Тропой мести
Я буду падать, падать и падать…
Но когда я встану – упадут все.
/клятва шамана/
Сон – очень вредная привычка. В этом лишний раз убедился, когда, заснув на коленях у Мэри, проснулся лишенным парохода. Теперь им командовал капитан Гудвин и весьма успешно. Солдаты перебрались с плота на судно. С первого убрали рули, тому и другому присобачили устройства для буксировки. И еще бывший комендант резервации позаботился, чтобы все шлюпки подняли на борт парохода. На корме рядом с флагом постоянно стояли (а то и сидели) два солдата с винчестерами, с высоты палубы наблюдая за индейцами на плоту.
Теперь он, капитан Гудвин, ударом рынды (корабельный колокол) возвестит начало похода.
Перед отплытием в заведении Николь бывший комендант резервации, покидая город, устроил торжественный обед. Были приглашены все видные люди, а с плота только мы с Мэри да капитан Эстебан с парохода.
Капитан Гудвин выступил с речью. Она у него была откатана и не отличалась новизной. Он пафосно говорил о величии и историческом предназначении нашей страны. О том, какую свободу США дает человеку. О бережливости, верности долгу и трудолюбии её народа. Вот о морали, правда, ни слова.
Потом выступил местный священнослужитель с напутственной речью:
- Бог подарил нам две важные вещи – душу и тело. Но мы ими не всегда пользуемся, как должно…
Он обвел присутствующих укоризненным взглядом, и все взоры потупили.
- Идите в церковь! Идите к Богу! Имейте мужество признать свои слабости!
Короче, он говорил-говорил, что обычно попы мелят, и вдруг выдал:
- По зову души и велению Божьему я отправляюсь в экспедицию капитана Гудвина!
Салун сначала онемел. Потом раздались яростные аплодисменты.
А меня просто злость скрутила – вот как! даже моя затея с переселением индейцев чиппева теперь называется «экспедицией Гудвина»! По всем статьям переиграл меня плешивый капитанишка! Тот самый рьяный служака, суть которого я определил так – он презирает всех, кто не презирает его самого.
Тут глава белтрамского прихода еще что-то ляпнул – я не слушал уже весь в расстроенных чувствах – а присутствующие ахнули в один голос (словно разом гавкнуло с десяток собак) и ринулись героя качать. Шериф, оставшийся рядом с нами, буркнул, сжимая стакан с виски: «Господи! Это правда или мне снится?» Прозвучало сие весьма убедительно.
Чтобы не поддаться разыгравшейся вакханалии на речь попа, обратился к блюстителю закона с вопросом:
- Как ваши рыцари без страха и совести?
Тот понял, о ком это я.
- Сидят под замком. Ждем рейнджеров для транспортировки в столицу штата – судить будем там.
- И вы хотите при этом присутствовать?
- Уважаемый мистер Мару, если бы вы только знали, как приятно вешать людей достойных виселицы. Сердце мое наполняется радостью от этого зрелища. Кстати, один из бандитов на вашем плоту до сих пор скрывается от правосудия. Вы бы отдали его мне…
- Этот джентльмен помог захватить пароход. Думаю, вину свою он искупил.
- Суд решит. Кстати, сэр, в вашем городе счастья на острове Мэри предусмотрена должность шерифа? Повесив бандитов, я бы приехал.
- Буду иметь вас в виду.
Заласканный земляками глава прихода сказал прощальные слова:
- Исполнив миссию, я вернусь в наш чудесный город Белтрам.
Гуляли весело, пили крепко, расползлись за полночь…
Холодно, темно, безветренно и лишь над восточным краем неба проступала серая полоса. В этот час прозвучала рында на пароходе, уже стоявшем под парами. С кормы отдали швартовы на плот. Судно тронулось, натянуло буксирные тросы и медленно повлекло за собой плавучее поселение индейцев чиппева, переселяющихся в теплые края…
Прощай, Север!
На нетвердых ногах капитан Гудвин (это он ударил в рынду) прошелся по кораблю с бака на ют и с тоской стал смотреть в темный силуэт удаляющегося города. Там, в одном из домов осталась его семья.
- Ушли по-английски, - сказал он неведомо кому.
Великое Плавание началось.
