ГОЛЕНЬКИЕ И БОСЕНЬКИЕ

Колыванов и другие. Суббота, вечер.

Каждый город, в котором бывал, Колыванов пробовал на вкус, на запах; старательно разжёвывал его, присматривался, вертел в руках, словно дефицитную игрушку «Кубик Рубика», изучал, как редкую бабочку. В первую очередь географию его, топонимику, зачастую не менее интересную, чем само дело, которое распутывал.

Так и сейчас было.

После обеда он в прокуратуру не вернулся. На какой-то остановке дождался первого попавшегося автобуса; им оказался большой «ЛАЗ» с цифрой «3» на стекле; устроился на самом высоком месте – на колесе, как на облучке кареты, отдал положенную мелочь усатой женщине-кондуктору и стал рассеянно глазеть в окно. Автобус, фырча, тащился по центральной трассе, потом свернул к Химкомбинату – и Колыванов увидел это чудовище, дымящее, опутанное проводами, ощетинившееся металлоконструкциями, баками, цистернами, темнеющее закопченным кирпичом корпусов… Перед центральной проходной автобус сделал почтительный круг, впустил пассажиров. Угрюмые, темнолицые бабы с большими руками, пожилые усатые работяги и гогочущая молодёжь, многие в спецовках, даже не переодевшиеся. Молодёжь скалила зубы, гоготала, обсуждала футбол или хоккей – в этом Колыванов не разбирался; от всех пахло химией, резкими, будоражащими нос запахами – но никого это не волновало.

А дальше автобус снова вернулся на трассу, миновал недавно виденную надпись: двусмысленное сочетание новых букв и двух старых так и кричало с фасада о нелепости бытия – но это тоже, казалось, никого не волновало. Проехали мимо сауны, райотдела, по улице Дзержинского – потом вырулили к площади Горького, к родной «Садко» и величественному горкому за помпезным Ильичом. Здесь была конечная; кондукторша подошла, с подозрением посмотрела на странного пассажира, буркнула:

- Гражданин! Мы сейчас обратно поедем… Заблудились, что ль.

- Почему? – Колыванов улыбнулся. – Я приезжий, просто катаюсь.

Кондукторша фыркнула презрительно:

- Оно и видно… За проезд оплатите, тот билет недействителен.

Колыванов послушно оплатил.

И автобус поплыл в обратный путь; Колыванову даже было интересно, где он закончится.

Он понял, что железнодорожная ветка, пересекавшая трассу, делила Прихребетск на две части. И эти части отличались друг от друга, как мальчик из хорошей семьи, со скрипочкой, и хулиган из дворовой шпаны. Если там, на Горького, на улице Ленина, высились девятиэтажки, да стояли пятиэтажные «хрущобы», хоть и неказистые, но добротные, со следами законопаченных швов, да подкрашенные, то во второй части, за автостанцией, всё менялось. Лоск сползал с города и он обнаруживал свою изнанку. Изнанку ветхую, пованивающую, неприглядную.

Цивилизация заканчивалась на перекрёстке 2-й Зари Октября и первомайской. И раньше за пятиэтажками показывались мрачно смотрящие на мир брусчатые бараки на два подъезда, с балконами, обвешанными бельём и горами мусора у баков. Выпрыгивали из земли уродливые трубы теплотрассы, сверкая лохмотьями изоляции; а после остановки «Кафе «Лазурь», после мутной стекляшки этой «Лазури», и старинного здания прошлого века, купеческого, с вывеской «ПОЧТАМТ», начиналась мрачная деревня с кривыми заборами, с домиками, кое-как несущими свою крыши… В каждом дворе виднелся сарай, набитый хламом по самую крышу – а зачастую и на самой крыше лежали старые автопокрышки, сломанная детская коляска или ржавый велосипед. Остовы машин прятались в буйном, спутанном кустарнике. Бродили куры, трусили, пожав хвосты, облезлые псы. Криво нависали над улицами деревянные столбы с проводами – и невозможно было понять, зажгутся ли в сумерках лампы на них.

Может быть, давно разбиты, не зажгутся.

Небольшой глоток свежего ландшафта возникал после Гуляевской улицы – лес, сосны, но слева вырастала беспорядочная россыпь ржавых гаражей, потом снова показывалась железнодорожная ветка, и автобус тяжело перебирался через неё. Мрачный, похожий на склеп универмаг, о котором кондукторша возвестила: «Старый Универмаг, кто сходит?» - и показались башни элеватора. Колыванов уже знал: это вторая конечная, это Косихинская пристань, и тут его присутствие в транспорте, на второй круг, будет уже странным. Выпрут, да ещё обхамят.

Он сошёл.

Косиха, когда-то полноводная, как и река Сыростан, в двадцатом веке сильно обмелела, ужалась. Тихо катила свои воды мимо пристани, покачивая на волнах старый буксир, несколько барж, плескаясь в иллюминаторах старого, полузатопленного парохода и колыхая целую флотилию разномастных лодок. Здание пристани закрыто, и, вероятно, давно – замок покрылся ржавчиной. Колыванов постоял на недлинном бетонном пирсе, послушал плеск воды, бульканье; вдохнул запахи тины, тлена – и вернулся обратно.

На пятачке у пристани дежурило одинокое такси: жёлтая «Волга» с шашечками. Водитель, молодой белозубый парень с буйной шевелюрой, курил, гадал кроссворд; дверца открыта. Колыванов приблизился. Ступал он мягко, поэтому водитель не заметил его, и встрепенулся только когда мужчина негромко подсказал:

- Гуаява.

- Чего? Гуа… какая «Ява»?!

- Экзотический фрукт из шести букв.

Несколько секунд парень ошалело таращился на Колыванова, потом сложил газету, так и не записав слово, осведомился:

- Вы поехать куда или так?

- Поехать.

- А-а… Куда едем, командир?

