Надежды и сомнения

 

Надежда умирает последней, и хоронить её некому.

/В. Румянцев/

 

Туча сваливалась к горизонту, ливень ещё хлестал – светлый, частый, и гром ворчал, все удаляясь, но уже высвобождалась из темноты солнце, развесив радугу над землей. Все семь цветов её брали начало от земли, возносились высоко в небо и снова уходили в твердь.

Вот тогда мне пришла в голову мысль – а что будет, если в момент грозы я, как фантом, и кто-то из живущих в восемнадцатом веке находимся вместе в пещере Титичных гор? Ударит молния, и… Его душа покинет тело, а моя в него вселится? Может, произойти такое? Почему нет?

И далее – уж не эти ли фокусы проделывает Лозовский? Но кого он может заманить в пещеру? Если молоденького современника, то нужна лодка – поскольку вода. А в какие другие времена кто-то из интересных личностей здесь мог побывать? Неясность…

Когда пришел в себя, профессор был рядом – в своем уме и доброй памяти смотрел на меня, улыбаясь.

- С пробуждением, Анатолий Егорович, - вежливо так поздоровался и подал руку. – Нашли потерянные сокровища?

- Нашел, - сдержанно буркнул я, но руки в ответ не подал.

Лозовский несколько секунд подержал на весу свою ладонь, готовую для пожатия, затем осмотрел её и сунул в карман.

- Ты напрасно на меня обижаешься, - заметил он.

- Я не обижаюсь.

- В таком случае скажи, что с тобой происходит?

- Происходит то, чему должно быть. Просто я понял, чем ты там занимаешься в своем мезозое, и для чего я тебе понадобился.

- Конкретнее, пожалуйста.

- Ты хочешь раздобыть себе тельце моложе и, кажется, современника. Вот для чего я тебе понадобился. Ведь так?

Минуту помолчав, Лозовский спросил:

- Ждешь раскаяний моих? Так вот, Анатолий – не дождешься. И не валяй дурака.

- Я сказал все, что хотел.

- Что ж, теперь скажу я, - голос его потвердел. – Ты будешь делать все, что скажу, если хочешь бывать в пещере.

- А кто ты такой? Кто? – вскрикнул я, теряя самообладание. – Повелитель Вселенной? Бог на Земле?

- Нет, Анатолий Егорович, - одними губами улыбнулся доктор наук. – Я – профессор кафедры минералогии, простой обыватель, но ради бессмертия готов на любой поступок… Если хочешь.

Усилием воли взял себя в руки, сказал как можно бесцветнее и спокойнее, обращаясь на «вы»:

- Вот и живите вечно. А мне с вами не по пути. Лодку себе сам найду. И палатку тоже...

Лозовский усмехнулся – будто над словами неразумного ребенка, добродушно похлопал меня по колену ладонью.

- По пути, по пути… У тебя просто нет другого. Ну, подумай сам – бессмертие дороже любых сокровищ. Такой шанс выпадает раз в жизни.

Я после паузы:

- Бессмертие за счет чьей-то жизни? Это мне претит.

- Не фанфаронствуй, Анатолий. Это тебе не идет, - заверил профессор. – Тебе представился случай, так используй его – другого не будет. Отдай должное моему уму и этой находке в пещере Титичных гор. Судьба никого не выбирает напрасно или по случаю. Величайшие открытия абы кому не даются. Бессмертие мы с тобой заслужили. Я к тебе уже пригляделся и готов поручиться.

- Перед кем? Высшей силой? Дьяволом?

- Ну что ты! – засмеялся Лозовский. – Я атеист.

После минутной паузы.

- Значит власть твоя надо мной беспредельна?

- Практически – да. Я подарю тебе бессмертие. Мы с тобой будем жить вечно. Когда ты поймешь, наконец, что это такое, будешь полностью на моей стороне. Забудь к чертовой матери «гуманизм», «человечность» - это лишь словеса. Есть только ты и реальность. А жизнь конечна, если пустить её на самотек.

Я рассмеялся ему в лицо.

