ПОЩЁЧИНА ОБЩЕСТВЕННОМУ ВКУСУ

Игорь – Лена – Инна – Таня. Четверг.

…Тогда, вернувшись в среду с прогулки по Утешиной горе, после встречи с Таней Маркевич и всего пережитого – удивительного много за один день! - из прихожей Игорь услышал низкий, будто рокочущий дизель, голос:

- И вот навёз всем барахла начальник наш – хоть и занят был там, а успел… Я вначале не поняла: чей-то девки к нему в лабораторию сигают, а выскакивают красные, как твои помидоры! Но довольны-я-я…

- А чего привёз?

- Труселя. Кому-то колготки, но в основном труселя. Ажурные, с кружавчиками. Где он их только там оторвал?!

Мама засмеялась своим приятным, грудным смехом – который он так любил! И Игорь понял: у них в гостях тётя Иванна.

- А тебе привёз? Ты заказывала?

- Ты чего, мать?! – собеседница матери оскорбилась. – Сдурела? На мои мосалыги такое натягивать? Да не, я лучше в панталонах похожу… А девки пищат. Они вообще его обожают: молодой, приличный, не пьёт…

- Совсем, что ли?

- Ну, почти! Не так, как наши хлещут всё, вплоть до бензина… И с женщинами умеет. Кто это там? А, Игорёк пришёл! Здравствуй, юноша!

Тётю Иванну Игорь не любил. Заехал лет сорок с лишним тому назад в Свердловск болгарин, инженер-коммунист, по линии СЭВ. Обрюхатил местную партийную активистку и укатил обратно в свою Болгарию – двигать коммунизм; обещал вернуться, но сгинул в пожаре Второй мировой. А девочка осталась, да с чуднЫм имечком, режущим русское ухо.

Выросла Иванна в огромного роста женщину с руками-граблями и такими же ногами, чуть кривоватыми, как у заслуженного кавалериста. Да и красоту её съело производство: начинала маляршой, сейчас вот уже десять лет работала на Комбинате начальницей лакокрасочного цеха. Постоянные ядовитые испарения вызывали на лице, то в одном месте, то в другом, бурые пятна экземы – та была и на руках её, и на ногах; впрочем ни того, ни другого Игорь никогда не видел, тётка всегда куталась в разные тряпки, даже летом ходила в войлочных ботах, и чаще всего в платке на выгоревшие, источенные химией рыжеватые волосы. Прокуренный её голос громом звучал по цеху, в работе была неуёмна – ни детей, ни мужа.

Только вот мать – странным образом, единственная подруга. Да ещё какая-то то ли врачиха, то ли медсестра, которая готовила тёте Иванне мазь от злополучной экземы по своему рецепту…

А не любил он её вот за что: при всякой встрече, с того момента, как Игорь перешагнул порог школы, оставив позади десятилетку, тётка первым делом интересовалась: «Ну, что, жениться не надумал ещё?», а получив отрицательный ответ, довольно замечала: «И правильно! Вы, жеребцы, всегда успеете. Поумнеть надо сначала…».

Но тут же Иванна задавала другой вопрос – а есть ли девушка у Игоря. И отрицание этого факта её уже не радовало: ахала и охала, всплёскивала руками, будто лопасти огромного вертолёта рубили воздух. Мать слабо отбивалась: «Иванна, да прекрати ты! И правда, успеет с этим делом!».

Тётка спорила:

- Ага, успеет! Вот домаринуешь ты так его до тридцати, он не будет знать, с какой стороны к бабе подойти! Втюрится в дурочку, передержанный такой, дитёв тебе наделает – и разбегутся по глупости! И будет горе мыкать…

- Почему обязательно разведутся? Да и что, ты его на курсы какие-то предлагаешь отдать? У нас этому не учат…

- Пусть жизнь учит! – настаивала Иванна. – Эх, давно бы молодуху нашла ему, из комбинатовских. Там девчат много. Глядишь, и опыт бы получил, какой-никакой…

Мать заминала этот скабрезный разговор, впрочем, казавшийся Иванне абсолютно нормальным, а Игорь бесился. Нашла бы молодуху… Конечно, нашла бы! Знала бы она, как ему хочется, чтобы привели, поставили, раздели, и вообще – подготовили… Чтобы не мучиться, не краснеть, не давить из себя слова. Лучше за деньги, конечно, но денег жалко – и так не хватает. Но не придёшь же в дом к тётке Иванне: а жила она в хибаре напротив комбината, в Чёртовом тупике, не скажешь – давай сюда свою молодуху… Из малярш, ага. Или наладчиц каких-нибудь.

