БЛЕСК И НИЩЕТА
Сейфула – Вика и другие. Суббота и воскресенье.
Управившись с посудой, девушки вместе прибрали и подмели в обеденном зале; пользуясь отсутствием клиентов, накрыли на стол повечерять.
- Санек, айда с нами, - окликнула Сейфулу Ася; кивнула на стол. – С блюда по скибочке, голодному ужин.
На столе разместились – большая тарелка с кусочками мяса от шашлыков, в другой калейдоскоп салатов, в третьей котлеты, на большой сковороде поджаренные пельмени.
- Есть еще суп и гарниры. Но, думаю, нам и этого хватить. Ты чай будешь, кофе или пиво? – Сейфулу спросила.
Кашапов помыл руки над раковиной у входа, подсел к девицам.
- Приятного аппетита.
Вика покосилась на него не без кокетства и прыснула.
- Деликатности и достоинства, вам, девушка, явно не хватает, - сентенциозно заключила Ася, строго взглянув на подругу.
Сейфула набил мясом рот, прожевал, проглотил, спросил:
- Ночами спите или как?
- Когда как. Нет клиентов, так спим. А ты после ужина приляг, отдохни. Мы часов до двух с Викусенькой посидим-посудачим, а потом уж ты до утра. Если, конечно, клиентов не будет. А будут – все на ногах.
- Не закрываетесь, чтобы на стук открывать? Ну или пес сигнал подаст.
- Не выдумывай! Вот как сказала, так и надо бдеть. Был тут недавно один до тебя… Мы прилегли, и он спать завалился – только Шамиля с цепи спустил. Ну и… С трассы «Волга» свернула к нам – дамочке в туалет срочно приспичило. Вышла спросить, а тут Шамиль – так он на нее рыкнул, что вместо сортира ей душ понадобился…
Вика хихикнула. Ася строго опять на нее взглянула.
- Он даже расчета не стал просить – манатки смотал и убежал. Ираклий таких грехов не прощает.
- Строгий хозяин?
- Нормальный, если сам не дурак.
Вмешалась Вика, простодушная и нецеремонная, больше на мальчика похожая:
- Ну что говоришь? Не может грузин быть нормальным человеком: все они очень жестокие люди. Порой так взглянет, что у меня матка сразу опускается.
Сейфула покосился на нее и подумал – какая славная девчонка; жаль, что собой торгует.
На стоянку подкатила машина, заглушили мотор, хлопнула дверца.
- Ну все, сворачиваемся, клиент повалил, - девушки в четыре руки очистили стол, снеся все блюда и сковородку на кухню.
Сейфула остался на месте, допивая пиво из бутылки.
Отворилась дверь, и вошел молодой человек в кожаной импортной куртке.
- Здравствуйте! У вас здесь тепло и тихо – просто рай! А на перевале выпал снег – машин скопилось! Не всякая сейчас способна на такой подъем по накату – резину-то поменяли.
Сейфула кивнул на приветствие. Гость огляделся.
- Вижу – покормите, а переночевать не найдется?
- Гостиница в городе. Вот меню, - сказала Ася, выходя из кухни.
- Шашлык можно?
- Придется подождать.
- Ну, как везде, - гость присел. – Тогда для начала кофе, черный, без сахара, нерастворимый.
Ася снова пошла на кухню, Сейфула к мангалу, с клиентом осталась Вика.
- Из Челябинска едете? – спросила она.
Гость с улыбкой взглянул на нее:
- Голубушка, вы не местная? Перевал-то у Таганая. Да, кстати, почему у вас такое странное название – «Вдали от жен»?
- Почему странное?
- Намекает на что-то.
- Не намекает, а прямо говорит – вам нужна женщина? Я к вашим услугам.
- Ну и как это будет выглядеть? – без комнаты и постели.
- Можно в машине.
Вошла Ася с кофе:
- Шашлык уже на мангале.
Поставила чашечку и снова вышла, сговор продолжился – договаривающие стороны ласково смотрели друг на друга.
- В машине – губками?
- А как вы хотите?
- Сколько берете?
- Стольник.
- Можно я кофе попью, пока вы работаете?
- Пейте, только на голову мне не пролейте.
Оба поднялись и пошли к машине – молодой человек с чашечкой кофе в руке.
Шашлык был готов.
- Подержи его в сторонке от жара, чтоб не остыл и не пересох, – попросила Ася. – Клиент с Викой пошли в машину. Ждем…
Что-то кольнуло Сейфулу в самое сердце. Вика, жизнью трёпаная, но сохранившая, по его мнению, толику очарования – с такими чудесными, редкими глазами! – сейчас отдается за деньги первому встречному-поперечному, этому хлыщу в кожаной куртке. Вот она – высшая независимость собственного достоинства! Кашапов всякое на зоне видал. И как мужиков опускали, делая «машками» - за пайку или просто силой. Их было не жалко… Но женщина, гордая и недоступная, какой она блазнилась Сейфуле из-за колючей проволоки, должна быть… Черт! Никто ничего ему не должен – каждый зарабатывает, как умеет.
Стало грустно.
- Ты не женат? – спросила Ася.
- И не женюсь, на вас наглядевшись, - буркнул Кашапов и вставил в рот сигарету.
- Осуждаешь? Ну-ну. Будь у меня фигурка Вики, я бы тоже в путаны пошла. Что смотришь? Осуждаешь? Знаешь, сколько они зарабатывают?
- А как же семья, дети, счастье?
- С мужиком-то счастье? Не смеши меня. А дите я себе сама рожу и воспитаю – были бы деньги…
Вернулись ушедшие в машину. Гость занялся шашлыком, а Вика, взяв из холодильника бутылочку пива, села за столик в конце зала. Лицо ее было озабоченное и с особенным, необыкновенным оттенком собственного достоинства. Но глаза помягчели, не так кололи. Сейфула даже удивился.
Поужинав, путник уехал в город искать гостиницу. Ночь уже вступила в свои права. Девчонки сели чаевничать. Сейфула не пошел отдыхать в свою каморку, сказал: «Днем выспался» – и подсел к ним.
- Сколько заработала сегодня, подруга? – спросила Ася.
- Уже четыреста! – с кислой усмешкою сказала Вика.