Я тоже не спал в этот час, размышляя о том, как клонится к исходу каменный век Америки. Нет, не для сохранения древних традиций везу я чиппева на остров Мэри, а чтобы дать возможность родственникам моей нареченной выжить в современном мире. Хочу не золото противопоставить стали, а ум уму. Есть ли у краснокожих разум? Уверен – есть! И он себя еще покажет – надо только дать ему эту возможность. Пусть индейцы просты и бесхитростны, но они не глупы – нет! Они умеют уважать достойного уважения и ненавидеть того, кто этого заслужил…
Вот о чем я думал, слушая журчание воды под бревнами. Еще доносилась до слуха крикливая перебранка диких гусей где-то поодаль, собирающихся улететь на юг…
Прощай Север!
Постепенно жизнь на плоту ожила – шаги послышались, голоса… в преимуществе женские. В своем вигваме Райзин во все горло распевал «кантри», презирая мелодию – у него ступор: мечтал на плоту исполнять роль если не капитана, то штурмана или шкипера… А теперь он – груз, который тянут вниз по реке на буксире. Огорчен – дальше некуда, и не знает, чем себя занять.
А по мне, так даже лучше – уйти в полумраке, без всяких фанфар: уж очень было противно смотреть на ликующую рожу капитана Гудвина. Мол, он не сопровождает, а конвоирует индейцев к новому месту назначения, и бродягу, приехавшего с правительственным документом, и дружков его разбойной наружности… Тьфу!
Ну ничего, долгий и трудный путь всех расставит на свои места. А с Гудвиным мы ещё посчитаемся – не все скоту масленица! Очень мне хочется наше с ним дело передать на рассмотрение судьи по фамилии Кольт.
Короче говоря, бывший комендант индейской резервации «Красное озеро» ныне являл собой неопровержимое свидетельство упадка культуры и нравственности белых людей. И хоть следы раздумий иногда появляются на его самодовольном лице, это еще ни о чем не говорит – результаты мыслительных процессов у капитана Гудвина таксебешные. У него стойкий иммунитет к логике и проницательности.
Едва мы вошли в протоку, с которой начинается Миссисипи, солдаты с парохода начали стрелять. Мы все высыпали из вигвамов, озадаченные ружейной пальбой. Это был огромный медведь, переплывавший исток. Несколько пуль зацепили его, и теперь он уже не плыл, а барахтался конвульсивно в воде – как раз наш плот проходил мимо.
- Поймайте его! – приказал Нот Долгоногий своим воинам.
Кинули сеть, зацепили зверя и общими усилиями вытащили на бревна. Медведь с ужасным ревом мотал головой.
- Боже, - прошептала сдавленно Мэри. – Это самка, и она на сносях.
Вождь присел перед зверем на корточки и произнес несколько слов на непонятном мне языке. Медведица прекратила свой жуткий рев. Нот положил руку на голову зверя.
- Вождь общается с ней, - шепнула мне Мэри. – Обещает спасти её и ещё неродившихся детёнышей.
- Как это может быть? – удивился я.
- Медведь с медведицей всегда найдут общий язык. Ведь Нот – это Медведь, если перевести с нашего языка на ваш.
Между тем, медведица успокоилась. Вождь освободил её от пут сети и что-то крикнул женщинам. Ему принесли какую-то мазь в глиняном горшке, коей он щедро смазал пулевые ранения.
- Эй на плоту! – закричали солдаты с парохода. – Это наша добыча.
Меня просто взорвало – выхватил кольт и наставил его на палубу.
- Я из вас сейчас, ублюдки, сделаю добычу!
Солдат будто ветром сдуло с кормы.
Услышал голос Гудвина:
- Это Мару… Не связывайтесь с ним – он не в себе.
Я подошел к вождю. Тот посетовал:
- Много зла нашей стране принес ваш народ.
Продолжил, не дожидаясь моего ответа:
- Медведицу мы возьмем с собой на твой остров. Она будет нашим новым тотемом.
- А орел?
- Орел не спас нас от плена. Он прилетал ко мне во сне и сказал об этом.
- Меняем флаг?
- Ничто не вечно на земле – даже горы и реки, а уж племена и тотемы их, тем паче. Но пока это Великая Тайна.
Вождь приказал над лежащей на бревнах плота медведицей поставить вигвам. Приказание его было тут же исполнено. Кроме вождя всем остальным вход туда был запрещен. А сам он в него перебрался жить, оставив свой с женой и детьми...
Мэри мне пояснила:
- Не пытай вождя – он всегда говорит то, что надо и ни слова больше. Либо сам потом поймешь, либо он в свое время скажет.