Колыванов открыл жёлтую дверцу, сел на заднее сиденье, посередине. Расстегнул пуговки пальто, расправил кашне. Смеркалось уже – сумерки лениво выползали из-за леса на той стороне Косихи: серые, туманные.

- Кататься… - повторил Колыванов то, что он сказал и в автобусе. – Поедем, красотка, кататься.

- Ого! Да ты весёлый, дядя.

- Ещё как. А что, тут клиенты есть? Пароходы вроде по Косихе не ходят.

- Ходят… - нехотя откликнулся таксист. – Летом токо, баржи с рабочими и дачники. А тут вон – иногда с Посёлка Нищих приходят.

- Откуда?

Парень показал на гору, вздымавшуюся за элеватором, густо заросшую лесом; виднелись аккуратные металлические крыши.

- Утешина гора… там же дачный кооператив горкомовский, «горки» и база ихняя, отдыха. Иногда приходят… - он не закончил фразу, обернулся и посмотрел на пассажира уже требовательно, раздражённо. – Ну, так всё-таки?! Ёлы-палы, куда едем?

- Я же сказал: прокатимся. Ну… у вас тут красивые высотки где-то стоят. Хочу посмотреть.

- А-а, эт-можно. Это Эм-Жэ-Ка, дядя.

Он приоткрыл дверцу, длинно сплюнул на серый асфальт, добавил:

- По счётчику или как?

- Трёшка хватит?

- В самый раз!

Мотор завёлся с усталым рычанием.

Таксист уже ничему не удивлялся: ну, разные клиенты бывают, бывают и такие. Делать мужику нечего, не местный – это понятно сразу, можно и покататься. К тому же таксист попался словоохотливый, рад был возможности поболтать, и, по просьбе Колыванова, ехал медленно, старательно объезжая колдобины дороги, да заодно подрабатывая гидом.

- Это наш ДК. По субботам, воскресеньям – танцульки. До шести – пенсионеры, бабки, хороводники разные, потом молодёжь… Ага. Ну, и парк, понятное дело.

- Здание старое, я смотрю.

- О, так тут этот, горком партии раньше был и комбинатовский клуб. Он так и называется «Химик».

- А химики ходят.

- Во, дядя, я же говорю, весёлый ты! У нас, знаешь, где «химики»? Два цеха на Комбинате – все по пять лет трубят. У них там свои танцульки, за колючкой…

- Понятно.

- Вот, значитца… Ну, это вот Сыростан справа. И Конячий остров.

- Конячий?

- Ну, там конеферма лет сто назад была. Потом первый химцех, секретный. Туда, видал, рельсы ведут? Заброшенные.

- А это ограда такая массивная – чего?

- Это Монастырка. Кладбище старое. Тож дореволюционное. Там и развалины монастыря есть.

- Сохранились?

- Да какое там! Руины. С него кирпич на Комбинат брали, да на дачи… дармовой же. О, дядя, туда ходить не надою.

- Почему?

- Башку проломят и не спросят. Страшное место. Во-от… Тут интернатик наш, дурка.

- «Дурка»?

Таксист неопределённо покрутил пальцем. Под манжетом старой олимпийки мелькнула наколка.

- Ну, тут эти, слепошарые да глухонемые. А года три как вообще психов конченых подселили. Малолетних. Я и говорю – жуткое место.

- Вроде центральная улица.

- Ну, типа того… не-ет, в центр-то мы щас въедем. Центр, вон, с Дзержинского начинается. Здесь киношка наша, «Аквариум». И тоже дискотека в холле… ну так, для малышни.

Такси миновало площадь; водитель спохватился:

- Едрёна-матрёна, тут же знак повесили, налево нельзя… Или нарушим, командир?

- Не надо нарушать, - мягко посоветовал Колыванов.

- Лады. Как скажешь. Тогда щас на Промзоновской развернёмся. У Гнилого.

- А правда, что там вода ядовитая – растворяет всё начисто? – с интересом спросил следователь и даже подался вперёд, к патлам водителя, взял руками за спинку сиденья.

- О, ты спросил, дядя! Слышь, у меня кореш один, ради прикола, набрал воды с него, с гнилого. Ну, на дачу принёс, поставил. Утром поглядь: лужа и от ведра только эта, ручка осталась… - таксист нервно хохотнул. – С ушками! Начисто цинковку растворило!

- Неужели правда?

- А ты искупайся, проверь… Ё-моё, так ты не их комбинатовких, что ль, дядя?

- Нет.

- Я думал, из этих… инженеров. Та-ак. Щас мы кульбит заложим, держись!

Жёлтая машина с форсом развернулась посреди пустынной улицы. С одной стороны – высокий глухой забор с колючей проволокой поверху – с другой зловещая чёрная вода в обрамлении захламлённого, неряшливого, густого кустарника.

- А дальше там… по улице?

- Промзона там. Вторая проходная комбината подстанция ихняя. И цех вторсырья. Слушай, дядя, может, ты шпион американский, а? А я те всё рассказываю…

- Может, и шпион.

Таксист заржал своей шутке, но как-то неуверенно. Сообщил:

- Меня, кста, Валерой зовут… если что.

И тут же, посмотрев вперёд, воскликнул:

- Ну ядрёный карабас, ты посмотри!

- Что?

- Вон! У «Свечки», видишь универмаг.

- Ну… Очередь.

- Тушёнку дают. С обеда начали, до сих пор стоят. По две в одни руки… Моя мне звонит, кричит – иди, стой, на два рыло четыре банки. А я куда работу дену? Это я бы до сих пор стоял. Там до бани очередь была…

Застеклённые этажи высотного здания, первые два, действительно обвивала мрачная, нахохлившаяся очередь, сбившаяся кучкой у входа. А из других дверей порой выскакивали счастливцы, держа в обеих руках по жестяной банке с расплывчатой этикеткой.

- Скоро собак жрать будем! – мрачно сообщил Валера. – Достали с этой перестройкой… перестраиваемся, а жрать нечего. Соль да макароны…

- Вы можете там у универмага тормознуть и меня подождать?