- Вы ошибаетесь, профессор. Вы умный человек, но наивный. Я все время гадал – какой же вы национальности? А теперь понял – еврей. Вы все понимаете, как представитель вашей нации – не важно как, главное жить. Я же русский, Лозовский! Для меня главное – как жить! Если я в этой жизни поступился совестью – где-то сподличал, где-то струсил – зачем мне другая? Что проку в ней – жить от стыда сгорая?

- Мне очень нравится твоя веселость! – тоже засмеялся Алексей Петрович.

- И ты считаешь меня наивным?

- Скорее заблудшим. Тебя испортила советская власть. Ты хочешь жить по чести и совести, совсем не понимая, для чего это тебе нужно.

Я молчал. Вымученная улыбка кривила рот, превращаясь в гримасу.

- Ах, Анатолий Егорович, - вздохнул, профессор и постучал пальцем по моей груди. – Конечно, услышав о бессмертии, ты сразу подумал о своей смерти. Но ведь ты не сможешь умереть просто так, по желанию или капризу. Нет, не сможешь. У тебя слишком большие запросы от жизни. И уйти из эксперимента сейчас тебе уже не под силу. К тому же влекут сокровища Пугачева. Но поразмыслив день-два, ты загоришься идеей бессмертия. Неужели тебе не интересно узнать, что будет с Россией после нас? Зачем существует в мире народ наш? Кстати, Лозовский – лишь фамилия предков: по духу и крови – я русский давно... 

Можно было продолжать смеяться и отрицать все, что он говорит; можно было без конца твердить, что для меня важнее как жить и уйти из жизни с незапятнанной совестью. Но все сейчас казалось напрасным. Кроме того, о чем говорил профессор – он предлагал мне подумать…

Я вдруг понял, что и сам Лозовский ищет бессмертия не для себя лично, а в силу научного эксперимента. Значит, он говорит правду…

Сколько раз за свою жизнь я был на волоске от смерти, но судьба хранила. Сколько раз я думал и представлял – каким он будет, мой последний вздох? Не испытав страха, гнал эти мысли прочь, чтобы вернуть обыденное – желание жить, любить женщину, детей, испытывать радость и жалость, счастье и сострадание.

Вид чужой кончины меня угнетает здорово…

И вдруг такая возможность – избежать собственных похорон, пусть даже пышных… или скромных, не важно. Нет, в предложении Лозовского что-то есть. А вынужденная жертва? Науке они потребны!

Когда и где я сам потерял страх перед смертью? Наверное дома, в Пятиозерье. Внушил себе мысль – покуда пишу, я потребен Природе. Покуда потребен, Она меня терпит и поддерживает тлеющий огонек жизни в старческом теле, приглушая страдания изношенной плоти.

А профессор предлагает мне жить по другим меркам – не молить себе годы-месяцы-дни на труды, но резко помолодеть, переселившись в другое тело. В этом что-то есть – стоит подумать. 

- Не печалься, Толян! – подбодрил Лозовский и приобнял за плечи. – Ты хорошо подумаешь и поймешь. А твои прежние мысли станут смешными. Я уважаю тебя как человека и надеюсь ценить как сподвижника.

- Сподвижника? Скорее, как соучастника…

- Не усугубляй, Анатолий Егорович, - миролюбиво заметил Алексей Петрович. – И будь снисходителен к себе. Оставь эту варварскую русскую привычку истязать себя безвинного…

И уже другим тоном:

- Ну что, закончим дискуссию? Поплыли на белый свет…

На веслах:

- Утешь мое любопытство – где сокровища Пугачева сыскались?

- В скиту раскольников.

- Далече отсюда?

- Не очень. Пешком можно дойти.

- Сходим?

- Зачем?

- Ты что, не хочешь добыть сокровища?

Для чего сокровища ему понадобились? Ах да, завлечь в пещеру Титичных гор их искателей – здоровых телом, но недалеких умом. С одной стороны – чудовищно! С другой – наука требует жертв.

А что если все мои подозрения, будто за нами кто-то подсматривает, не просто сомнения души мятущейся, а всевидящее око профессора Лозовского – может такое быть?

Продуктов у нас впритык, но исправно поставлял рыбу к столу перемет в реке.

Приготовив завтрак и позавтракав, легли отдыхать – профессор в палатку, а я у костра. Хотел заснуть, жмурил глаза, накрывал их руками, однако в напряженном мозгу стучало – могу стать бессмертным.

