочем, о чем это я? Мысль принадлежит мне. Она моя и только моя. Только бы не упустить подвернувшийся случай. Только бы наладить контакт…
Не спеша, почти крадучись и с оглядкой, проник в тело провидицы. Поднялся в головной мозг. Ну, где тут мысли её ютятся? Кто ответит на мои вопросы? Але, матушка, гостя зришь?
- Что ты хочешь из-под меня? – мысль, как слово, прозвучала в моем бестелесном разуме.
Есть контакт!
- Скажи, Феодора, что будет со мной этим летом в этих местах?
- Что со всеми бывает. Как только человек пойдет чужим следом, так кроме смерти ему и ждать нечего.
- А с Поликарпом?
- Что с Поликарпом? От приткнулся к Пугачеву на беду свою. А так не бывает, чтобы двум хозяям служить.
- Значит, мне не стоит в чужое тело лезть?
- Лезь, если смерти не страшишься. Только потом станет ещё хуже.
Я почему-то верил каждому её слову, напрочь забыв, что материалист и не сторонник духовного мира. Ответы её впечатывались в сознание. И о чем говорила провидица, не подлежало сомнению: леденящее оцепенение – тому доказательство. Я понимал, что прикасаюсь сейчас к чему-то запретному и непостижимому прежде…
- Что же будет со мной вообще? Каков мой конец? – решился спросить, уняв страх.
- Тебе не нужно знать свое будущее.
- Это почему же?
- Узнав его, ты станешь искать другой путь и не сделаешь того, что предназначено судьбой.
- Предназначенное мне так ужасно?
Провидица молчала, а тело её клонилось в дрему.
- Эй-эй-эй, не спать! Дай хоть намек.
- В неведении жить легче, - откликнулась Феодора.
- Когда закончится мой фантомный срок, я вселюсь в чужое тело. Это опасно?
- Зря вы сиё затеяли, - заключила слепая.
Вроде бы сказано все – пора и честь знать. Но я медлил, пытаясь осмыслить предсказание. Однако разум не подчинялся.
- Я не прощаюсь навсегда – Бог даст, ещё приду.
Мне расхотелось смерти провидицы и желать ей зла. Кажется, она действительно зрит будущее. И, может быть, не своей волей…
- Ладно, пока. Меня ждут в другом месте.
И тут вспомнил, что не спросил самого главного – что станет с нашим миром?
- Миру вашему – доля суровая.
- Что его ждет?
- Безумие…
Я очнулся в лодке один. Ну и понятно, что в теле Лозовского. Склонился за борт – чужими руками ополоснул чужое лицо. Взялся за весла и погреб к выходу.
Профессор, облаченный в мое тело, уже сварил кашу с тушенкой.
- Ты где задержался? Сокровища проверял?
Я молча кивнул.
- Так и понял. Садись рубать.
Ели молча.
Наконец, Лозовский:
- Если есть что сказать, говори.
- Тебе сколько лет, Алексей Петрович?
- Шестьдесят два…
- Значит, я помолодел на пять. Дай насладиться новизной ощущений.
Отошел в сторонку, лег в траву и долго лежал без движения. Дышалось легко. Казалось – и солнце теперь светит ярче, греет сильнее. Даже окружающая растительность воспринималась несколько иначе – листва и хвоя зеленее, трава гуще… Птицы поют на другом языке.
Впрочем, понятно – у меня теперь не мои слух и зрение… да и шкура тоже.
Належавшись досыта, спустился к реке. Умылся, попил из ладоней холодной воды. Тихая, торжественная радость охватила душу – нет, совсем не изношена плоть Алексея Петровича. В моей гораздо больше даже просто фантомных болей.
Грудь распирало от восхищения. Счастливый, помолодевший поднял руки и ликующе крикнул:
- Эге-ге-гей!
Горы откликнулись эхом, и где-то по-соседству в лесу завела свой отсчет кукушка.
Почувствовав себя готовым к разговору с Лозовским, вернулся к палатке.
Как по команде, затихли птицы, унялся лесной счетовод, укачались листва и ветер – нависла напряженная, выжидательная тишина.
- Я готов, - сказал, присаживаясь у костра. – Поговорим?
Алексей Петрович из моего тела глядел на меня с интересом и улыбаясь.
- Как самочувствуешь?