- А? Да легко… Дядя, ты что, ты в очередь захотел? Так там же с утра надо занимать.

- Я по другому делу.

- Как скажешь…

Забравшись передними колёсами на щербатый бордюр, «Волга» замерла. Таксист достал из бардачка пачку «Примы», давешнюю газету и шариковую ручку с изгрызенным кончиком. А Колыванов направился к магазину.

Он не заходил в продуктовый, но едва оказался рядом, моментально ощутил тяжёлую, злобную энергию толпы; спрессованный страх и ненависть, и натянутые, как тросы, нервы. Его тут же оцарапали десятки глаз: кто такой, куда идёт, может сейчас достанет сорочку и пройдёт, гад, без очереди… На него смотрели те же лица, что и автобусе: тёмные, усталые, женские и мужские, и также пахло от очереди аммиаком, да ещё чем-то, химическим.

Наверно, сделай он так – разорвали бы на кусочки, тут же.

Но Колыванов зашёл в промтоварный; лестница вела на второй этаж, над головами покупателей, попавших внутрь. Там уже шумели, толклись, покрикивали: «куда ты, сука, набираешь, а? Да по хрену, что дети!», «Не пускайте её, она второй раз встала!»; плакал ребёнок: «Ма-а-а! Мне жарко! Я дышать не могу!», а от прилавка доносились приглушённые матерки…

На втором этаже было пусто и совершенно тихо. Две продавщицы – одна из обувного с полками, заваленными резиновыми сапогами и детскими сандалиями устрашающего вида, вторая из ювелирного, где уже опустили металлические шторы на витринах, сошлись вместе, скучали, переговаривались. Колыванов с улыбкой обратился.

- Барышни… А у вас в универмаге табачный отдел есть?

- Есть. Он в продуктовом, но там товарка сегодня. Вы в киоске купите лучше.

- Мне сигары нужны. «Морские»… «Сокол».

Продавщицы переглянулись – придурок, что ли? И одновременно хмыкнули. Колыванов этот немой ответ оценил, но молча смотрел в другую сторону. В десяти метрах от него, за бечёвкой и картонкой «УЧЁТ», на полке красовались шляпы. Штуки три. Тёмно-коричневая с кремовой лентой, чёрная – с серой и тёмно-серая, без ленты.

Отличные шляпы, фасона «федора».

- Не знаете, сколько стоят… - Колыванов кивнул. – Шляпы?

- Знаем. Двенадцать рублей… - зевнула продавщица постарше, с мясистым, грубым лицом. – Слышь, Томка, как путёвка на Чёрное море. Профсоюзная. Я в прошлом году ездила…

- Берут?

- Оссподя! Да кому они нужны?! Так вот, там у них в столовке…

- А можно купить? Сейчас?

Продавщица разозлилась.

- Вы чё, по-русски читать не умеете? Учёт. Нет продавца.

- А куда делся?

- За тушенкой стоит… - хихикнула продавщица помоложе.

- Так может быть, вы продадите.

Это вывело толстолицую из себя.

- Гражданин! Вы чё, как бешеный-то, а?! Учёт, сказали вам. Идите себе вон… сигары ищите!

- Но я скромно полагаю, что нет никакой разницы, кто мне подаст шляпу, верно?

- Не, ты гляди, он ещё и хамит! – поразилась старшая. – Вы чё орёте тут?! Те щас милицию позвать, а, или так исчезнешь?! Раскомандовался… Ну, милицию?

- Не надо милицию, милые… - тяжко вздохнул Колыванов. – Я пойду. Извините.

Таксист догадывал кроссворд. С радостью встретил следователя:

- О! Дядя, я забыл, как эта фиговина называется… опять! На шесть букв.

- Гуаява.

- А! Щас запишу… Тьфу, ручка не пишет.

Бросил все в бардачок, завёл машину, тронул с места. Колыванов молчал. Они проехали с километр по изогнутой улице и попали в небольшую долину. На аккуратных холмах, кое-где окружённые редкими сосенками, стояли красавцы – сине-белые высотные дома. Макушки их сливались с уже потемневшим небом, несколько домов желтели квадратами окон. Остальные, видимо, достраивали. Бульдозеры и краны, трактора сгрудились на вытоптанном ими участке – без сомнения, раньше участке бора. Большая часть деревьев была спилена под корень, валяли выкорчеванные пни, а часть бревен, брошенных как попало, уже основательно погнила.

Колыванов вышел. Постоял, вдохнул воздух, он был тут свежий, чистый, пахло хворей, прелым листом. Кое-где в бору грязно-белыми султанами лежал снег…

Вернулся. Валера пояснил:

- Это наша, блин, краса и гордость. Обещали три года назад сдать. А заселили тока два дома, комбинатовскими и… и ещё разной сволочь партийной. А работягам шиш. По баракам мыкаются.

Следователь ничего не сказал. Вертя баранку, разворачиваясь, Валера рассудительно заметил:

- Да, по большому счёту, хрен ли нужно мне такое щастье… Там, говорят, жить невозможно. Швы не заделаны, зимой аж снег наметает. Лифты до сих пор не работают. Вода ржавая, вообще караул, даром что река рядом.

На обратном пути Колыванов заметил неподалёку от домов какие-то нагромождения бетонных глыб. Они были наполовину навалены друг на друга, но в их размещении, тем не менее, наблюдалась какая-то симметрия.

- А это что?

- Памятник. Павшим на фронте. Вечный огонь типа… К сорокалетию Победы хотели, тоже бросили! – хмуро сказал таксист. – Ладно, дядя, на трояк мы уже накатали. Тебя куда везти. Давай только без фокусов. У меня смена заканчивается скоро…

Колыванов вспомнил про афишу, которую видел на фасаде ДК «Химик». Назвал адрес. Валера пришпорил своего коня и погнал к ДК короткой дорогой, по Ленина, уже ничего не рассказывая и не замедляя скорость. Машину бросало, как рыбацкий сейнер в шторм.

