КОШКОДАВ И «САНАТОРИЙ»

Сейфула – Вика и другие. Понедельник.

Понедельник – тяжёлый день, и Сейфула это знал. Да и ночные мысли совсем не были лёгкими... После короткого завтрака, сославшись на поручение Ираклия отметиться в поликлинике, Сейфула отправился в город, но отнюдь не в лечебное учреждение, в общагу медучилища, в одну из мрачных, с облупленными стенами, четырёхэтажных коробок, притулившихся с одного края к барахолке. Охотник встал на след зверя, если, конечно, Александрина пропала по его вине. Как вести себя там, с кем разговаривать, о чем расспрашивать, Кашапов не знал. Но ему сразу же здорово повезло – перед общагой подметал территорию дворник, шибко охочий до чужих сигарет да страстный любитель поболтать на работе. Он даже пригласил визитера присесть на лавочку, оставив в покое свою метлу, гордо представился: «Афанасий!», но руки не подал.

Сейфула не соврал ему – ну, разве только чуть-чуть: мол, он охранник харчевни «Вдали от жён», пришел по приказу хозяина узнать, почему некая посудомойщица Александрина не выходит на работу; что с ней случилось?

- Посудомойщица, говоришь? – лукаво переспросил дворник Афанасий, сунув в рот выпрошенную сигарету. – Ну-ну… Тут, приятель, с вашей мойщицей, понимаешь, настоящая Полтавская битва случилась…

Про сломанный замок в дверях, про выбитое окно, которое он потом вставлял, про бегство Саньки и погоню за ней рассказал… ничего не утаил.

- Я думаю, это менты пожаловали. А вели-то себя, как бандиты.

- Почему менты? В форме, что ли, были, или корки показали?

Афанасий даже руками замахал, возбуждённо:

- Какая там форма! Какие корки… Зверюги стриженые, опера. Чо я, оперов не видел? Они, как бандюганы, и ходят...

- Подробнее, Афанасий.

- Чего подробнее, то? Один такой молодой, лыбится, дверь вахтёрной нашей, прижал, говорит: тихо сидите; мы там с Петькой в картишки сидели, да… а второй сразу в коридор: где, кричит, Чувашова? Там какой-то парень был, что-то ему пробовал соврать, да им разве соврёшь. Взял так, головой об стену легонько приложил – тот сразу дверь и показал. На первом этаже. А соседку её так долбанул, что челюсть вынес. В больничке щас… говорит всем: упала, дескать. Так у нас все…

Кашапов перебил, протягивая ещё одну сигарету:

- Ты знаешь кого из них?

- Ну, как… Девчонки сказали. Мусорок тут у нас появился недавно, со Златоуста – как звать-величать мало кто знает, но погоняло поганое заслужил… Кошкодав.

- Кошку, что ль машиной задавил?

- Как знать? Может, и кошку… Только бают, руки большой любитель распускать. Я ж говорю, челюсть сломал соседке Санькиной, начисто. Одним ударом. Да и раньше, говорят, этим делом баловался…

- Кошкодав, говоришь… так-так! - Сейфула задумался, потом оживился. – Но тогда какой смысл мусорам вламываться ночью к девчонкам? Двери ломать? Догонять? Вызвали бы повесткой, и все дела.

- Кто знает? Можа, краденое что искали, можа, еще чего… Девки-то без пригляда ой-ой-ой способны на что. А милиции нашей видней…

- Видней? Ладно… Значит, Кошкодав? – еще раз повторил Сейфула и снова задумался. – Ты его знаешь? Как он хоть выглядит?

Дворник не знал.

Кошкодав, Кошкодав… Зацепка есть. Возвращался в харчевню Сейфула совсем не мрачным. Позднее подумал – надо было к Нине заглянуть: мимо ведь шел, но шансов застать ее в комнате общежития в рабочее время – никаких. А затем, час спустя, появилось и великолепное настроение: обедать в харчевню Вика явилась.

В мире много приятного. Среди приятного есть такое удовольствие – общение с любимым человеком. Ну, или с человеком, который нравится.

Вика завтракала – салата ей Лина навалилась, как хороший хозяин – сена корове. Кашапов присел за столик к ней, поздоровался; девушка тоже, соблюдая внешний этикет, почти равнодушно. Но прозрачные глаза-то её сияли, Сейфула видел…

- Ну, как успехи? Погуляла с молодёжью? – с улыбкой спросил мужчина.

- Погуляла. Затрах… Короче, устала совсем!

Она выпалила это, а потом, видимо, пожалела. По лицу было видно. Кашапов это понял. Положил свою руку на худую ладонь, ласково прижал – чуть-чуть.

- Да ладно, я понимаю. Это всё ерунда. Как обычно. Не обижали?

- Нет… - с полным ртом сказала Вика. – Голая только на столе танцевала и… Короче, не важно. Не обижали, не переживай.

- А что, там защитник есть, кроме меня?

Вика слегка рассердилась.

- У меня там есть, на кого положится. Яша Яблонский. Ты не знаешь…

- Ну, а узнала чего?

Девушка сосредоточенно дожевала салат, забросила в рот последний капустный лист. Отмахнулась.

- Разное… всё так, бутор, ерунда. У тебя - что? Ты в больницу ходил, зачем?

Очень кратко Сейфула рассказал ей о посещении общаг и том, что ему рассказал дворник. Только самое важное.

