Проблемы ментовские
Если тюрьма не учит заключенного жить в обществе,
она учит его жить в тюрьме.
/А. Бартолемью/
После завтрака, сославшись на поручение Ираклия, Сейфула отправился в город. Его цель – общага медучилища. Мрачная, с облупленными стенами, четырёхэтажная коробка…
Охотник встал на след зверя, если, конечно, Александрина пропала по его вине.
Как вести себя там, с кем разговаривать, о чем расспрашивать Кашапов не знал. Но ему сразу же здорово повезло: перед общагой подметал территорию дворник – шибко охочий до чужих сигарет да страстный любитель поболтать на работе. Он даже пригласил визитера присесть на лавочку, оставив в покое свою метлу. Гордо представился: «Афанасий!», но руки не подал.
Сейфула не соврал ему – ну, разве только чуть-чуть: мол, он охранник харчевни «Вдали от жён», пришел по приказу хозяина узнать, почему некая посудомойщица Александрина не выходит на работу; что с ней случилось?
- Посудомойщица, говоришь? – лукаво переспросил дворник Афанасий, сунув в рот выпрошенную сигарету. – Ну-ну… Тут, приятель, с вашей мойщицей, понимаешь, настоящая Полтавская битва случилась…
Про сломанный замок в дверях, про выбитое окно, которое он потом вставлял, про бегство Саньки и погоню за ней рассказал… ничего не утаил.
- Я думаю, это менты пожаловали. А вели-то себя, как бандиты.
- Почему менты? В форме что ль были или корки показали?
Афанасий даже руками замахал, возбуждённо:
- Какая там форма! Какие корки… Зверюги стриженые – опера. Чо я, оперов никогда не видал? Они и ходят как бандюки...
- Подробнее, Афанасий.
- Чего подробнее, то? Один такой молодой дверь вахтёрной прижал, говорит: «Тихо сидите». А второй сразу в коридор: «Где Чувашова живет?» Там какой-то парень был, попробовал подальше послать – да их разве пошлешь? Взял так, головой об стену легонько приложил – тот сразу скуксился и дверь показал. На первом этаже. А соседку Санькину так долбанул, что челюсть вынес. В больничке щас… говорит всем: «Упала». Так у нас всё и было…
Кашапов перебил, протягивая ещё одну сигарету:
- Ты знаешь кого из них?
- Ну, как… Девчонки сказали: мусорок тут у нас появился недавно, со Златоуста перевели… Как звать-величать мало кто знает, но погоняло поганое заслужил – Кошкодав.
- Кошку, что ль машиной задавил?
- Как знать? Может, и кошку… Только бают, руки большой любитель распускать. Я ж говорю, челюсть сломал соседке Санькиной начисто. Одним ударом. Да и раньше, говорят, этим делом баловался…
- Кошкодав, говоришь… так-так! - Сейфула задумался, потом оживился. – Но какой смысл мусорам вламываться ночью к девчонкам? Двери ломать? Догонять? Вызвали бы повесткой, и все дела.
- Кто знает? Можа, краденое что искали, можа, еще чего… Девки-то без пригляда ой-ой-ой способны на что. А полиции нашей видней…
- Видней? Ладно… Значит, Кошкодав? – еще раз повторил Сейфула и снова задумался. – Ты его знаешь? Как он хоть выглядит?
Дворник не знал.
Кошкодав, Кошкодав… Зацепочка есть.
Возвращался в харчевню Сейфула совсем не мрачным. Позднее подумал – надо было к Нине заглянуть: мимо ведь шел. Но шансов застать ее в комнате общежития в рабочее время – никаких.
А в харчевне застал обедающую Вику, и настроение стало великолепным.
В мире много приятного. Среди приятного есть такое удовольствие – общение с хорошим человеком. Ну, или с человеком, который нравится.
Вика уплетала еду с аппетитом – салата ей Лина навалила, как хороший хозяин сена корове.
Кашапов, присев за столик, поздоровался буднично, а сам приласкал девушку взглядом.
Вика тоже, соблюдая внешний этикет, почти равнодушно ответила на приветствие. Но прозрачные глаза её сияли – она была рада встречи с охранником.
- Где был?
Очень кратко Сейфула рассказал ей о цели своего вояжа в город и том, что ему рассказал дворник по имени Афанасий. Только самое важное.
- Кошкодав, Кошкодав… - Вика что-то пыталась вспомнить. – Слушай, у меня есть знакомый охранник на комбинате, тоже бывший ментяра. Давай сгоняем. Если повезет и застанем его на службе, он нам расскажет – что за Кошкодав такой.