- Дядя, а может, тебе водки надо? У меня есть, по пятерке отдам.

- Нет, спасибо. Водки не надо.

- А-а… Ну да. На танцы хочешь? По девочкам прошвырнуться?

- Ну, можно и так сказать.

- Это зря. Морду начистят или страшная попадётся. Девочки – это тебе либо в «Харчевню» на автостанции… не, там шалавня. Это в сауну надо, «Эдым» которая.

- Там голенькие? – усмехнулся Колыванов.

- Всякие. Но там хоть с гарантией… - Валеру ухмыльнулся, почесал пятерне жесткие волосы.

- Мне не голеньких. Мне бы босеньких. Как Пушкин, женские ножки люблю.

- Хех… Не-е, ты не смешной, ты очень смешной!

И тут он вспомнил.

- Во, была тут одна. Босенькая, как ты говоришь. Дней пять назад.

Колыванов напрягся. И, хотя не сделал ни единого движения, стал огромным, жадным ухом.

- Ты подвозил, что ли?

- Не, не я. Мишка из второй бригады… - отмахнулся таксист. – Рассказывал мне потом. Представляешь: он там же, где я стоял, на Пристани. Подваливает такая, молодуха, вся на элеганте и подшофе слегка. Ну, чуть-чуть… Села и говорит: вези на край света. Косметика вся размазана, он смотрит – а она бОсая и в джинсах. И в курке – вроде как на голое тело.

- И что? – Колыванов спросил едва слышно, боялся спугнуть.

Такси сворачивало к подъезду ДК, у которого стоял ещё один Ленин: полная копия того, что на площади, но размером раза в два меньше. Ростом с пятиклассника.

- Да ничо. Он её спрашивает: а чё разутая-то? Не холодно?! Она ему: меня любовь греет. И ноги исцарапаны все, грязные… Но маникюр везде, причёсочка – мама дорогая! В общем, договорились они на пятёрку, он её отвёз.

- Куда?

Таксист обернулся. Выжидающе смотрел, целя глазом на внутренний карман колывановского пальто. Следователь медленно вытащил портмоне, повторил:

- Куда отвёз?

- На станцию, - пробормотал Валера без энтузиазма. – Уехать, что ли, хотела она. В общем, видать, перебрала баба, с любовником поцапалась и босиком удрала от него…

Передавая трёхрублёвку – двумя пальцами, Колыванов спросил твёрдо:

- Миха этот – как его зовут? Имя, фамилия?

Валера прищурился в полумраке салона – было видно.

- А тебе зачем, дядя?

- Не важно.

- Ой, ладно, мне-то чё… Мишка Боярышников, таксопарк, вторая бригада. Он отгул брал, рыбалить поехал… В понедельник будет. Позвони в диспетчерскую, найдут. Ох, странный ты тип…

Колыванов уже взялся за ручку дверцы, таксист остановил его:

- Погоди, дядя! Напомни, как эту… хреновину называют.

- Какую?

- Которая фрукт, язви её!

- Гуаява… - ответил Колыванов и печально повторил. – Гуа-ява.

- Ага. Запомню. Ну, бывай!

На крыше такси погас яркий гребешок. Став малоотличимой в темноте от других машин, «Волга» умчалась по Ленина.

А Колыванов, достав портсигар, тупо смотрел на афишу – уже на тумбе: «КОНКУРС ТВИСТА «ХРУСТАЛЬНАЯ ТУФЕЛЬКА».

Из ДК доносились первые, приглушённые взвизги современной музыки.

Кашапов и другие. Воскресенье, вечер.

Несмотря на то, что ночью почти не спал, Сейфула не ощущал в себе усталости – даже наоборот, какой-то подъем в душе обозначился. Точно нарыв на сердце его, набухавший долгих четыре года, вдруг прорвался – свобода, блин, свобода! Он свободен теперь от порядков лагерных, от пайки скудной, от людской подлости и собственной ненависти…

Шаг за шагом от тюремного КПП он набирался этого ощущения – остановка автобуса напротив проклятых ворот в ад, душный «ПАЗик», шумный Челябинск, электричка, Анюта, Ираклий, харчевня «Вдали от жён» – казались теперь ему не случайным набором событий, а предопределением его судьбы. Именно так! И отсюда решимость – немедленно поговорить с Ираклием по поводу его лагерных соображений, как делать деньги.

Конечно, осторожность подсказывает – семь раз отмерь, а уж потом режь. Но зачем же, он спрашивал ее, все произошедшее за эти два дня с ним произошло? В какой степени случайна встреча с Ираклием? Не сама ли Её Величество Фортуна свела их, произведя свое самое решительное и окончательное действие на всю дальнейшую его судьбу? Точно нарочно поджидали Сейфулу эта харчевня и ее хозяин.

…Было уже около девяти часов утра. Ася с Викой уехали на маршрутном автобусе. Вновь прибывшие девчонки приступили к своим обязанностям, а Ираклий все еще о чем-то разговаривал с Линой, махнув рукой охраннику издали, справедливо полагая, что Кашапов от него никуда не денется. Но Сейфула всем существом своим в эту минуту как раз вдруг почувствовал, что у него совсем не осталось сомнений по поводу грузина-хозяина как компаньона в задуманном им предприятии.

Конечно, если учесть то, что такого случая он ждал долгих четыре года, то какие-то полчаса-час конечно не повлияют на успех замысла. Но Сейфула нервничал, в душе проклиная Лину с Ираклием за их мелочные подсчеты жалких копеек – это в ту самую минуту, когда идет речь о деле на миллионы.

Бывший комсомолец в школе и армии Кашапов на зоне стал суеверным. В каждом событии он склонен был видеть таинственность и присутствие каких-то особых влияний и совпадений. Дожидаясь внимания Ираклия, он попросил у новой официантки Кати чаю, сел к столу и крепко задумался. Странная мысль проклевывалась в его коротко остриженной голове, как цыпленок из скорлупы. Это очень здорово, что Ираклий – цыган грузинский или цыганский грузин: его связи и там, и там будут способствовать успеху дела.