Мать узнает, конечно, а этого Игорю совсем не хотелось.

Вот и сейчас он выпалил скороговоркой:

- Приветствую-тёть-Иванна! Мам, я не буду есть, я перекусил…

- Да где ж ты перекусил? – удивилась мать. – А я борщ…

- Потом, мам!

Иванна всё-таки успела в его худую спину крикнуть:

- Орёл ты наш сытый, девки покормили, что ли?!

Игорь сделал вид, что ничего не услышал.

Об этом он думал сейчас, сидя перед листом контрольной. I am almost ready with this article… какое это время? Present Simple или Past Simple? Чёрт его знает. Ну, не шёл у него английский. И ещё эта Олеся Яновна в брючном, темно-сером костюме ходит между партами, туда-сюда, цокает каблуками, цокотуха дрянная, бледным своим личиком сырным светит, глазами чёрными следит за всем… Игорь, озлобляясь от паучьих букв прописного шрифта в учебнике, представил себе преподавательницу голую снизу, загнутую на стол свой буквой «Г» - так чтоб этот жакетик, и всё, а там её ягодицы белые, пухлые… И без всяких «шпилек», конечно. Пусть босыми пятками топчется на грязном линолеуме аудитории, нечисто мытом уборщицами! Мерзавка. Точно ведь, будет у него пара за эту контрольную.

Поставить бы её…

Игорь так увлёкся лицезрением мысленной картины, что даже звонок не разбудил его мозг. Он очнулся и увидел пальцы Олеси Яновны – с тёмно-коричневым лаком, барабанящие по его листку.

- Have you finished this job? You must surrender it.

«Ит». Ит, мать твою! Пальцы царапнули по листочку в сиреневую клетку, выдранному из хорошей общей тетради. А ручка-то у неё цепкая, пальцы коротковатые – и полные, женская такая ручка… Преподавательница, оборачиваясь, говорила уже, на русском:

- Надежда, у меня ещё одна пара, но вы меня подождёте? Я буду на кафедре…

Надька занималась с ней английским дополнительно. Об этом все знали, но из приличия никто не говорил вслух – за деньги. Кажется, пятёрка за час.

Разгромленный, Игорь встал, уронил «дипломат», присел собирать. И тут в поле его зрения попали туфли Олеси Яновны.

Тёмно-синие туфли с острыми носками. Ножка у неё небольшая, аккуратненькая, но ведь как этим пальцам тесно… И обувная колодка пригибает большой внутрь ступни, наверняка ж он кривой, прости-Господи… Инфузория-туфелька!

Игорь вскочил, чуть не сбив с ног женщину. Аудитория пуста. Олеся Яновна смотрит на него мрачно, тёмные глаза пылают.

- Резин… Я хочу с вами поговорить.

- Да, Олеся Яновна.

Она пару секунд изучала его лицо, поджав губы. Карминные ногти барабанили по парте. Потом отошла, сложила руки на груди – будто ей холодно, и, сухо, не смотря на Игоря, проговорила:

- Я не знаю, что у вас за друзья в ректорате… и в комитете партии. Но имейте в виду: я вам тройку за семестр не поставлю.

- Но, Олеся Яновна…

- Не поставлю! – она возвысила голос, и он звучал криком чайки. – Вы безобразно ленивы. Вы не желаете включать мозги. А могли бы! И не вздумайте на меня жаловаться. Я своего мнения не меняю.

Он молчал. Хватая со своего стола какие-то бумажонки, женщина с отвращением бросила:

- Идите…

У Надьки занятия. А у него – ещё репетиция. Он поплёлся по коридору; жёсткий «дипломат» больно бил по коленкам. И опять наткнулся на Ваню Солодкина.

- Слышь… - горестно спросил первокурсник. – Я тебе про книжку говорил… Марксизм и…

- Эмпириокритицизм! – буркнул Игорь. – Нету у меня! Не знаю! Отстань!

Иван вздохнул и потащился прочь – не менее сутуло и печально, чем сам Игорь. Но тут солнышко его всё-таки пригрело.

Таня.

Она шла по коридору в этом своём платье в горошек. Куртка, поди, в гардеробе. И опять – расстёгнутые ремешки белых простеньких босоножек хлопают по пяткам.

- Привет! – жизнерадостно сказала она. – Ну, как ты?

- Я… я ничего…

- Ты до дома хорошо доехал?

- Да конечно… на автобусе…

Девушка засмеялась. Сверкнула щербинкой.

- А я пешочком дошла… Слушай, ты чего такой кислый? Обиделся на тот случай, что ли?