Повезло и на Комбинате – просто день исполнений желаний!
Знакомый Вики оказался настоящим атлетом – ростом выше Кашапова, бицепсы рвут форму. Увидел девушку ещё из своей кабинки, расплылся в ухмылке, вышел:
- Здорово, сестрёнка! По каким делам, с бубновым интересом?
Это залихватское «сестрёнка» резануло уши Кашапова, по лицу пошли желваки. Он не вытерпел:
- Приятель, давай без нежностей… ага?
Охранник, поигрывая дубинкой на поясе – стандартной милицейской ПР-73 – воззрился на Сейфулу.
- А это кто?
- Это… знакомый мой! – быстро ответила девушка. – Виталик… Ну, всё-всё-всё... Дело у меня к тебе на миллион. Мента ищем по прозвищу Кошкодав. Очень плохой человек. Знаешь? Саша, опиши…
Но описание не потребовалось. Дубинка совершила круговое движение, как полосатый жезл ГАИ.
- Ох, ты! Знаю такого.
- Как его зовут, Виталь?
Оказывается, Кошкодавом сами менты прозвали опера Дамира Ильясова, не так давно переведшегося из Златоуста в местный угрозыск. Он был каратистом и перед тем как нанести удар визжал по-кошачьи. Отсюда и Кошкодав. Круг замкнулся – Дамир Ильясов.
Итак, старший лейтенант уголовного розыска Дамир Ильясов, прозванный соратниками Кошкодавом – цель номер один. Задача номер один – найти его и строго спросить: где Сандра? Палец-другой сломать оперку Сейфуле не составит труда, даже руку или ногу – хрен на то, что каратист. Но как это сделать без последствий? – всё-таки мент. Это серьёзная статья, и снова – решётка.
К тому же опера часто ходят со стволами.
Надо много и много думать, чтобы отважиться его прессовать...
Нет, этот город не наказан Богом, он сам – исчадие ада. Об этом подумал Сейфула, топая в общежитие Нины – та так и не пришла в харчевню ни вчера, ни сегодня – когда на траверзе гаражного кооператива дорогу ему заступила шпана. Казалось бы, город, ещё светло – рано для хулиганства…
Наглые молодые люди в спортивных костюмах заступили ему дорогу…
Вопросы по существу и предложение вполне деликатное – деньги есть? нет? тогда попрыгай…
Как будто он – школьник младших классов. Имелись все основания полагать, что после прыжков, так и не поверив ему, они полезут в его карманы. Или позарятся на новую кожаную куртку. И если он с радостью ее не отдаст, то тело его найдут в смотровой яме недостроенного гаража – хорошо если через день-два; через неделю он будет дурно пахнуть и вряд ли Нина захочет встречаться с таким.
Не повезло...
Неудобно будет перед Ираклием – тот столько вложил в несостоявшееся дело. Несостоявшееся по причине вот этих юных горожан или вернее их любопытства – не завалялось ли в карманах Сейфулы чего-нибудь необычного. И ведь не за что их винить – просто не стоит в одиночку бродить по нехоженым местам, где обитает лишь самое отребье, которое, пьянея от своей многочисленности, хочет поиграть в головорезов…
Ну что ж, давай поиграем, шпана.
- Ребята, может, вам денег дать? - вполне миролюбиво сказал Сейфула. – И разойдемся.
Он достал из кармана купюру и подал его самому наглому, самому ближнему. Тот, не подозревая подвоха, протянул ладонь. Сейфула быстро схватил за кисть и очень сильно дернул руку наглеца вниз. Все услышали зловещий сухой щелчок, когда кость покидает уютное гнездо сустава. Парень упал на колени и в отчаянии уставился на онемевшую вдруг руку свою. Затем с ужасом поднял глаза на прохожего, открыл рот и завопил сирене подобно.
…Сейфула ударил его ногой в ухо, прекратив на время мучения парня.
Шпану поразил не сам факт расправы над их главарем, а грациозность и экономичность движений их несостоявшейся жертвы. Причем незнакомый верзила двигался так ловко и быстро, что толпа еще не успела среагировать на первую потерю, как уж второй пацан оказался в его руках. Этому он конечность за спину завернул – и она так и осталась культей торчать, когда владелец ее с громким вскриком ткнулся в землю лицом.