- Да етижтвоюмать! Живут же люди…
- Не завидуй. Половину Ираклию придется отдать. Маме на лекарства, себе на косметику… На моей работе миллионером не станешь.
- М-да… А красота иссякнет, куда подашься?
- То-то и оно. Останутся две альтернативы – на кладбище или химкомбинат…
Поняв, что этот бабский треп не для его ушей, Сейфула отправился наконец в коморку охранника, где под матрасом действительно обнаружил обрез двуствольного ружья 16-го калибра и патронташ, набитый патронами. Неведомо почему стало еще грустней.
Кашапов прилег. Прикрыл глаза, пытаясь восстановить в памяти лицо Анюты – вот тело ее он хорошо запомнил: и восковую мягкость, и податливость. В его руках она была ласковой марионеткой, хотя порой постанывала похотливой бабенкой. Впрочем, Сейфула и сам не молчал – зверем рычал, впиваясь в женщину и упиваясь ее взаимностью. С мучением, но таки припомнил ее лицо – она уходила и оглядывалась, звала его за собой. Или это был уже сон?
Иногда снятся странные сны – невозможные и неестественные. Иногда настолько реальные, что тут и холодный пот от страха, и поллюции, от исполненного якобы желания, и вообще – черте что! Иногда оставляют загадку, которую невозможно сразу разгадать, а потом и припомнить.
Кошмары снятся, когда желудок до отказа набит мясом. Душа насытившегося и душа погибшего (животного) вступают в противоборство – кто кого? Поговаривают, именно от ночных кошмаров после сытного ужина на Западе ставят клизмы, а в Казахстане суют два грязных пальца в рот.
Сейфула видел во сне маленького ребенка. Он играл подле него, лепетал что-то на своем детском языке. Потом малыш замолк, облокотился на его колено, и подперши ручкой щеку, поднял головку и задумчиво посмотрел Кашапову в лицо. Кажется, Сейфула узнал его. Кажется, это он сам в малолетстве…
Что же он так смотрит – осуждает? просит защиты? пытается узнать? или уже узнал и пытается понять, что же с ним стало теперь? Кошмарный сон! Невинные глаза пронзают до самого сердца.
Ах, Сейфула-Сейфула, где ты был? куда ты попал? Беги отсюда, пока не пропал!
Кашапов вышел из коморки после полуночи. Девчонки кемарили в обеденном зале – одна привалившись к столу, другая откинувшись на спинку скамьи.
- Идите спать, я подежурю, - сказал Сейфула и вышел на улицу.
Светлая, прозрачная ночь показалась ему еще светлее обыкновенного. С запада, где были горы, поддувало холодным и чистым ветерком. На перевале снег прошел – вспомнил Кашапов. Закурил. Где-то послышалась ему отдаленная музыка. Наверное, поблизости есть ресторан – подумал Сейфула. – Впрочем, и для него поздновато…
Вышел со стоянки на дорогу и увидел женщину в куртке с капюшоном, свитере, брюках и кроссовках, бредущую ему навстречу. На груди у нее висел транзистор – из него-то и лились негромкие звуки музыки.
- Как вы здесь очутились? – спросил Сейфула.
- А вы кто? – кажется, она совсем не смутилась, хотя: ночь, дорога, она одна и незнакомый мужчина…
- Я охранник этого заведения, - он кивнул на харчевню.
- Мм-м… «Вдали от жен»? – прочла она подсвеченную вывеску. – А я мужа ищу – не у вас он шнырится?
- У нас сейчас никого нет. Жаргон лагерный откуда?
- Да шучу я. А про мужа образно – я не замужем. Иду из деревни в городскую общагу. Я на химкомбинате теперь работаю – там все так базарят, не удивляйтесь. Деньги до копеечки маме отдала: ей нужнее, а мне с попуткой не повезло – все двадцать верст пехом.
- Так никто и не подобрал?
- Сволочи – люди. Чашечкой горячего кофе не угостите? Я продрогла.
- Заходите.
- Но денег нет…
- Я понял.
Сейфула включил в обеденном зале свет, кивнул гостье: «Присаживайтесь» и прошел на кухню. Через несколько минут вынес на подносе две дымящиеся паром чашечки, и к ним – открытую баночку растворимого кофе, две ложечки, сахар в сахарнице.
- Вы знаете, который час?
- Половина первого. Общага в час закрывается в выходной, когда танцы в ДК. Ну ничего, девчонкам в окно покричу и что-нибудь придумаем, - она засмеялась.
Ему понравился ее смех – чистый, задорный. Сердце его сильно стучало, мысли путались – незнакомка была будто из сна. И у него возникло желание.
Она что-то говорила ему, прихлебывая кофе. Но он молча смотрел на нее – сердце его переполнилось похотью и заныло от боли. Он почувствовал такой позыв плоти, с которым, пожалуй, ему и не справиться.
- Ты можешь переночевать у меня – что толку идти туда, где ждет неизвестно что. Здесь тепло. Утром я тебе денег дам… на автобус.
- А приставать не будешь?
- Обязательно буду, но не долго – мне служить надо…
- Понятно, - она с усмешкой и искоса поглядывала на него. – А ты ничего, симпатичный… Тебя как зовут?
- Александр. А тебя?
- Нина.
- Как из «Кавказской пленницы»… Только ты еще красивее.
- Спасибо.
Знала бы она какие мысли сейчас вихрятся в короткостриженной голове Сейфулы. Впрочем, компетентные люди утверждают – любая женщина мечтает хоть единожды в жизни быть изнасилованной. То есть взятой мужиком – грубо, сильно, нахраписто. Чтобы визжать и царапаться, испытывая наслаждение. А еще лучше, если мужиков будет три или четыре штуки. Чтоб один раз… и память на все жизнь. Чтобы потом сказать себе самой – в этот миг я была женщиной!
Но Сейфула был один. И он знал номер статьи, по которой его осудят, если гостье что-нибудь не понравится. На зоне с такой статьей и его характером со свету сживут. Нет, теперь он был слишком умным, чтоб на такое решиться. Как же быть? Проводить Нину и разбудить Вику? Она-то точно не откажет. И в мусарню не заявит. И денег не потребует… Так Ираклий пообещал.