Допив чай, он почти час просидел без движения. Между тем, Ираклий и Лина сели в машину и куда-то уехали. И только тогда Сейфула догадался, что можно пойти и с наслаждением прилечь. Скоро крепкий, свинцовый сон налег на него, как придавил. Катя, вошедшая к нему в половине первого, едва разбудила:

- Обедать будете? Пока в зале пусто…

На столе было не густо – в смысле пищи второго срока. 

- Клиентов мало было, - будто извиняясь, сказала Катя. – Есть суп вчерашний и борщ свежий, котлеты, сосиски, в гарнирах картошка и макароны. Говорите, что будете…

Кашапов попросил тарелку супа. За одним столом вновь собрались все обитатели харчевни.

- Знакомиться будем?

- Александр, - пробормотал Сейфула, придержав ложку у рта.

Путан новой смены звали Алия и Александрина. Похожие. Большие. Рыхловатые. С широкими лицами и обилием косметики. По лицам видно – глупые девки… Им поболтать было невтерпеж – узнать: откуда он? Как попал сюда? Женат ли? Где семья? Ну, и так далее…

А Сейфула, основательно расправляясь с супом, вел мучительную внутреннюю борьбу – что это? знамение судьбы? почему она вновь уводит от него Ираклия? может быть, это знак, что тот не стоит компаньонства? Кашапов был практически готов все рассказать хозяину о своих замыслах, и сомнений не было несколько часов назад – а сейчас вот опять подкатили целою бездной мелочей. Вроде бы все предусмотрел, обезопасив себя, но Ираклий не Гарик; это грузин и цыган в одной тарелке: продаст и купит, чтобы снова продать – такова их суть.

М-да… Мысли, сомнения, тревоги… Как тут выдержать? Плюнуть на все и оборваться к «ацухе», в остервенении на себя самого. А между тем, казалось бы, весь анализ союза с Ираклием, был закончен положительным решением еще утром. А в полдень опять пришли сомнения, в которых виновно его суеверие – как будто кто-то остерегал Сейфулу; тянул за руку с неестественной силой. Точно он пальцем попал в мясорубку, и его всего начал втягивать в расширяющееся жерло винт Архимеда.

Он вспомнил «ацуху» Гарика и его наставления – мол, бизнес затеять несложно, гораздо труднее защитить его от воров; предпринимателю более чем кому-либо необходимы рассудительность и осторожность; деньги, когда они вдруг приходят, вызывают затмение рассудка и упадок воли.

Еще на зоне Сейфула решил, что лично его деньги никак не испортят, ибо он не будет тратить их на себя – каждую пришедшую копейку обратно в дело; а уж когда отойдет от дел, тогда можно и… позволить себе, что душа пожелает.

На свои волю и рассудок Сейфула надеялся очень крепко…

- Пойдем, Шурик, нас игноряют, - сказала Алия и поднялась.

Сейфула резко голову вскинул – Шуриком тоже иногда его называли; но не в этот раз. Путана по имени Александрина поднялась, бросив на него обиженный взгляд. Обе вышли из харчевни и отправились к беседке в углу стоянки, которая служила днем курилкой, а по ночам местом свиданий.

- Воображалы, - проворчала Катя и стала собирать со стола посуду. – С Викой проще дежурить. Вы познакомились?

- Она замечательная! – сказал Сейфула, вспомнив прозрачноглазого худого бесенка.

Он подумал, что, может быть, Катя спасет его от сомнений и мыслей – поднялся и принялся ей помогать собирать посуду и уносить ее в мойку.

- Ах, оставьте, не надо этого! – вспыхнуло краской ее смуглое чернобровое личико.

Действительно, нелепо… - опомнился Сейфула. – Сейчас она подумает, что я за ней собираюсь ухаживать!. Бросил свое занятие и вышел из харчевни. Клочки и обрывки каких-то мыслей так и кишели в его голове.

Ветра нет, солнце высоко, и духота кажется невыносимой, будто уж лето на дворе. А ведь всего-то апрель, и может охолонуть неожиданным заморозком, грозно прикрикнуть с неба: не расслабляйтесь, мол! Да и вон, в ольхах за шамилевской будкой мёрзнет ком снега, упрямо не желающий сдавать южноуральской весне… Хоть бы каплю дождя – пыль прибить. Она вместе с запахом асфальта и отработанных газов машин забивают глотку. Два беспрерывных потока машин катят туда-сюда – наверное, растаял снег на перевале – открылась трасса на всем протяжении. Ну, слава Богу – глядишь, и клиент повалит…

Ираклий приехал один в четвертом часу. На лице его сияло удовольствие.

- Ну, как ты? Поговорим?

Он пригласил Сейфулу к столу, предложил рюмку коньяку и сам с ним выпил – закусывали дольками лимона.

- Мне у тебя очень нравится, - сказал Кашапов. – Но это не то, на что я рассчитывал. Есть у меня кое-какие мыслишки, и хочу я теперь их тебе изложить.

- Как улучшить службу охраны? – Ираклий наплескал в рюмки еще коньяку. – Говори.

Но Сейфула повел речь совсем о другом.

- Род наш старинный и ведет свое начало от языческих шаманов Кашапов. Мне это дед Сейфула рассказывал. В честь него и меня назвали, хотя мама была шибко против.

- Ты мне решил историю вашего рода-племени рассказать? Зачем?

Сейфула пожал плечами и с деланным безразличием посмотрел в окно. Небо было без малейшего облачка, ветра не было, и над трассой поднималось марево от нагретого асфальтом воздуха и выхлопных газов. Хоть бы какая-нибудь подсказка природы – рассказать все Ираклию или таки промолчать?

Кашапов решился:

- Из поколения в поколение, от отца к сыну передается тайна шаманов нашего рода…

Ираклий, показалось, проникся его словами и подался вперед:

- Клад? Заклятие? Что за тайна?