- Помолодел на пять лет. Слух и зрение стали лучше. Солнце приятнее греет…
- Вот как! - хмыкнул профессор. – А я всегда говорил: кто в молодости ленив, тот в старости здоров. Поизносились вы, батенька – ухо не слышит, глаз не видит… За что только тебя бабушки любят?
- Переезжай к нам в деревню, и ты будешь первым парнем.
Эксперимент перевоплощения удался, и это восхищало Лозовского – торжествующая радость взрывала его изнутри, наполняя грядущую жизнь высоким смыслом. Вот во имя чего и ради чего стоит на свете жить!
И как же мало надо для быта увлеченному человеку!
Я рассказал Алексею Петровичу про скит раскольников и его слепую настоятельницу. Его люди, по моему мнению, не только сеяли рожь, жили крепкой общиной и пели гимны Богу старого образца, но и безжалостно казнили своих вероотступников. Зарыли сокровища – не понятно для каких целей. А ведунья вообще прорицает будущее. И её предсказания очень на правду похожи…
Профессор пафосно:
- Это не первый твой рассказ про скит староверов. И вот что я тебе скажу по поводу. И люди эти, и вера их, и само место прокляты Богом. Я не знаю, кто уничтожит крамольников – чума, сибирская язва или православные святоши однажды, но скит этот обязательно повторит судьбу библейских Содома и Гоморры. Не зря там сокровища бунта осели…
Я возразил:
- Слушай, но если бы было так, легенды дошли до нас. Про клад Пугачева в пещере Титичных гор рассказывают из поколения в поколение. А про скит этот нигде никогда ни слова не слышал.
- Так заповедное место…
- Это на стрелке-то двух рек? Ну-ну…
- А я слыхал, что где-то в этих краях есть местечко гиблое – геологи мне рассказывали. Будто на человека там нападает беспричинная жуть, слабнут ноги, трясутся руки, и душа просит молитвы. Если все же кто-нибудь заберется туда, то за ним гоняются призраки…
- Ох, не к ночи такие рассказы. Ещё не стемнело, а уже жутко.
- Время, как мох лесную землю, затягивает проклятое место сказками и легендами. Мы же собирались с тобой на стрелку эту – прикинуть, где сундук Пугачева зарыт, да так ноги и не дошли.
- Думаешь, староверы его не выкопали?
- Кто знает… Но не о том мы говорим, Анатолий Егорович, не о том. Человек от рождения несет тяжкий крест – тело свое. Как тебе мой?
- Ничего, носить можно. Только знаешь, память помнит груз прошлых лет и испытаний – боль переломов и ушибов, шишек набитых, шрамов полученных – а плоть нет. И их нет на теле. Будто в бреду это все было – вот такое теперь представление. Нарушилась незримая связь между духом и телом, что были еще вчера единым живым человеком.
- А я о другом думаю. Теперь мы повязаны с тобой больше, чем родственными узами.
- Знаешь, что мне провидица сказала? Судьбу не обмануть и не изменить. Напрасны все наши старания по поводу перевоплощения ради бессмертия. Надо готовиться к конечности жизни…
- Погоди, Анатолий. Я тебя не пойму. Что ты собираешься делать?
- Я предлагаю покинуть сей мир, который по мнению слепой Феодоры катит к безумию и переселиться к кержакам восемнадцатого столетия. С нашими-то знаниями, сундуком Пугачева да слепой провидицей мы заживем, как у Христа запазухой. Много делов однако изладим…
- Так на тебя мой крест повлиял – ты теперь не такой как раньше был – или что-то ещё?
- Мне кажется, там мое место – у кержаков.
- О чем ты, Егорыч? Я тебя совсем не узнаю.
- А ты постарайся понять, - тихо так попросил. – Меня здесь ничто не держит. Труд крестьянский мне люб. Народ там примитивный, доверчивый. А опыты омоложения тела никто мне не запретит. И пещера на месте. И грозы бывают. Постарайся понять – мне нужно вернуться туда. Или, может быть, вместе?
- Куда?
- В скит раскольников. Я хочу с ними жить и тебя приглашаю.
- Никак не могу тебя понять, - выдохнул Алексей Петрович. – Не доходит ни до ума, ни до сердца. Когда трудно бывает, друг за друга держаться надо, плечо подставлять товарищу – иначе не выжить. Куда же ты собрался сейчас? Да еще в моем теле…
- Причем тут тело? Я фантомом побывал в мозгу провидицы – мне там жутко понравилось. А захочу, в какого-нибудь пахаря вселюсь – отведу душу крестьянскую. День поверчусь среди людей, а на ночь в ларец Пугачева – в золоте почивать, наслаждаясь.