Тьфу, черт! Вот привязалась бабская тема! Хоть кастрируйся прямо…
- Ты знаешь, - Нина сказала, допив кофе. – Черты лица твоего слишком честные для крайне низкого дела.
- В чем же низость его? У меня не сломается, у тебя не износится… Доставим друг другу удовольствие и по углам – ты поспишь, я побдю…
- А если понравишься? Буду я к тебе сюда таскаться ночами… надоем.
- Надоешь, прогоню.
- А если ребенок случится?
- Предохранятся будем.
- Я подумаю. Ты ведь здесь частенько бываешь?
- Я здесь живу.
- Ну так, я скоро тебя найду. За кофе заплачу и вообще… Природа любит и ласкает таких людей как ты – я в этом смыслю. А на сегодня довольно! Ты меня понял, и я спокойна, - заключила она, вдруг вставая. – Такое сердце, как у тебя, не может не понять страждущего. Саня, спасибо, ты благороден как идеал. Все остальные мужики до тебя не дотягивают. Но кроме секса я ищу еще дружбы – таково требование моего сердца.
- Мы можем дружить. Я готов…
- Нет, Саня, не сейчас! Сейчас есть мечта. И это слишком важно для меня. Быть может, вторая встреча станет нашей судьбой. Ты должен это понять. Ведь у тебя сердце есть. Сердце, способное любить – я это чувствую…
Она вышла из харчевни в прискорбной задумчивости. Сейфула следом с горько-насмешливым выражением лица – эх, не умеет он баб влет снимать, не дано. А может и не везет – все попадаются какие-то заумные, увлеченные чем-то…
- Что ж, стало быть, расстаемся, - сказал, вздохнув, он. – А ты мне понравилась, и кажется, будто Бог, а не случай нас на дороге свел.
Нина улыбнулась:
- Сдается мне, что не надолго – такого симпатичного философа ни за что не захочется упустить.
- Гляди, опоздаешь.
- Буду плакать.
- До общаги-то далеко? Не достучишься к девчонкам, возвращайся.
- Может и вернусь, - лукаво сказала она – Искренность стоит жеста.
Включила приемник и пошлепала кроссовками по асфальту.
Сейфула смотрел ей вслед от поворота на стоянку харчевни. Смотрел и размышлял: эх, бабы-бабы, как вас на удочку-то ловить – какие слова надо говорить? какие жесты показывать? Как знать? – на каждую ведь не угодишь. Издали б закон – всем бабам давать и не вякать! Уж я бы тогда…
Два чувства в Сейфуле боролись теперь – похоть и нежность. Одна понуждала к действию силой, другая – лаской. Все до известной черты. Истина, он понимал, где-то посередине.
Кашапов мог бы сейчас справедливо пожаловаться на судьбу – Нина ему понравилась, но отказала. Хотя… Он не мог ее проводить – у него таки служба. И еще есть Вика – как решение всех проблем. Нет, жизнь, в принципе, хороша, когда ты здоров и на свободе. Вот Гарик-«ацуха» зону покинул с туберкулезом – не долго протянет: приговорен…
Обида на ушедшую Нину как бы прищемило желание. А еще Сейфуле захотелось в эту минуту пофанфаронить – ну а как не поторжествовать, когда все ладом: он на свободе, сыт, к делу пристроен, женщины ему улыбаются... Почувствовав себя ночным хозяином харчевни и прилегающих к ней окрестностям, он приосанился – самодовольная улыбка откровенно засияла на его лице. Пересек стоянку, остановился напротив плаката с Мэрилин Монро – критически осмотрел красотку, языком прищелкнул и послал ей воздушный поцелуй.
Потом сидел в темном обеденном зале, через окно смотрел на освещенную стоянку перед харчевней и поворот к ней с трассы. Думал о Нине. Случай необыкновенный – возьмись за дело романист, таких бы наплел невероятностей и небылиц. Может даже детектив сочинил – ночь, трасса, девушка одинокая, и зек, голодный на секс, в кустах. Изнасилование, убийство… мусора, газетчики… кошмар в маленьком городе. Будь Сейфула писателем, так бы и назвал произведение – «Кошмар в маленьком городе». М-да, сам совершил, сам написал – никто не раскрыл… Все просто и натурально.
Кашапов размечтался по теме – что было бы, если бы…
К двум часам ночи дошел до того, что название последнего романа серии у него прозвучало – «Исповедь насильника и убийцы». После публикации к нему в квартиру не мусора ломились, а журналисты. «Невероятно!», «Жизненно!», «Потрясающе!» - пестрели бы заголовками газеты. А все потому, что сам изнасиловал, сам убил, сам закопал и сам написал. На зоне читал – какой-то америкашка несколько десятков (?) баб ухайдакал. Улестит, вывезет за город, потешится, убьет, закопает, а себе ее трусики на память оставит. Прославился, гад… Потом, правда, поджарили на электрическом стуле. Но все мы когда-нибудь помрем – кто со славой, кто без вести…
Все это было чрезвычайно интересно, если бы все так и было – подвел Кашапов итог думам. Потом его мысли стали грустней, когда представил – его убили самого и засыпали землей. Это было печальное зрелище, будившее аналогичное чувство. И куда бы оно завело, непонятно – Сейфула вдруг не выдержал и расхохотался истерично. Потому что себя было жаль, в отличие от жертв ненаписанных им романов.
Потом его мысли стали о маме. Она была страшным деспотом – весь дом и порядок в нем держались на ней. Без ее участия ничего не случалось в семье – ни выбор профессии дочерьми, ни выбор мужей… Сейфула пацаном на улицу бежал радостный, а с нее обратно, как с похорон. Он вспомнил случай, когда котенка домой принес – выгнали вместе с найденышем лишь потому, что надо было сперва попросить разрешения. На суде мать сидела с видимым отвращением – ее бы воля, то и не пришла. Всех умела в руках держать, а вот сына единственного упустила – отбился от рук, школу закончив. Потом армия, работа, друзья, пьянки-гулянки… Мать ворчала-ругалась, зубами скрипела, но не плакалась, гордая, и не выла. После драки на танцах, суд, зона и ни одного письма-привета из дома. Не нужен ей сын судимый. А ему ее жалко – старая стала, и таки мать…
Все это было чрезвычайно тяжело. От этих мыслей его лихорадило. Он леденел от этих мыслей. Ну ладно, убил бы он кого или украл чего… Он ведь дрался, себя защищая. Даже на зоне его уважали. А мать родная отреклась. За что? Адвоката нанять отказалась. Попадись хороший, может быть срок скостили, или вообще условный дали. Себя виноватым Сейфула не считал и на суде не признал – как напрасно советовал ему это сделать его государственный защитник.