- Да нет. Ну, просто, я должен был…

- Ничего и никому ты не должен, запомни! – резко и напористо перебила Таня. – Я сама знаю, как с пацанами разговаривать. Жизнь научила. Так что всё путём… не кисни!

И она потрепала его за локоть – ласково. Это придало сил. Игорь назвал ленинскую работу:

- …у тебя есть? А то все взбесились прямо: надо к зачёту, а в библиотеке кончилась. В городской, говорят, тоже.

- Есть… - не задумываясь, ответила Таня. – Полное собрание сочинений стоит, пылится.

Игорь засуетился:

- Может ты… Или я, как-нибудь…

- А ты заходи ко мне домой. Сам и найдёшь нужный том.

Это тоже выбило их колеи. Так вот, запросто, девушка приглашает к себе домой… Для Прихребетска это редкость. Таня назвала адрес и Игорь понял: да она же живёт у самого моста, у трассы. Там, где от неё сворачивает кривоватая хорда улицы Спортивной… В частном доме, что ли? Там вроде нет пятиэтажек. Или вообще, в бараке?!

Додумать у него не было времени: Татьяна кому-то приветственно махнула рукой, бросила ему:

- Ну, пока… Вечером я дома всегда! – да умчалась, хлюпая ремешками босоножек.

Вот тебе и дела… Игорь постоял в раздумьях, в коридорной нише – продолжил путь.

Сегодня снова отыгрывали пресловутую сцену с соблазнением главное героя Дарио Фо тремя проститутками, а потом должны были сыграть ещё одну: когда одна из девушек приходит к жене главного героя и требует, так сказать, свою добычу, мужчину. Поручить эту роль толстухе было бы режиссёрским просчётом, а дать слова вьетнамке – означало загубить замысел на корню. Роль выпала Инне. Вот почему Игорь и жертвовал свободным временем.

На сцене уже сидел Костя, с красноватым пятном на щеке – от ожога, в прежних своих нарядах бродили «проститутки». Ленка, опять в длиннополом и бархатном, в ажурной кофточке, раздавала последние указания. Особый её гнев вызвал пластмассовый цветок, изрядно потоптанный во время прошлой репетиции – и сейчас напоминавший разве что экземпляр гербария.

- Ну, что это за убожество, а? Что за порнография… Я там цветы принесла, за кулисами лежат. Игорь, принесли человеческую розу!

- Настоящую?

- Ща-з-з! У этих, у «началок», взяла, они там из бумаги делают, с детьми… Ну, за кулисами, ну, Господи ты Боже мой! Так, девчонки, а мы пока прогоняем… Раз-два, встали все по местам.

Игорь пошёл за кулисы, где громоздились какие-то сундуки, приставные лесенки, другие конструкции для утренников и торжественных мероприятий. Тут остро пахло застарелой пылью. Наконец, после долгих поисков, обнаружил ворох искусственных цветов. Выбрал более-менее подходящую розу, противного жёлто-коричневого цвета, грязной акварели, понёс. Едва появился на сцене, роза подвела: бумажная головка отломилась от проволочного стебля и ускакала в зал.

- Тьфу!

Пошёл искать снова. Теперь уже проверяя реквизит на прочность.

Он успел отобрать три розы и пять – сломать, когда девушки закончили, к явному удовольствию и Кости, и Ленки. За кулисы ворвалась Фань Ань, возбуждённая репетицией.

- Икарь! Икарь! – взвизгнула она, хватая юношу за руки. – Ты снаишь, как целутса?

Можно было, конечно, сказать: «нет» и этим обезопасить себя от сюрпризов, но Игорь не решился признаться в своём невежестве. Усмехнулся:

- Конечно!

- Сят! – велела Фань Ань. - Сят… У нас, Витнам, целутся фотак!

И в следующую секунду тонкие обжигающие губки Фань Ань слепились с губами Игоря – он и охнуть не успел. Они прилипли, они забрали его губы, горячий язычок проник в его рот; его окатило дыханием вьетнамки, раскалённым, ароматным – и за этот поцелуй, длившийся секунд десять, девушка высосала из Игоря все соки.

Розы в его руках успокоено уронили головки на доски сцены.

Игорь сидел, лишившись чувств.

- Фотак! – торжествующе заявила Фань Ань. – Так мусина люпит. А она гавали: не ната так! А как?

- Откуда ты… знаешь… как это надо? – с трудом, буквально прочревовещал Игорь, слизывая с губ её горячую слюну.