- Кошкодав, Кошкодав… - Вика быстро сообразила. – Слушай, припоминаю… По моему, этот самый Кошкодав и привез лилипутку в «Эдем» - так девчонки мне говорили. Или нет, это он к нам – от сауны этой приезжал. Как посыльный, типа. Понимаешь? Так, значит, он мент? У меня есть знакомый охранник на комбинате, тоже бывший ментяра. Давай сгоняем. Если повезет и застанем его на службе, он нам расскажет – что да как.

Она собралась. Впрочем, и собираться-то было недолго: в чём была – джинсовый костюмчик с юбочкой, в том и пошла; Сейфула про себя отметил – барахлишка-то у Вики немного. Разве что кофточек штук пять, вот и всё богатство. Сидела она в харчевне опять босиком, не боясь показывать голые ступни с заживающими ранками, но для выхода обула какие-то старые «балетки»: чуть ли не пластиковые. Купить бы ей туфли на высоком каблуке, модные, ножки её красивые в хорошую упаковку засунуть, но, похоже, не любит она их… Или просто денег нет? Или экономит? Ладно, потом разберёмся. После праздников.

Вика направилась к остановке автобуса, но Сейфула остановил её.

- Да ну, эту трясучку. Давай такси возьмём, вон они… скучают.

- Деньги тратить?

- Не боись, у меня есть…

В такси она села назад, он – рядом с водителем. И, один раз обернувшись, увидел, что девушка с гримасой сразу выпростала ступни из своих «балеток». Да, надо ей туфли-то купить. Потом уже мысли снова перешли на тему их расследования.

Повезло и на Комбинате – просто день исполнений желаний!

Знакомый Вики оказался настоящим атлетом – ростом выше Кашапова, бицепсы рвут форму. Увидел девушку ещё из своей кабинки, расплылся в ухмылке, вышел:

- Здорово, сестрёнка! По каким делам, с бубновым интересом?

Это залихватское «сестрёнка» резануло уши Кашапова, по лицу пошли желваки. Он не вытерпел:

- Приятель, давай без нежностей… ага?

Охранник, поигрывая дубинкой на поясе – стандартной милицейской ПР-73, воззрился на Сейфулу.

- А это кто?

- Это… знакомый мой! – быстро ответила девушка. – Виталик… Ну, всё, всё. Дело у меня к тебе, на миллион. Мента ищем по прозвищу Кошкодав. Очень плохой человек. Знаешь? Саша, опиши…

Но описание не потребовалось. Дубинка совершила круговое движение, как полосатый жезл ГАИ.

- Ох, ты! Знаю такого.

- Как его зовут, Виталь?

С нехорошей ухмылочкой глядя на Кашапова, ВОХРовец склонился к уху Вики и что-то прошептал. Сейфула не заметил точно, но ему показалось, что Вика дёрнулась, как от удара.

Она оглянулась на мужчину; тому показалась, что Вика ищет защиты, он шагнул вперёд, и даже кулаки рефлекторно сжались, но тут его остановила сухая твёрдая ладонь девушки.

- Саша! Ты погуляй пока! – заявила Вика железным голосом. – Ты слышишь?! Погуляй. На улице. Я тут… поговорю.

А затем она вышагнула из своих «балеток»; босые ступни на грязном полу, худые, смотрелись особенно жалко. Тряхнув волосами, спросила резко: «Куда идти? Тут?!». ВОХРовец, смерив глазами Кашапова, увёл её в конец коридора, уходящего от проходной, заставленного старой мебелью. Сейфула не пошёл на улицу… Мало ли что он там сделает с Викой, этот бугай! Остался в пустом пространстве за турникетом.

Поэтому всё и видел.

Видел фигуру Виталика – верхнюю часть, откидывающего голову, скалящегося, открывающего рот. Видел босые ступни Вики, вставшей на колени: серая пыльная каймана узки пятках, поджатые пальцы… Понятно, поэтому и разулась: неудобно стоять на коленях в жёстких этих, наверняка, как из проволоки, обувках. Да ещё и заниматься определённым делом… Остального не видел. Но всё понимал. Охранник довольно постанывал, и в это постанывание вплетались чмокающие, чавкающие звуки – в тишине этой проходной, наверное, почти никем не посещаемой, на задворках Комбината, у выхода к тому самому Гнилому озеру, они отдавались особенно чётко.

Сейфула отвернулся и ощущал, как земля подрагивает под ним. Старался успокоиться. Виталик испустил финальный рык. Вика поднялась. Вытирала губы. О чём-то говорила – шёпотом; Сейфула не выдержал – вышел.

Через десять минут вышла и она. Шаркая босыми ногами по раздолбанному асфальту. Молча отняла сигарету у Сейфулы, сделала пару глубоких затяжек. И она, и он, прекрасно всё понимали. Поэтому Вика обошлась без предисловий. И сразу заговорила о деле.

Оказывается, Кошкодавом сами менты прозвали опера Дамира Ильясова, не так давно переведшегося из Златоуста в Прихребетский угрозыск. Он был каратистом и перед тем как нанести удар визжал по-кошачьи. Отсюда и Кошкодав. Именно он с напарником похитил Александрину, именно он тогда имел дело с лилипуткой. Круг замкнулся.

Кашапов безмолвствовал. Вика истолковала это молчание по-своему.

- Знаешь, что? Я всё понимаю… Но мы же узнали, что нужно!

- Узнали.

- Вот и всё! – зло отрубила она. – А то, что я минет за это… Короче! Ты знаешь, что я шлюха. Шлюхой и останусь. Я тебе сказала – про штамп забудь! Это все ерунда, чтобы тебя прикрыть. Проехали! Как хочу, так и живу, понятно?!