Мелькнула и трусливая мысль – а не удрать ли мне отсюда прямо сейчас, пока Лозовский дрыхнет в палатке? Дума о побеге грела несколько мгновений и тут же угасла без всякой надежды. Как можно сбежать от собственных мыслей. Бессмертие! – вот что теперь с головою творится.

Вдруг осенило – я спорю с Лозовским, чтобы достигнуть истины, а не потому что против его идеи. Ведь мне не известен механизм перехода в другое тело. Так, в общих чертах могу догадаться. А доктор наук этим занимается как бы не пятый год. И недавно похвастал – мол, что-то у него намечается: боится сглазить. Ну-ну…

Профессор поспал часа полтора и выполз из палатки. Подсел к костру.

- Не хмурься, друг мой, - подбодрил, усаживаясь поудобнее. – Мы с тобой вступили на путь к счастливой жизни. На ужин у нас сегодня будет щука со щавелем и зеленым чесноком. Любишь перышки дикого чеснока?

- Мне все равно.

- Ничего! Скоро ты свыкнешься с моей затеей и с нетерпением будешь ждать грозы, - балагурил Лозовский, потроша полуметровую щуку. – Ты проникнешься желанием бессмертия. Желанием заново родиться в молодом теле.

Решил воспользоваться моментом.

- Я ничего не понимаю – как это может произойти? Расскажи-ка, Алексей Петрович, механизм перевоплощения.

- Все очень просто. Я становлюсь фантомом и поджидаю жертву в пещере. Ты приплываешь перед грозой с молодым искателем кладов. Разряд молнии. Ваши души покидают тела, а моя обретает носителя.

- И что будет с парнем?

- Призраком станет.

- А со мной?

- Вернешься в себя. А потом за дело берусь я, поменявшись с тобой местами.

- Зачем лишние хлопоты, если ты получил, что хотел?

- Не веришь мне?

- Нет.

- Правильно. Я бы тоже не верил. Но ведь бессмертие – это не цель. Это лишь результат эксперимента. Наша цель – приобретенные знания. Разве не интересно – понять механизм превращений в пещере?

- Профессор, я не ученый. У меня другие увлечения в жизни. Почему ты себе не взял в помощники кого-нибудь из доцентов кафедры?

- Я уже устал от тупых и самодовольных идиотов, которые защитили свои звания и уверовали будто они ученые. Им невдомек, что наука – это не диссертация…

- Не понимаю, зачем ты возишься со мной? Зачем?

Лозовский терпеливо выждал паузу, пичкая щуку зеленью и круто соля. Спокойствие его было поразительным. Оно говорило о великой убежденности этого человека. За все время нашего совместного проживания возле Титичных гор и общения заметил у Алексея Петровича лишь два состояния – деловитую строгость и несколько наигранную веселость. И ещё мне казалось, что профессор не мог откровенно смеяться, впрочем, наверное, и горевать от души тоже не мог…

- Зачем? – задумчиво переспросил Лозовский. – Ты мне нравишься, как мужик и человек. И почему бы не продлить твою жизнь? Пусть поменяется тело, но мозги-то останутся. Образно говоря, душа твоя – симка, а тело – мобильник…

- Очень похоже, - буркнул я.

Алексей Петрович продолжил:

- Ты не ученый, но писатель – многое видел и испытал. Думать умеешь. Ты – истинный россиянин, сам из народа и знаешь народ. Образованный человек. Умеешь мыслить в национальных традициях. Способен анализировать. К тому же – одарен пытливым умом. Получив вторую жизнь, ты не станешь прохлаждаться в неге и праздности – будешь работать на благо общества и много чего сотворишь. А потом мы встретимся и продолжим годы наши…

- Пока что мне верится в это с трудом.

- Верят на слово лишь дураки, - засмеялся Алексей Петрович. – Займемся делом, сам все увидишь. И поверишь, и проверишь…

- А если попробовать, профессор, без тела существовать…

Лозовский насторожился:

- Что ты имеешь ввиду?