Как же могут родные люди поступать таким образом друг с другом? – подумал Кашапов горестно о себе и матери, да и сестрах тоже. Вышел на стоянку до того расстроенный, что, не дай Бог, случись кто-нибудь задиристый под горячую руку…
Походил, покурил – отпустило вроде.
Задумался об Ираклии – не человеке, а предпринимателе. Сейфула давно уже, вследствие некоторых особенных намерений, соображений и влечений своих, жаждал проникнуть в заколдованный круг людей, делающих деньги. Первое впечатление от хозяина было даже очаровательно – прост, но рассуждает по-деловому; природное обаяние, кавказские манеры и кажущееся добросердечие просто завораживали. Одно настораживало, что грузин, хоть и с цыганскими кровями – ведь эти абреки для того и рождаются, чтобы держаться вместе и ненавидеть всех остальных. Да и цыгане тоже – не ангелы… Такая выделка им доставалась бессознательно и по наследству. Из всех коронованных воров в законе более половины теперь – грузины. Это о чем-то же говорит… Да и Бог с ними!
Главное, чего не достает Сейфуле, чтобы стать деловым человеком, это чувства меры. Его нет во всем – в драке, любви, работе… Это он знал. Над этим следует поработать. И к тому часу, когда он решится взяться за намеченное дело, с недостатками должно быть покончено. Мысль за мыслью в нем укоренялось и крепло желание поучиться деловой хватке Ираклия – не зря же судьба его сюда занесла: есть в том резон…
Ночь на исходе. Сейфула не чувствовал в организме никакой тягости или усталости – не ощущал никакого другого расстройства. Голова работала довольно отчетливо, хотя в душе немного свербело из-за Нины, из-за Анюты, из-за… Ах, эти женщины!
Перед самым рассветом на стоянку с шоссе завернула фура. Усталый дальнобойщик в тельняшке под ковбойкой выпрыгнул из высокой кабины «КАМАЗа».
- Открыто у вас? Сигареты есть? Ну, так угости.
Сейфула угостил. Сладостно затянувшись, водитель спросил сам себя:
- Отдохнуть или порубать?
- Отдохни, - посоветовал Кашапов. – Девчонки еще спят. Жалко будить.
- Путаны есть?
- Да есть одна.
- Ничего из себя? Некрасивых не люблю.
- Тебе понравится.
- Много берет?
- Как сговоритесь.
Дальнобойщик сочно хохотнул:
- А если я ей нос прищемлю, да за так возьму?
Сейфула внезапно и очень чётко вспомнил рассказ Вики о том, как один придурок истязал её подругу. Розовая девичья пятка – яблочко; и длинная толстая иголка, прозванная в народе «цыганской», с тёмными пятнами крови…
Он оборонил тихо, но неожиданно очень зловеще:
- Тогда я тебе твой сломаю.
Водитель подавился дымом сигареты, смерил Кашапова взглядом, плюнул под ноги, бросил окурок, раздавил подошвой.
- Не борзеешь, салага?
Сейфула ему улыбнулся:
- Есть гаечный ключ?
- Зачем?
- Фокус покажу.
Водитель не поленился сунуться в инструментальный ящик под кабиной. Погремел железяками, принес ключ 19 на 22.
- Подойдет?
- Если не жалко, - сказал Сейфула и тут же согнул его руками в дугу; подал водителю, как громом поразив незадачливого. – Разогнешь, я тебе девочку сам подержу – делай с ней, что захочешь.
- Нех… себе! – дальнобойщик опешил; повертел в руках искалеченный ключ. – Я его сохраню. Мужикам буду показывать. Так это… я пока у вас отдохну, а потом пообедаем.
Совсем в подавленном настроении он залез в кабину и захлопнул дверцу. Возможно, пережил романтик дороги одно из тех впечатлений, которые остаются навсегда и заставляют уважать других, принижая самомнение.
А Сейфула-богатырь, подивившись на то, до какой степени человек может иметь глупый вид, взял метлу и стал подметать стоянку и территорию вокруг харчевни – потому что уже совсем рассвело. Подмел возле будки и запоздало удивился, что Шамиль даже не вякнул, хотя они еще и не подружились.
- Умный песик, - сказал Кашапов.
Подарок с Кавказа открыл глаза, взглянул на него и снова закрыл с величием Наполеона на острове Святой Елены.
Первой из девушек появилась Вика. На «КАМАЗ» посмотрела, Сейфулу спросила:
- У нас гости? Меня не спрашивали?
- Спрашивали. Только ты не вздумай с ним отъезжать – делай все дела здесь.
- А что так?
- Борзота в тельняшке.
- Как скажешь, начальник! – весело козырнула Вика.
Но водителей оказалось двое. Когда солнце выглянуло из-за сосен, они приплелились в харчевню – попросили супа, котлет с гарниром и пельменей. Сколько Вика не улыбалась, на нее они никак не реагировали.
Дальнобойщики еще обедали, на стоянку завернул обшарпанный «москвичок». Пожилая, должно быть, супружеская пара заказала себе пельменей и салаты. Мадам едва вошла, твердо и прямо поглядела на сидящую рядом с водителями девушку – что-то сверкнуло в озлобившемся взгляде. Женщина поняла женщину. Вика вздрогнула, поднялась и ретировалась в свой излюбленный угол в конце зала. И уже оттуда посматривала на вошедшую позавтракать пару, не скрывая, впрочем, своей злобы.
Философ, глядя на эту сцену, так бы сказал – встретились визави мечта и реальность. Каждая из них завидовала другой: одной не хватало секса, другой – мужа и его почитания. Самый фантастический сон обратился вдруг в яркую и резко обозначившуюся действительность. С каким удовольствием эти женщины – пожилая и молодая – вцепились бы сейчас в волосы друг другу, визжа от ужасного наслаждения мщением.