Им бы бежать, ослам вислоухим, но в руках засверкали ножи, брякнули цепи звеньями; трубы ржавые и биты медового цвета позвали народ в атаку.
Третьего Сейфула ударил в челюсть с такой силой, что он, опрокинув четвертого, притих в неестественной позе на почве. Еще один нападавший, потеряв нож, тут же обрел его лезвием в ягодицу – бросился было бежать, но не смог; зато орал как сумасшедший…
И тут они, наконец, поняли всю безнадежность затеянного мероприятия и бросились наперегонки – кто быстрей добежит до дома, к мамке под юбку. Молодо-зелено – что с них возьмешь?
Драться любым видом холодного оружия, не теряя головы в самой непредвиденной ситуации, Кашапова выучила зона. Сила дана от природы. А жестокость – от предков-башкир.
Куда эти салапеты русские прут?
А салапеты неслись во весь дух прочь. Те, кто повержен был, остались на месте.
Сейфула продолжил свой путь широким шагом в общежитие Нины. Гнев прошел – мысли вновь обратились к девушке.
Подходя к посту вахтера, умаслил глаза, растянул губы в хитроватой башкирской усмешке.
- Я к Нине Ветровой… - назвал номер комнаты.
На мгновение возникло напряжение. Потом суровое лицо женщины скривилось болезненной гримасой, она отвернулась, махнув на Сейфулу рукой.
- Нету Ниночки нашей, - и ударилась в слезы.
Что-то, еще непонятое, но до жути тревожно-зловещее, стянуло улыбку с лица Сейфулы. Флюидами отчаяния веяло от всех встречных в коридорах. Кашапов на немеющих ногах поднялся на второй этаж, постучал в знакомую дверь.
Ему не потребовалось много времени, чтобы сообразить, для чего на столе стоит, опершись на стопку книг большая фотография Нины с черной траурной лентой наискось. На тумбочке возле её кровати стакан с прозрачной жидкостью (водка?), прикрытый коркой хлеба.
Девчонки, печальные как на поминках, сидели на своих кроватях. Большая, черноволосо-лохматая – та, что взяла в кровать малышку; маленькая, в застиранном халатике, с волосами в узле сзади; ещё одна - совсем деревенская, с рябым лицом, большерукая и больше всех убитая горем
- Что случилось? – тихо спросил Сейфула.
- Убили… - одними обкусанными губами произнесла деревенская.
- Кто?!
Сейфула задал бесполезный вопрос – он сам предполагал ответ на него.
Черноволосая не ответила, только скривилась. Нашарила на полу тапки, вышла, на ходу доставая сигареты. А та, маленькая, с узлом на затылке, пропищала, сверкая веснушками на лице:
- Говорят, маньяк!
- Кто говорит?!
- Станционные говорят… Он в ту ночь её поймал, когда ты ночевал у нас. Помнишь? Она ушла с ранья, а ты остался. Возле железной дороги ее нашли вчера… Труп нашли.
Кашапов уже не видел, кто говорил – наверное, все или одна из них.
Маньяк! Снова маньяк! О, господи, Нина! Он дотянулся через тебя до меня.
Сейфула едва собрался с силами, чтобы задать три вопроса.
- Где тело?
- В морге.
- Когда похороны?
- Не знаю. Сказали, когда менты разрешат...
- Деньги на похороны есть?
- Нам в профкоме сказали – похоронят за счет комбината.
- Я обязательно приду – только вы сообщите когда.
- Где тебя искать и как зовут?
- Сейфула. Я работаю охранником в харчевне на трассе – знаете? «Вдали от жен» называется. Там и живу…
Помявшись-помаявшись – уходить собрался. От дверей обернулся.
- А девочка где? Которую… которую мы с Ниной подобрали?
Деревенская сунула голову в ладони, завыла…
- Матери отдали. А мать-то, сказали, пьющая… Малая такая хорошенькая! Голодная вся… Хосподи, да куда же мир катится?!
Сил держать себя в руках больше не осталось. Разгневанный Сейфула пулей вылетел в коридор. А пролетая мимо столика вахтерши, так на нее глянул, что женщине, наверное, стало жутко – да вот же маньяк! ловите его!
Лучшим решением было напиться, иначе он точно кого-нибудь грохнет. Прямо на улице. Лучше мента, но может и случайно подвернувшегося хулигана. Случись эти салапеты сейчас, целым никто бы не ушел – а кому-нибудь земля стала пухом.