- В виде фантома везде проникать, все узнавать…

- Любопытно! – оживился Шиловский, наверное, уже утомленный своим монологом. – Объясни, пожалуйста.

- Ну, примерно, так. Обратился в фантом, переместился в Вашингтон, проник в Белый Дом, на секретнейшее совещание в Овальном Кабинете. Подслушал все тайны и, облачившись телом, Путину по инету – мол, так и так, Владимир Владимирович, враги нам готовят... И Россия опять впереди!

- Да, картина заманчивая, - задумчиво подытожил Алексей Петрович. – Есть в ней мысль полезная, есть… Честное слово, интересно! Продолжай, Анатолий Егорович.

- А все, - развел я руками.

Лозовский завернул в много раз использованную фольгу щуку свою и зарыл в угли костра.

- Состарится тело, умрет и разведчик – печальный конец хорошего дела.

- Значит, без экспансии никак? – не скрывая разочарования, спросил я.

- Тебя что-то не устраивает?

- Нет, все в порядке. Все так и должно быть. Просто я ещё мало подумал над этой темой.

- Анатолий Егорович, что смущает тебя? Скажи, признайся, как на духу. Я все пойму.

- Но мы же будем жертвовать живыми людьми.

- Верно. По принципу – наука требует жертв. Но жертв оправданных – не забывай!

- Стало быть, кровь будет на наших руках?

Лозовский погрозил пальцем:

- Не скажи, друг мой! Крови не будет. В буквальном смысле этого слова.

- Может, нам еще подумать? Может вселяться в младенцев из роддома или в пациентов психической клиники?

- Все можно, но как быть с условиями? Как эти тела доставить в пещеру? Но думай-думай – не возбраняемо. Ведь мы решаем вопрос жизни и смерти…

Он сделал паузу, и в этот момент я отметил про себя еще одно – третье состояние профессора Лозовского, в котором тот бывал очень редко: нечто похожее на миг откровения.

Казалось, пауза длится бесконечно долго, и столько мыслей пронеслось в голове. Наконец, Алексей Петрович глубоко вздохнул, будто вынырнул из воды и сказал с хрипотцой:

- К черту всю демагогию! Щука у нас готова! 

Он вытащил из углей потемневший от сажи сверток.

Уже набив рот печеной рыбой, Лозовский попросил:

- Ты не обижайся, Егорыч. Не думай, что я такой надоедливый. Вовсе нет. Я скорее очень сдержанный и даже холодный. И немногословный. А мучаю своей болтовней только тех, кого полюблю.

Тоже весьма увлеченный рыбой я вдруг подумал, что ослышался.

- Что ты сказал?

- Мучаю, кого люблю.

- Вот даже как! – удивился я, пытаясь осмыслить откровение профессора. – Я тебе люб…

- Люб-люб, - покивал головой Алексей Петрович.

Я почувствовал желание как-то оправдать Лозовского в его стремлении переселиться в чужое тело.

Забыл рассказать – когда мы питались у костра, в гости к нам всегда наведывались два приятеля – белка и бурундук. Они сидели рядышком  в отдалении и ждали подачки в виде хлеба.

- Такие прожорливые! – ворчал профессор. – Но благодарные, когда наедятся. Мышей от палатки отгоняют.

- Наверное, в этом есть смысл. Выживает тот, кто может приспособиться к среде…

- Нет никакого смысла! – убежденно сказал Лозовский. – Запомни – природа нелогична. Это стихия, неуправляемая стихия, которой чужда приписываемая ей гармония!

- Первый раз слышу такое. Обычно говорят обратное – природа гармонична, а людьми правит хаос. Неужто природу переделывать надо?

- Надо. И человечество этим уже занимается. Правда, не всегда удачно.

Не получив хлеба – а его и не было у нас – бурундук и белка подались восвояси.

Мы пили чай на травах.

Алексей Петрович тронул меня за руку.

- Опустись же на землю грешную, товарищ капитан. Офицер запаса, а впечатлительный, как барышня.

Мне невыносимо захотелось одиночества. А вот говорить и спорить совсем не хотелось.