- Понятно.

- А раз понятно… Иди, давай, на работу. Моя ночью начнётся. Ночью и подумаем, как его брать.

- Ты куда сейчас?

- Не твоё дело! Подружайка живёт на Промышленной… за линией. Пойду, выпью.

- Что, так выпить охота?

Вика демонстративно обтёрла губы – только что работавшие, ещё раз.

- В горле першит! – выпалила она. – И не иди за мной…

Она повернулась – пошла по этой страшной, унылой улочке, куда-то в сторону тупика. Взбивая асфальтовую пыль босыми ступнями, неся свои «балетки» в руках.

Сейфула и не думал догонять. Что ж, в чём-то она права. Надо о другом думать. Надо сосредоточиться. Итак, старший лейтенант уголовного розыска Дамир Ильясов, прозванный соратниками Кошкодавом – цель номер один. Задача номер один – найти его и строго спросить: где Сандра? Палец-другой сломать оперку Сейфуле не составит труда, даже руку или ногу – хрен на то, что каратист. Но как это сделать без последствий? – всё-таки мент. И это будет рецидив, это серьёзная статья, и это снова – решётка.

К тому же опера часто ходят со стволами, это Сейфула хорошо знал.

Надо много и много думать.

Александрина и Капа. Понедельник.

Александрина совсем не сразу поняла – гораздо позже, что помогло ей и пережить шок, и достаточно быстро оправиться от него. Её комплекция. Та самая, которая ещё в школе доставляла кучу неприятностей, из-за которой на неё сыпались клички «бомбовозка», «бочка», «жиробоз» и многие другие, не менее обидные. Наверное, человек худой от того, чтоб за эти сутки пережила девушка, отдал Богу душу, но пухлость её, то, что называют жировыми накоплениями и то, что таковым является на самом деле, пришли на помощь…

Конечно, пыток она не выдержала. Когда подписывала листы своих «признательных» показаний, когда Чирков в ухо кричал ей – запоминай, сволочь, как таблицу умножения! Вот так на твоих глазах Кашапов избивал гражданина Буракова… Вот так ты с ним прятала тело убитой им светловолосой женщины; вот так, вот сюда вы ездили; смотри, сука, внимательно эй, не спи! Не спи, говорю! И удары по щекам – наименее болезненное, что она вынесла; вот тогда она уже не понимала, что делает. Сознание полностью заволокло туманом, равнодушие покрыло её с головой, как снегом присыпало, и чувство похожее было: замерзание. Человеку-то ведь, околевающему в степи ли, в двух шагах от собственного подъезда, так и кажется, что он уходит в мирный, спасительный сон.

И это закончилось, и Александрине казалось, что она, наконец, к счастью, умерла.

Но нет. Она вернулась в этот мир и первое, что она увидела – так это был низкий потолок. Потом ощутила запах печёного хлеба и непривычный для городского человека, тяжеловатый аромат парного молока. Несколько ломтей такого хлеба, да кружка с белой жидкостью стояли на столике у кровати в комнате, где она лежала. А лежала она в небольшой комнатке такой же скромной, аккуратной хатки. Эта аккуратность была заметна по скобленым деревянным полам, по ситцевым занавесочкам, по углам без паутины…

Девушка с трудом встала, откинула одеяло. Её не смутило то, что лежит она под этим одеялом совершенно голая. Её смутило другое; и не смутило, а просто убило наповал. Когда она подошла в небольшому трюмо в углу, да глянула на себя в зеркало.

Конечно, самые страшные повреждения и раны закрывали кое-как наложенные отрезки пластыря, бинты, но и остальное… Остальное выглядело жутко.

Александрина опустилась прямо на пол, на половичок перед кроватью и тихо, но горько, совершенно безутешно заплакала.

На этот плач заглянула в комнату женщина: плотненькая, квадратная, в мешковатом платье, с добрым лицом и седеющими волосами в узле. Сказала ласково, напевно:

- А ты не реви, девка, не реви. Слёзы-то не помогут. Ты поешь лучше, поешь. Поесть-то оно всегда лучше… Молочка попей, ещё тёплое. А может, чаю с мёдом?

- М-м-может… - между рыданиями выдавила девушка.

- Меня Капитолиной зовут. Можно – Капой! – объяснила хозяйка. – Пойдём-ка в горницу, за столом посидишь… Пей молочко, а чай сейчас.

За столом, выпив стакан молока, съев половинку ломтя хлеба, Александрина осталась сидеть с кружкой чая. Сама Капитолина не садилась: хлопотала вокруг, то занимаясь мелкой приборкой, то снуя из дома в сени, из сеней во двор, откуда слышался порой коровий рёв, и обратно в дом. Несмотря на коробчатую фигуру, была эта Капа подвижной, сноровистой, показывая деревенскую закваску и чем-то напомнила Александрине её Хребтово, которое она покинула много лет назад. Только, когда сытость вернула ей и относительный покой, и ясность ума, Александрина решилась спросить:

- А я где, тётя Капа?

- Ты? Ты в санатории… отдыхать будешь.

- Долго?

- Пока не поправишься. А зачем тебе про то думать? Отдыхай. Кормят-поют бесплатно… когда у тебя ещё такой отдых будет?

- Но я же в городе?

- В городе, милая, в городе… куда же ты из него денешься?

Голос хозяйки звучал убаюкивающе.