- Я месный камитет партий хостесс пыла… - просто сказала вьетнамка. – Встречали насальник. Хостес. Не праститусый, хостесс…

А вот дальше произошло что-то совсем невероятное. Фань Ань скинула своё мешковатое платье. И осталась… голая! Точнее, голая до пояса. Совершенно не стесняясь Игоря, вьетнамка, нахмурив тонкие бровки, осматривала свои груди-мячики и розовые сосочки-пуговки. Вытирала их платочком.

Игорь чуть не рухнул с деревянной ступеньки, на которой сидел.

- Тут узэ зарко! – спокойно сообщила вьетнамка. – Я дзынсы надена…

И взялась за край трикотажных колгот, оставлявших голыми её хрупкие ступни; Игорь понял, что он сейчас увидит то самое… А если ещё эта сумасшедшая по каким-то причинам не носит трусики – от неё всего можно ждать! – или решит их, не стесняясь переодеть, то у него будет разрыв сердца.

Наклонив голову, чтобы не видеть ничего, кроме былых ступней вьетнамки на досках сцены, Игорь пулей вылетел из-за кулис, промчавшись меж разговаривающих Кости и Ленки, понёсся в туалет – охладить пылающее лицо под струёй воды.

Он появился в актовом только через четверть часа. За это время уже произошли перемены: одна из девушек пьесы Фо, которой муж главной героини, растаяв, пообещал женитьбу, приходила к его супруге: выкупить жениха. Девушку играла Инна. По странному замыслу постановщика, отражённому в журнале, девушка должна была быть обряжена в костюм китайского мандарина, хотя действие и происходило в Италии. Этот одеяние шили подруги Ленки с факультета начальных классов, видевшие мандарины только раз в год, в декабре, на праздничном столе, а у китайских чиновниках вообще имевшие смутное представление. Поэтому и сшили что-то вроде большой тыквы: жёлтое, лоскутное, пухлое, с ватином… Надевать это нужно было на голое тело, но Инна оставила на себе колготки. Сейчас она стояла перед импровизированным «балконом» - на нескольких, поставленных друг на друга широких помостах восседала Ленка в дымчатых очках под цветастым зонтиком. Ни Инна настоящего мандарина не напоминала, ни Ленка – итальянскую даму; при её бархатной юбке это была, скорее, боярыня, кокошника только не хватало.

Инна бухнулась на колени, согласно ремарке пьесы. Начала:

- Госпожа! Я пришла тебе просить. Но моя просьба исходит от сердца. Выслушай меня!

Игорь следил за текстом, готовый подсказать Инне – сидя на первом ряду.

- И зачем де ты пришла, девка? Я тебя где-то видела…

- Госпожа, вы могли меня видеть в разных местах. У нас маленький город! Я пришла к вам говорить с вами о вашем муже.

- О, великолепно! Так и представляла себе: звонят в дверь, я открываю: «Кто там? Мой муж. А эта миленькая особа кто ж такая?» «Знакомься, солнышко, моя жена… моя невеста». «Хорошенькая. Ты в каком классе, девочка? Ну, проходите, ужин готов… Вот ваша спальня… то есть наша… то есть… ты не волнуйся, я уйду… я буду спать в другой комнате на диване, поджав коленки до подбородка. Так что можете и пыхтеть и визжать… За меня не волнуйтесь. Я уши ваткой заткну»… Так, да?

- Госпожа, я понимаю ваше негодование. Но ваш муж любит меня. А вас он не любит.

Ленка вскочила, и начала несколько неуклюже спускаться с помоста, едва не роняя зонтик. Дымчатые очки ей явно мешали.

- Ого! Ты набралась такой наглости? Отчего же ты думаешь, что он не любит меня, а я не верна ему?!

- Потому, что я знаю, что вы давно не спите в одной постели. Она уже холодна… а вы развлекаетесь с другими!

Инна гордо скинула светлую головку. Стояла она на коленях, выпрямив пальчики ступней – подошвы колготок окрасились серой плёнкой пылит и эти пальчики казались необыкновенно рельефны. Игорь забыл о тексте, начал смотреть на них. Ленка обошла коленопреклонённую.

- М-да? Много же ты знаешь, падшая! Я – приличная женщина. Но я дала ему добро: «Иди, свободный пар, гуляй на свободе, сношайся с кем хочешь». Ты бы его видела, маленькая, безгрудая, грязная дрянь! Да ты и жука навозного не сможешь взволновать!

- Да? Вы очень ошибаетесь, синьора. Посмотрите не себя.

