Лаборатория разума

 

 

Сердцеед в шляпе ковбоя

Не бывает плохих пивных и хороших тюрем.

/Л. Камертон/

Подошли к подъезду пятиэтажки.

На вывеске значилось: «ОБЩЕЖИТИЕ № 2 КХК».

Заметив шевелящиеся губы Сейфулы, расшифровывающего загадочные буквы, Нина засмеялась:

- Комбинат химических концентратов… Я там работаю, а тут живу. Заходи-заходи…

В коридоре густо пахло мокрым бетонным полом и жареной картошкой.

Вахтерша за столиком у входа проворчала – в спину, и без особой настойчивости:

- Гостей до одиннадцати принимаем.

Это не новость, так везде. Как везде, крашеные стены и кислая сигаретная вонь на площадках. Кое-где исписанные похабщиной фанерные двери. Но вот в комнате, куда привела его Нина, было чистенько и уютно – стояли четыре заправленные кровати, четыре тумбочки, ну и так далее… один стол. Хозяйка сноровисто освободила спящую девочку от бушлата, пальтишка и платьица – уложила в кровать, закутав с головой в одеяло…

И тут же попала в объятия Сейфулы.

- Я думал о тебе и мечтал встретить, - сказал он, целуя губы ее, щеки и шею.

- Подожди, не кипешись. Ты, наверное, из мусарни идешь совсем голодный – я тебя сейчас покормлю.

Разнообразные закуски и огромная сковорода жареной картошки появились на столе – причём если банки с солёными огурцами, квашеной капустой и даже баночку болгарского зелёного горошка Нина достала из-под своей кровати, то картошку принесла с кухни – вот откуда распространялся по всем коридорам её аромат!

Сейфула подналег на еду, а Нина сзади молча обнимала его, прижималась грудями к мускулистой спине и тихо плакала, утирая слезы.

- Как здорово, что я тебя нашла! Мы ведь с тобой даже не спали, а ты мне стал роднее родного. Потому что хороший ты – я это сердцем чую.

Кончилось это тем, что Сейфула бросил в сковороду ложку и недоеденный кусок хлеба, поднял Нину на руки и отнес на свободную кровать. Когда раздевался, выключил свет. И вот в темноте раздались характерные звуки поцелуев, скрипа одноместной кровати, сладострастных стонов и ее горячий шепот:

- Целуй меня всю… вот так, вот так… О Боже, что же мы делаем!

Сейфула был на вершине блаженства! Как здорово, что за годы заключения и за последние ужасные дни задержания, когда мусора пытались его обвинить в несовершенных им преступлениях, не зачерствело его сердце и осталось способным любить.

Страсть овладела ими, как морской прилив, заполнив собою все и вся – и этот прилив стал биться в прибрежных камнях, стал мешать небо с твердью, и скоро стало неясно: то ли ревели невидимые волны, то ли это был Сейфула, то ли чайки кричали, то ли это кроватные пружины под их телами пели, лопнуть грозя …

К этому шуму окружающие отнеслись спокойно – видать, для этой общаги такие звуки новостью не стали. А девочка тихо спала.

И потом, обнявшись, они плакали, уткнувшись носами друг другу в шею. Нина плакала от того, что чувствовала – что-то ужасное происходит с ее любимым, что-то страшное, чего она не может предотвратить. Сейфула уливался слезами от любви и умиления, от того, что любовь прекрасна, а жизнь подла и жестока – и все это происходит одновременно с ним.

Нина его уже ни о чем не расспрашивала.

- Милый мой… - бормотала она, рыдая. – Я знала… знала, что мы обязательно будем вместе. И я не хочу с тобой расставаться. Я буду любить и ждать тебя, чтобы с тобой не случилось. Я как только в первый раз увидела тебя – тогда ночью, на дороге, помнишь? – по уши влюбилась и еле ушла. А ушла потому, что не поняла еще, что влюбилась. А когда поняла, пошла к тебе. В харчевне мне сказали, что тебя мусора повязали. Ах, Саня-Саня, что теперь будет?

- Меня отпустили под подписку.

- По тому делу? С мужиком, которого машина сбила?

- Да нет… По тому уже разобрались, я чистый.

- Так за что же тебя… Что ты сделал?

- Ничего. Один мудак заявление накатал.

- Тебя не посадят?

- Думаю, нет – поскольку вины никакой за мной нет.

- Саш, ты не сердись на мое любопытство – за что они к тебе привязались? Только два словечка скажи – мы отобьемся?