И не только с её слов, я уже понял – передо мной человек неординарных способностей; за его отнюдь не величественной внешностью скрывается сила, которая мне, обладающему искусством гипноза, приходится только мечтать. Мне страстно захотелось с ним подружиться…
Почувствовав это, он сказал так:
- Все, что задумано Творцом, должно претворяться в жизнь. Великая Тайна правит миром. Не мы решаем, почему на каждого из нас возлагаются определенные задачи. Нам остается только выполнять нашу миссию, даже если мы не понимаем её смысла. В этом суть Великой Тайны. Ты должен это усвоить, а я помогу…
Так родилась наша дружба с вождем.
- Когда я стал перед выбором – свобода или смерть, - рассказывал мне Нот вечерами в вигваме Медведицы, покуривая трубку, - не смог лишить себя жизни: оказался слишком привязан к моему народу. В нашем племени свобода ценилась выше всего. Но тем, кто ушел в Долину Вечной Охоты ради неё, уже не родить детей. Жить без заборов – это благо. Но жить с надеждой на это – величайший из подвигов. Я знаю, что жизнь может быть не такой, как сейчас. Но наши дети не знают этого. Мы были свободными – дышали чистым воздухом и ели свежее мясо. Среди нас не встречалось больных. Белые не загоняли нас в школы и не принуждали молиться тому, кого считают своим Богом. Окружающий мир, друг мой, был для нас тем, чем является для вас умная книга. Мы читали по листьям, травам, песку и камням… Только вода смывает следы. Звери и птицы нашей страны делили с нами её прекрасную первозданность. Все мы были её детьми. А бледнолицые так не думали. Они не понимают и не принимают родства с природой. Для них индейцы – дикие звери. Они стали истреблять нас, бизонов, все живое… очищая для себя жизненное пространство. Земля – наша мать, а бледнолицые вспороли ей живот в поисках желтого дьявола. Белый человек считает себя хозяином природы, а мы себя – её сыновьями. Сперва мы думали, что белые люди – слабы и глупы – не понимают языка зверей и шепота ветра. Но оказалось – они безумны. Это была роковая ошибка, что мы им позволили проникнуть в наши края. Но разве мы знали, что они не похожи на нас? Как мы могли догадаться, что бледнолицые придут со своими порядками, которые станут навязывать нам. В наших сердцах поселилась скорбь…
Иногда вождь надолго умолкал, будто уходил куда-то пронзая мыслью пространство и время. А потом возвращался и продолжал…
- Мой друг, ты затеял, великое дело! Пусть остров твой мал – его хватит для одних лишь чиппева – постарайся туда вернуть дорогих нашему сердцу бизонов, которым, как и индейцам, грозит поголовное истребление. Все, что было на нашей земле, не должно превратиться в прах. Оно рождено для жизни – так пусть живет хоть в малом количестве…
Мне оставалось только внимать. Или, как говорится, мотать на ус. Убеждать заверениями ясновидящего – пустое занятие.
- Нам не опрокинуть мир белых людей войной. Индейцам надо это понять и идти другим путем. Я обучаю наших юношей приемам древнеиндейской борьбы. Это закалит их тело. Но они мечтают об оружии бледнолицых, чтобы сразиться с ними на тропе войны. Глупцы! Пока я жив, войны не будет. А ты, бледнолицый брат, научи их наукам и ремеслам, научи, как выживать в окружении белых людей…
После подобных бесед с великим вождем мне хотелось побыть одному. Я уходил в конец плота, опускал босые ноги в воду и смотрел на уплывающие мимо берега. А в голове беспокойные мысли, навеянные речами Нота, укладывались в понятную схему. Он давал мне путные советы…
А потом я возвращался в вигвам Медведицы, в котором с некоторых пор целитель зверя разрешил мне спать.
Была глубокая ночь, когда Нот легонько дотронулся до моего плеча.
Что такое? – хотел было спросить я, но вождь прикрыл мне рот ладонью.
- Хочешь посмотреть на врага? – беззвучно шевельнул губами Долгоногий.
Я поспешил кивнуть в ответ и осторожно выбрался из-под одеяла.
- С парохода на плот спустился лазутчик, - жестами показал вождь. – Его цель не ясна.
Осторожно мимо медведицы мы прокрались к выходу из вигвама. Раздвинув края парусины, сразу заметили фигуру человека, осторожно кравшегося между вигвамами. Он был совершенно наг.