- Чего же это мне смотреть? – надменно оборвала Астапенко – Я видела. Он пустился во все тяжкие! Словом, бесконечная цепь свободных пар! Целая морока! Мой одновременно крутил шашни со школьницей… очень милая девчушка, сладкоежка… вечно с мороженым, даже зимой…

- И вовсе неправда! Я мороженое один раз в «Лазури» ела! А ты его лопаешь, тебе пломбир привозят!

Игорь почуял что-то неладное. Уставился в листки с текстом.

- Э, девушки… вы чего? Вы куда-то не туда начали…

Но они его не слушали. Ленка отбросила зонтик и сузила глаза:

- Чего?! Кто мне его привозит?!

- Хахаль твой! Дальнобойщик! В рефрижераторе! И другие твои хахали! Я знаю, какие вы там оргии устраиваете!

- Ты, дурочка малолетняя, ты что несешь, какую чепуху?

- Девчонки! – взвыл Игорь. – Это же не по тексту!

Было поздно. Инна вскочила на ноги. Ленка напряглась, как тигрица перед броском.

- А он тебя, этот жирный мужик, трахает! И весь институт знает! И друзья все твои геологи, только бы, чтоб…

Инна даже кулачки сжала. И тут раскатился звук пистолетного выстрела. Как в кино. Это Астапенко, развернувшись всем корпусом, залепила Инне пощёчину. Эхо от неё затрепетало под высоким потолком актового, рассыпаясь на мелкие трески. Инна же стояла, как прибитая к сцене гвоздями: не шелохнулась.

Наступила тишина.

С красивого, удлинённого лица Астапенко медленно отливала зловещая, фарфоровая бледность – возвращался румянец.

- Репетиция закончена… - сиплым голосом проговорила она. – И чтоб больше… отсебятину не пороть. Дура!

Шаги Ленки – тяжёлые, непонятно какой обувью звучащие, прогрохотали сначала со сцены, потом по зрительному залу, мимо выбитого из колеи Игоря. Ничего себе! Он провёл в ступоре секунд десять, прежде, чем опомнился – и бросился на сцену к Инне, роняя листки пьесы.

- Инна, что случилось?! Ты чего начала?

Девушка смотрела сквозь него – остановившимися глазами.

- А пусть не задаётся… - сквозь зубы выдавила она. – Подумаешь, барыня. Собрала себе взрослых мужиков и… ты что-то спросил?

Игорь онемел.

- Я? Ну, да… то есть нет. Просто вы как-то не по сценарию…

- Забудь! – буркнула Инна. – Случайно вышло. Всё, забудь.

- Забыл.

Инна пошла за кулисы – где, в отличие от Фань Ань, для переодеваний облюбовала себе отдельную комнатку. Вдруг обернулась:

- Ты домой сейчас?

- Да.

- А время есть?

- Ага…

- Проводишь меня… - тихо проговорила она и скрылась за занавесом.

Игорь не мог найти себе места. Инна – синеглазая тихоня Инна, сама попросила его – её проводить! Конец света. А может быть, начало, другого света и другой жизни.

Он раз пять открыл и закрыл свой «дипломат», унимая своё волнение. Надо бы не болтать много с ней, подумает, что балабол…

Поэтому, когда неторопливо шли по Второй Зари Октября, мимо магазина «Школьник», Игорь молчал. На перекрёстке Инна обратила к нему лицо, сияющее тихой грустью, сказала:

- А я на Лунной живу…

- Хорошо. Удобно.

- Чем?

- До института недалеко… И вообще, там…

Он чуть было не ляпнул: «…такой пейзаж». Какой там, к чертям, пейзаж! Там автокомбинат городской рядом – солярочная вонь, гаражи, уродливые производственные корпуса. Как, впрочем, и большая часть того, что построено в Прихребетске в период развитого социализма. До светлых, просторных и гармоничных дворцов коммунизма ещё далеко. Как и до полной гармонии человеческих взаимоотношений.

Интересно, при коммунизме девушки так просто будут давать, с первого раза – или всё-таки придётся их уговаривать? Дожить бы…

- Там ужасно… – только и сказала Инна. – Ну, там лес небольшой… сосны. А за ними Куркули. Коров, свиней держат. И гусей. Гуси такие злые… Ты их видел когда-нибудь?

Игорь хотел сморозить: «только на столе, с яблоками», но понял, что будет пошло. И неверно: мать даже курицу-то с яблоками не делала, потому что в синюшное тельце выпускницы Хребтовской птицефабрики и орех запихнуть сложно, а яблоки дают в столе заказов три раза в год, на праздники – такое добро можно просто есть, переводить ещё на гарнир…

- Нет. Не видел. Гуси-гуси, га-га-га…

Инна только улыбнулась его дурашливости, сказала негромко:

- Ты такой умный…

- Я? Да ну. Ну, я просто книжек много читал.