- Думаю, да – один «важняк» московский за меня вступился. Я ему верю.

- Ой, ну, почему ты у меня такой… Несчастный!

- Не-е, я счастливый. У меня же ты есть…

- Да прям… Я тоже.

- Тебе завтра вставать рано?

- Да…

- Завтра же воскресенье вроде?

- Мне одно дело надо сделать. С самого ранья!

- Может, спать будем?

- Нет. Давай ещё поговорим… Ты вот завтра куда пойдешь?

- В харчевню, - прошептал Сейфула. – Мне надо там находиться: мусора могут с проверкой приехать.

- А с девочкой как?

- Не знаю.

- Оставь её пока здесь. Из медпункта в мусарню позвоню – наверное, ее родители ищут. А вечером я к тебе приду…

И они говорили, болтали разную чепуху; целовались, смеялись – тихо. Потом оба уснули. А проснулся один Сейфула и долго лежал в ночи, переполненный думами. Прекрасный образ Анны Михайловны формировался в его душе в видение – фантастическое и недосягаемое. А затем его затмила собою не менее восхитительная наяда, чья голова в ореоле каштановых волос покоилась сейчас на плече Кашапова. Он так благодарен был ей за восхитительные ласки, за эту сумасбродную любовь, что считал себя недостойным даже взглянуть на нее теперь…

Но второй раз он не совершит глупость – от этой девушки не сбежит в ночь.

Кашапов почувствовал и понял в эту минуту, что Нина теперь с ним навеки и пойдет за ним хоть на край света, куда бы ему не вышла судьба. Все сердце его перевернулось… Хотелось бы счастья, но раз уж суждено ему эту чащу испить до дна, то есть теперь человек на свете, который его любит и будет ждать, сколько бы ему не впаяли проклятые судьи и мусора.

Сейфула даже усмехнулся мыслям своим – при таком раскладе ему уже все равно: чем гаже, тем лучше – и пусть ликуют все его недруги!

Под утро зазвенел будильник – долго и требовательно. Сейфуле пришлось вскочить, найти проклятую машинку на слух и хлопнуть по ней рукой.

Попал, не попал? сломал, не сломал? – но трель стихла.

А уж окончательно разлепив глаза, Сейфула понял, что в комнате не только он и маленькая вчерашняя девочка – на кроватях посапывали и похрапывали чуть слышно вернувшиеся из кино остальные ее обитательницы. Из-под серых одеял торчали полные розовые локотки, на подушках рассыпались копны разноцветных волос.

Обладательница самой пышной тёмно-рыжей спутанной шевелюры даже найденыша Сейфулы уместила у себя под мышкой.

За окном посветлело.

Сейфула растерянно осмотрелся – и что теперь делать?

Нинка убежала по своим делам, оставив его в этот «бабьем царстве».

Стоял он совершенно голый, не представляя – где может быть его одежда? Наконец, увидел большое махровое полотенце на спинке кровати и обернул его вокруг чресл…

Воздух в комнате казался не то, что бы спёртым, но всё равно – слегка спрессованным, от распаренных сном девичьих тел, от стоявшей на столе недопитой бутылки плодово-ягодного вина, принесённой подругами Нины, да от пропитанного пряными духами чьего-то лифчика, рядом с бутылкой и брошенного.

Пришлось пройти к окну и распахнуть хотя бы форточку, впуская в комнату общаги свежий воздух да уличные звуки.

…Пока он раздумывал, кое-кто из спящих всё-таки проснулся – то ли будильник подействовал, то ли шорох передвижений Сейфулы. Первая голова, облепленная мелкими светлыми кудряшками, уставилась на Кашапова:

- Ты кто?

Вторая голова, та самая, в ореоле тёмно-рыжих локонов, тоже покинула подушку. Но если светленькая смотрела на мужчину, деликатно придерживая одеяло у подбородка, то её подруга не удосужилась сделать этого и блеснула тяжёлыми, отвисшими грудями с большими, размытыми пятнами сосков, ничуть этим не смущаясь.

- Это хахаль Нинкин! – доходчиво объяснила гологрудая. – Вчерашний… эй! Ты если курить, в коридор иди.

- Я не хочу курить.

- Угу. А трахаться ещё хочешь?

- Я не бабник… - примирительно сказал Кашапов и посмотрел в окно.

- Я ему про Фому, он мне про Ерёму… Сексом ещё хотишь заниматься? Щас мы с девками устроим тебе оргию. За бесплатно.

- Да нет. Ни к чему это.