- А тело твое погибнет здесь.
- Да и хрен с ним! Фантому-то ничего не сделается. Я буду жить вечно, кочуя в чужих телесах.
До профессора наконец дошло: то, что я говорю – серьезно.
Он долго молчал и наконец вымолвил одними губами:
- Однако.
И послышался в этом слове мне его страх перед будущим одиночеством.
Лозовский, обидевшись на меня, после ужина забрался в палатку и спальный мешок. Я лежал у костра и мечтал о том, как оборотившись в фантом, смотаюсь в раскольничий скит и никогда сюда более не вернусь. Но как это сделать? Удастся ли, вселившись в чужое тело, удержаться в нем? Но удержаться-то надо! Впрочем, время покажет…
Другая мысль беспокоила больше – отпустит ли меня Алексей Петрович? Ведь у него свои задачи и цели. И я ему нужен здесь позарез. Но, хоть убейте, ненавижу жертвы – он это тоже знает и должен понять.
Может, существует какая-то высшая цель, постигнуть которую мне не дано, но она доступна профессору?
Первой мыслью была – ещё раз объясниться с Лозовским. Все высказать ему в глаза. Вернуть ему тело, забраться в свое – хотя для этого нужна гроза – и хлопнуть дверью, обратившись в фантом.
И лишь поостынув, понял – никакие объяснения не нужны. Надо делать то, что задумал: выйти из-под воли Алексея Петровича при первом удобном случае – и точка!
Хотя может случиться такое – непреодолимая сила вернет меня в мое тело после суток свободы, как блудного сына… И что тогда?
Лозовский повертелся в палатке с боку на бок и к костру перебрался – не спалось ему тоже.
- Ты не спишь?
- Не сплю. Думаю…
- Думай, брат, думай… Я вот что сказать хочу. Практика показывает – обычно заболевают те, кто заболеть боится. От страха хворь нападает.
- Ты к чему это?
- А к тому… Выходит – ты меня обманул.
- Я тебя не обманывал! Нет!
- Может, и не обманывал, - согласился Алексей Петрович. – Может, и не хотел, да так получилось. Ты ведь со мной заодно собирался работать над перевоплощением. А теперь мылишься насовсем в восемнадцатый век. Хотя и не факт, что у тебя это получится…
Я отмолчался – а что говорить?
- Ты, я так понял, историей интересуешься. В старину с головой собираешься окунуться?
- Интересуюсь, - попытался я улыбнуться.
- Это хорошее дело – без истории человечеству не обойтись. Одними полезными ископаемыми сыт не будешь. Для души надо что-то, для воспитания подрастающего поколения. А на чем его воспитывать? На истории, конечно. На любви к родному краю. На примерах жизни отцов и дедов. Ведь и так многое растеряли в войнах и бытовой суете. А будущему поколению каждая старая безделушка станет бесценной. Все надо сохранить, сберечь по-хозяйски. И нас потом не один раз добрым словом потомки помянут…
Я поддакнул, удивляясь новому профессорскому настрою:
- А мне, как автору, побывать в тех веках, о которых собрался писать – лепота!
- Опять непонятки! Ты в скит насовсем собрался или в командировку?
Я вздохнул:
- Как получится… Но послушай меня. Давай этим летом мы не будем с тобой омолаживаться. Представь – новое тело, новое имя, новая жизнь… Ведь это ловушкой может быть. Давай-ка поступим мы по-другому. Остаток этого лета посвятим изучению пещерных возможностей. Может быть, до сокровищ ещё доберемся. Потом разъедемся на зиму, посудачим в инете, подумаем… А уж если надумаем и решим, то вернемся сюда на будущий год каждый со своим двойником. Или донорским телом – как угодно зови. Но к тому времени и мы сами, и все у нас уже будет готово к перевоплощению…
Профессор механически привстал, покачал головой и засмеялся от радости:
- А мне и в голову не приходило!
- Ничего, ты ещё молодой, - успокоил его. – А мудрые мысли к старости только приходят. Сейчас же будем экспериментировать с пещерой и отследим судьбу сокровищ. Может, действительно нам достанутся…
- Спасибо, что ума вставил! – то ли в шутку, то ли всерьез сказал Алексей Петрович. – Значит, вместе?
- Вместе-вместе… А ты научишь меня появляться фантомом в нужное время в нужном месте?