- А что читал?

- Мопассана… - обронил Игорь и покраснел.

Зачем он это сказал? Мопассана он в восьмом классе прочёл. До первого курса института он был уверен, что дети рождались у героев французского писателя от неосторожных поцелуев. Потом, правда, Яша Яблонский его просветил – энтузиазма это не прибавило. Это сложно всё. Ещё поди, дойди до этого момента! Как вот её, Инну, в постель затащить, а? И где, у кого? Ну, не в лесочке же, между её домом и Куркулями.

Но сама девушка избавила его от трудного выбора, безмятежно спросив:

- А это кто такой?

- Ну, один писатель… из Франции. Про приключения пишет всякие и немного – про любовь.

- А-а… Я люблю про любовь. Я такой фильм смотрела, потрясный. «Анжелика – маркиза ангелов» Видел?

- Нет. Но у Мопассана там тоже про любовь…

Игорь принялся излагать ей сюжет Bel Ami, правда с существенными купюрами – и так вот, за Мопассаном и его «Милым другом», они миновали кафе «Лазурь», где у ступеней опасливо распивали портвешок трое мутных типов, потом свернули по изгибу улицы…

Всё было замечательно, всё-всё-всё! И Инна, благосклонно слушавшая его, склонившая чуть набок своё лицо с тонкими чертами, с лютиковой синевой глаз, с золотыми локонами – Инна-пушистая, в лёгкой серебристой курточке типа «ветровка», только входившей в моду, в мохеровой кофточке светлой, в плиссированной по низу юбке и сапожках аккуратных, с невысоким голенищем, до середины сытой икры… И он, важный, распахнутый, шинельный, в белой сорочке и галстуке, чёрный в белый горошек, «как у Ленина», любимый его, в отутюженных мамой брюках и ботинках, купленных в прошлом году по профсоюзному талону в «Сказке»: твёрдых, как броня и тяжёлых, как два маленьких бульдозера.

Да и день – отличный день, ясный, солнечный; светило вольготно раскинулось посреди неба, даже комбинатовские трубы присмирели, то ли меньше дыма выпускают, то ли не видно его – а может быть, он просто наряднее был, белыми султанчиками… Синеву неба прорезали провода ЛЭП, тянувшиеся над их головой и уходившие к Косихе, по Ичиговской.

И тепло, тепло-то как – кажется, полноценные майские пятнадцать градусов!

- А кто у тебя папа? – вдруг спросила девушка, и этот вопрос она задала более искренним тоном, нежели про взаимоотношения героев «Милого друга».

- Папа? Он археолог. Постоянно в экспедициях! Сейчас, например, где-то там, в Сибири… под Новосибирском, каменных баб выкапывает.

- Каменных баб? Разве такие бывают? А, это статуи, что ли, такие, древние. Как на острове Пасхи?

- О, нет! Ну, не совсем так. Это, на самом деле, мужики… с усами некоторые, с бородой. Просто так их называют – «каменные бабы». Так повелось.

Ему льстило, что Инна задала вопрос об отце; что она не заржала, как, например, сделала бы Надька, или не захихикала, как Бондаренко; что она знает про идолов далёкого океанского острова и наверняка смотрит «Клуб кинопутешествий» с Сенкевичем. Он пропустил новый её вопрос.

- …я говорю: а сколько твой папа получает?

Игорь растерялся: как головой влетел в невидимый забор. А в самом деле, сколько? Он никогда не спрашивал об этом отца; не спрашивала мать. Он родителей - не спрашивал. Всё, что нужно, либо покупали – постояв в очереди, получив талон в профкоме Комбината, или доставали, что в принципе, то же самое, только требовалось ещё дополнительно приложить коробку конфет, или бутылочку коньячку. Де-факто, всё появлялось как-то само собой в жизни Игоря, без его непосредственного участия: дипломат вот этот, например, отец привёз ему из Новосибирского Академгородка, говорил, что там снабжение лучше… Костюм мать достала через знакомую в «Старом универмаге». Галстуки – знакомые материны доставали, неизвестно, где.

- Э-э… да я не знаю. Сто двадцать, наверное! - ляпнул Игорь.