- Это метис Горбатый из отряда коменданта резервации, - отметил Нот. – Очень ловкий и хитрый воин. Но что ему надо на плоту?
Видимо, лазутчик это знал – он не шнырял между вигвамами, а двигался к определенной цели. Наконец добрался до палатки, где с краснокожими девушками жила моя Мэри. Присел и надолго замер в неподвижном состоянии – то ли прислушиваясь, то ли раздумывая.
- Сиди, не шевелись, - шепнул мне на ухо вождь. – Сейчас я его возьму.
Он выскользнул из вигвама босоногий и голый по пояс.
Следующие пять минут я наблюдал, как два искусных воина совершенно безмолвно и почти бесшумно сражались в единоборстве – кто кого. Наконец, Нот одолел противника и махнул мне рукой, прежде цвиркнув ночной птахой.
Бесчувственного метиса мы вдвоем притащили в вигвам Медведицы. Связали руки-ноги и рот замотали тряпкой. Вождь покопался в своих сумках, достал увядший листок какого-то дерева, растер его между грубыми пальцами и сунул лазутчику под нос. Тот вздрогнул и открыл глаза. Я начал допрос:
- Ты знаешь меня?
Он кивнул.
- Веришь словам, которые я скажу?
Снова кивок.
- Так вот… Я сохраню тебе жизнь, если ты скажешь, кто тебя послал и с какой целью.
Он молча смотрел на меня.
- Будешь говорить?
Метис помотал головой.
- Значит, умрешь.
Безучастный взгляд. Мне не хотелось его убивать.
- Тебя Гудвин послал? Ты приходил за моей женой? Чтобы убить её?
Горбатый не слушает меня – он где-то мысленно витает.
Тот меня осенило.
- Ты приходил к своей девушке? Она живет в том вигваме, возле которого тебя взяли?
Пленный мельком взглянул на меня и отвернулся безучастно.
- Он ничего не скажет, - сказал Нот. – Полукровка сиу – они упертые.
- Подождем реакции Гудвина. Может, она что подскажет.
Но день прошел в привычном движении по течению. О пропаже солдата с парохода никто и не заикнулся. Вечером я застал метиса в крови и с разорванным горлом.
- Медведица его укусила. Быть может, он и стрелял в неё с парохода.
Мы завернули Горбатого в одеяло и ночью тайком опустили в реку – покойся с миром, великий воин.
Вечером следующего дня по приказу вождя плот наполнился барабанным боем и пронзительными песнями индейцев. Из плиты печи вынули круги, и пламя огня взметнулось вверх, изображая костер. Жена вождя, важно задрав подбородок, танцевала вокруг него. За ней пустились по кругу другие женщины и юные девы. И моя Мэри вместе с ними. Это был танец смерти врага и победы над ним. Мужчины не принимали участия в нем. Это был танец в их честь.
На пароходе, конечно, всю вакханалию видели, но понимали ли?
Визит на плот метиса Горбатого и его смерть остались загадками для обеих сторон.
Однажды ночью Нот сказал:
- Пора нам нанести ответный визит на пароход и доказать, что чиппева ловчее американских солдат.
- Я с тобой пойду, - твердо сказал.
А он в ответ:
- Не бойся. Всё будет хорошо.
Как не поверить ясновидцу?
Ближе к утру, когда часовые у флага прикорнули спиной к спине, мы с вождем, раздевшись догола, выбрались из вигвама Медведицы. На плоту не было часовых и дежурной смены кочегаров с рулевыми, бодрствующих на пароходе – все безмятежно спали в вигвамах. По буксирным тросам мы словно змеи скользнули на судно.
Как поднялись по разным тросам, так и, миновав спящих у флага часовых, разошлись по бортам, продвигаясь вперед.
Мне далеко идти не пришлось – по нужде на палубу вышел солдат в нижнем белье. Я затаился, распластавшись на полуюте, и, думаю, был абсолютно невидим в своей неподвижности. Низко надо мной пролетела ночная ласточка и почти коснулась крылом голой спины.
Где-то на берегу коротко промычал олень, и ему откликнулся целый хор далеких волчьих голосов.
Через некоторое время я остался в полном одиночестве на верхней палубе парохода, если не считать двух спящих часовых на корме у флага, рулевого в рубке, сигнальщика-наблюдателя на баке и где-то затаившегося вождя чиппева.