Александрина оставалась в полном недоумении. Она знала, что есть какой-то санаторий на Синюровой горе, комбинатовский – но там она очутиться вряд ли могла, согласно своему социальному статусу; был ещё горкомовский, на Утешином холме, база отдыха… но там – тем более? В каком же она санатории? Люди отдыхать даже на базы отдыха ездили за тридцать километров по трассе.

- Можно выйти погулять, тётя Капа?

- Можно. Во двор можно, воздухом подышать. Но зачем тебе выходить, девка? Телевизор вон есть, цветной, смотри себе… хочешь, включу?

Александрина кивнула, только чтобы отвязаться. Включили «Рубин», старый, поцарапанный; он мутно показывал концерт какой-то эстрадной звезды, звук прерывался. Девушка посидела перед экраном, используя это время, чтобы сообразить.

Она отлично понимала сейчас, кто её захватил в общежитии и кто заставил подписать «показуху» на этого молодого, кажется, не совсем русского охранника. В лексиконе Александрины или Лексы было для таких нелюдей одно слово – «менты» и не более. Но эти, похоже, оказались отъявленными зверями. Александрина потрогала саднящую рану на груди – сквозь старое синее платье плохого покроя, жмущего под мышками и чуть снова не расплакалась: больно. И обидно.

И главное – где же всё-таки она?

И, хотя дома в обычном понимании, у неё не было, хотелось обратно: либо в комнату общаги, либо в харчевню – к Алии, Асе, Лине, Виктории. Не место ей было тут.

Александрина ещё полчаса сидела у телевизора в горнице, пахнущей травами и мёдом. Капитолина долго не появлялась – видно, во дворе. Девушка решила выйти; туфель своих в горнице не нашла, сунула ноги в старые растоптанные валенки, стоявшие в углу сеней. Они воняли хлевом, но сейчас это не было важно…

Оказавшись во дворе, Александрина поняла, что санаторий – это просто частный дом. И дом хороший, куркульского замеса. Двор, выложенный бетонной плиткой, был с двух сторон окружён добротными сараями с блестящими перекладинами засовов, а с третьей – высоким забором, с прорезанной внутри калиткой. За этим забором Александрина увидела голубое небо, край леса и слева – громаду элеватора. Что ж, теперь она более-менее представляла себе это место: берег Косихи. Между рекой и улицей Спортивной. Остаток разросшегося района Куркули…

Но всё-таки, может, она сможет точнее сориентироваться?

Забор уходил вверх метра на два с половиной, сшит был из прекрасной «вагонки», доски по большей части на шурупах с блестящими головками, прорезанными косой чертой. Отличный забор, и его не перепрыгнуть, тем более с её-то грацией. Но посмотреть за него – можно. Надо только встать на эту вот невысокую бочку, встать на цыпочки и глаза Александрины окажутся как раз на уровне верхнего края досок…

Девушка сбросила валенки. Постанывая и охая, насилу забралась на бочку, ощущая босыми подошвами холодное ржавое железо. И сделала для себя первое открытие: сантиметрах в тридцати от забора расходились чугунные рога, на которых поблёскивали натянутые струны колючей проволоки.

Типичная тюремная ограда: не перелезть, ни перекинуть что. Ещё один забор, скорее так, предупреждающий штакетник, опоясывал усадьбу метрах в десяти от основного. А второе открытие заключалось в том, что дом стоял на отшибе, воротами на прилесок и ограду трудового пионерлагеря «тимуровец», в это время, конечно же, не работавшего. Щебнёвая дорога отходила от ворот и потом катилась дальше, сворачивала в лес…

Александрина ощутила первый укол страха.

Куда же она попала, из какого огня да в какое полымя?!

И кто эта добрая женщина-хозяйка?

В этот момент заскрежетал замок в калитке. Капитолина вернулась. Она была в пуховом платке, наброшенном на плечи и на голову, с двумя вёдрами, полными жёлтых опилок. Вошла, поставила вёдра на бетон, с печальной улыбкой посмотрела на Александрину:

- И куда ж ты, девка, полезла? Убьёшься ведь…

- Я не убьюсь, тётя Капа! – жалко проронила та – Я только посмотреть…

- А чего ж тебе смотреть? Лежала бы, спала. Или вон, телевизор смотрела… ну, слезай, давай.

- А вы мне ничего не сделаете? Ругать не будете?

- Да что ж тебя ругать, глупую… Слезай, слезай.

И, пока Александрина, перебирая полными ногами, спускалась, Капитолина стояла рядом, сложив на груди руки, причитая: «Вот неугомонная… И куда ж тебя понесло? Вот же шебутная!».

Девушка очутилась на бетонных плитках, но в валенки почему-то залезть не спешила, несмотря на то, что бетон отчаянно холодил ступни. Её взгляд упал на калитку. Поставив вёдра, Капитолина хотела было её закрыть, но не успела – только щеколду накинула, а засов не опустила и замок амбарный болтался на гвозде, ощерившись язычком…

- Так пойду, тётя Капа? – радостно проговорила девушка. – Спасибо вам за всё… Мне идти нужно.

Она в последний момент лишь увидела, как на добром лице Капитолины что-то проступает – сквозь маску что-то рождается, незнакомое выражение. С криком рванулась к калитке, но поздно.

Женщина поймала её за волосы, дёрнула к себе – голову обожгла боль. Потом расчётливо лбом ударила о забор – расшибла Александрине обе брови. Рассчитанным движением – тычок выше пупка, в самое солнечное сплетение; и добавила косым ударом по почкам, рукой… как дубинкой.