Вика стояла за стойкой бара совсем близко от стола завтракающей пары и довольно отчетливо слышала перебранку супругов.
Мужчина бубнил:
- С чего это ты вдруг так решила? Вполне вероятно, что девушка честная и живет своим трудом. Почему ты с таким презрением относишься к посудомойкам?
- Знаю я этих посудомоек придорожных. Хотела быть честною, так в прачки бы шла. Так не-ет, их всех на дорогу тянет… И кафе это – заметил как называется?
- Дорогая, остановись! Ведь ты ее совсем не знаешь.
- Да знаю я все! – «дорогая» вскричала. – Не будь меня здесь, она бы уже на коленях у тебя сидела. Все вы, мужики, одним миром мазаны.
- Ты наверное ее боишься? - поддел мужчина свою супругу. – Так горячишься…
Должно быть, он был убежден, что нет на свете ни добродетельных и ни падших женщин, есть просто женщины, из которых мужчины создают образ того, что им хочется.
Как бы то ни было, забыв о предмете разногласий, супруги с удовольствием предались милой семейной перебранке, не забывая поглощать пельмени. Причем мужчина отстаивал свою позицию с кроткой улыбкой, а женщина слегка горячилась.
Наконец, кончив завтракать, супруги вышли из харчевни, сели в «москвич» и уехали. Убрались дальнобойщики, забыв про путану. Ася накрыла на стол. Сели втроем. Вика была будто в ступоре – ни на кого не смотрела, не понимала о чем говорят, да и ела плохо. Что ее так достало? Ну, не баба же та, проезжая, своей брюзгой!
День занимался сухой и пыльный. Девчонки увлеклись влажной уборкой всех помещений перед сдачей смены. Сейфула удалился в свою коморку, прилег и задумался. Пришла ему в голову прошедшая ночь – ничего страшного не случилось, хотя события интересные были. Какое-то совсем новое ощущение томило его сердце бесконечной тоской. Наверное, пришло понимание, что его новая жизнь на свободе началась – правда, не так, как хотелось бы. А хотелось ему покуситься на свое дело. С тем и ехал к Гарику за советом. Да вот задержался… и похоже, надолго.
Интересно, чего люди больше боятся – какой-то опасности или шага в неведомое? Может, трусость его удерживает? Может, слишком много думает и от того ничего не делает? Настанет ли день, когда мечту свою он сможет назвать предприятием?
И еще… Как вести себя с хозяином? Кашапов по опыту зоны знал – как очень важно занять в бараке и на работе то место в коллективном насесте, которое ты потянешь. Недобор случится – дерьма нахлебаешься, перебор – сломаешься, и опустят куда ниже того, что ты стоишь на самом деле.
Как вести себя с Ираклием? Как показать ему, что роль шестерки на побегушках не Сейфулы. Этот хитрый грузин, конечно же, постарается подмять его. Кашапов помнил, как поменялись лик и речь Ираклия буквально на глазах – до согласия остаться у него работать и после. Как льстил грузин и уговаривал сначала, и как потом высмеял его башкирское имя.
Если Сейфула возьмет правильный с ним тон, ему и жить будет легче, и легче он поймет Ираклия – чего тот стоит? и стоит ли его посвящать в свои планы добычи бабла?
Когда в харчевне послышались голоса – приехал Ираклий с новой дежурной сменой – Сейфула, выйдя из закутка, глядел уже весело, как будто внезапно освободившись от какого-то ужасного бремени, и дружелюбно окинул глазами присутствующих. Но даже и в эту минуту Кашапов отдаленно предчувствовал, что вся эта перемена к лучшему была наигранной, и наблюдательному человеку ее распознать несложно.
В харчевне в эту минуту посторонних не было. С Ираклием приехали повар Лина, посудомойка Катя, похожая на цыганку, и две вчерашние путаны. Было шумно – девчонки делились впечатлениями.
Сейфула не привык к суетливому выражению своих чувств, но сейчас его вдруг потянуло в народ. Что-то новое происходило в нем, и вместе с ним ощущалась какая-то жажда людей. Он так устал на зоне от недоверчивости, от сосредоточенной тоски своей и постоянного мрачного ожидания неприятностей, что сейчас ему хотелось хотя бы одну минуту побыть другим – улыбнуться приехавшим, показать, что он несказанно рад и им, и солнцу, и новому рабочему дню.
Он все поглядывал на Ираклия и ждал приглашения начать разговор. Но тот как-то привычно и даже со скукой, а вместе с тем и с оттенком некоторого грузинского высокомерного пренебрежения разговаривал с Линой.
Игорь – Семён Захарович и другие. Суббота, день.
Игорь на пару опоздал. Безнадёжно. Но шанс ещё оставался: пара ведь - по истории КПСС. Ведёт её Ева Викторовна. Высоченная тощая старуха, под два метра ростом, плюс сантиметров семь – массивные квадратные каблуки. С облегающими маленькую головку, лоснящимися чёрными волосами. Она выходит на кафедру, сурово оглядывает поточную аудиторию глазами, выцветшими за пятнадцать лет лагерей и говорит:
- Карл…
После этого следует пауза, долгая, как движение поезда в тоннеле метро. Впрочем, Игорь, в метро никогда не ездил – может и короче; за каркающим «Карлом» следует не менее сухое, дерущее уши: «…Маркс». Потом Ева набирает в тощую грудь воздуха, молчит секунд двадцать, закатывает глаза, говорит:
- …и Фридрих…
Опять пауза, опять смешки и возня на верхних рядах, и следует звенящее:
- …Энгельс…
А вот теперь – самое протяжное, самое мертвенное молчание. Это Ева разгоняется. Она прочищает сухое горло, жилы на шее надуваются, после чего колокольным звоном это горло возвещает:
- …сказали.
Вся эта какофония тянула минут на пять, а то и на десять чистого времени. Проскользнуть в аудиторию между гортанными выкриками Евы Иосифовны Гольдфарб не составляет труда – она и не заметит. Но не больше; а Игорь, вывалившийся из автобуса на остановке, уже пять минут истратил – бегом до подъезда Прихребетского филиала Миассокого государственного Педагогического института. Пролетев мимо одноногого инвалида Володи, вахтёра, на ходу сдирая с себя замшевую курточку, Игорь нос к носу столкнулся с Иваном Солодкиным – унылым, длиннолицым студентом, оканчивавшим, в отличие от него, не второй, а всего лишь первый курс ВУЗа.