Сейфуле показалось, что он как будто ножом отрезал фал, который удерживал его лодку у причала – и вот она закрутилась, и вот ее понесло прямиком на стремнину…

Ему было шестнадцать лет, и он только что окончил девятый класс, когда на шахте во время взрыва метана погиб его отец, Барыс Кашапов. После похорон дед Сейфула сказал: «Отпросись у матери, соври что-нибудь – ты мне нужен будешь дня на три». Сам он со снохою своей не общался и, если бы не общее горе, то еще сто лет не сели бы они за один стол. Сейфула-внук наврал матери о рыбалке с ночевками на далеком но рыбном озере, куда он хочет отправиться с друзьями. Был отпущен, и с дедом отправился прямиком в Ильменский заповедник имени Ленина. В лесу возле запретной территории провели первую ночь. С утра бросок на Ильменский хребет, где Сейфула-дед показал Сейфуле-внуку малозаметный вход в удивительную пещеру. После узкого входа, заныканного в густых кустах и прикрытого огромным стволом от старости и ветра упавшей сосны, открылся удивительный грот высотой гораздо выше человеческого роста. Но не это в нем было удивительного – его стены, пол и свод сверкали разноцветными огнями в свете лучей китайских фонариков.

- Что это, дед? – удивился внук. – Драгоценные камни?

- Не то чтобы очень, но вполне дорогие, - поведал степенно Сейфула-дед. – Присядем, я расскажу тебе кое-что.

Эту пещеру давным-давно случайно открыл Кашап – шаман одного из башкирских родов. А может быть, он ее угадал-нагадал, поскольку не бродягой слыл, а мастером удивительных камланий – слава о нем слыла далеко. С него и пошло: из поколения в поколение тайну ее могли знать только двое Кашапов – самые старшие в роду мужчины. После крещения Кашапы стали Кашаповыми и с камланием завязали. Но Сейфула-внук знал, что дед его по всей округе слывет чудаком и знахарем, многие к нему за советом ходили. Только мама звала его колдуном и никогда не приглашала в гости к себе.

- После смерти Барыса, твоего отца, ты теперь после меня старший Кашап – тебе и тайной владеть наравне со мной. Я расскажу тебе, как делать деньги из этих камней.

Дед не слыл богачом даже в поселке горняков – жил одиноко в маленьком доме, одевался неброско, не пил, не кутил. Но единственному сыну Барысу на свадьбу трехкомнатную квартиру подарил с мебельной обстановкой. Мать все эти годы, сколько помнил себя Сейфула, твердила: «Отдам-отдам, не хочу зависеть от колдуна». А отец лишь посмеивался в усы – видать, знал, откуда ноги растут щедрого свадебного подарка.

Тут же, в гроте на полу валялся в беспорядке горняцкий инструмент – кирка, молоток с добрую кувалду, обушок, которым, Сейфула-внук догадался, вырубают из породы самоцветы.

- Посвети, - приказал дед и сноровисто вырубил несколько камней; рассовал их в два рюкзака. – Хватит, не будем жлобиться – вдруг придется тикать от объездчика.

- Запомнишь место? – спросил дед, когда выбрались из грота. А когда покинули пределы заповедника, еще раз спросил:

- Запомнил дорогу? Один доберешься? Ну, тогда домой…

Только в домик деда они попали лишь на следующий день, заночевав еще раз в лесу. Рассматривая самоцветы на солнечном свете, Сейфула терзал деда вопросами:

- Откуда ты знаешь цену им? Может быть, это настоящие драгоценности и стоят баснословных денег.

Дед, отдохнув на диване часок-полтора после дороги, снова был полон сил.

- Смотри сюда, внук, и учись.

Он достал из посудного шкафа чугунную ступку и пест, положил в нее зеленого цвета камень и начал крошить. Раздолбив его в песок, показал внуку:

- Видишь, что с малахитом стало? А драгоценный камень, типа алмаз-изумруд-рубин ты ни за что в ступе не искрошишь. Понял?

- Понял. Только зачем тебе порошок? Камнем он красивее был. Распилить, обточить, вставить в оправу – вот тебе и перстень. Дорого можно продать.

- Может быть, - усмехнулся Сейфула-дед. – Школу закончишь, выучись на ювелира. Камни у тебя будут, профессию освоишь и станешь миллионером. А пока…

Потомок шаманов ссыпал зеленый порошок в мешочек из плотной ткани.

- Есть у меня знакомый… художник икон или, как он себя называет, богомаз. Смотри, какие он замечательные картины делает, - Сейфула-дед кивнул на стену.

Там действительно висели две замечательные картины, выполненные не красками на холсте, а разноцветным, сверкающим в лучах солнца или лампочки, минеральным песком на доске. И еще икона в углу…

Давно Сейфула-внук пытал деда – откуда они у него?

- Всему свое время, - улыбался тот.

И вот это время пришло.

- Теперь ты знаешь где и как камни брать, в песок толочь, а адрес мастера, который будет его покупать, за иконой хоронится. Отойду я в загробный мир, достанешь бумажку, найдешь человека и будешь безбедно жить. Только пообещай мне… Закончишь школу, отслужишь в армии и обязательно сразу женишься. Девицу сам ищи по душе, а уж квартиру я вам подарю… А потом напрягай ее – пусть хоть кажный год рожает, но чтоб сынок был обязательно. А обмишурится девками раза три – гони и другую бери…

Пообещал Сейфула. Только вот беда – пока он служил в ракетных войсках, скончался дед. Он рвался на похороны – старшая сестра Таисья телеграмму прислала – но кто же его отпустит: был бы отец, а то дед…

Потом дембель, работа на шахте, пьянки-гулянки, драка с последствиями… тюрьма. Не успел Сейфула наказ деда исполнить…

Долго думал на нарах лежа, и вот он чего достиг. То, что было у деда – дедово. Он Сейфула-внук размахнется по-современному. Тайну грота с каменьями, как и было завещано, только сыну откроет, которого у него пока нет. А вот дело поставит на широкую ногу. Одного мастера - да жив ли он? - ему мало: сеть художественных мастерских по Уралу, а то и по всей стране, работающих на песке поделочных камней. А еще команда ювелиров, промышляющих полудрагоценными минералами. И магазины, конечно, будут его. И о цыганах он думал, лежа на нарах – умеют они впаривать товары прямо в электричках или на улицах-площадях городов…

Во главе этой империи будет стоять он – Сейфула Кашапов, потомок шаманов, наследник их тайны.