Куда податься? Спуститься в машинное отделение? – посмотреть, как кочегары у котла машут лопатами. В кубрик? – послушать, как солдаты храпят. Или в каюту? – узнать чем занимается капитан Гудвин. И кстати, где угнездился дон Эстебан?
Послышались негромкие голоса в ходовой рубке. Сигнальщик, покинув свой пост, сварил кофе и принес рулевому – приятеля угостить. Подкрасться послушать? – о чем они будут судачить…
И тут я почувствовал, как сердце заколотилось сильней, горячий стук передался в голову, а во рту пересохло. Где-то рядом была опасность. Где-то очень близко…
Из-за спардека выплыла тень. В свете луны, выкатившейся из туч, я распознал черты и фигуру капитана Гудвина в нижнем белье – на себя непохожего в этот раз.
Что же не так?
Глаза его были закрыты. Рот оскален. А обеими руками он сжимал большой пожарный топор.
Вслед за ним на расстоянии полушага двигался вождь чиппева – словно тень или призрак… Впрочем, в следующее мгновение я понял, что происходит. Нот проник в каюту капитана, не будя поднял его на ноги, заставил вооружиться топором с пожарного щита и отправил на охоту за собственными солдатами.
Да ладно бы… Но ему могут попасться бодрствующие рулевой или кочегары. Их внезапная смерть может обернуться аварией. Думает об этом вождь или нет?
Снова открылась дверь тамбура жилого помещения и на палубу вышел ещё один нуждающийся отлить. Он притиснулся к леерам, справляя нужду, а его начальник тихо подкрался с топором. Повторяя жесты манипулирующего им Нота, занес топор над головой и без шума вонзил его в спину солдата. Ноги того подогнулись, колени скользнули за фальшборт, и сам он с тихим плеском упал в реку. Настолько тихим, что никто и не услышал за шумом двух вращающихся водяных колес, стуком и бряком парового двигателя в машинном отделении.
Порыв свежего ветра сдул с меня оцепенение. Все так же, крадучись, я покинул борт парохода. Вслед за мной в Медвежий вигвам вернулся и вождь чиппева.
- Руками капитана ты мог всех солдат топором покрошить.
Он сказал:
- Одного достаточно. Во всем должна быть мера.
А вечером следующего дня женщины племени снова исполняли танец смерти. Я подумал, глядя на них – то ли хвалят вождя за гибель солдата, то ли требуют новой жертвы.
Мне не доставили удовольствия ни смерть солдата, ни проказы вождя чиппевы, ни беспомощность перед ним капитана Гудвина. На пароход я больше не лазал по буксирным канатам. В сердце моем что-то изменилось в ту ночь. Я потерял интерес к таким приключениям. В них не было мужества…
Но все же желание мстить капитану Гудвину за конфискованный пароход во мне не угасло. И я сквозь пальцы смотрел на ночные отлучки с плота вождя краснокожих. Однажды он долго мыл руки перед тем как войти в вигвам. Мне пояснил:
- Пришлось убить одного ножом.
А поскольку оружие его сломано, видимо, глотку перерезал – вот откуда так много крови.
- Тебя видели?
- Нет.
- Кровь на палубе?
- Да!
- Завтра начнутся разборки. Твоя кровожадность нас погубит. Ты что – смелость свою тешишь?
- Смелость, мой друг – это борьба со страхом. Я – безбоязненный. Страх давно умер во мне. Я говорю о страхе смерти.
Утро не предвещало ничего хорошего.
Капитан Гудвин, не прерывая движения, приказал начать следствие. Сначала солдаты тщательно обыскали весь пароход, разыскивая неведомо кого. Потом спустились на плот…
Гудвин вместе с подчиненными шмыгал по вигвамам, но не требовал от меня объяснений. Он вообще меня игнорировал.
Тут один из индейцев чиппева издал возглас удивления и звонко шлепнул себя по голым ягодицам. Все дружно проследили за его рукой. За поворотом реки показался город. Частокол и бастионы увеличивались на глазах, и у толпившихся на причале людей стали различимы лица.
Приветственно бухнула пушка с пристани. Невероятное оживление охватило людей на пароходе и на плоту.
- Форт Рипли! – сказал капитан Гудвин и поспешил вернуться на судно.
На причале сновали люди – охотники, торговцы, клерки, военные, просто зеваки. Мелькала разномастная одежда – синие суконные костюмы стояли в обнимку с замшевыми куртками, за мягкой бахромой и кожаными шнурками поблёскивали начищенные медные пуговицы на черной фланели, среди расшитых мокасин то и дело встречались словно облитые лаком башмаки.