- Ну, и чёрт с тобой! – объявила рыжая.

Она хлопнулась обратно на подушку и закрыла глаза. Её могучая рука с родинкой на локте надёжно защищала спящую девочку.

Сейфула обратился к другой проснувшейся девушке – следившей за ним внимательными серыми глазками.

- Ты не знаешь… где мои трусы и всё остальное?

- На тумбочке у двери… - заговорщически прошептала та. – Нинка, наверное, убрала.

Нашёл, взял в руки…

Девчонка не отводила глаз.

Сейфула рассердился:

- Ложись и спи давай! Радуйся выходному.

Та зевнула. Сладко. С сожалением бросила последний взгляд на атлетически сложенную мужскую фигуру. Напутствовала:

- Я-то порадуюсь… а ты только с полотенцем на бедрах не уйди.

Но распоряжение выполнила – светлая головка упокоилась на подушке и даже носик засопел.

Сейфула оделся…

Та самая вахтёрша, которая вчера ночью стращала его «гостями до одиннадцати», сегодня ничего не сказала. Видно, таких гостей здесь немало перебывало… Более того, старуха, чуть сердясь и поджимая сухие губы, подробно ему объяснила дорогу до перекрёстка к его харчевне. Правда, не упустила возможности съязвить:

- К своим пошёл? Которые вдали от жён кобелей ублажают? К проституткам трипперным своим, да?

Сейфула хотел огрызнуться – мол, а тут у вас одни только честные давалки? Но не стал.

Шел по утренней улице уверенно, не боясь заплутать. Тишина стояла – мертвящая, сонная тишина. Только воробьи шныряли в кустах, да пели какие-то ранние утренние птахи.

Шел Кашапов с достоинством человека, вдруг обретшего настоящее счастье – когда никакие беды не страшны.

Кто-то толкнул его, обгоняя; какая-то старуха обругала неведомо за что; потом собачонка прицепилась с лаем – по фигу все. На его устах уже каменела счастливая улыбка, и не было на свете сил смахнуть ее с губ Сейфулы.

Войдя в харчевню, присел на скамью крайнего столика.

- Вот и я, - тихо сказал. – Сбежал из тюрьмы. Убил, изнасиловав бабешку, потом мужика на ваших глазах… Пришел на работу. Вы не против?

Ираклий, завтракавший со свои знакомым в излюбленном уголке-закутке раскрыл рот от изумления. Со всех сторон сбегались девчонки, вышедшие на смену. Тут же накрыли общий стол.

Сейфула ел, не торопясь, и не спеша рассказывал о том, что с ним приключилось за эти дни – как менты, угрожая, подбивали его принять на себя чужую вину. Он рассказал до последней черты весь процесс пребывания в кутузке – описал нудное безразличие следака Порошина, наглую самоуверенность начальника уголовного розыска Орешкина. Только о «важняке» Кольцове умолчал почему-то. Может быть, от сглаза берег единственную свою надежду.

Во время его рассказа девчонки плакали чуть не навзрыд – кроме Вики, разве что: сидит, нога на ногу, покачивает на худых пальцах ступни резиновую шлёпку – усмехается. Ираклий задумчивым стал. А Сейфула был спокоен – ни в словах, ни на лице его, ни в мыслях не было страха или жгучего раскаяния, разбивающего сердце, отгоняющего сон; такого раскаяния, от ужасных мук которого мерещатся петля или омут. Муки и слезы – это ведь тоже жизнь. Но Сейфула сказал – и это было похоже на правду – что он даже счастлив, что все так повернулось. А что так? – пойди, узнай!

По крайней мере, он так сказал – если и злится на что, то на ментовскую глупость, которая довела его до острога; но теперь он уже на свободе и плевать на них хотел с колокольни высокой. Он по-прежнему полон желания служить охранником и замутить то самое дело, о котором поведал Ираклию раньше. Совесть его чиста и спокойна, а устремления – непоколебимы.

Конечно, мусора еще будут его преследовать, коль отпустили по подписке, но ничего у них нет на него – ведь отпустили же, не предъявив обвинения. А у него не возникает желания явиться к ним с повинной за то, чего он не совершал.

Короче, было над чем и плакать, и думать – лишь непонятно почему так спокоен сам Сейфула.

- Отдыхать будешь или в город сгоняем? – спросил Ираклий.

- В город зачем?

- Тебя приодеть – не будешь же ты в таком виде ходить: здесь не тюрьма тебе!

- Поедем, - кивнул Сейфула. – Купим что-нибудь в магазине… То, что попроще.