Глядя в засверкавшие жадностью глаза Ираклия, Сейфула в заключении своего рассказа твердо сказал:

- Денег не надо мне – не предлагай. Я хочу в каждом из предприятий, работающих на моих камнях, иметь пятьдесят процентов участия. Как ты смотришь на эту затею?

Грузин молчал, переваривая все услышанное. Сейфула усмехнулся – свет для него перевернулся, что ли? Не хочет на побегушках быть у своего охранника? А компаньоном?

Ираклий и на ухмылку его не ответил – сидел напротив, пристально глядел на хранителя древней тайны и молчал, забыв про коньяк. Кашапов сам налил – ему и себе. Замахнул одним глотком, рюмку поставил и посмотрел на хозяина. Тот не двигался.

Наконец он открыл рот и полуобернулся к Катюше, торчавшей за стойкой бара.

- Неплохо бы перекусить нам…

- Сейчас Ираклий Нузгарович. Чего пожелаете? – борщ, суп, котлетки, сосиски… Пельменей сварить? Шашлыками у нас Сашок занимается, - она кивнула на Кашапова.

- Давай, что готово.

Катя мигом накрыла стол – два борща в полупорционных тарелочках, котлеты с сосисками и к ним макарон еще пару порций. Поставила апельсиновый сок в бокалах.

- Я, брат, целый день не ел: все в делах и бегах, - пробормотал Ираклий набитым пищей ртом.

Сейфула заметил перемену его настроения – уже брат? – годится, и сам взялся за ложку. Каким-то странным, почти звериным чутьем, чувствовал, как весь напрягся Ираклий, решая, как ему поступить. Оба молчали, оба вкушали, но Кашапов ни на минуту не отрывал от хозяина своего встревоженного взгляда.

Доев борщ, Ираклий отодвинул тарелку на край стола и будто только теперь заметил настойчивый взгляд охранника. Налил опять коньяка и сказал:

- Да ты, брат, не так прост, как кажешься.

- Да уж… - процедил Сейфула и отвел взгляд в сторону.

- Нет, правда! – заволновался грузин. – Почему именно половинная доля, а не тридцать, скажем, или семьдесят процентов? Из каких соображений ты исходишь? Откуда твоя алгебра взялась? Ничего не понимаю! Сеть ювелиров, мастерских, магазинов – это ведь деньги, которых у тебя нет. И труд, в котором ты ни хрена не смыслишь.

Кашапов снова уставился в глаза Ираклию.

- Мне плевать, что есть у меня, чего нет… Не возьмешься ты, поеду к другану – он найдет нужных людей.

Грузин горячился:

- Ну, давай говорить разумно. Принесешь ты яшму или малахит – мастер вставит минерал в золотую оправу; продадите перстень – тебе половина? где справедливость? Ты знаешь цены драгоценных металлов и поделочных минералов? Ответь-ка, лагерный академик.

Но Сейфула не сконфузился:

- Я говорю о прибыли, а не затратах и выручке.

А вот Ираклию было нечего возразить – он опять повернулся к бару.

- Катенька, пива нам принеси.

Девушка принесла две бутылочки холодного чешского пива, предварительно откупорив их. Хозяин харчевни выпил залпом, не отрываясь, как будто тушил огонь в груди. Сейфула пил, смакуя. Он высказался, ему стало легче – четыре рюмки коньяка стукнули в голову, а сейчас по спине пошел легкий и даже приятный озноб. Наверное, от холодного пива.

- А как, брат, ты узнаешь эту самую прибыль, если у тебя будет сеть мастерских и магазинов, да еще футбольная команда ювелиров? – спросил Ираклий; глаза его подобрели.

- Найму бухгалтера.

Грузин усмехнулся чему-то, одному ему понятному.

- Хех… Ну, да. Только бухгалтер у нас один, и тот – лучший. Трифель. А Трифель тебя сам наймёт, если захочет…

- Трифеля твоего не знаю и знать не хочу. Но дело обустрою.

- Понял, понял… То-то и оно – одному с этим делом не справиться. Не проще будет ограничить свое участие в деле поставкой камней?

Сейфула задумался. Вопросительно посмотрел на грузина.

- А ты войдешь в него?

- Да уж, брат, заинтриговал – и телом, и делом приму участие; деньгами и связями… а как же еще!

Сейфула посмотрел на него:

- Не наобум же? Расчеты какие-то будут – взял-обработал-продал – что почем? какой выхлоп? с чего моя половина? Потом я камни принесу, посмотрю как сработает каждое звено. Если все нормально, возьму за эталон – дальше проще будет.

- Голова! – усмехнулся Ираклий.

- Деньги я не буду забирать. Может, тебе же и отдам на развитие дела. Главное, чтобы не было воровства, и все были в шоколаде. Так я думаю строить свой бизнес.

- На тебе руки не нагреешь! – развеселился Ираклий.

- Это мой принцип – за честь уважать, за воровство… обижать.

- Ну, хорошо. Если мы станем компаньонами, я должен тебе кредит выдать – на что-то ты должен существовать, пока с предприятия прибыль попрет. Сколько попросишь?

- Нисколько не надо. Я не собираюсь работу бросать. Вторая половина прибыли твоя – вот и работай за нее: ищи людей, договаривайся… я пока здесь послужу. А как цепочка срастется, пробежимся вместе по ней и проверим – кто, чего и почем? Потом камни… Ты ведь отпустишь меня на три дня?