- Ничего сложного – только подумай.
- Думаю – не получается.
- Плохо думаешь. А впрочем, зачем тебе? Начнешь по родственникам шляться – к бабушке с дедушкой, к прабабушке с прадедушкой… Ну, и так далее.
Остаток ночи мы препирались с профессором о том, какие над пещерой опыты проводить. На рассвете устали и решили поспать.
- Ну так, что мы решим? – спросил тихо Лозовский.
- Время покажет.
- Сенека! - съехидничал Алексей Петрович и отправился спать в палатку.
А я направился к реке – вымыл лицо, руки и напился из прихваченной кружки. После баталий с профессором такое ощущение – будто вырвался из жаркой, останавливающей паром сердце бани. Подумал – с мышцей, гоняющей кровь по телу у Алексея Петровича тоже не все в порядке. Отсюда и знания о приступах…
Вернулся к костру. Следовало все обстоятельно продумать и взвесить. Мысль о том, чему посвятить остаток лета и как дальше действовать, пришла мне спонтанно в минуту критическую судьбоносного спора. Теперь следовало её обкатать. Уверен – Лозовский в палатке сейчас тем же самым занимается.
Верно подумал. Когда профессор выполз на свет божий готовить завтрак – у нас так сложилось: я в магазин хожу, а он кашеварит – первым делом подсел ко мне и приобнял:
- Я рад, что мы снова вместе.
Алексей Петрович расковырял палкой пепел костра, обнаружил тлеющие угли и кинул на них тонкие и сухие сучья. Огонь занялся…
- Слушай, Петрович, давай в следующую грозу ты со мной в скит отправишься.
- Зачем?
- Сундук пугачевский посмотришь, прикинешь его местоположение относительно берегов, а не строений, которых давно уже нет.
- Но и русла могли сместиться.
- Ты же геолог!
- Минеролог.
- Какая разница? В «поле» ходил?
- А у тебя-то жаргон откуда?
- Так я же целый год на строительном факультете учился. А там и минералогию читали, и петрографию. А лучших из лучших препод обещала летом в «поле» с собой прихватить.
- Ходил?
- На три года в морчасти погранвойск.
- Понятно.
- Прикинешь место, потом сходим-посмотрим, как все выглядит в наше время. А потом в фантомном состоянии нырнем под землю – всю «стрелку» копать не надо.
- Логично мыслишь и предлагаешь.
- Ну и?
- Ждем грозы.
После паузы.
- А ещё хочу показать тебе провидицу. Ты залезешь ей в мозг и выпытаешь о своей судьбе.
Профессор хмыкнул.
- Егорыч, в твои годы уже нельзя быть дураком. Что я терпеть не могу в журналистах, пусть даже бывших, так это самоуверенность при простоте ума.
- Примерно так, - согласился я. – Ты, Петрович правильно заметил – я в её голову вошел дурак-дураком, а вышел совершенно умным.
- Слава Богу…
- И потому расхотелось мне жить в нашем мире, который сходит с ума. Ты послушай-послушай её – говорит убедительно.
- Так ты утверждаешь, что у вас получилось двоедушие в одном теле?
- Ты мне не веришь? Попробуй сам – и все увидишь. Понравится – останешься. Получится отличный симбиоз – всезнающий профессор и провидица от Бога.
- Накаркаешь.
- Тут все средства хороши: главное – понять наши возможности в роли фантомов. Времени слишком мало осталось. Месяц лета уже кончается, а сколько гроз впереди – не известно…
- Это верно, - задумчиво сказал Лозовский и присел, опустив руки.
- Что с тобой?
- Ничего.
- Но у тебя лицо какое-то страшное – побагровел весь.
- Наверное, давление. У тебя скакало?
- Кто бы мерил?
- А как ты жил?
- Волею Животворящих Сил.
- Это что за напасть?
- Есть такие в нашем благодатном краю.
- Может, мне к тебе переехать?
- Выходи на пенсию, продавай квартиру в Ёбурге, переезжай в Хомутинино. В медгородке часто продаётся жильё. Или женишься на одинокой старушке. А мне сожителей не надо – привык куковать один…
- Куркуль…
- Вроде того.
Ещё помолчали.
- Послушай, Петрович, - неторопливо начал. – Вот я тебе – как на духу: что знаю и думаю, то говорю. А ты темнишь-темнишь, все время себе на уме. Почему ты редко бываешь со мной откровенным? Или ты меня презираешь, что не имею ученого звания? Кончай темнить, а…
- Что я тебе натемнил? – проворчал профессор.