- Слышь… - меланхолично проговорил Иван, на ходу сбивая Игоря с бега и темпа. – А у тебя «Марксизм и эмпириокритицизм» есть?
- Нет. В библиотеке ищи! – крикнул Игорь.
Но большой, потный, громоздкий, как доисторический ящер, Иван загородил дорогу. Обойти его означало дать крюк с версту.
- Нету. В библиотеке. Всё разобрали. Ты не знаешь, у кого конспект списать?
- Не знаю! – отчаянно взвыл юноша.
…и ворвался в аудиторию на том, моменте, когда легкие Евы Иосифовны звучали медными трубами: «…сказали!». По боковой лесенке, держа куртку в охапку, под смешки сокурсников забрался на самый верхний этаж, сделал умильную мордочку, сфокусировал глаза на фигуре Евы и понял: удалось.
- …что социализм, как общественный строй, является непременными результатом развития общества и неминуемым итогом классовой борьбы…
Дальше можно было только сидеть тихо и записывать. Взгляд преподавательницы, как луч сонара, обшаривал поточную аудиторию: ей было важно, чтобы усердно писали. Конспект лекции или двадцать первый том «Ругон-Маккаров», не важно. Игорь начал записывать, с нижнего ряда долетел горячечный шёпот Лильки Бондаренко, одногруппницы:
- Игорь! Ты узнал, где Рубика выкинули?
- В «Детском мире»! – таким же шепотом отбоярился Игорь.
На это курчавая Лиля ответила, с презрением:
- Не свисти! Там позавчера ещё всё кончилось, я сама в очереди стояла!
- Тогда не знаю.
Лиля обиделась, пухлые губы в обильной помаде – поджала:
- Ну и дурак!
Она отвернулась, показывая тёмно-каштановые кудряшки с нелепой пластиковой брошкой и Игорь смог погрузиться в слух. Хотя слушать было нечего: историю КПСС Ева Иосифовна вела с первого по второй курс, и каждый год разжёвывала одно и тоже: энгельсовский «Анти-Дюринг», его «Происхождение семьи…», пару основных ленинских работ и слегка приспособленный к реалиям времени «Краткий курс ВКП (б)» - злые языки утверждали, что у неё есть серенькая книжица эта, изданная аж в тридцать девятом, с дарственной подписью самого Иосифа Сталина.
Все эти работы Игорь достаточно хорошо знал. Даже некоторые цитаты выписал, самостоятельно – не те, конечно, которые говорила Ева; например, гордился своим согласием с марксовой фразой о том, что «свобода является осознанной необходимостью» и «любовь родителей наиболее бескорыстна». На лекциях Евы ему было скучно, но зато он мог предаваться философским и не очень философским размышлениям – мозг отдыхал.
Вот, например, Лилька. Приехала из деревни Хребтово, где-то на Сыростане; деревенская до мозга костей, говорят – и приехала-то по лету в резиновых галошах на босу ногу, и не могла в толк взять: чего над ней хихикают… Дескать, у нас в Хребтово все так ходят, потому, что грязь непролазная! И была она деревенской: тугая задница, тугие, рвущие платье груди, но почти нет талии, эдакая тёлка. Романы крутила чуть ли не с первым встречным, «хахалей», как она говорила, меняла, но такие женщины, с квадратурой круга во внешности, Игорю не нравились никогда.
То ли дело Инна Раневская. Беляночка, вон она сидит. Худенькая, невысокая, глазищи – как два синих озера, как два Чебаркуля, или Чебаркуль и Ильмень; тихая, романтичная. Но она ведь слова из себя не выдавит, да и неизвестно с какими словами к ней подъехать – боязно, вдруг не то… Загадочная вся.
Или Надька… Ох, Надька! Высокая и тоже худая, волосы обесцвеченные, а брови чернющие и глаза бесстыжие. Оторва, говорят, сама может кого хочешь изнасиловать. Курит, в кожаных штанах ходит, да в ботфортах. Рассказывали, что как-то рабочие белили потолок в переходе из учебного в главный корпус, а тут Надька. Возьми они да капни ей извёсткой на макушку. Надька развернулась и обложила их таким многоэтажным матом, что матюгами этими повалило и строительные козлы, и ведра с извёсткой, и самих работяг – да, как цунами от сейсмического толчка, покатилось по коридору дальше, до кабинета проректора по АХЧ…
Игорь, может быть, и мечтал бы быть изнасилованным такой вот стервой, с резиново-стальным телом и широко расставленными ногами – да боязно как-то.
А вообще все перемелется, мука будет, да изменится, как говорил Вильгельм ванн Фоккенбрюх, голландский поэт: «Изменчив он, круговорот, всего, что мир образовало. То радость, то беда грядёт, каким бы ни было начало, всё будет под конец наоборот…». Так и будет. Он уже знал: необратимые метаморфозы происходили с девчонками, поселившихся в общагах. Судьба прихотливо путала карты. Приехавшие из деревень, как Лилька, к третьему курсу изживали грязь под ногтями и трещины на широких пятках, делали «химку», маникюр, влезали на каблуки – а потом выскакивали замуж за инженеров с Химкомбината или, на худой конец, за перспективных железнодорожников. А такие, как Надька или Инна, все из себя городские, они обабливались, начинали таскаться по общаге в замызганных халатах и шлёпанцах на намозоленных ногах, пить портвейн на общей кухне, курить на лестнице и… и кончали, если не плохо, то обычно: постылым браком с каким-нибудь, не менее постылым мужичонкой или с таким же студиозусом, с которым вскоре и расходились.
Ну, и как тут выбрать, как угадать?
Игорь заёрзал. Что-то кололо в ягодицу; подвигался ещё с и ужасом понял, что брюками зацепился за головку шурупа, вылезшего из доски сиденья.
…Филиал Педагогического открыли в Прихребетске лет семь назад, в канун Олимпиады. Открыли, говорят, по воле бывшего директора Комбината, решившего разбавить технарей гуманитариями. Отгрохали новое здание – из стекла и бетона, в стиле новых архитектурных веяний. Только вот зимой в коридорах и поточных аудиториях было невыносимо холодно, уральские ветры выдували все тепло напророчь, а летом студенты и преподаватели плавились от жары, а под потолком в туалетах роились жирные, золотистые мухи.