Хрипя от невыносимой боли, с залитым кровью лицом девушка рухнула на бетон. И тут же нога в обрезанном резиновом сапоге опустилась ей на грудь, придавливая, а лицо – круглое, морщинистое, склонилось.

Но сейчас оно не было добрым. Было каменно-жёстким, с бешеными глазами:

- Ты куда, падло? Запомни тварь, на куски порежу, если ещё раз попробуешь… Пошла на шконку свою, падаль лагерная!

Колыванов – Нестерова и все. Понедельник.

На обоих героев крайне неудачной встречи в тёмном крыле гостиницы «Садко», следователя Колыванова и следователя Нестерову, эта встреча оказала очень неодинаковое действие. Колыванов это понял, когда к двенадцати подошёл в ГОВД и поднялся на их прокурорский этаж. Анастасия встретила его у дверей кабинета. И Колыванов сразу оценил перемены…

Во-первых, её пронзительно-синяя прокурорская форма была отглажена до хрустящей ломкости, а пуговицы на кителе сверкали надраенной рындой адмиральской яхты. На лице – косметика, впрочем, очень сдержанная; на ногтях – светло-бирюзовый лак, так идущий её глазам. Но самые главные изменения произошли вверху и внизу: сверху преобразились волосы женщины. Они завились чудесными кольцами, большими и плавными, они сейчас облегали её голову, как кипящее золото, распушившись на кончиках… Снизу – растоптанные туфли сменились белыми босоножками на довольно высоком каблуке, открывавшими красивую пятку, хотя и скрывающими пальцы. И на этот раз, конечно, без колготок. Колыванов с трудом себе представлял, что может сказать Пётр Афанасьевич на эту вольность, но, с другой стороны, он же его проглотил вельветовый пиджак с чёрными джинсами в своё время, и это, видимо, проглотит.

Женщина помедлила, давая собой полюбоваться. Ощупать глазами с ног до головы. Наслаждалась эффектом. И только, когда Колыванов виновато спросил: «Я не опоздал?», Нестерова мягко преградила ему путь в кабинет вытянутой рукой; улыбалась она приветливо, но холодно и эта улыбка казалась подобной ледяному душу.

- Совсем нет, Василий Иванович. Мы нынче у товарища майора Степняка гостюем. В новом кабинете… Пойдёмте, провожу.

Она пошла с ним по коридору, выстукивая каблучками. Шла строго рядом, ширина коридора позволяла, не перегоняя и не отставая, всем своим видом демонстрируя вежливую индифферентность. Мол, мало ли что было личного, а работа продолжается. Колыванов покаянно пробормотала:

- Хорошо выглядите сегодня, Анастасия.

А вот она его миловать, похоже, не собиралась:

- А вы – нет. Какой-то вы помятый сегодня. И галстук, кстати, тот же, что и вчера днём… Ошиблись с выбором? Не выспались?

- Не выспался…

Не выспался и по причине общей разлохмаченности чувств, и по причине излишнего количества выпитого коньяка, но главное – по возвращении он опять заметил насекомое, спокойно гуляющее по тумбочке. Это было уже выше всяких сил. Колыванов сдвинул вместе два кресла из углов люкса, снял с кровати матрац, на кресла поставил хлипкий журнальный столик, утвердился на нём, чувствуя, как матрас и всё это сооружение ходит ходуном… на таком вот насесте и проспал с включённым светом до самого утра.

Но всё это Насте он, конечно, рассказывать не собирался.

- На Комбинате гром и молнии, и воняет оттуда. Прямо в окна несёт.

- Ой, ой, ой, какая жалость.

- А у вас тоже глаза красные! – огрызнулся следователь.

Настя сухо парировала:

- Это вам так кажется. При плохом свете!

…Кабинет замначальника УРа майору Степняку, дали в новом, совсем недавно отремонтированном крыле ГОВД. И был он, как сам Степняк говорил, «побаче, чем у товарища Саныча». Огромный стол-язык, длиннее, чем у Чайковского, массивный; у самого Степняка – мягкие кресла, исполинский сейф. Только от картины с шишкинскими мишками в лесу, висевшей на стене, отдавало ресторанной пошлостью.

Но сам Степняк лучился радушием. Когда совещание открыл, первым делом предоставил слово Колыванову, заметив, что мы-де тут все профессионалы своего дела, но товарищ Колыванов зрит в корень, и всяко оно так, и так далее.

Колыванов сопел. Не нравилось ему это неуклюжее гостеприимство.

- Знаете, товарищи… - проговорил он устало и хмуро. – Я знаю, что тогда, когда мы вдруг сталкиваемся с «серийником», сиречь с серийным убийцей, то мы делаем одну распространённую ошибку. Наши коллеги по всей стране – тоже делают. Точнее, две…

Колыванов задумался. Безучастно поглядел на мишек. Им-то хорошо…

- Мы ищем мотив, по привычке. Цель ищем, рассуждаем, чего хотел преступник – ограбить, или изнасиловать. А его, мотива – нет! Для такого преступника сладок сам процесс умерщвления, пыток и мучений. Надо искать внешние признаки жертвы, которые «дёргают» за спусковой крючок, провоцируют это желание – убить… Мы с товарищем Нестеровой уже продвинулись в этом направлении, кое-что проанализировали, но я пока доложить не готов.