Наверное, он искал маньяка, надеясь на счастливый случай – где ходил? сколько? – не помнил. Перепугал до смерти двух-трех одиноких женщин, увязавшись за ними в провожатые…
Так и прошёл остаток дня – будто в бреду.
В харчевню заявился уже потемну, когда улицы совсем опустели. На лице отсутствующее выражение – явный результат не до конца пережитого стресса.
…Девчонки в харчевне перепугались и разбудили Вику, спавшую на его кровати в комнатушке охранников. Та мигом сообразила, что надо делать. Без лишних слов налила Сейфуле полный стакан водки.
- Пей, Саня.
Тот выпил послушно.
- Закусывать будешь? Тогда выпей еще.
Он и второй стакан опорожнил.
- А теперь пойдем со мной – вместе поплачем. Слезы приносят облегчение.
Виктория обняла мужчину за широкие плечи и повлекла из обеденного зала.
Сейфула тяжело поднялся, шел, покачиваясь, но в коридоре не свернул в бендежку, а вышел в служебную дверь. Протопал в беседку, сел, закрыв лицо руками, и, наклонившись, уткнулся в колени, вздрагивая могучими плечами.
Вика присела рядом, сложив руки и голову на его спину, невидимо-неслышно плакала – то ли о горе Сейфулы, то ли о счастье бабском своем. Она умела так плакать – без слёз, только худые плечи подрагивали...
Подошел, гремя цепью, Шамиль. После непродолжительных колебаний ткнулся влажным носом в шевелюру Кашапова. Тот отнял руки от лица, обнял за шею огромного пса. И, не удержав равновесия – нет не упал, а тестом стек с лавки на пол беседки.
Следом Вика за ним.
Шамиль плакать не умел, но дрожал всем телом и слизывал соленые слезы со щек Сейфулы.
Наверное, ему тот говорил:
- Мы найдем его! Мы порвем его на куски!
Дня через два Виктория заявилась в харчевню вся деловая.
- Я тут кое-что разузнала. Мне подсказали, что Александрина может быть в ментовском «спецсанатории». Есть тут одно строение на отшибе, где менты прячут, прессуют и потом топят в болоте тех, кто им не угоден. Пойдем – позырим…
Она достала из своей сумочки большой полевой бинокль. Рассказала, как «подрезала» его из рюкзака пьяных охотников, заваливших в харчевню в конце апреля прямо с охоты – стындила просто так: понравился прибор и не понравилось хамское бахвальство мужиков, материвших всех и вся…
- Так ты, получается, воровка у нас! – потрепал её по плечу Сейфула.
- С кем поведёшься, с тем и надерёшься! – в тон ему ответила девушка.
А вот на «спецсанаторий» их навёл ни кто иной, как человек Орешкина. Если быть точным – опер Куликов. Пьяным он становился буйным и неуправляемым – а таким как раз и был, когда накануне завалился в «Эдем» в поисках удовольствий.
Начальник УгРо в тот день выдал своим операм «прибавку» к авансу из средств отдела: неких сумм, происхождение которых никто не знал – и Чиркову деньги, что называется, жгли ляжку. Конечно, в силу своего положения «отовариться» в сауне опер мог бы и бесплатно – хозяин заведения закрывал на это глаза. Но Куликову хотелось погулять по-купечески – заказать что-то вроде оргии, да ещё с вином, водкой и фруктами… А это уже требовало наличных.
Но ему не повезло: как назло, часть девчонок грузина болела, часть была на выезде, а оставшиеся наотрез отказались обслуживать пьяного опера.
Худенькая робкая Света сказала со страхом:
- Он придушивать любит во время этого дела… А пальцы – железные!.
Пышная необъятная Мила категорически заявила:
- Он дурной. Да лучше я под самосвал лягу!
В итоге вызвалась обслужить подгулявшего мента самая старая жрица любви Эльвира – тоже крупная, но с атлетической фигурой; некогда – рекордсменка области по толканию ядра.
У ней были широченные мужские плечи, тяжёлые хоть и не лишённые миловидности черты лица и такие же прожигающие, как у Вики, светлые глаза.
- А если анал потребует? – со страхом спросила узкобёдрая Света.
Эльвира в коридоре парой лёгких движений избавилась от одежды – юбки, кофточки, белья – кинула барахло товаркам. Стояла нагой; повернула к Светке зад чугунной налитости, похлопала по тугим ягодицам:
- Пусть попробует… Как бы не сломал себе чего!