- Погоди обижаться. Допустим, где ты бываешь в своих фантомных путешествиях? Почему не рассказываешь?
- Я же тебе говорил, - буркнул Лозовский. – Смотрел, как зарождаются полезные ископаемые. Откуда нефть под землей взялась, ты знаешь? Или газ…
- И откуда?
- Запасы солнечной энергии впрок. Избытки – чтобы в космос не отражать. Природа разумна.
- По-моему, это открытие! На Нобелевку потянет!
- Вот видишь! А ты – «где был?»
- Мог бы и сам рассказать, без допроса, - надулся я.
- Ты обидчив, как девушка, - сказал он. – Вот кабы жили вместе или по-соседству, постепенно бы все о себе рассказали. Зимние вечера длинные – сядем рядком, поговорим ладком…
- Не дождешься.
- Почему?
- Я только нынче на лето отпуск взял – шляюсь-болтаюсь, ничего не пишу… А обычно себя в норме держу: сколько спать, сколько гулять, сколько писать – по часам все расписано. Времени на посиделки, увы, не предусмотрено…
- Вот что я тебе скажу, Леха, - положил его руку на свое плечо (получается так). – Мудрость старости нам дана не для того, чтобы лясы точить. Мы должны донести её до потомков. Иначе – ради чего жили?
- Но не всем же дано быть писателями, - буркнул Лозовский и задумался.
После завтрака он предложил:
- Знаешь что, пойдем твою стрелку найдем. Помнишь, куда идти? Засветло обернемся?
Дошли. Конечно, не было никакого скита – дикий заросший берег, который, тем не менее, подтачивали две реки, сливаясь. Но настолько сильно все изменилось, что я поразился увиденному. Неизвестно отчего бурьян вырос такой высоты – в рост человека. Просто джунгли какие-то! К тому же все остальное пространство вплоть до воды покрыто густой непролазной травой по колена…
- Вот Коелга, вон Увелка… Где-то здесь… Но где точно?
Ощущал двойственное чувство – вроде тут и не тут. Видно, что берег подмыт, и где сейчас то место, где клад пугачевский был зарыт – то ли здесь, то ли дальше, то ли уже водою скрыт? Скорее всего за две с половиной сотни лет его раскопали и унесли. А может быть, нет?
Но это мои мысли. Лозовский отнесся к поискам по-деловому. Утомленный длительным переходом, он первым делом присел на пень и огляделся.
- Здесь, говоришь?
Я плечами пожал:
- Никаких следов от бывших строений. Все изменилось.
Алексей Петрович кивнул и больше никак не выразил своего интереса к моей персоне.
- Вот ты побываешь в восемнадцатом веке и сам непременно решишь – где сундук был закопан.
Лозовский вскинул на меня взгляд, и я сразу понял его мысль: переставлять ноги специалисту в таких делах категорически не рекомендуется – он сам лучше всех знает, что надо делать и как.
Алексей Петрович поднялся и, хмуря брови, стал расхаживать по «стрелке» вдоль и поперек, что-то высматривая. Вышел на высокий крутой берег и долго вглядывался в стрелку течений двух рек, что-то прикидывая для себя.
Я помалкивал, помня, что опытному изыскателю лучше ничего не советовать.
Наконец осмотр закончился. Мы отправились к Титичным горам, хорошо видным на горизонте.
Спать я опять лег у костра, Лозовский в палатке.
К утру у меня родилась мысль – став фантомом, забраться в провидицу Феодору, заделавшись её поводырем. Она через меня обретет зрение, я – её видение будущего. И, возможно, что вместе мы сумеем противостоять козням пещеры. Это я о неминуемом возврате в свое тело…
Лозовский, наверное, думал о том, как добраться до сокровищ. Раз запала в голову мысль, надо её осуществить. Это стало делом его духа – я так думаю. А он умеет достигать поставленных целей…
Планов для непродолжительного фантомного существования мы наметили громадьё. Ждали грозы с неимоверным напряжением. Обстановка напоминала канун великого сражения.
Я не хотел посвящать Лозовского во все свои планы в скиту – к чему спешить? Будет нужен совет – скажу и спрошу.
Вот как сейчас.