Колыванов перевёл дух. Удастся ли ему донести до них то, что он хочет сказать?! Необычные преступления в обычном городе… А расследовать их пытаются стандартно. Вот и Акташев, на что уж понимающий мужик, а вчера обсуждал со стажёром – а может, попытка ограбления? может, у этой Ветровой большая сумма денег при себе была? а у Абалацкой украшения золотые?

И Ильин тоже «обыкновенными» методами склонен эти преступления раскрыть…

- Мы начинаем, что называется, бить по хвостам, цепляемся за следы его свежего, недавнего преступления… - негромко продолжил следователь. - А надо копать глубже… потому, что следы он путает и мы постоянно опаздываем. Надо собирать всю картину с самого начала. Поэтому предлагаю вернуться к случаю с Верой Абалацкой, уроженке Москвы. Пётр Аркадьич, вы с этим делом уже знакомы?

- Товарищ Нестерова в курс ввела! – по-военному чётко доложил Степняк.

- Вот и хорошо. Понятно, что хвататься там можно много за что, и одновременно – не за что. Пусть это не смущает. Можно со стопроцентной вероятностью утверждать, что последние часы жизни Абалацкая провела в сторожке убитого Понюшко. Там её ударили газовым ключом по голове, полумёртвую, вытащили через лаз и утопили в Гнилом озере. Все согласны?

Собравшиеся вразнобой кивнули. Кустик в новенькой форме, Акташев в неизменной кожанке-рыжанке, сутулый Кухно в обвисшем пиджаке, блестящая Настя… Да и сам Степняк – с майорскими погонами, тоже новыми, торчащими крылышками.

Неплохая у него команда, если рассудить.

- Поэтому отрабатываем связи Понюшко на Комбинате. Знаю, какая это закрытая зона. Кто этим займётся?

Следователь Кухно кашлянул, поморщился, схватился за живот.

- Извините, товарищи, язва… Разрешите мне, Василий Иванович! У меня там есть знакомые, по старому месту работы, контакты… Я займусь.

- Хорошо. И попрошу вас очень подробно выяснить про несчастный случай в обдирочной, когда женщина сгорела.

Сидевшие за столом недоумённо переглянулись, но Кухно деловито кивнул.

- Далее… Установлен ли список лиц, которые покупают… точнее, заказывают какие-либо сорта трубочного табака, курят трубки и могли бы быть клиентами нашего мастера-трубочника Понюшко?

Теперь кивнула Анастасия. Привстала, кокетливо тряхнула россыпью золотых колец, передала Колыванову листок. Просмотрев его, Колыванов изумлённо вскинул глаза на женщину; та лишь кивнула – на этом мизансцена и закончилась.

Колыванов просто увидел в списке знакомую фамилию и инициалы – Чайковский П. А., любитель пения и здорового образа жизни...

- Вот, это уже хорошо. Я думаю, Анастасия, вы этим и займитесь, это ваш уровень… Продолжаю. Мы до сих пор не можем установить маршрут перемещений Абалацкой с того момента, как она отстала от поезда на станции, и оказалась в озере с пробитой головой. Это плохо… Не поймём маршрут – не угадаем замысел убийцы. Я вот тут кое-что обнаружил. Если быть честным, не я, а наш блестящий, не побоюсь этого слова, блестящий эксперт Рудольф Иосифович Штельмахер. Смотрите…

Колыванов высыпал на светлую полировку несколько крупинок. Каждая в маленьком прозрачном пакетике, которые Рудик доставал всеми правдами и неправдами – дефицит.

- Образец номер один – обломок кирпича обыкновенного, керамического, пятьсот тридцатого ГОСТа. Образец номер два – обломок кирпича, изготовленного по старинной технологии, купцами Ольпушкиными, так называемый «вишнёвый»… не буду вдаваться в нюансы технологии обжига, но размеры его другие, нежели у современного – 254 на 127, и на 64 миллиметра. Из такого кирпича были сложены здания на так называемой «Монастырке» - местности, где раньше на месте вашего города стоял монастырь. И, наконец, под номером три – фрагменты кирпичных сколов, излечённые из травмированных подошв Абалацкой. Рудольф Иосифович не поленился провести подробную экспертизу, своими силами… Там – «вишнёвый», старинный, а не современное изделие.

Они рассматривали пакетики. Нестерова хмурилась, закусив губку – но хмурилась сосредоточенно, Акташев присвистнул, Степняк глядел то на образцы, то на Колыванова с искренним восхищением.

- Напрашивается вывод, что преступник подвергал Абалацкую… э-э, физическим пыткам в районе Монастырки. Однако стекло совершенно ординарное, ГОСТ для оконного стекла, 111-78. Таким образом, нам надо найти место в городе, где есть большое пространство, имеющее, одновременно, площадь разрушенных старинных зданий и окна современного образца…

Кустик подскочил, хотел что-то сказать, но Акташев властно прижал его к стулу.

- Вот и здорово, товарищ Акташев… Это ваше задание. И ещё, если вы помните, я поручал вам проработать контингент: молодая женщина, похожая на Абалацкую, в период с двенадцатого по пятнадцатого апреля разгуливавшая в верхней одежде, в импортных джинсах и босиком. Что-то есть?

Руслан тоже передал свои бумаги; отстуканные на машинке, но с неимоверным количеством рукописных поправок. Поторопился объяснить:

- Да я там всех головой в одно место позасовывал… Извините! Ерунда всякая, пьяные, в основном. Но вот два случая… Я написал. Одну видели в районе Пристани, часов в одиннадцать ночи, тринадцатого, но она была того… как это…

- Ну?