Ираклий саркастически ощерился:

- Слушай, ты сколько сидел? Четыре, да?

- Ну, четыре, а что…

- Отстал ты от жизни, братан, на все сто.

- Почему это?

- Потому что импорт кругом один – китайский, турецкий – все магазины заполнены им. Мы с тобой на базу поедем. К одному знакомому. У него настоящая «фирмА».

- Как скажешь. – Сейфула равнодушно пожал плечами.

- Тогда подожди меня у машины. Машина новая – видел?

- Видел. Позолоченная, что ли?

- Глупый… Цвет такой… немецкая. Хорошая тачка – в Челябинске сторговал.

- Жрёт горючку как самосвал?

- Ничего ты не понимаешь! – с досадой обронил Ираклий. – Импортные машины все экономны.

Сейфула вышел, присел на лавочку, закурил…

Они миновали мост через речку, которую Сейфула ещё не видел. Потом свернули вправо, мимо магазина с забавной вывеской – «Прощальный».

Кашапов спросил:

- Что за название дурацкое?

Ираклий буркнул:

- Магазин ритуальных товаров.

На кладбище вела хорошая дорога, без ям и ухабов, хоть и извилистая. По ней, облитой солнцем, бесконечным проносились машины. В них сидели свободные люди, озабоченные своими делами...

Кашапов сидел, курил и смотрел – он ни о чем не думал, но какая-то тоска волновала и мучила его. Этот неожиданно тёплый день, это солнце в небе, и блики на ветровом стекле погрузили его то ли в сон, то ли в забытье – словно накинули на него плёнку, объяли коконом…

Ираклий привёз его к каким-то мрачным складским корпусам за забором с колючей проволокой – вывел из машины, велел сесть на широкую деревянную лавку и удалился.

А Сейфула и на ней продолжал жить в своём сне…

Вдруг подле него очутилась Вика. Она подошла еле слышно и села рядом. Лицо ее носило признаки то ли болезни, то ли усталости – побледнело, похудело, осунулось. Тем не менее, она приветливо и радостно улыбнулась ему, а потом робко протянула свою руку – как бы боялась, что он оттолкнет. Приняв ее ладошку в свою ладонь, он мельком и быстро взглянул на нее и опустил глаза в землю.

Они были одни, их никто здесь не видел. Так же, не глядя на нее, Сейфула погладил ее колени. Как это случилось, он и сам не понял – захотел и погладил.

Вика вздрогнула от неожиданности, и все лицо ее помертвело. Она вскочила с лавки и, задрожав, смотрела на него. Но потом будто все поняла – в глазах ее засветилось бесконечное счастье. Она поняла, и для нее уже не осталось сомнения, что этот парень любит ее, что настала в жизни ее минута…

Она хотела бы говорить, но не смогла – слезы блестели в ее глазах. Слезы умиления и обновления, полного воскресения в новую жизнь. Без слов одними глазами Вика говорила сейчас ему – я брошу все, пойду работать на комбинат, жить буду тобой и для тебя; только скажи мне, что я тебе нужна…

Нет, неспроста даже в КПЗ Кашапов вспоминал Викторию и думал о ней… И она тоже любит его. Хорошей же они будут парой – бывший зек и путана. Впрочем, Вика еще не стала бывшей, а он еще пока ограничен в свободе.

Но он не мог сосредоточиться на этих мыслях. Ему нравились - чего греха таить? - и Анюта, и Нина – с той и другой он уже переспал. Выходит, он теперь живет не разумом, а чувствами – видит Вику и любит ее. Вечером Нина придет, они запрутся в коморке, и он будет любить ее.

Что это, как не древняя тяга башкир к многоженству? Разве можно его осуждать? Разве не могут его убеждения стать убеждениями любимых им женщин? И пусть они любят его все трое, а Сейфула сумеет их обеспечить – ведь он твердо решил стать бизнесменом и скоро им станет. И начнется новая жизнь Сейфулы Кашапова через его постепенное перерождение, постепенного перехода из одного мира в другой – мир благополучия, любви и согласия.

А препятствием на пути менты – с их планами посадить Сейфулу за несовершенное им преступление. Он как будто бы на свободе, но теперь ему с этим жить, страшась каждой следующей минуты. Нет, мусора его так не отпустят – им же премии нужны, звезды и должности за раскрываемость. Орешкин грозился даже убить, если он, Кашапов, добровольно не сядет по сфабрикованному обвинению. Обещал вольготную жизнь за решеткой. Но именно сейчас, когда Сейфула полюбил трех прекрасных женщин, снова идти на зону? – нет, это просто невыносимо.