И совершенно голая, тяжело шагая плоскими ступнями, пошла к клиенту, который забрался к ним в рекреацию. Дальнейшее девушки с замиранием сердец наблюдали в щель незакрытой двери.
Первым делом Эльвира отняла у Чиркова бутылку пива, толкнула опера на диван.
Тот только успел спросить: «А где…», но женщина оборвала: «В Караганде!» и сдёрнула с Куликова джинсы, вместе с трусами.
А дальше всё было просто.
Эльвира оттрахала опера по полной программе – высосала из него все соки, то покачиваясь на нём, то работая ртом.
По её широкой спине струйкой катился пот. Ритмично покачивались ягодицы. Эльвира стонала еле слышно. Куликов от переживаний натурально орал.
Волнистый попугайчик в клетке сошёл с ума, метался – такого безобразия в рекреации, предназначенной для спокойного отдыха сотрудниц, устраивать не полагалось…
Так вот, после того, как оргазм небывалой силы прокатился по телу мента, он размяк и попросил водки. Эльвира, вернувшись из душа, набросила халат и выпила с ним. Тут Куликов прослезился и понес нескончаемый пьяный базар.
Когда ляпнул о «спецсанатории», Эльвира переспросила:
- А где это?
- Дать адресок? Запоминай. Скажи, от Куликова. Тебя устроят. Там «отдыхает» сейчас одна – такая же пышнотелая. Вдвоем вам будет веселей…
Похохотал, представляя глупую рожу Эльвиры, когда ее в «спецсанатории» возьмет в оборот специально обученная Кащеевна.
Эльвира, освободившись от мента, позвонила Виктории…
И вот она уже с Сейфулой наблюдает за высоким забором с колючей проволокой и крышей дома, похожего на другие строения частного сектора. Они притаились в лесополосе, прячась за вздыбленными плитами бетона – остатками когда-то начатой тут теплотрассы. Понаблюдав за домом и позволив Вике обойти усадьбу по периметру, прячась за перекрытиями, и получив всю информацию о ее неприступности, Сейфула скептически резюмировал:
- Крепость, вашу мать… Её только с ВДВ брать.
- Да ладно тебе… - лениво процедила Вика. - Подождём, может, выглянет кто. Прихватим, поспрашиваем… ну а там, видно будет.
- А если не выйдет никто?
- Да не суетись ты… - ухмыльнулась девушка. – Утро вечера мудренее. Ну, или завтра придем, если не хочешь здесь ночью торчать.
Для разведоперации она оделась, как в осенний поход за грибами – в штормовку и изрядно залатанные кожаные штаны, в которых выступают на сценах рокеры. На голову натянула кепку. В таком виде Вика была похожа на хулиганистого подростка…
Сейфула знал – в её голове обязательно созреет хитрый план.
Обрез бы неплохо иметь сейчас. С обрезом сподручнее.
Но с ним вообще чертовщина творилась – при обыске менты его не нашли.
Кто-то унес. А кто-то на его место подкинул туфлю погибшей в лапах маньяка женщины, чтобы Кашапова уличить. Кто этот кто-то? Или это разные лица?
Есть о чем думать…
Однако изменившаяся ситуация не позволила углубляться в раздумья.
Наблюдая за домом в бинокль, Сейфула вдруг сказал:
- Что-то дым у них над двором занялся… не горят ли?
- Где?
Вика подскочила, выплюнула окурок, отняла бинокль у напарника – припала к окулярам, выдохнула:
- О-пля! Так у них там пожар, по ходу…
А Кашапов с мрачной иронией добавил, глядя на дорогу:
- …и гости.
Никто из участников тех драматических событий не могли даже предположить, что случайности наложатся друг на друга столь роковым образом. За пять минут до того, как пленница чиркнула спичкой, поджигая свою ненавистную тюрьму – она же ментовский «спецсанаторий» - на щебнёвую дорогу, ведущую к дому свернула синяя иномарка…
Ильясов рулил, а Куликов, развалившись рядом с ним, курил. Спросил, попыхивая сигаретой:
- Слушай, Дамир, а где начальник эту Кащеевну взял? Кого только мы к ней не возили, а я так про неё ничё и не знаю…
- А оно тебе надо?
- Ну, блин, интересно просто!
Дамир нехотя ответил:
- Надзирательница она бывшая. Из женской колонии под Златоустом. Выйдя на пенсию, на Комбинат в ВОХРу завербовалась. Ну, там её Сан Саныч и приметил – пригрел.
- А, вот чё… Теперь понятно. Как она людей-то ломает! Как спички.