- Делов, Петрович, полным полно. Будет время, хочу фантомом по дну Коелги прошмыгнуть у Титичных гор. Ты действительно здесь нашел малахит?
- Ты не веришь мне на слово? Тогда считай тайной.
- Правильно! – похвалил я его с подоплекой. – Меньше нос суешь в чужие дела – долго с носом проходишь. Если случится вторая жизнь, то ты будешь в ней хорошим хозяйственником, умным…
Ждали грозы, изнывая со скуки. У меня хоть бывали походы в Подгорный. И ещё все грибы в округе собрал. Чтобы новые наросли, нужен дождь. Лозовский до одури насиделся с удочкой. Но улов перемета был крупнее. Тогда он взялся плести корзины из тальниковых прутьев. Зачем? Кто бы знал.
Начал одну, другую, но все портил – лоза тальниковая ломалась, кривилась, и получались уроды какие-то, а не корзины, полезные для хозяйства или пригодные для продажи. Но он не оставлял попыток – рукам обязательно что-то хотелось делать.
Хорошо было вечерами, когда на распадок между гор опускался прохладой благостный мир и безмятежный покой. Мы садились лицом к заре и дожидались темноты, чтобы запалить костер. Мечтали добыть сокровища и построить тут дом. Нравилось место…
Эта была, скорее всего, не призрачная мечта, а тоска о нормальном жилье – с удобствами и комфортом, с электрическим светом и телевизором. Дикая жизнь на природе, признаться, осточертела ужасно.
На мое, порой прорывающееся наружу нытье, профессор морщился:
- Терпи, коза, а то мамой будешь…
В этой шутке угадывалось какое-то затаенное недовольство – мол, что ты пристал ко мне, и так башка трещит от безделья! Видишь, не хочу говорить…
Глядя на вечернюю зарю, мы ожидали лишь одного – чтобы сбылась пословица: если солнце село в тучу, жди, моряк, большую бучу. Но зори, как назло, угасали без единого облачка. А мы каждый вечер ждали…
Первый июльский день выдался ветреным, беспокойным – и ливень, принес, но без грозы. Зря мы в пещеру спешили – чуть с лодки не навернулись. Все напрасно…
Лозовский утешил:
- Жара и ливень – грибы повалят, хоть литовкой коси…
Ночью на тот берег реки приехали гости. При свете фар разбили бивуак, потом запалили костер. Пили водку, пели песни и плясали под магнитофон…
Алесей Петрович проворчал:
- Поди опять участковый нагрянул.
- Нет, те так не шумели. Молодежь какая-то…
Мы, так ворча, и завалились в палатку дрыхнуть, если бы не…
Зарница полыхнула на горизонте. Да если бы… Через минуту гром прилетел: несет сюда ветер грозу…
Лозовский всполошился:
- Собирайся, Егорыч, в пещере переночуем.
Так и сделали. И вот…
Я фантом. Воды в пещере нет. Но сидят двое, поближе к выходу – где светлее…
Пригляделся – Поликарп и сам Емельян Иванович… Это куда же меня занесло?
- Что же ты удрал от нас? Сундук прихватил, оружие, лошадей… Я тебе верил, а ты…
- Ты не поверишь, царь-государь, когда заглянул утром в пещеру, всех вас увидел мертвяками… Ну, крест святой!
- Обморок получился. В гору молния угодила. Когда очухались – ни тебя, ни коней. Куда спрятал, признавайся!
- В ските все ваше добро.
- Назад не вернешь?
- Попробую. Скажу Феодоре. Думаю, не пойдет она против царя Петра Третьего…
- Нет, ты уж погоди, - самозванец приблизился к мужику вплотную. – Уйдешь, не появишься – как тебя вызволить? Не годится. Мы с казаками хотим на скит напасть. Пойдешь с нами…
- Так как же я против единоверцев пойду? – ужаснулся Поликарп. – Меня провидица проклянет. Она строгая у нас.
- А мне плевать! Или тебя сейчас отхлестать до кровавых соплей? Нет тебе веры Поликарп за воровство. С нами пойдешь!
- Воля твоя, - тихо сказал мужик и поник головой. – Только скит нам и впятером не взять.
- Вот как, - промолвил Пугачев, крепко сжимая палку, где-то подобранную в лесу. – Ты так считаешь?
- Там мужиков полтора десятка.
- Так мы ж казаки!
- Но без оружия.