Но что он может выставить против мусоров и их устремлений – свои железные мускулы? свое богатырское здоровье? или еще нераскрытые шаманские способности?

Снедаемый этой тревогой, Кашапов чувствовал, что легче покончить с собой, чем снова идти за решетку.

Может быть, откупиться? Ведь у него есть пещера полная самоцветов. Есть возможность стать богачом. Задуманный им бизнес поддержал Ираклий. Всего два шага осталось до того момента, когда деньги к ним рекой потекут. Потекут, если он не попадет в тюрьму. Кому предложить взятку, чтобы туда не попасть – следователю Порошину? начальнику уголовного розыска Орешкину? или «важняку» Кольцову? Где деньги взять? Занять у Ираклия?

Сейфула ненавидел долги. Но есть долг и есть кредит, который все берут на развитие дела. Дело не в этом. Дело в том, что никто на свете так люто не презирал мусоров, как он. При одном виде легавых в мундирах к горлу у него от ярости подступала тошнота. С большим трудом он всегда сдерживался в их присутствии, чтобы не выдать своих чувств.

Я же не идиот, я рта не раскрою! – мрачно твердил он себе. Мечтал, когда выйдет из зоны, десятой дорогой будет обходить поганых, чтобы, не дай Бог, рука не зачесалась вдарить в ухмыляющуюся тупую рожу. Пусть другие терзаются, сжигая себя в огне ненависти. Пусть другие сидят в тюрьме за то, что не сумели сдержать своих чувств. Пусть другие хвастают, что мочат мусоров почем зря и где попало. Слава Богу, Сейфуле есть чем заняться – ему некогда мстить за испытанные унижения. Да и какое имеет значение прошлое по сравнению с задачами настоящего и перспективами будущего? Вот когда станет богатым он, может, тогда…

«О, Господи, смилуйся!» - взмолился в мыслях Сейфула, - «Убереги меня от мусоров до судного дня…».

Вероятно, вся сила этой искренней молитвы выстрелила вверх, пробив его кокон, разрушив очарование видения – исчезла Вика, исчезла её худая ладонь и глубокие несчастные глаза.

Сейфула очнулся. Перед ним стоял Ираклий, поигрывая ключами на цепочке.

- Что, сморило? Ну да, теплынь какая идёт… Пошли, одеваться будем! – сказал начальник. – Тебе повезло: твой размерчик есть.

Кашапову было на всё решительно наплевать.

Из полукруглых железных ангаров базы Сейфула вышел внешне совсем другим человеком. Теперь широкую его грудь обтягивала белая футболка. На ней, по американской моде – светло-синяя рубашка с ломкими краями воротничка и карманами. Сверху – стёганая джинсовая куртка. И такие же тёмно-синие индийские джинсы. Добротные черные кроссовки с тремя полосками на ногах.

Человеком вышел.

Ираклий ещё бейсболку советовал, но Сейфула не взял – не любил головных уборов вообще. Натаскался положенной шапки за четыре года зоны… Но потом знакомец Ираклия притащил серую американскую ковбойскую шляпу – и Кашапов не устоял.

На обратном пути Ираклий что-то говорил, скалил зубы, глазами сверкал, усами шевелил, но Сейфула отвечал односложно, поддакивал или хмыкал – сидел расслабленно, развалившись на широком переднем сидении. Следил за солнечным бликом, перебегающим по приборной панели «под дерево».

Удивительно, но именно сейчас, в это тревожное, неопределенное для Сейфулы время его замысел о бизнесе с поделочными камнями стал стремительно осуществляться. Конечно, стараниями изворотливого Ираклия. И правда то, что хитрый грузин очень скоро убедился, что охранник из его харчевни и бывший сиделец, не смотря на молодость свою, умеет точно оценивать ситуацию и обладает острым умом.

Конечно же, ум у мужчины – качество полезное и вызывает восхищение. Иногда даже у женщин: отдельные экземпляры их так и говорят – мол, самая сексуальная вещь мужика его ум. Если только это правильный тип ума – так сказать, без вывихов и уклонов; не срезающий углов, точно вписывающийся в повороты; средний по возможностям, прямолинейный и целеустремленный.

Но ум Сейфулы – это тайна для многих.