- Это чё… Она с виду-то – тётка добрая, а на самом деле… У них там в бараке в колонии что-то типа бунта было. Так она зашла одна без табельного оружия, отняла у баб заточки… Двоих покромсала чуть ли не насмерть, остальных табуреткой покалечила. Понял?
- Ого… А эту девку, она чё, тоже?
- Эту, сказано, просто держать. Личико не портить и кормить на убой.
Чирков хихикнул. Но улыбочка начала сползать с его лица лохмотьями, как старая краска.
- На убой… Дамир! А мы её как мочканём?
Куликов уже не смеялся. Да, приказ майора не допускал разночтений. Пытать, насиловать, бить – это было привычно. Но хладнокровно убивать человека – такого молодой опер ещё не делал!
- Кончай курить! – буркнул Ильясов. – Тошно уже…
Дым сигареты Чиркова раздражал.
- Дамир… но всё-таки как?
- Ты чё тупой? – Ильясов рассердился. – Эта сучка – Цепина дочь. Майор что-то хочет от него, а путана заложницей…
- Цепина дочь – путана? Что-то не верится в сию байку.
- Так незаконная дочь-то – нагулянная… А в путаны она назло отцу пошла – могла бы в больничке работать медсестрой. О, пля! Что это там?
Машина подъезжала, а над мощной оградой густые клубы дыма. Они лениво и медленно поднимались в чистое небо, пачкая его голубизну.
В самой усадьбе в кромешном дыму старая женщина с вилами наперевес гонялась за молодой.
- Стой, падла, порву – ливер выпущу!
А Александрина, отчаявшись вырваться на свободу другим способом, подожгла дом. Спасаясь от своей тюремщицы, опрокинула тачку с мотками колючей проволоки прямо на мощенную дорожку двора. Сама бросилась к туалету…
Конечно, это глупо – прятаться в незакрывающемся сортире. Но на то и расчёт: смотрительница «спецсанатория» тоже понимает, что это глупо. Поэтому наверняка будет искать её в огороде – не сунется близко к горящему дому…
А домик удобств вписан в ограду и внешней своей стороной выходил на пустырь.
Ах, если бы там пробить проход…
Девушка влетела в туалет и несколько раз ударила в доски прихваченной штыковой лопатой. Доски не поддались – а на шум наверняка прибежит Кащеевна.
Александрине пришлось применить силовое упражнение – руками в стенку, пяткой удар по доске. Удар глуше, чем лопатой, но все же удар. И от того что мощной ногой, он получился сильнее – одна доска вылетела из стены. Еще удар – и вторая доска прочь… Третья повисла на верхнем гвозде.
Александрина рванулась боком в дыру. И… застряла… Черт!
Да, она застряла. Голова с частью тела вывалилась наружу, а объёмные бедра её, которыми она всегда гордилась, наглухо сжали целые доски. Ногами Александрина колотила по скользкому полу – без толку, туалет лишь шатался…
Тут она увидела человека. На пустыре копалась высокая молодая девушка. Рыжие волосы в хвостик, на длинных ногах джинсы, превращённые ножницами в шорты, на грязноватую майку штормовка наброшена. Девушка топориком обрубала ветки старой ольхи.
- Помогите! – пронзительно закричала Александрина. – Меня убивают! Помогите мне!!!
И тут дверь туалета открылась, в клубах дыма показались очертания фигуры Кащеевны в её монашеском платье. На голос, вслепую, тюремщица орудовала видами, пытаясь наколоть на них визжащую Александрину.
Однако и тут беглянке повезло: тюремщица слишком сильно ткнула вилами и промазала – их острия пробили доски туалета рядом да тоже застряли. Теперь огородный инвентарь мешал Кащеевне добраться до её жертвы. Она глухо материлась, собирая все известные ругательства – при этом чихая кашляя и сверля глаза кулаками от едкого дыма.
А девушка на пустыре, только услышав призыв о помощи, опрометью бросилась к туалету. И через пару секунд её топорик с хрустом вонзился в доску обшивки сортира, вырубая Александрину из плена…
Опера, оставив машину у ворот, принялись в них долбить.
- Эй, кто там есть? Откройте, мать вашу… Кащеевна отзовись – ты жива? Ломай, Кошкодав – ты же каратист!
И тут калитка распахнулась сама.