Сто двадцать отец получал, когда в семидесятые перевозил вместе с другими учёными Зашиверскую церковь из заполярного городка, покинутого, на Индигирке. Да ещё суточные получал какие-то, прогонные – выходило под сто шестьдесят, считалось – очень хорошо. Мать сейчас получала сто девяносто, со всякими надбавками за вредность выходило двести тридцать, примерно…

Но к чёрту эти цифры, кого они интересуют?

Девушка поёжилась, повела мохеровыми плечиками под серебристой тканью куртки. Холодно?

- Тебе нормально? Вроде тепло сегодня…

- Да. Тепло.

Показались пятиэтажные дома по Лунной – не «панельки» а кирпичные. Кирпич белый, на Куркулях и пятиэтажки были особенные. С правой стороны высилась мрачная стена Автокомбината, к ней прилепилось несколько фур, а из-за пятиэтажек радостно выглядывали зелёные макушки сосен. Если бы не эта стена, то место замечательное: тут песчаная почка, холмики и терраски, уходящие к реке, к Косихе.

- А у тебя папа и мама кто, Инна? –поинтересовался Игорь, из вежливости.

На личико Инны набежала лёгкая тень, она ответила не сразу. И ему показалось, что ответила через силу:

- Ну… обычные люди. В торговле. Папа у меня снабженец на Комбинате, а мама… в торге, который от стройтреста. Ну, того, что МЖК строит.

В торге! Ну, теперь всё понятно. Понятно, откуда сапожки эти, на «молнии», югославские, и мохеровая кофточка и куртка – наверное, польская. Игорь вздохнул. А его спутница, желая тему родителей поскорее закончить, проговорила:

- Как ты думаешь, нам пьесу разрешат показать? А то я всё слушаю… себя и пугаюсь. Такие вещи на сцене говорить! Если бы просто так, у меня бы язык не повернулся.

- Да ты что! – горячо запротестовал юноша. – Сейчас же перестройка в стране, гласность! Ты «Огонёк» не читаешь?

- Нет…

- А там как раз много про это написано… Ну, вообще, про всё! Что надо новые пьесы. Да и Ленка пробьёт постановку, вот увидишь. И я… - Игорь приосанился. – Я, между прочим, кандидат в партию, в следующем году обещали принять. А с Ольшанским, членом парткома, я вообще сейчас… э-э, хорошо работаю.

- С Ольшанским? – удивилась девушка. – Это который у нас всегда в президиуме собраний сидит?

- Ну да! Он за меня горой! То есть за нас, за молодёжь… Разрешат. Я же член комитета комсомола! Шум подниму, если кто скажет. Мы с Калашниковым, вообще…

И Игорь понёс какую-то вдохновенную чепуху – как он пойдет, да с Калашниковым, да Ольшанским; да, если нужно, в горком партии пойдёт – его там знают, и вообще…

Всё это было, конечно, враньём: Калашников, хоть и благоволил Игорю, но держал его расстоянии, как и Ленка; с Ольшанским они только раз пообедали в «Магистре» - о чём Игорь сейчас разумно помалкивал, а в горкоме он был только пару раз, и то дальше приёмной и орготдела не проходил – документы какие-то передавал. Но Инна с готовностью слушала.

Поинтересовалась:

- Ты, что, с Семёном Захаровичем… так вот, просто разговариваешь?!

- Да ты что! – горячо вскрикнул юноша. – Я с ним… я, вообще с ним… ну, эта, я очень тесно… общаюсь!

У торцевой стены предпоследнего дома по Лунной она остановилась. Посмотрела на Игоря, осветила лицо тихой благожелательной улыбкой:

- Вот и пришли. Я в этом доме живу. Второй подъезд, семидесятая квартира.

- Хорошо…

Он, слегка оглушённый финалом, не сразу понял, что произошло. Девушка называла ему номер квартиры!

Инна усмехнулась.

- Ты заходи в гости… Я буду рада. Только скажи заранее мне, хорошо?

- Ага…

- Ну, ладно. Тогда пока, да?

- Да.

Она подала белую, красивую ручку и Игорь сначала хотел её пожать, а потом… потом неуклюже склонился – пришлось, при его росте, чуть ли не в три погибели склониться, и прижался к этой прохладной коже губами. Слишком надолго прижался.

Но девушка руку не отдёрнула.

Когда покрасневший юноша распрямился, усмехнулась:

- Пока!

И пошла к дому, небрежно, танцующе, переступая через кочки югославскими сапожками.

…Обратно Игорь не шёл – его несло волшебным ветром. Будто на рифе несло парусник, пошатывая и болтая из стороны в сторону. Здесь, у домов, сохранилось подобие тротуара, потом следовала заросшая травой канава для стока дождевой воды – а там, у кирпичной стены, просто гравий и грязь.