Взглянуть на верзилу – типичная полукровка. Намного выше среднего роста, хорошо сложен, физически развит, симпатичен – что свойственно обычно потомку двух абсолютно разных народов. Но все, лично знакомые с нашим сидельцем, быстро понимали – в его тренированном теле скрывается изощренный ум. Непредсказуемый, утонченный, славянского или тюркоязычного типа, но не из современной культуры, а из доисторического шаманства и волхвования. Другими словами – древний разум в молодом теле; перекрученный, как корень старого дерева; хитрый, как змея; скрытый, как тайны земных кладов...

Так думали многие люди, в особенности после личного знакомства с Сейфулой. Никто не мог обвинить бывшего сидельца в отсутствии хороших манер или несоблюдении приличий и преобладании тюремного блатного жаргона. Никто не мог отказать ему в добродушии, хотя наблюдательные замечали в нем мгновения подозрительности и необъяснимо вдруг вспыхивающей ненависти. Иные, расставшись с ним, задумывались – а не подшучивал ли он над ними?

На зоне, где контакты между людьми ближе и чаще, контрасты Кашапова вызывали подозрения. Но зеки оставляли их при себе, поскольку видели – независимо от ума, в крепости тела парня и скорости его реакции сомневаться не приходится. Сейфула умел драться и не раз это доказывал в многочисленных конфликтах с заключенными, где в приоритете только сила и связи блатные.

Именно с этим человеком, поверив и оставив сомнения, хитромудрый грузин Ираклий решил затеять совместное дело. Поглядывая на своего пассажира, он думал о своём – оценивал и взвешивал. Что-то подсказывало хозяину харчевни «Вдали от жён» и кооперативного туалета «Ландыш», что скоро всё начнёт рушиться. Россия будет развалена, когда некогда СССР. И в первую очередь под ударом окажутся национальные меньшинства. А поскольку Кашапов внешностью и повадками больше напоминает башкира чем русского, на него можно будет положиться в критической ситуации…

В харчевне, ввиду полудня и воскресенья, почти никого не было. Ася с Линой вообще спать завалились, Ираклий им разрешал это. Поэтому Сейфула сам зашёл на кухню, обнаружил в холодильнике готовый шашлык, щедро наложил себе салата, отрезал край от круглой булки хлеба и пообедал – немудряще, но сытно. А затем пошёл в свою каморку, в которой давно уже не был – прилёг да заснул.

А вот проснулся неожиданно. Выпал из сна, как из оконного проёма, уставился перед собой и понял, что не один…

Вика сидела на прикроватной тумбочке. Этого Сейфула не видел во сне. Но было ощущение, что его голову буравили, как землю-матушку, разыскивая в ней то ли нефть, то ли газ, то ли иные полезные ископаемые.

После минутного изумления, смазанного пароксизмами сна, Сейфула растянул губы в улыбке:

- Ну, здравствуй, моя хорошая. Сама пришла? Давай быстренько раздевайся и ложись рядом.

Вика, сидя на тумбочке, смотрела на него тяжёлым угрюмым взглядом:

- Уверен, что тебе этого хочется?

- Показать? – ухмыльнулся Кашапов.

Вика отвернулась. Перед её глазами оказалась заклеенная дешевыми и изрядно засалившимися обоями – стена.

- Не надо. Не хрен девку мудями пугать, она и пострашнее того видала... Давай без этого. Мне нехорошо, я болею…

Сейфула принял это немудрящее объяснение. Ну да, когда женщины болеют – это беда…

- Что случилось? - он сел в кровати, протянул к Вике руку. - Ты прости меня. Мы, конечно, друзья, и я не должен был так говорить. Замнем, как шутку…

Вика взяла его руку и даже задержала в своей. Робкое это было пожатие – дрожащее прикосновение.

- Саш... всё фигня. У нас Александрина пропала – вот беда!

Сейфула перетянул к себе на топчан девушку с тумбочки, приобнял, поцеловал сухую узкую ладонь. И будто не слушал её:

- Ты знаешь... если от мусоров отобьюсь, есть возможность с Ираклием затеять прибыльный бизнес. Сам поднимусь - тебя не забуду. Я не оставлю тебя в этой грязи. Бабки будут – бабок дам. Ты бы что хотела иметь – свой магазин или салон?

Она отстранилась. С кровати не спрыгнула, но выскользнула из его объятий, как змея. Посмотрела в упор, повернув голову:

- Бабок? Ты думаешь, из этого можно за бабки вылезти? Ладно, замнём для ясности. Чего салон, какой магазин?! Барахла модного, что ли?

- Ну, это как ты решишь. А хочешь отсюда уехать?