Непонятная фигура вывалилась из задымленного двора. Это была Кащеевна – в порванном, свисающем кусками платье. Она закрывала руками лицо. Упала им на капот машины, оставляя тёмно-багровые разводы. А потом с глухим стоном опустилась на землю и покатилась по ней, рыча и ругаясь от боли и злости.
- Ушла, с-с-сука! Ловите ее!
Упустив Александрину в сортире, она бросилась к калитке ворот, чтобы догнать ее на пустыре, но встретилась с опрокинутой тачкой. Даже не с ней – а с выкатившимися из тачки мотками колючей проволоки. И упала на один такой лицом…
Ошалевший Ильясов только выматерился. Куликов, выхватив пистолет, рванул во двор и сразу закашлялся от дыма.
А со стороны машины вдруг раздался пронзительный крик:
- Саш! Это Ильясов! Это он Кошкодав!
Опер резко обернулся.
Знакомая ему проститутка в кожаных шортах стискивала худые кулаки, глядя на него. И с ней ещё одно запоминающееся лицо физически крепкого человека в камуфляже. Именно его черные гневные глаза встретились с глазами Ильясова.
Если бы опер в этот момент мог предвидеть будущее, то ничего там, кроме конца своей жизни, не увидел.
…Где-то в извилистых коридорах разума Сейфулы вспыхнула радость – вот он, тварь, в пяти шагах! Крик отчаянной ярости был готов сорваться с его губ.
Успеет ли он добежать, прежде чем мент достанет пушку?
Ильясов стоял, пораженный, без единой мысли в голове – как поступить. Ненависть, которую излучали глаза проститутки и охранника, оказалась парализующей по силе воздействия. Старший лейтенант в отчаянии пытался понять, как они здесь оказались. А также найти какое-то звено, связывающее все увиденное – дым со двора, Капитолину в крови, ее вопли «она сбежала!», и этих двоих, чёрт знает откуда взявшихся…
Майор всегда им говорил: без хорошего плана в голове даже на горшок опасно садиться – рискуешь промахнуться.
Недостаток опыта оперативной работы с настоящими отморозками преступного мира и уверенность в своем мастерстве рукопашной боя подвели Ильясова в этот раз.
Даже не вспомнив о табельном оружии в кобуре подмышкой и только успев открыть рот, чтобы крикнуть привычно ментовское: «Стоять! Руки в гору!», оперативник получил такой страшный удар ногой в пах, что даже согнуться не успел от боли – его гибкое тело высоко подлетело, рухнуло и покатилось по земле.
Сознание к нему вернулось, когда он резко вдохнул воздух. Сама ненависть, принявшая человеческий образ, сидела верхом на его поверженном теле. И задавала вопросы:
- Что, Кошкодав, говорить будешь? Где Александрина?
Внезапно разум Ильясова колыхнулся снова – земля став плоской, качнулась на спинах у трех китов, а небо рванулось ввысь и стало маленьким, как овчинка. Охранник с хрустом вывернул ему руку из сустава.
- Будешь говорить, ментяра? Ну, молчи-молчи…
Подобно вспышке молнии новая боль в другом плече.
Где проклятый Кулик? Куда подевался?! Неужели струсил? – за ним это водится. Идиот. Зачем он в калитку-то побежал? Гори оно всё синим пламенем, ясным огнём…
Ненависть клокотала в крови Сейфулы! И жажда убийства!
Хруст костей… Лицо Кошкодава с желтоватыми белками… В глазах – боль и страх…
То ли бред как-то тихо и незаметно стал заменять реальность. Или это реальность стала такой бредовой?
Молчит, гад – упертый башкир. Придется его убить. Но не лежачего же…
- Вставай, проклятьем заклейменный, - встряхнул Кашапов за плечи Ильясова.
Тот стонал, кусая губы, не открывая рта, чувствовал – конец близок.
Огромное лицо склонилось над ним.
- Яйца тебе оторвать, мент поганый, чтоб не смущали?
Наверное, Сейфула и эту угрозу исполнил, если бы Вика не схватила его за плечо:
- Б...дь! Меня сейчас вырвет… У старухи, что вон по земле катается, кто-то глаза выколол. Один, представляешь, на щеке болтается, другой весь в слизи и крови! Бежим отсюда.
- А Сандра? Она, может, в доме, нуждается в помощи…
- Старуха кричала: «Сбежала! Ловите её!»… Наверное, это про неё. А во дворе сейчас мент с наганом – хочешь пулю в живот?! А с этим что?
- Отключился.
- Бежим, Саня! Бежим, говорю. Сейчас не до подвигов – самим бы спастись.