Внутри крепости располагались всевозможные конторы, магазины и склады. Возле конюшен и хлева громко и весело перекрикивались люди в темных от пота рубашках, звонко стучали молотки.
Над крышей самого высокого здания развивался флаг США.
Гудвин приказал причалить к пристани, и капитан Эстебан выполнил это весьма умело.
Нас встречали разные люди и по-разному: одни широко улыбались и в улыбках их чувствовалось откровенное радушие, другие смотрели сурово и даже с некоторым вызовом, выражавшим непоколебимую решимость переломить хребет любому, несогласному с его мнением.
Вместо двух солдат на корме у флагштока капитан Гудвин поставил четверых и громогласно объявил:
- Любая попытка сойти на берег будет расцениваться дезертирством и наказываться соответствующе – выстрелом на поражение.
- Да пошел он к черту! – ругался Райзин. – Я в кабак хочу. Подайте мне лодку!
Солдат с кормы парохода погрозил ему пальцем. Дик в ответ навел кольт. Служивый вскинул к плечу приклад винчестера. И еще три ствола смотрели в грудь ковбоя.
Ричард плюнул в сердцах и вигвам ушел.
Индейцы оставались равнодушны.
Психовал я – нужно было кое-что прикупить из продуктов, но не было сил идти к Гудвину на поклон. Выход из ситуации нашелся сам.
Через час или два после швартовки к плоту причалила лодка – в ней были торговец и полным-полно всякого барахла. Тут ружья, патроны, ножи, топоры, яркие ткани, рыболовные крючки, зеркала, бусы и даже коробка с перьями обыкновенного домашнего петуха. Негоциант говорил, что несколько лет выменивает у краснокожих пушнину на эти товары. И плевать он хотел на солдат. А когда те стали угрожать ему ружьями, он указал на пушку причала:
- Разнесу вашу каракатицу вдребезги!
Он умел говорить на диалекте сиу, но понимал язык знаков всех племен.
Мы ему заказали продукты – соль-сахар, чай-кофе, приправы-специи и табак…
А еще потребовалось молоко – медведица произвела на свет двух забавных медвежат и отдала Богу душу.
Её шкуру для дубления поместили в проточную воду, а мясо сварили и съели всем племенем. А потом долго пели грустные песни, сидя вокруг печи…
В эту ночь Нот Долгоногий мне объявил, что намерен заняться воспитанием медвежат и потому покидает пост вождя племени – станет его шаманом. А вождем назначает меня.
Не стал с ним спорить – ясновидящему всяко видней.
А новый шаман сохранил череп медведицы, завернув в мешок до лучших времен.
- Надо чтобы над ним поработали муравьи, - объяснил Нот. – И тогда он станет тотемом племени. На острове Мэри есть муравьи?
- Должны быть.
Назначение меня вождем племя приняло без ликования – все были в трауре от смерти тотемной медведицы. В роли лидера чиппева пока чувствую себя неуютно. Но все верно – мне организовывать работы на острове Мэри. Мне и моим друзьям…
Проторчав два дня в форте Рипли мы продолжили путь. А Ричард Райзин таки отвел душу, побывав в кабаке. Перед самым отплытием его, чуть тепленького, доставил на плот известный уже вам торгаш.
В ту пору и тех краях Миссисипи служила границей между США и индейской территорией. Что интересно – земля на левом берегу казалась пустынной и страшной. На индейской же территории повсюду сновали зверушки, хлопали крыльями птицы, из кустов то и дело выныривали койоты, на водопоях величаво покачивали рогами олени, мелькали в высокой траве спины и уши волков. Но самым впечатляющим зрелищем было огромное стадо бизонов, широкой массой двигающихся по прерии. Они лениво перетекали через холмы безбрежным тёмно-коричневым ковром, заполнив все видимое пространство. Я и представить себе не мог, что бизоны столь многочисленны. Казалось, их мяса хватит на всех людей Земли.
Капитан Гудвин, напоровшись виски, окликнул меня с борта парохода:
- Не хотите ли поохотиться, мистер Мару? Могу устроить небольшой пикник…
Ничего я ему не ответил. Я – теперь вождь и мне не до пустой болтовни.