- В колготках была, вот! А вторую уже, так сказать, без этих самых, которые колготки, значит, на Гуляе, за таксопарком. Но она брюнетка была, товарищ Колыванов.

- Спасибо, всё равно. Подробный словесный портрет. Показать фоторобот Абалацкой. Уточнить все детали.

- Так точно!

- Переходим к последнему. Деликатесы. Наша жертва очень много… подчёркиваю, очень много съела перед смертью морепродуктов и чёрной икры. Рудик… да, Рудик сказал, что, скорее всего, перед смертью была рвота. Ну, следы её обнаружили на плаще, изъятом в сторожке Понюшко. Вопрос, помните, Анастасия – кто, какая организация хотя бы, получала в период начала апреля, до пятнадцатого, такие продукты?

Нестерова хмыкнула. Эту информацию она даже записывать не стала.

- Я вам скажу. Ограниченная продажа, по спискам горкома КПСС, производилась в период со второго по восьмое апреля, а также десятого таковой продуктовый заказ выделили передовикам и профкому Автокомбината. Я список составила, просто не взяла.

- В следующий раз не забывайте, пожалуйста! – проскрипел Колыванов. – Ну, вот, в принципе-то и всё… Да, что-то еще хотел сказать... А! Руслан. Я вас ориентировал на такого Лёву-диджея.

- Да я знаю его, Василь Иваныч! Раздолбай длинноволосый. С Дэ-Ка. Он того, он за аппаратурой щас в Челябу поехал, тама…

- Понял. Как приедет, на беседу. Профилактическую. Пётр Аркадьевич, сделаем?

- Так точно, Василий Иванович!

Колыванов тяжело вздохнул.

- Так… Теперь по Ветровой. Тут ещё больше загадок. Во-первых, у нас появился снова уже задерживавшийся ранее Сейфула Кашапов, недавно освободившийся. Он находился с Ветровой до её смерти… Теоретически, некоторое подобие алиби у него есть.

- Пригласить да колонуть! – хохотнул Акташев.

Колыванов укоризненно посмотрел на опера. Пошуршал листиками блокнота в руках.

- Пётр Аркадьевич… дело деликатное. Кашапов озлоблен. Его, мягко говоря, не совсем правомерно мариновали в КПЗ дольше положенного. Если он виновен – он тем более правды не скажет, хоть коли, хоть заколись. Если не при чём – тоже не скажет, характер у него такой, я с ним беседовал. Надо как-то, может быть… вам самому. Осторожно. Так сказать, разведка боем…

- Давайте координаты, Василий Иванович!

Колыванов подумал; стоя, черкнул на листке блокнота пару строк; листок предусмотрительно сложил и передал Степняку по цепочке сидящих. Повторил:

- Конфиденциально, Пётр Аркадьевич. Сам, никому не поручайте!

- Есть.

- Также я хотел бы, что бы вы ещё раз тщательно осмотрели дачу Ветровой. И полностью, досконально, по списку лекарств: какие поступали в какие лечебные учреждения. Где она могла их взять, понимаете? Кроме того, нам нужен такой список, товарищи…

Колыванов обвёл сотрудником взглядом. Немного смущённым, так как он не любил раздавать поручения, и в то же время строгим:

- …список высокопоставленных, я так полагаю, или сравнительно высокопоставленных людей, страдающих запоями. Да! Я подозреваю, что Ветрова оказывала им… незаконную медицинскую помощь.

Анастасия вдруг упёрлась глазами в Колыванова – и в этом взгляде он уловил горячее сочувствие. От обиды и следа не осталось.

- Я сделаю, Василий Иванович. У нас есть вытрезвитель, у меня там подруга.

- Вот и… чудесно! – Колыванов улыбнулся. – Наверное, у меня на этом всё. Хотя нет. Также по данным судмедэкспертизы, мизинцы на ступнях Ветровой были вполне профессионально отделены от тела медицинским инструментом. Скальпелем, или ланцетом… я не знаю. Но это наводит на мысль о том, что убийца либо сам медик, либо имеет доступ к хирургическому инструментарию и опыт обращения ним. Всё!

- А таксопарк, Василий Иваныч!

- Это потом! – отрезал Колыванов очень резко, твёрдо и сел.

Акташев, который это выкрикнул, выглядел обескуражено.

- Так я чо выяснил-то… по рейке. Им, этим двум делягам, Галазову и Нефёдову, рулевую рейку в смазке принёс такой перец один, Костыль зовут…

- Так прямо и зовут: Кость Костылевич Иванов?

Акташев смутился, он не привык к официальности совещаний.

- Да не… Он вообще, Филинов, Егор Иваныч. Просто ногу поломал, давно… Простите, агась. Так вот, он там вроде главного старпома по всем делам в таксопарке. Под Трифелем ходит, под Немцем. Он и сказал – поменять… Чё, берём?!

- Не берём. Ждём.

- Да ё-маё, Василий Иванович, чего ждать-то?

Степняк вмешался. Всё-таки его подчинённый.

- Акташев, отставить базар! – рявкнул он. – Василий Иванович, какие будут распоряжения?

- Знаете, что… задумчиво проговорил Колыванов. – Установите всех, всех до единого, работников, так сказать, личной обслуги гражданина Трифеля. Кто ему готовит, кто стирает, кто стелит… Ну, вы понимаете. Рост, вес, портрет.

- Будет сделано, Василий Иванович.