Куликов этого, конечно, не слышал: во дворе «санатория» его постигла участь Кащеевны – в дыму запнувшись за моток колючей проволоки, он нелепо упал на тачку, перевернулся с ней вместе и от резкой боли потерял сознание.
Когда очнулся, первое, что почувствовал – пистолет в руке.
«Настоящий мент оружия не теряет!» - с удовольствием подумал Куликов о себе.
Дым по-прежнему клубил по двору, забивал легкие, заставлял надсадно кашлять. Гулко трещали в пламени бревенчатые стены дома и шиферная крыша.
Надо выбираться, подумал опер: дым – ерунда, но угарный газ, который тяжелее воздуха, вот что страшно; не заметишь, как отравишься. А может и дом рухнуть…
И чёрт с ней, с этой девкой, с этой надзирательницей! Уже никаких заданий начальника выполнять не хотелось – вся желания остыли: осталось только вяжущее рот, как хурма, ощущение надвигающейся угрозы задохнуться угарным газом или сгореть заживо в пламени..
Впрочем, первая же попытка подняться лишила его сознания.
Хотя ненадолго.
Очнувшись, Куликов подумал – откуда боль?
Стал ощупывать себя и нашел – правая штанина была мокрой, ногу пронзала острая боль, конечность не работала.
Открытый перелом! Да твою же мать! Этого мне только не хватало…
Но все равно надо выбираться.
Опер пополз, наугад выбрав направление.
Боль в ноге, в спине (неужто сломан позвоночник?!), рези в глазах и легких – все смешалось в его организме, отнюдь не железном. А потом и сознание расшалилось – начались видения.
И увидел оперуполномоченный Куликов высокие ворота с грибком-перекладиной и надписью на нем – «Ад». И самого сатану в их распахнутом зеве с руками, как плети висящими вдоль неестественно вытянутого ввысь тела, который голосом Ильясова приглашал его войти:
- Кулик, помоги – он мне руки обе сломал.
- Нет, врешь, – отказался от приглашения ошалевший опер. – Мне еще рано в твои хоромы. На сковородку вали сам…
Поднял руку с табельным пистолетом и прицельно выстрелил Сатане в сердце.
Потом он снова потерял сознание.
А когда пришел в себя, принял суетившихся пожарных за чертей и выпалил в них всю обойму…
Брал его дежурный наряд. Взяли живым – без пальбы. Но определив состояние, отвезли не в камеру ГОВД, а больницу – крови было потеряно не мало. Да и спина повреждена…
Начальник УгРо устроил сотрудника в отдельную палату и в тот же день посетил его…
Лежал Куликов в больничной кровати с загипсованными торсом и ногой. Пах мочой…
- За тобой что, не присматривают? – спокойно и презрительно спросил майор. – Некому судно подставить? Как спина? Что с ногой? Хромым будешь или вообще неходячим? Что врачи обещают?
Опер молчал – слезы безграничной жалости к себе текли по его щекам.
- М-да… натворил ты делов, сукин сын. Напарника завалил, пожарников покрошил… Их-то за что? Теперь молись, чтобы в дурку отправили, а не пожизненный в зоне и вряд ли «красной»…
Понял Куликов – отказался начальник от него. Наверное, и Кащеевну в дом инвалидов сплавит… Сам чист: хотя как посмотреть – и у Орешкина есть начальство. За такие выкрутасы личного состава возглавляемого им отдела, запросто могут вменить полное служебное несоответствие… А, может, статью какую пришьют. И загремит товарищ майор на «красную» зону…
Эта мысль утешала.
Начальник продолжал сыпать вопросами:
- Расскажи – что там у вас произошло? Ты зачем за пистолет схватился?
- Простите, - хрипло выдохнул Куликов. – Не могу сосредоточиться и говорить: голова кружится.
- Сотрясение, должно быть...
Майор сидел, о чем-то задумавшись. А когда поднялся уходить, тяжело вздохнул.
Куликов проводил ненавидящим взглядом его внезапно ссутулившуюся спину и подумал – очень сильно перепугался начальник за свою карьеру. Да и хрен с ним! О себе надо думать: тут не карьера – жизнь наперекосяк пошла. Напиться бы сейчас да про все забыть… Хоть на одну только ночь!
Санитарка, пришедшая по подсказке майора в палату Куликова, застала несчастного опера за интеллектуальным занятием – он обдумывал какие-то свои проблемы. Судя по мрачному выражению лица – не особо веселые.