Есть слова, от звучания которых прежде вздрагивает душа и лишь потом доходит их смысл. «Кто не с нами – тот против нас». Примерно так в тот день Лозовский озвучил новые наши отношения. Либо я с ним, либо он против меня. И что делать, если доктор наук считает, что моя жизнь принадлежит ему, и он вправе ею распоряжаться? Кто ему дал такое право – неужто пещера? 

Можно было проявить волю… Но это значит – все бросить и уйти восвояси. Так не годится. На какой-то миг возникло желание исповедаться перед профессором – отбросить всю подозрительность и недоверие. Возникло и пропало – ещё не готовым к примирению себя чувствовал…

Напившись чаю.

- Пошли спать, - позвал профессор.

- Посижу у костра.

- Ну, и я с тобой.

- Боишься – сбегу?

- Боюсь, что наделаешь глупостей, да и поболтать охота.

- Понятно. Иди. Буду думать.

Оставшись один, я прилег и крепко зажмурился. Перед глазами восстал почему-то казацкий царь Пугачев. Ради чего он бунт поднял? Вот что-то не верится, что для народа. Не такой он человек… Да и все остальные люди о себе лишь всегда пекутся. А сбиваются в толпы, если находят общую цель.

Ах, Лозовский-Лозовский, что удумал…

Впрочем, давно уже сказано – не суди других, суди лишь себя. Это промыслы Божьи. Только где же вера? В чем она и во что? Может, вера – это совесть? А когда совести нет, можно творить все, что не запрещено законом.

Я думал так и боялся подобных мыслей. Встряхнулся, прогоняя прочь.

Шаги послышались – Лозовский из палатки выполз, отошел в кустики до ветру.

Я окликнул его:

- Светать начнет, в Подгорный за хлебом пойду. Не теряй меня.

Алексей Петрович не пошел в палатку, а присел к костру. Хоть и выглядел вполне благодушно, но посерело лицо и настороженно глядели глаза.

На мой вопрос:

- Не доверяешь?

Пожал плечами и обреченно вздохнул.

Пусть помучается.

В июне светает рано. В четвертом часу я уже был на ногах. А в виду поселка начался день – ясный, солнечный. Прозрачный воздух, казалось, позванивает родником. Но то жаворонок заливался над головой. Казалось – в этом чистом, прекрасном мире не могло ничего случиться дурного.

Только мысль у меня мелькнула – а не добраться ли мне до телефона проводного, позвонить в милицию, настучать на профессора: мол, замышляет недоброе против человечества один господин из Ёбурга.

В магазине спросил продавщицу:

- Что с прогнозом? Когда дожди обещают?

- Боитесь, что вас на горах, затопит? – неожиданно зло сказала она. – У нас вон поля горят…

Я обиделся, но перемог – сделал вид, что ничего плохого не сказано.

- Вы фермерша?

- Муж. А я в магазине.

- Тоже ваш?

- А то чей…

Набил рюкзак буханками хлеба, упаковками круп… – прощаясь, сказал:

- От судьбы не уйдешь.

По дороге обратно обратил внимание на пожухлые всходы зерновых культур. Все ждут дождя. А мы ещё и грозы…

Мы? Стало быть, решил я проблему свою – с Лозовским за одно до самого конца, печального или удачного.

И от этой мысли вдруг засмеялся громко, как давно уже не смеялся. И жаворонок мне с неба вторил – наверное, подумал, что я заливаюсь смехом от яркого светлого дня, оттого, что иду полем, и мне хорошо…

А смеяться было над чем. Я, наконец, разрешил все сомнения и принял окончательное решение – иду с Лозовским на его эксперимент.

К полудню благополучно добрался до Титичных гор.

- Какие прогнозы на погоду? – встретил меня Алексей Петрович вопросом.

- Неутешительные… Поля горят, фермеры стонут.

- Как настроение?

- Нас ждут великие дела, профессор. Пробил час. Мы переделаем природу и сделаем бессмертие не мечтой, а реальностью.

- Ну, слава Богу. Начинаем новую эпоху.

Лозовский опять протянул мне длань, которую я с чувством пожал.

Душа не принимала, разум противился человеческой жертве, но эксперимент её требовал. Этому оправданию хотелось верить. 

Сварили кашу. Покормили хлебом белочку и бурундучка. Вечером у костра.