Да и всё разваливалось помаленьку. В столовой, в этой «тошниловке», месяц назад раздача рухнула, два жбана борща покатилось прямо на очередь, хорошо, не обварился никто, потому, что столовские борщ этот варят заранее и к концу второй пары он уже едва тёпленький.
Чёрт! Нет, штаны рвать никак нельзя. Игорь сидел, боясь пошевелиться. Одно неверное движение, и дыра будет на том месте, которое и сам не посмотришь, и другим не покажешь. Тем более, ткань угрожающе потрескивала.
Так и пришлось терпеть до самого конца.
На переменке, когда большая часть «поточки» разбежалась – кто в столовку, не вытерпев, кто в туалет, курить – Игорь сделал вид, что старательно переписывает конспект. Сняться с крючка попробовал, но не заладилось; решил обдумать стратегию и пока не дёргаться. Так и провёл эти пять минут между уроками…
К концу второй сорокапятиминутки он уже понял, как надо сделать. Ёрзать по лавке круговыми движениями – сначала медленными и аккуратными, потом всё больше расширяя радиус. Головка шурупа круглая, наверняка выскочит из дырки на ткани; но дырка – не дыра, в конце концов.
Ева закончила лекцию за несколько минут до звонка. Внутри её иссушённого тела был какой-то секретный таймер, срабатывающий строго и безупречно. Сняла с худого носа очки в роговой оправе, запрокинула голову с прилизанными чёрными волосами, стрижка «каре», возгласила:
- У кого-нибудь будут вопросы, товарищи?
Вопросов обычно не было. Что они, идиоты, что ли, интересоваться историей КПСС? И вдруг тишину прорезал звонкий голос – откуда-то от подножия этой деревянной горы.
- Скажите, Ева Иосифовна, о Энгельс пишет про причины возникновения многомужества? Он объясняет, почему общество от этого отказалось?
Наступила мёртвая тишина. Можно было бы сказать, слышно, как муха пролетит, но мухи у нас в туалетах, тут нет, даже первых весенних… Ева поперхнулась. Судорога пробежала по морщинистой шее, змеиная головка дёрнулась. И горло преподавательницы издало сиплый, подавленный звук:
- Э-э…
Кто понял – выпустил смешок, такой же придавленный, мелкий. Кто не понял, во все глаза уставился на задавшую вопрос; и Игорь инстинктивно рванулся вперёд – увидеть, забыв о своей стратегии, и ткань треснула сзади, и вот это было слышно.
Невысокая, худая и скуластая девушка стояла, как положено, во втором ряду. Видел он её только со спины – платье тёмное, в горошек, а на голове натуральная копна светло-рыжих волос, неприбранная, непричёсанная… но удивительно гармоничная.
- Э-э-э… - сипела Ева Иосифовна на трибуне. – Много… мужество, это… да…
Но тут загрохотал звонок, спасая её от необходимости растолковывать второму курсу, преимущественно девушкам, такой сложный общественный феномен. Тем более, что она никогда замужем не была… Звонок этот моментально разрядил напряжение, наполнил аудиторию шумом, топаньем ног, всплеском рук, хлопаньем складываемых тетрадок, возгласами и смехом: в общем, всё смазал.
А Игорь сидел, всё ещё высматривая эту, дерзкую. И всё-таки углядел в пол-оборота: точёное красивое лицо, изгибистая бровь, выпуклые резкие губы.
И босоножки на стройных ногах. Босоножки! Если только она не переобулась в гардеробе, это потрясающе. Холодно ведь ещё, девки ходят в сапогах, кто в уродливых отечественных, кто побогаче – в югославских, а кое-кто и колготы с начёсом ещё носит, а эта… Пятки у неё были легкой бронзовости, загорелые и совершенно ровные.
Делая вид, что собирает портфель, Игорь остался сидеть, пока последний человек не покинул «поточку». И натянул куртку, которая хоть как-то прикрывала его сзади… Теперь надо выбраться из неё незаметно, и незаметно же – из института. И домой, зашивать. Он ощупывал зад, понимая, что оторвался целый лоскут брючной ткани – квадратным углом, ужасно.
Но тут в аудитория заглянул Яша Яблонский. Смерть его, Игоря пришла. Четверокурсник, прыщавый, с несколькими художественными бородавками на лице; всегда ходивший в чёрной джинсе и от того ещё более тёмный, оглядел аудиторию, быстро поднялся к Игорю и сказал заговорщически:
- Слышь, чувак, новый журнал есть. Нудисты немецкие и лесби. Будешь брать?
Игорь затосковал. Чёрт же дёрнул его пару месяцев назад купить у Яши журнал «Фотография в США» - с выставки, прошедшей в Уфе в ноябре семьдесят седьмого. Где Яша этот журнал раздобыл, неизвестно, но был он не только редкостью, но, по мнению многих, вещью опасной.
Там были голые.
Совершенно голая женщина на красном фоне: лицо худое, самая такая же, причесочка в стиле «жена на кухне», но какой изгиб бедра, какие ступни: длинные, большие, с суставчатыми пальцами, с прямым твёрдым мизинцем… Там девочка или девушка юная лежала голенькая посреди осеннего леса, фото чёрно-белое, не понять, какого цвета листва. Но волосы её пушистые и белые, выпуклые ягодицы.
Одуреть… За это Игорь заплатил тогда пять рублей. Матери сказал, что марки купил – видела бы она эти марки! Журнал лежал у него в шкафу, под грудой его детских рисунков, давно забытых – и очень хорошо, что так. Иногда просматривал, ради двух этих фото. Они будили воображение, они манили; и если он представлял раздетыми своим одногруппниц, то в этом виде они принимали эти самые позы – из журнала!
Яша хорошо поймал струю. Паскудник, он понял, чем Игоря можно зацепить. И вот сейчас навис над партой, и решил раскрутить Игоря на новую трату.
- Яш… а что там? Ну, то есть… - слабым голосом произнёс юноша.
Яша осклабился. Зубы плохие, гниловатые на резцах.