Вот теперь Колыванов расслабился. Да и все – тоже. Задания получены; начались смешки, разговоры. Только Кухно, нахохлившийся и сидевший напротив Колыванова, скрипучим голосом сказал:

- Василий Иванович… я по цеху вторсырья.

Колыванов, занятый своими мыслями, включился не сразу.

- Да, Никифор Дионисьевич.

Пергаментное лицо Кухно пошло складками.

- Благодарен вам за отчество, правильно выговариваемое. Отец из староверов… Обычно «Денисычем» кличут. Но я не об этом. Я о цехе. Вот смотрите, покойный Понюшко пил водку, так?

- Так.

- А я, так сказать, исследовал его склад бутылок. Ну, он же выбирался из своего… убежища. Посуду собирал. Так сказать… небольшая прибавка к зарплате. Верно?

- Да, да. И что вы нашли?

- Да там у него бутылка. Ликёра. «Бехеровка». У меня сестра жены в торге работает, говорит – к нам вообще не поступает. Никак. В Москве-то её только в ГУМе и купить. Ну, вот, она и была среди его бутылок. Не сдал, она ж такая, понимаешь… интересная, плоская.

- Нашёл?

- Точно – нет. Ну, если кто из поезда выкинул – но тогда бы точно сколы были. А тут – новенькая.

Колыванов только хотел спросить: «Отпечатки», но Кухно грустно покачал яйцевидной лысой головой.

- Нет. Он в растворе ацетона вымачивал, чтобы этикетку отодрать. Клей-то не нашенский… Но вот была у него такая.

Колыванов пристально посмотрел в сонные глаза следователя.

- Никифор Дионисьевич, один вопрос: вы с нами?

Кухно поморщился. Помял рукой живот.

- Вы знаете, у меня язва…

- Я знаю, что у вас не только язва, но и совесть! – перебил Колыванов. – Вы даже кусты там обшарили, на месте гибели Ветровой. И каштановый длинный волос, мужской, как Пухов определил – ваша заслуга. Так?

- Так.

- Тогда я повторяю вопрос.

Кухно опять помялся. Ответил нехотя.

- Я с законом. Но закон на вашей стороне… пока.

- Товарищи! – повысил голос Степняк. – Теперь позвольте мне. Тут, значит, такое дело… Близится всенародное празднование международного пролетарского праздника. Будет усиление. Попрошу нас правильно понять… Все, так сказать, на своих местах. Никаких дач! Товарищи из одной организации… - тут Степняк побледнел, потом покраснел, отрубил – Из Комитета! Они сказали: возможны провокации. Так что попрошу всех, организованно, на демонстрацию. Сбор семь утра в ГОВД. Вот так. Я тут ответственным назначен за колонны… Ну, кому в парадной форме надо быть, я тоже доведу сейчас.

Тут все заелозили на стульях, стали выяснять у Степняка детали – особенно опера. Колыванов встал, кивнул Степняку: я могу? Тот кивнул тоже. Следователь вышел в коридор и у самого конца, у окна с мёртвыми весенними мухами меж стёкол, его догнал Кустик.

- Товарищ старший советник юстиции! Разрешите обратиться…

- Святослав, э-э… Вячеславович…

- Ростислав Святославович, товарищ…

- Понял. А можно просто – Слава?

- Так точно, товарищ…

- А я для вас: Василий Иванович.

- Да. Слушаюсь. Товарищ Василий… Иванович.

Колыванов изморено опёрся на подоконник.

- Так что вы хотели сказать мне, Слава?

- Василий Иванович! У меня девушка есть! – краснея, сообщил стажёр. – Из пединститута нашего…

- Поздравляю. Хорошая?

- Так точно! Лилия Игоревна Бондаренко, второй курс!

- Молодец, женитесь.

- Зачем?

- Чтобы детей делать… - сухо бросил следователь.

Кустик забеспокоился:

- Это само собой, Василий Иванович! Только у меня пока квартиры нет… А эта, я что хотел сказать. Вы послушайте! У них в институте девушка появилась.

- Конгениально. Дальше.

- Она босиком бегает. И ездит. На велике…

- Так бегает или ездит?!

- И то, и другое. Она такая, знаете… с придурью. Ну, я тоже понимаю: холодно же, и грязно. А она за хлебом. И вообще.

- Что вы предлагаете?

- А может, её того.. в оперативную разработку?

Колыванов оценивающе посмотрел на стажёра. Потом – на тельца мух. Вздохнул:

- Слава… эта девушка красивая?

- Ну… Лиля говорит, ага, сволочь такая.

- Это уже радует. Значит, красивая. Ноги красивые?

- Василий Иванович! Да я не знаю! Ноги, как ноги… Две.

- Как здорово-то. Было б хуже, если бы одна… или три. Слава, вы хотите, чтобы их перебили веслом или отпилили ножовкой?

От ужаса осмысления фразу Колыванова молодой человек отскочил на полметра, прижал руки к груди:

- Да как можно…

- А так и можно… - грустно подытожил Колыванов. – И коли вы хотите, чтобы она осталась жива и невредима, оставьте её в покое. Ничего ей не говорите. Может, и жива остается.

- А что же… делать?

- Ничего. На всё воля Божья. Простите, у меня дела. Кстати, подскажите, как отсюда добраться до таксопарка?

- Да на «единичке», товарищ Василий Иванович… Одна остановка.

Колыванов кивнул и быстро ушёл, оставив Кустика в величайших сомнениях.