- Алексей Петрович, пока грозы бредут к нам, давай подумаем – ваш вариант с перемещением душ исключительный или найдется альтернатива?

- Тема хорошая для размышлений, но удержаться трудно – увлекательная штука переселение. Хочу разобраться, хочу понять, что происходит с нашей душой в этой удивительной пещере…

Профессор насупился вдруг, покивал каким-то своим мыслям. Потом усмехнулся и поглядел мне в лицо.

- Когда же ты думаешь отправиться за первой нашей жертвой?

- Не знаю, - признался. – Покажи мне все это на практике. Скажем в следующую грозу давай для начала с тобой обменяемся телами. Посмотрим – что как совместимо.

- Возможно, ты прав. Давай поэкспериментируем перемещение пока на нас. От грозы до грозы проживем, поменявшись телами, а там окончательно решим, как поступить…

Долго же мы болтали.

После бессонной ночи и успешного примирения, позавтракали вчерашней кашей. Лозовский пошел на реку проверить перемет, а я залез в палатку. Мне было плохо. Донимала боль в груди, в области сердца. Потом пробило – неприятным, холодным. И в какой-то момент не смог подавить стон.

Алексей Петрович, потрошивший улов, заглянул в палатку.

- Что случилось?

- Ребро, некогда сломанное, беспокоит. Фантомная боль.

Но профессор, заглянув мне в глаза, поставил диагноз свой: 

- Нет, брат, у тебя сердечный приступ. Нужен покой. И сейчас заварю травку целебную.

Первый раз я услышал такую версию болей в груди. Думал, припадки и обмороки случаются только с женщинами. А я таки наоборот…

Лозовский занялся болеутоляющим отваром. А я лег головой к выходу, откинул полог и стал смотреть в небо. Понимает ли оно, что такое сердечная боль?

Небо ясным было, глубоким. Оно убаюкивало медленным движением облаков. Неприятные мысли улетали вслед за ними, и на душе становилось легко. Если долго смотреть в голубую бездну и видеть только её, это состояние легковесного бездумья можно было любить бесконечно.

Боль постепенно утихала. И если это болело не сердце, а душа, не смирившаяся с предстоящим перевоплощением, то она, наверное, не дождавшись, когда уснет тело, куда-то по делам отлетела.

- У тебя глаза голубые, - сквозь дрему услышал голос профессора.

Он уже с кружкой какого-то отвара приноравливался меня напоить.

- Молчи-молчи, - предупредил. – Пей и смотри не обожгись. А я буду говорить. И тебе станет легче от моего голоса. Только слушай…

Отвар был горький, а голос Лозовского монотонный – не хотелось мне ни того, ни другого. Но я пил и слушал, впрочем, не вникая в смысл сказанного… 

Кружка опустела, голос иссяк.

- Ну, как?

- Вроде лучше, - пробормотал я.

- Пока мы рядом, с тобой ничего не случится, - серьезно и уверенно сказал Алексей Петрович. – А сейчас лежи. Тебе нельзя шевелиться. С сердечным приступом, брат, шутки плохи. Тем более, в полевых условиях…

Сердечный приступ, наверное, закончился – стало совсем легко дышать.

А профессор сидел молча рядом, и было в его фигуре что-то скорбное и трагичное – словно придорожный камень на неизвестной могиле: ни эпитафии, ни имени, ни даже даты жизни. Пройдешь мимо, глянешь мельком, а он потом всю дорогу стоит перед глазами. И как слеза, наворачивается вопрос – когда и зачем жил человек?

Эту ночь я спал не только в палатке, но и в спальном мешке Лозовского. Проснулся и встал совершенно здоровым – таким, что хотелось жить! Деревья, травы и птицы вокруг тоже являли жажду жизни.

Алексей Петрович, умывшись, возвращался от реки.

- Прекрасно выглядишь! Слушай, а зачем ты колбасы, водки и кусок сыра взял?

- Захотелось.

- Или к случаю? А чем не повод – твое выздоровление? Предлагаю отметить.

И пока я ходил умываться на реку, профессор накрыл достархан походный бутылкой водки, палкой копченой колбасы и куском сыра.

Разлив водку по кружкам, профессор поднял свою:

- Первую по обычаю пьют за здравие!