И он услыхал мелодичное треньканье велосипедного звонка. Где-то рядом. Потом увидал велосипедиста, остановился – и с ужасом понял, что велосипедист этот нагнал его сзади, по обочине, сейчас пересекает проезжую часть наискосок, и вот-вот окажется у него на пути. И что это совсем не велосипедист, а велосипедистка.

В тот же миг – отчётливо! – вспомнил узкие шины и след в чёрной, густой, как пластилин, грязи у мостика.

Босые ступни Тани Маркевич крутили педали «Старт-Шоссе» Харьковского завода: педали родные, металлические, с небольшими зубчиками – как же она может ездить? Вся мускулатура этих ступней играла каждой жилкой, выпукло очерчивая пятку, пальцы…Подол тёмного платья в горошек развевался, открывая стройные икры, сильные, загорелые. И куртка-штормовка поверх платья. Старая.

Девушка нашла проход в канаве, съехала на него; там же сошла с велосипеда, и босой ногой легко встала в грязь обочины, на липкую утоптанную поверхность. Встала одной ногой, потом спрыгнула через высокую раму. Ведя машину за рогатый руль с рукоятями тормозов, подвела велосипед к Игорю – точнее, это он приблизился, шалея от увиденного.

- Привет! А ты как тут? – весело, задорно спросила Таня, как ни в чём не бывало.

Игорь проглотил комок в горле и, издав нечленораздельный звук, показал на её босые ноги, чуть забрызганные чёрно-рыжими точками.

- А ты чего… ты чего так? Холодно же?

- На велосипеде? Да нет. Я же не по земле иду. А ноги греются, они работают.

Татьяна даже удивилась вопросу; разглядывала Игоря.

- У тебя галстук – как моё платье. Смешно!

- Ты… ты куда это? – выдавил юноша, не зная, что сказать.

- В ларёк, на автостанции. За хлебом… - махнула рукой девушка. – Я всегда тут езжу.

Игорь про себя ахнул: и всегда босая? С начала весны?! Но спрашивать было бессмысленно. Видно было, что Таня не придавала этому значения, и, тем более, поняла его недоумения по-своему. Расхохоталась:

- Да что ты так удивляешься? Не в босоножках на каблуке же ездить… Тем более, жалко, они у меня одни.

- А разве… кроссовок нет? – тупо спросил юноша.

Таня, едва ли не с гордостью тряхнула рыжей гривой.

- Не-а. А кеды не люблю, в них ноги потеют, противно. Так ты как тут? Ты же не здесь живёшь…

Вот так. Кроссовок у неё – нет! Даже самых паршивеньких, «барахольных», не импортных. Это прямо пощёчина общественному вкусу, как сказал бы Маяковский… Но она спросила. Ну, и что? Рассказывать ей об Инне? О том, что он её провожал и получил недвусмысленное приглашение пересечь допреж наглухо закрытую границу?! Игорь замотал головой, невнятно, путаясь в словах:

- Да нет… То есть да! Я это… я учебник одному… другу заносил. Вот тут, на Лунной.

Его вранье Татьяну устроило.

- А, ясно. Ну, кстати, ты про книгу ленинскую не забыл? Всё в силе… Ну, ладно! – она спохватилась. – Я поеду, а то там всё разберут, мало привозят. Давай, счастливо!

- Счастливо… - потерянно пробормотал юноша.

Татьяна ловко вспрыгнула на велосипед, немного разогнав его по тротуару; вспрыгнула, взлетела в воздух её левая нога, показа тонкую аристократическую щиколотку и пятку – на сей раз не серо-коричневую, а чёрную, от местной, сажей напоенной земли.

И «Старт-Шоссе», побренькивая механизмом звонка, мелькая узкими шинами красной резины, покатил дальше.

Игорь стоял, как зачумлённый. Вот какая она, значит… Он и представить себе не мог. И в этот момент, прежде, чем потопал на «тройку», проходящую по Первомайской и делающую остановку у Первой школы, понял, кого же нему по-настоящему хочется.

Даже не Инну, от которой пахнет ровным ароматом, приторно-сладким, цветочным; и не Олесю Яновну, с её маленькими цепкими ладошками, да выпуклым задом.

Ему в этот момент нестерпимо хотелось Таньку – пахнущую сеном, весной, землей, какой-то живительной силой – пахнущую сама собой, с этими чёрными узки пятками и икрами с тёмно-коричневым пушком…

Теперь он шёл уже тяжело, будто неся в себе что-то, что боялся расплескать.