Вика ответила задумчиво.

- Уехать? Не знаю... вот честно – не знаю!!! Мне кажется, всё уже закончилось в моей жизни и ничего нового, нигде… ты врубаешься - нигде! – больше не будет. Везде одно дерьмо, разного цвета только... И зачем?! Слушай... ты как этого мента уговорил маляву из КПЗ передать? Денег, что ли, обещал?

Сейфула уже не пытался обнять её – бесполезно. Поудобнее устроился. Прокряхтел:

- Да нет. Не поверишь - порядочным оказался. Впрочем, не местный он – из Москвы. Ему правды узнать хочется, а местным мусорам – лишь бы висяк списать. Любой ценой...

Помолчали.

- Кстати, а что с Александриной?

Вика недоуменно вздернула плечи – не знаю, мол. Прядь волос скатилась с высокого лба, трогательно повисла вдоль худой щеки. Глаза потухли.

- На смену не вышла. В общаге нет. Янка заходила к ней – там девки напуганы, а у её соседки по комнате челюсть сломана. Ираклий говорит, что ищет, но чего-то я сомневаюсь. Короче, стрёмно всё…

Помолчав, поиграв желваками, Кашапов нахмурился.

- Чует сердце – не просто все. Если опять мусора по мою душу к ней, то… Ты знаешь, если доведут до черты, я кого-нибудь из них точно замочу. Ну, стопудово. Чтоб другие поганцы боялись, раз моя жизнь под откос пошла. Так будет по справедливости. Иногда, честное слово, так хочется стать маньяком-рецидивистом по мусорам – я бы их порой ночной ловил и развешивал на столбах...

Вика поёжилась. Движение узких плеч тронуло Сейфулу, стало каким-то рубежом для души – он разом обмяк.

- Знаешь, Саша... – она помедлила; на скулах обозначились резкие черты, борозды, даже пятна. - Знаешь, убить – не выход. Тьфу! То есть выход. Блин... не совсем выход. Он с тобой остаётся, понимаешь?! По ночам приходит. Окликает. С ума тихо сходишь... Особенно, если всё помнишь до мелочей!

Сейфула сглотнул. Истовость была какая-то в её словах – истовость, надрыв, который его настораживал. И он попытался разрядить ситуацию.

- Ага, синдром Раскольникова, в школе такое проходили – помню. А тебе никогда не хотелось прибить укусившую тебя собаку? А впрочем... к чему зоопарк? Что, у тебя не было в жизни врагов, которые унижали и обижали тебя, пользуясь своей силой или положением? Знаешь ли ты сладкое чувство справедливой мести – чтобы зуб за зуб, око за око, кровь за кровь, боль за боль...

- Знаю! – оборвала она зло. - Поэтому и тебе - не советую! У тебя тут покурим или на улицу пойдём?

- А пойдем в беседку, за Шамилем... – рассмеялся мужчина. - Я по солнцу соскучился.

Витка недовольно проворчала:

- Беседка скоро на голову нам свалится, я Ираклию говорила... Ладно, пойдём на солнце!

Они вышли, и девушка, достав сигареты из куртки, закурила.

- Знаешь, я тебе что хотела сказать...

И замолчала.

Сейфула смотрел на её руки, стискивающие сигаретное тельце.

- Ну? Еще заморочки?!

Вика молчала.

Сейфула сказал:

- Я бывший зек, ты проститутка – кто из нас в большем дерьме? Ты красивая – подвернется мужик порядочный, выйдешь замуж, детей заведешь и забудешь все прошлое, как кошмарный сон. А судимость – она на всю жизнь, как бородавка на носу, или горб на спине, или СПИД...

Она, поперхнувшись дымом, вскрикнула:

- Не забуду! Не смогу! Думаешь, легко ноги перед каждым раздвигать? Да, СПИДА нет – я проверялась… и вся радость! А мужики-сволочи оборзели вконец – каждый норовит в задницу сунуть! Понимаешь? Как с ума все спрыгнули. Новую моду завели – анал, слышал? – она задохнулась, скривила рот в усмешке. – Это от вас, зеков пошло.

Затянувшись и выпустив дым продолжила:

- Да нет, мы с тобой – пара хорошая... Просто со мной, Саша, счастья тебе не будет. Я такая, по жизни – недоделанная, перекособоченная. Мне мать говорила – ногами вперёд вышла…

Кашапов не знал, что ответить – как успокоить девушку.

Впрочем, она тут же сама успокоилась и предложила:

- Короче, Саш... если переспать, давай по-быстрому у тебя. И забудем базар.