Он выпил одним замахом, молодецки крякнул и отломил кусок колбасы.

Я смотрел, как Лозовский аккуратно шкурит её и неожиданно подумал, что сегодня обязательно надо напиться.

- Вторую давай за упокой – всех, кого теперь с нами нет.

Профессор налил водки. Я взял кружку и по привычке потянулся чокнуться, но Алексей Петрович устранился:

- Не положено, раз за упокой. Ты чего, на поминках никогда не бывал?

- Был, - признался и выпил.

Хмель не брал. Даже руки после холодной воды не согрелись.

- А знаешь, почему не положено? Чтобы не чокнуться – так старые люди говорили.

- Нет, не поэтому… Ерунду сказал.

- Как ерунду? – насторожился Лозовский.

- В старину на поминках чокаться было нечем. Из одного ковша пили – по очереди. По старшинству. Ритуал был такой.

- Ты у нас грамотей – спорить не буду.

- Ковш этот братиной звали – пьешь и братаешься. Вздумает кто соседа отравить – сам и отравится. 

Я говорил и думал, что зря все это рассказываю доктору наук от минералогии. Зачем ему знать историю и ритуалы, когда у него совсем другие интересы?

- Тебе кошмары не снятся? – спросил вдруг Лозовский и продолжил. – А мне каждую ночь. Вот за это давай по третьей – чтобы кошмары не снились! – и на покой.

- А что за кошмары, Алексей Петрович? О чем?

- Да разное, - уклонился профессор.

Выпили. Лозовский собрал с достархана оставшиеся продукты.

- Ты в палатку?

- Я здесь полежу, - вяло ответил. – Хорошо на природе – так жить хочется…

- Не раскисай, - посоветовал Алексей Петрович.

Профессор забрался в палатку, а я тупо глядел на тлеющие угольки костра.

Нахлебники наши, белка и бурундук, копошились прямо у моих рук, подбирая объедки и крошки. А на сосне поодаль сидел и ворчал грач, похожий на головешку – меня стеснялся спуститься к пиршеству. И влекла его, похоже, пустая бутылка водки.

В кружке моей ещё оставалась. Не доверяя грачу да и этой суетливой братии, я выпил остатки. Водка щипала горло, но не пьянила. Прилег, ожидая приятного жжения в желудке и легкого кружения головы – не дождался.

Грач слетел на землю, спугнув от трапезы грызунов мелких. Но ему, похоже, ничего не осталось.

Глядя на смуглую птицу, я подумал о приступе, вчера приключившемся и чуть было не стоявшим мне жизни. Приложил ладонь к груди, где билось сердце – передохнуть решило? А мне-то как без тебя жить? Стало жалко себя…

Лозовский выглянул из палатки, чтобы сплюнуть мокроту изо рта. А мне показалось – чтобы удостовериться, что у него есть друг, и он пока жив. В какой-то момент взгляды встретились наши и обменялись мыслями – жизнь не вечна и обязательно заканчивается смертью, но нам двоим выпала честь сохранить наши души…

И сказал Алексей Петрович выдающиеся слова:

- Никто не приходит на землю зря.

Человек, собравшийся жить вечно, говорит о конечности бытия. 

А ночью Бог наградил нас сухой грозой, наказав за что-то хлеборобов.

Как только заблистало во мраке, я тут же поднял Лозовского.

Теплый ветер шелестел листвой. Дождя не было, но громыхало изрядно и блистало – все ближе и ближе. Прибравшись в палатке, мы с лодкой в руках бегом спустились к реке. Давно не поливаемая трава постарела, не проминалась под ногами. Добравшись до пещеры, мы успокоились – легли на дно лодки, стали ждать.

- Как договорились – меняемся телами, - дал установку Алексей Петрович.

- Что должен делать я? – тихо спросил.

- Вот это уже разговор, - повеселел профессор. – А то раньше как кочевряжился! А я этого не люблю. Не люблю – раз за дело взялись! А поступить тебе следует так – проникаешь фантомом в мое тело, целишь в голову и внушаешь мысль: я на месте, просыпайся…

- Ты так говоришь, будто уже перемещался. Интересно – в кого?