- Каков ты однако, приятель, подлец. Надо бы расправиться с тобой, а то ещё в спину нож воткнешь…
Поликарп хмыкнул:
- Я мекаю, царь-батюшка, в твоем беглом положении не нападать на скит надо, а просить Феодору укрыть тебя от ищеек питерских. Идти одному, без казаков, просить без угроз – по-человечески. Какая тебе выгода на скит нападать? Лучше укройся там.
- Ты что ж, для того и приехал сюда? – осторожно спросил Пугачев.
- Хочу спасти тебя от царской дыбы. Время бунта прошло, пора в кержаки переряжаться, коли жить дальше хочешь.
- Говоришь ты все правильно, только веры в тебя нет. Однажды предал, в другой раз что удержит?
- На кресте святом поклянусь.
- Ты уже клялся мне однажды, быть верным до самой смерти. Что ж с того?
- Царь-батюшка, коли б я знал, что вы обморочены, разве в скит подался? С вами остался, до конца. Прости меня и поверь в другой раз...
- В ските ты с кем жил? – перебил его Емельян Иванович. – Кто у тебя там остался?
- С кем? Да ни с кем. В скит я один пришел. Дали мне бабенку с детьми… Неужто у тебя интерес есть к моей жизни?
- У меня ко всякому человеку интерес. А уж рядом который – и подавно. Так что – ни детей, ни внуков?
- Родных? Нет. Гол как сокол…
- Это хорошо. Это тебе повезло, Поликарп.
- Не больно-то и хорошо, - ворчливо не согласился тот. – Погибли и умерли все мои, которые были в начале – где уж там повезло?
- Да, чудно, - задумчиво сказал Пугачев. – Жил человек на свете и следа своего не оставил.
- А ты оставил? – будто обидевшись, спросил Поликарп.
И Пугачев несколько заносчиво отвечал:
- Мой сын Павел станет императором России.
Мужик слушал настороженно и пытался понять – простил ли его беглый царь казацкий, пойдет ли с ним в скит кержацкий хорониться?
- Будет меня народ вспоминать, как свергнутого женой самодержца, - продолжал Емельян Иванович. – А вот о тебе некому вспомнить – ни детей, ни внуков…
Поликарп покашлял, зябко повел плечами.
- Истину говоришь. Да только к чему? Мы пока живы – зачем поминать?
- Истину-истину, как ясный день, - вздохнул Пугачев. – Если бы мы с Катькой не бились, жил сейчас среди казаков, землю пахал, с новой женой молодой детишек рожали… Зря мы, наверное, бунт учинили.
- И в скиту можно жить, - подал голос кержак.
- Нет, Поликарп! – остановил его царь-самозванец. – Тебе хорошо говорить, потому что нет над тобой ни вины перед властью, ни суда, ни прокурора. Ты ответишь разве что перед Богом, и за тебя некому отвечать. А у меня жена новая и дети… Ну, как их на дыбу потащат.
- Императорские прокуроры все могут, - покивал головой мужик.
- Все грехи мои тяжкие на них переложат, если я сейчас умыкнусь куда.
- Ты никак сдаваться собрался, царь-государь?
- Не хочу, чтобы кто-нибудь ответ за меня держал.
- Можа, оно и правильно. За свои грехи я сам отвечу. Но если есть возможность в скиту укрыться, почему бы ей не воспользоваться. Там и казна твоя…
- Да что толку-то? Затаишься и все равно в могилу нырнешь. И оставайся сундук с драгоценностями… Отвечать надо за грехи свои.
- Ты ж собирался на скит напасть! – Поликарп сбил картуз на затылок.
- Я и тебя ещё не простил. Сижу-думаю – казнить за измену или простить?
Поликарп вскочил, как ошпаренный, в ноги бухнулся Пугачеву:
- Пощади, царь-батюшка!
Пугачев поднялся.
- Пойду, помолюсь – можа, Бог что подскажет. Ты меня тут подожди.
Мужик напрягся.
- Куда ты?
- Я скоро.
Беглый царь-самозванец вышел из пещеры и отправился в ближний лес – следом я. Зашел поглубже, выбрал место на полянке и палкой очертил его обережным кругом. Опустился на колени и стал ждать чего-то.
Тем временем, Поликарп утек из пещеры и подался в сторону скита.
Судьбы обоих мне были известны. Интересовало – что с сокровищами? Я еще помызгался в пещере, пытаясь найти следы присутствия Алексея Петровича. Похоже, опять профессор умыкнулся по делам своим. Ну-ну…