Сейфула оглянулся по сторонам – не видит никто? Притянул к себе девушку за плечи, потом взял ее лицо в ладони свои, сказал тихо и ласково:

- Мы же друзья! А друзей не укладывают в кровать. За друзей жизнь отдают. А ты мне как родная сестра, Виктория!

Она лишь горько рассмеялась.

- Виктория… Победа! Отец так назвал. Девятого мая – мой день рождения…

Слышно было, как бьётся её сердечко.

Вика загадочно посмотрела в глаза Сейфуле.

- Ты сказал, тот мент – порядочный... Прикинь, он мне сказал, когда был в харчевне с твоей запиской: работать шлюхой – не значит, быть шлюхой. Ещё никто так не говорил. Короче, ты держись его... Он точно, не такой, как все.

Сейфула задумался.

А девушка  рассмеялась:

- А прикид-то фирмовый на тебе – особенно шляпа к лицу... Ираклий одел?

- Да, это он… Слушай, так а с Лексой что делать? Так сидеть и ждать, когда что-нибудь проявится? Ой, не нравится мне это…

- Ну, давай попробуем разыскать. Можно в общагу её сходить – наверняка там кто-то что-нибудь знает. Просто надо по-умному себя вести и по-тихому говорить. Я там знаю одного…

Она не договорила, оглянулась на шум – на парковку медленно заползла золотисто-янтарная, огромная и угловатая, как чемодан, большая импортная машина.

- Хозяин приехал. Вот же корыто себе взял... Автобус, блин. Ну иди-иди… компаньон грузина!

Сейфула головой покачал.

- Зря ты так думаешь. Я на цырлах ни перед кем ходить не буду. Дела складываются так, что я Ираклию больше нужен, чем он мне. Так что если рулить не будем, то и на привязи не пойдем у каких-то грызунов закавказских. Верно я говорю?

- Верно, верно… - она засмеялась, легонько толкнула его в плечо. – Иди-иди, гордый ты наш!

И уже в спину задорно бросила:

- Первомай скоро! Праздновать будем?

- А как же! С меня поляна, с тебя инцест!

От этого слова Вика дёрнулась – будто током ударило её от земли, будто голой ногой на электрокабель наступила – закашлялась, выронила сигарету.

- Может, минет?!

Сейфула обернулся, и, сверкая улыбкой, пояснил:

- Сестричка любимая моя, я весь в твоих руках!

Вика расслабилась:

- А-а, ну да... понятно. Посмотрим. Пока.

Она повернулась к нему спиной, она ушла в себя, а Сейфула с не очень хорошими мыслями пошёл к хозяину харчевни.

Ираклий Сейфулу поджидал, но встретил без раздражения.

- Поедем, я тебе кое-что покажу, - на губах грузина-цыгана мелькнула сдержанная улыбка.

- Как одеваться? – Сейфула усмехнулся.

Ираклий вопросительно брови поднял, потом рассмеялся:

- Так ты уже одет, по полной программе, братан. Но лучше-ка давай в пятнистое переоденься – для дела лучше.

Охранник в своей каморке переоделся в военный камуфляж, добытый Ираклием всё в тех же ангарах базы и водолазку под куртку расцветки «дубок» - светло-серые пятна по тёмно-зелёным.

Девчонки харчевни смотрели в окна, когда Сейфула с хозяином шли по стоянке к автомобилю.

- С ума сойти! Какой мужчина! – за всех восхищенно сказала Лина.

- Красивый парень, согласна, - заметила Алия. – Хотя заставляет задуматься: зачем он здесь?

Лина недоумённо обернулась:

- Ты чего? Хозяин нанял – не поняла?

Полные губы девушки дрогнули:

- А тебе не кажется, что он мутный, в натуре? Чё это его сначала закрыли, а потом выпустили? И мент от него маляву принёс, ты сама говорила…

- Принёс, значит, надо было! – разозлилась официантка. – Заплатил или…

- Вот-вот… «или»!

- С ним Вика общалась, понятно? И Вика сказала – этому менту можно верить.

Почувствовав агрессивную волну, исходившую от Лины, Алия опасливо отодвинулась. С расстояния сказала презрительно.

- Верьте, верьте… Сандру бы этот честный мент поискал! А то никто и не чешется.

Лина не стала ничего говорить, только резанула Алию чёрными глазами из-под очков и ушла на кухню.

 

Добавить комментарий

ПЯТИОЗЕРЬЕ.РФ