И смотрел я на буйволов не с азартом охотника, а с печалью мудрого человека – скоро и вас истребят. Все, чего касается рука белого человека, лишается жизни или свободы…
Удивительно, насколько ответственность способна менять восприятие мира! Ещё вчера я был азартным охотником, и любое животное рассматривал как добычу, ничего не видя дальше мушки своего винчестера. Роль вождя меня изменила. Я теперь смотрел на бизонов глазами хозяина – эти животные, давая шкуры и мясо племени, нуждались в моей защите. Но им нужна прерия, а у меня есть только остров. Что за расклад намечается на великой реке Отца Вод?
Надо заметить, что прерия с плота выглядит совсем не так, как из фургона. Теперь она – сплошной зеленый ковер, который манит к себе...
Я поднялся очень рано в тот день. Воздух был серым и мутным, как запотевшее стекло. Став на колени у кромки плота, ополоснул лицо, руки, шею…
На фоне рассветающего неба шесты вигвамов казались гигантскими усами. В предрассветной мгле берега были непроглядны. Из трубы печи тянулся голубоватый дымок тлеющих углей…
Внезапно в тишине, которую, казалось, ничто не посмеет потревожить, разлился звук, не похожий ни на что. Несколько секунд он висел почти неподвижно, словно протяжный монотонный вой, затем заколыхался и вдруг как-то сразу превратился в бесконечное множество голосов, которые лавиной хлынули в реку.
Военные кличи сиу! – их ни с чем не спутаешь.
Несколько сотен всадников скакали вдоль берега по направлению нашего движения. Их прыгающие очертания становились яснее с каждой минутой.
Обитатели плота начали выбегать из палаток, растерянно оглядываясь. Они еще не пробудились окончательно и движения их были вялыми. Весь вчерашний вечер они провели в шумных танцах или смотрели на них. До глубокой ночи женщины славили отвагу мужчин. Теперь на них внезапно готовы обрушиться враги.
Сиу скакали вдоль берега, пускали в нас стрелы, вызывали на бой. Нас – я имею ввиду плот и чиппева. На пароход эти кочевники не обращали никакого внимания. Вот она, дикость дикарская, во всей своей красе!
Стрелы до нас не долетали. А когда прозвучали два выстрела, то не услышали свиста пуль…
Мы никак не отвечали на их выпады и угрозы – просто смотрели и с печалью внимали. Думали о том, кто раньше исчезнет с этих просторов – индейцы или бизоны?
- Я бы сразился с этой братвой, - прокряхтел Ричард Райзин, прикладывай к плечу длинноствольное ружьё. – Мой Оленебой их отсюда достанет.
- Ещё чего! – возразила Мэри. – Взгляните сколько их! Человек триста… От такой орды на земле нет спасения.
Тем не менее, Дик выстрелил, и передернув затвор, вложил новый патрон:
- Сейчас задам им перцу!
- Не ввязывайтесь, друзья, они нам не опасны, - недовольно проворчал Дэн Фарго.
Он стоял как истинный офицер, наблюдающий картину боя – широко расставив ноги, по-хозяйски уперев руки в бедра и оттопырив локти. Сиу будто ему в ответ громко выкрикивали ругательства.
И в этот момент с парохода оглушительно грохнула пушка. Близкий выстрел её нам ударил по ушам. И словно мир взбесился на берегу. Разрыв снаряда вздымает в небо копыта, головы, руки, ноги…
В доли мгновения место взрыва заволокло пылью и дымом… и оттуда неслись крики пронзительные – теперь не воинственные, а боли и страха.
Значит, капитан Гудвин приобрел пушку на пароход. Сначала таил, теперь опробовал, к вечеру направит её на нас.
Как подумал, так и случилось. Когда памятный берег и его индейцы остались далеко позади, пушка появилась на корме. Её ствол торчал между леерами. А выстрел, подобный произведенному, мог снести одним махом все вигвамы. Но…
Я разыскал Ганса Кугеля:
- Ты говорил, приятель, что силен в механике и математике…
- Нет, - растерялся тот, - только в банковском деле.
Вмешался отшельник наш, Дэн Фарго.
- Я вам скажу, сэр, как офицер, побывавшей в боях и кое-что видевший. По всем законам баллистики, снаряд, выпущенный из этой пушки, пролетит высоко над плотом. Чтобы попасть в нас, им надо угол ствола много ниже опустить. Технически это не возможно, физически – чревато: не удержать им орудие навесу. Так что эта безделица – скорее предмет устрашения, а не смертельное для нас оружие.