- Ушлый ты, Сейфула, потомок шаманов.

- Я над этой темой четыре года ломал голову; всех расспрашивал, никому не сказывал – даже корешу своему.

- Хитро, брат, хитро! Ну, посмотрим, что выйдет.

- А почему не сможет выйти?

- Да слишком ты уперся в долю свою. Можно проще – принес камни, продал, прогулял… ну или там дом купил, женился, на юг скатался…

- Мне нужен свой бизнес…

- Бизнес нужен? Хорошее дело. Здесь много таких было. Да только окоротили быстро… - вдруг зловеще проговорил Ираклий, а потом лениво, будто между прочим, спросил – А ты… себя обезопасить не хочешь?

- А смысле?

- Мент тут приехал. За день-два до тебя. Прокурорский, из Челябинска. Может, за тобой?

- А может – за тобой?

Сейфула прямо взглянул в тёмные глаза. Не любил таких подходцев, с давлением. Но Ираклий даже жилочкой не дрогнул.

- Нет. Не за мной. У меня всё подвязано, брат. У нас тут Система… А вот ты – новый. Заметный. Так не за тобой ли, не по старым делам-то твоим?

Кашапов не успел ответить. Дверь харчевни открылась, и вошел средних лет человек с осторожным и брезгливым выражением лица. У входа остановился озираясь, как будто спрашивая взглядом – куда это он попал? Обшарил глазами Ираклия и Сейфулу.

Сообразив, должно быть, что больше ему нужна девушка за стойкой бара, повернулся к ней. Несколько смягчив выражение лица, и вежливо, хотя и не без строгости спросил у Кати:

- Я смогу у вас пообедать?

- Да, пожалуйста, вот меню.

Посетитель взял плотную обложку, в которую был вложен распечатанный листок и прошел к свободному столу.

Ираклий сорвался с места вдруг:

- Ну ладно, поехал я. Кое с кем встречусь, поговорю… До завтра, брат. И ты бы за тем ментом посмотрел. Он в «Садко» остановился. Ну, сам решай – что да как… Только не отсвечивай. Так, аккуратно. Лучше знать, правда? И тебе хорошо, и мне.

Они крепко пожали друг другу руки. На стоянке хозяин прихватил Алию, укатил. Вошла Александрина – села поближе к посетителю и попыталась завести разговор. Она периодически напускала на лицо томное выражение, потряхивала полной грудью в вырезе дешевенькой кофточки, демонстрировала белые пышные локти… Но гость, заказав себе чашечку кофе, тупо и задумчиво смотрел перед собой.

Александрина уже успокоилась и стала поглядывать в окно, когда вдруг он сам обратился к ней:

- Послушайте, вы проститутка?

Девушка с нескрываемым изумлением повернулась к нему. Вероятно, таковой она себя совсем не считала.

- Вы, впрочем, не конфузьтесь, - запоздало сказал посетитель, поняв, что брякнул что-то не то. – Просто мне женщина нужна… Я вот пришел… Не найдется ли у вас время для меня, если вы работаете по этой части?

Александрина очаровательно улыбнулась.

- А деньги у вас есть? Я беру сто рублей с клиента – и все можно, кроме анала… Впрочем, если у вас квартира с ванной, то можно и так.

Посетитель по-прежнему был робок:

- Я думал, у вас условия есть. Я пришел… Мне нужна женщина… Так как?

- Ну, не знаю, - Александрина огляделась вокруг. – Обычно мы в машине работаем. В беседке сейчас светло: не дай Бог, мусор какой увидит с дороги – мне кранты, у меня уже есть привод за это дело. Еще раз, грозили, и срок…

Она еще раз огляделась.

- Катюша, можно мы в зале, в углу притулимся? Никого же нет.

- Щас! – со злобой сказала Катя. – Этого мне только и не хватало. Идите в тайгу за дорогу или в сортир, взяв билетик.

- В уборной я не хочу, - пролепетал посетитель.

- Саня! В бендежку свою пусти – ночью сочтемся.

- Идите, - пожал Сейфула широкими плечами.

Час спустя Александрина вышла из каморки - вся в поту и пошатываясь.

- Блин, уездил! Сначала у него не вставал, теперь кончить не может… Засранец!.. Маньяк-извращенец!.. Скотина!.. Тварь!.. Сань, иди набей ему морду, стольник отбери и прогони.

Кашапов вошел в свою каморку. Голый мужик в полумраке выглядел белым полотном на топчане.

- Так, одеваемся и с вещами на выход.

Клиент засуетился:

- А как же… Ну, как же… Да я…

Сейфула распахнул дверь:

- Я что сказал?

Наспех одевшись, мужик выскочил из коморки и из харчевни.

Александрина, пиво прихлебывая, встретила охранника вопросом:

- Ну, что деньги взял?

Сейфула руки развел:

- На ничью согласились – один-один.

- Твою мать… Ну, не жди меня ночью.

Кашапов внимательно посмотрел на неё. От жадной обиды она моментально сдулась – будто увял шарик, приготовленный для грядущего первомайского торжества. Набрякли мешочки под глазами, стали видны комки туши на ресницах, и губы даже как-то поползли, как раскисшие в тепле пельмени… Вспомнил Вику – вот то – да! Там плоть, звенящая, яростная, живая. Без всякой «штукатурки». И вдруг спросил:

- Ты чем промышляла… до этого?

- Училась! – рявкнула девушка, собирая свои нехитрые манатки.

- Где?

- В педагогическом. На филолога! Между прочим, я курсовую по Гёте писала, понял-нет? Тьфу, урод… Не смей меня тронуть! Пошли вы все!

Она выкатилась их харчевни, оставив приторный запах дешёвых духов. Сладковато-цветочный – явно не «Красная Москва».

Над харчевней, заливисто ревнув сигналом, сверкая огнями окон, промчался поезд…