- А в себя. Ты когда возвращаешься, разве не будишь тело?

- Не-а. Само просыпается.

- Интересно. У каждого, стало быть, своя особенность возвращения…

Загрохотало над головой.

Я ощутил тревожный азарт будто перед прыжком в неизвестность.

Что-то мелькнуло перед глазами, и вдруг я увидел, что воды нет в пещере. Стало быть, на дворе – восемнадцатый век! Не разбирая дороги – прямиком через толщу горы помчался в ту сторону, где, по моему представлению, находились скит и сокровища.

И то, и другое были на месте.

В сундуке я поблаженствовал от души, а обитатели скита собрались в молельном доме и что-то пели вдохновенно – какой-то праздник у них религиозный.

Когда хор умолкал, вещала слепая провидица Феодора:

- Плачьте, люди! Просите пощады за грехи! Молитесь!

И все крестились истово, завороженные, бабы и дети плакали.

Потом принесли лавку и поставили в центре молельного дома. Рядом положили охапку ивовых прутьев.

- Мужики, становитесь в очередь, - приказала слепая ведунья.

Началась экзекуция. Я догадался – к празднику покаяния: через боль телесную очищают душу. Слышал про нечто такое у крамольников.

Все присутствующие в молельном доме мужики, смущенные и послушные Феодоре, разделись до исподнего, дожидаясь своей очереди. Те, кто ложился на лавку под розги, крестились двумя перстами и винились в грехах. Экзекуцию мужиков совершали женщины – жены, тещи, свекрови, старшие дочери, став у лавки с обеих сторон. Слепая провидица напутствовала:

- Через муки плоти к очищению души.

Мужики кряхтели, терпели, а потом вставали с лавки и кланялись низко Феодоре:

- Уж прости нас, провидица, за грехи. Спасибо, что ума вставила.

Знакомый мне Поликарп оказался последним. Лег, покаявшись, на лавку, получил свое от жены и, наверное, тещи, встал, поклонился настоятельнице скита.

Та говорит:

- Снова ложись. Это ты получил за то, что мужик. Теперь тебя розгами отстегают за то, что с Пугачевым дружил.

Выпоротый и немного повеселевший Поликарп слова сказать не посмел – снова лег. Экзекуторы его поменялись и минут двадцать усердно махали розгами – даже вспотели.

Встал Поликарп, покачнулся и вместо благодарности настоятельнице сплюнул себе под ноги окровавленной от прокушенных губ слюной. Его в третий раз уложили. А Феодора объявила причину:

- А это тебе за то, что упустил Пугачева, а не привез его спеленатым, как было велено.

Бабы его уж жалеть стали:

- Смилуйся, матушка, не забивай до смерти. Ужо пожалей бедолагу!

Никто к розгам не подходил. За дело взялись мужики по приказу слепой провидицы и, видимо имеющие зуб на Поликарпа. Они-то и завалили совсем обессилившего на лавку. Он только смог, повернув голову в сторону Феодоры, плюнуть кровавой слюной и прохрипеть:

- Сука!

- До смерти порите! – крикнула слепая провидица палачам. – Не нужен такой скиту.

Рубаха лопнула, являя людским глазам синюю и вспухшую подушкой спину. Теперь от ударов стала рваться кожа, и кровь брызгами полетела во все стороны.

Когда Поликарп перестал стонать, Феодора послала к нему девку свою придурошную. Та присела у лавки к лицу страдальца, вернувшись сказала:

- Дышит ещё.

- Бейте сильней! – приказала провидица палачам.

А те уже выдохлись. Помахали для приличия чутка. Потом один присел, у всех на виду достал из голенища сапога длиннющее шило и сунул Поликарпу в левую подмышку. Тот только вздрогнуть смог и сразу поник всем телом.

- Умер, матушка, греховодник! – доложил убийца.

- Киньте тело свиньям! – приказала слепая.

Я ошалел от всего увиденного. Что за вера такая? Что за люди в этом скиту? Откуда у слепошарой такая власть над ними?

Ни глаз, ни слез нет, а хотелось заплакать.

А потом злая мысль пришла – эх, раззадорила ты меня, провидица Феодора, и ещё пожалеешь об этом.