- Куражится капитан Гудвин, - резюмировал я.
Мы обсудили события дня вечером с шаманом в вигваме Тотемных Медвежат. Кувыркая ладонью сытых зверят, он внимал мне, а я рассуждал:
- Вражда между племенами – вот основная слабость индейцев. Если бы они смогли объединиться против белых, расклад был бы совсем другой: воины они не плохие.
Шаман не возражал:
- Вот почему, подписав договор с Большим Белым Отцом в Вашингтоне, мы не ушли за Миссисипи, а предпочли резервацию. Здесь неволя, а там война до полного истребления за прерии, пустыни, Скалистые горы… Война между краснокожими – бледнолицые все хорошо просчитали. Война эта им на пользу, и судьба индейцев предрешена. Посмотрим, что даст нам остров Мэри.
- Но ты ведь воюешь!
- Я мщу – а это совсем другое.
- Ты предлагаешь и нам мстить?
- А ты хочешь забыть все, что сделали с нами бледнолицые?
Мы умолкли, недовольные друг другом и разговором. Потом, собравшись с мыслями, я сказал:
- Нам надо устроить жизнь, в которой не нужны будут пастбища. По крайней мере в огромных количествах. Тогда бледнолицые нас не смогут достать.
- И не дай Бог нам найти золото на острове… – непонятно кому сказал шаман.
Я вздохнул – золото там уже есть, но это Великая Тайна.
Нот Долгоногий воздел руки к клапану вигвама, через который виден кусок звездного неба, и затянул песню мстящего. Я понял – он собирается на пароход. И предупредил:
- Не вздумай пушку в воду сбросить. Для плота она не опасна, но пригодится нам на острове…
А ясновидящий все пел и пел, и не понять – то ли услышал он меня, то ли нет…
Я пытался понять, чем руководствовался Нот, передавая мне власть над племенем. Мне кажется, тому были две причины – на острове всем буду руководить я, а ему пока хотелось потешить себя местью, используя могучую силу ясновидящего. Жизнь вождя проходит в заботах о племени, а Ноту хотелось развить свои способности и употребить их на любую его сердцу месть бледнолицым. Шаман будет жить на острове своей жизнью, и тотемные медведи с ним.
Надо признать – его способности к гипнозу куда сильнее моих. Может, ему помогает его вера в Великого Маниту?
А мне не у кого просить помощи – я не верил в Бога и привык во всех ситуациях полагаться на собственные силы. Бог и религия для меня оставались всегда лишь красивым вымыслом, а окружающий мир воспринимался очень ясно и нередко болезненно.
Утро этого дня тоже началось несколько неожиданно. На правом, индейском берегу реки показались всадники – десятка полтора. И они не были краснокожими. На них была грубая кожаная одежда охотников. Все держали в руках длинные ружья, уперев их прикладами в седла или бедра. Рядом со всадниками шли на поводу прилично навьюченные лошади.
Увидев нас, они стали палить и кричать, махать шляпами, чтобы привлечь внимание. Эхо их криков и выстрелов отразил противоположный берег.
Они просились на плот или борт парохода. Им надо было срочно на ту сторону реки.
- Что вы там делаете? – кричал капитан Гудвин, застопорив пароход.
- Мы – трапперы, охотились у Скалистых гор, - прилетел ответ с берега. – У нас полным-полно пушнины. Нам надо на ту сторону – подальше от краснокожих. Возьмите нас – мы щедро заплатим.
Гудвин клюнул на поживу – приказал пристать к берегу.
Но то ли он сам командовал маневрами (вернее всего), то ли у капитана Эстебана что-то не заладилось – швартовка к берегу чуть не обернулась катастрофой. Пароход ткнулся носом в сушу, а плот продолжало сносить течение. Буксирные тросы его развернули, и он пошел задом вперед, увлекая за собой судно. Такую массу, сносимую потоком воды, конечно, не смог удержать швартовый на вбитом в почву лому – оставив лом и матроса на берегу, пароход последовал за плотом на буксирных тросах.
На судне дали «Полный вперед!» - колеса взбили пену – движение по течению замедлилось, а потом и остановилось. Но возможности развернуться на просторе реки не было никакой – слишком длинен был наш плот.
Гудвин бесновался до истерики, не понимая, что делать. Голос сорвал и наконец-то, умолк.
Вот бы сиу сейчас появились вместо ржущих трапперов на берегу!