- Чё да чё. Голяки. Прикидываешь, стоят, бабы и мужики, обнявшись. Всё видно. Цвет, глянец. И ещё две такие… в бочке! – Яша хихикнуло.
- Зачем в бочке-то?
- Дебил. Лесбиянки моются.
- А…
Смутно представляя, кто такие лесбиянки, Игорь вздрогнул. Решив, что клиент созрел, Яша бухнул:
- Десять. Сам понимаешь, инфляция.
Это он сказал зря. Игорь замотал головой:
- Яш, ты чего?! У меня стипендия только…
- Ладно, не гони! – Яблонский рассердился. – У тебя стипон пятьдесят пять, ты ж отличник. Я знаю. Не ври давай. Брать будешь?
- Не, Яш… я тут велосипед собираюсь…
- Велоспе-ед! – передразнил Яша. – Да какой тебе, на хрен, велосипед, ты на нём угробишься. Ты ж задохлик. Давай, кочумай быстрее, у меня три штуки осталось.
- Яша… не могу.
Яблонский скривился. Чавкнул большими, мокрыми губами.
- Ну, смотри. Обломал ты меня. Я ж для тебя брал… Косяк за тобой.
Игорь пискнул – как ему показалось, взвыл от обиды, страха и унижения, и рванул прочь, оттолкнув Яшу.
На вторую пару ему точно не суждено. Английский с Олесей Яновной пройдёт без него. Печально, конечно, но он и английского не знает, и препояшу не переваривает. Молоденькая, вся из себя строгая такая, лаково-кукольная, «энглизированная», как сказали бы в прошлом веке. Личико, губки, точёные ножки в туфлях на шпильках – картинка. Юбка тёмная, блейзер такой же, голос диктора Центрального телевидения. И она Игоря не любит – за невежество в языке Шекспира, за привычку перебивать, за всё ненавидит. Who is on duty today? Who is absent? Это вот «хуе» он произносит плохо, недостаточно чётко артикулирует и она становится около его парты, скрещивает ножки свои с выпуклыми икрами, худым пальчиком с розовым лаком на ногте останавливает время и твердит: «Резин! Чётче! Хуе зэнд дьюти тудей! Хуе зэбсэнт! Хуе!!!».
Ей бы это «хуе» в одно место, там где под юбкой две маленькие, плотные ягодицы.
Да пошла она, кукла чертова.
Твёрдо решив уйти с пары, Игорь прокололся уже на выходе, у гардероба, задержавшись у стенда институтского комитета комсомола – он же член актива. И был пойман за рукав, деликатно, но твёрдо.
- Игорь, душа моя. Вы свободны?
…Семён Захарович Ольшанский преподавал предмет рангом повыше – марксизм-ленинизм. И философию на третьем курсе. Игорь имел по марксизму пятерки, благодаря и своей эрудиции, и самому Ольшанскому. Тот, большой, вальяжный, с бородой Саваофа – белой! – в массивных очках, ценил, видать не только умственные способности, но и, как он выражался, «экстерьер». А Игорь Резин, единственный из всего потока, ещё ни разу не пришёл в институт без галстука. Сейчас Ольшанский, в темно-сером, идеально пошитом костюме, и держал его за рукав.
- Д-да-да… свободен! – пробормотал юноша.
- Тогда разрешите пригласить вас перекусить. Есть у меня разговорец к вам! – Ольшанский улыбнулся.
Лицо его пошло морщинками, жилочками, каждый старческий жировичок заиграл; когда-то Ольшанский был инструктором горкома, курировал Комбинат, вел там секцию Всесоюзного общества «Знание – сила». Потом как-то выпал из обоймы, на судорожном изломе советской эпохи, в череде генсеков после смерти Брежнева – да устроился тут. Преподавать, заведовать кафедрой, быть членом парткома… Но прежнюю барственность, благородную осанку сохранил. Вот и сейчас двинулся броненосцем по коридору, молчаливо приглашая Игоря следовать за собой. Тот и следовал, гадая в душе: куда ведёт его преподаватель марксизма?
Обеденный перерыв щедр – почти час. Но ведь в столовой, «тошниловке» то есть, там очередина, да и не едят преподаватели в столовке. Там отравиться можно, там первокурсницы из сёл посуду моют, каждый год притаскивают бытовой сифилис, а то и чесотку. Там кошмар, Игорь туда ни ногой. И, когда поднялись на первый этаж пристройки, и Семён Захарович взялся за массивную ручку деревянной двери, сердце у Игоря забилось: в «Магистру» идут! В «Магистру», вы представляете?!
Кафе для преподавателей и аспирантов располагалось этажом ниже. Деревянное панно закрывает сверкающую никелем раздачу. На столах тут клетчатые скатерти, в салфетницах – белоснежные паруса салфеток; соль никогда не ссыхается камнем в солонках, борщ всегда громокипящ, котлеты из натурального мяса. Мух нет, их, вероятно, убивают ещё на подлёте, о других насекомых и говорить не стоит. Пятый курс иногда тишком заглядывает сюда, но чаще всего таких партизан с позором из очереди изгоняют, за непотребное нахальство…
А сейчас сам Ольшанский ведёт его в это святая святых.
Игорь покраснел. Начал отчаянно сдирать с себя куртку, стараясь стоять задом к стенке. Ольшанский милостиво разрешил:
- Да вы вот сюда повесьте…
Показал на элегантную вешалку. Разоблачившись, Игорь подскочил к столику, за который уже садился преподаватель и хлопнулся на мягкий стул так, что тот тихо ухнул под ним. Невежливо, но дыру на причинном месте показать нельзя.
Ольшанский же никуда не торопился. Возникла рядом миловидная подавальщица: тут персонал отборный, никаких дежурных студенческих бригад. Ольшанский обратил на неё добрые глаза:
- Верочка… Яишенку, бекончик, салатик. Ну, ты знаешь. И боржомчика, две бутылочки.
Во рту у Игоря сделалось мокро, как в сезон дождей. Боржомчика… Тридцать две копейки. А ты попробуй, достань! «Боржоми» - это марка. Бутылка с надписью на английском и грузинской вязью. Мать как-то принесла с банкета такую – пил её Игорь неделю, как лечебную, давясь – слишком уж сложный вкус! – но преисполняясь с каждым глотком высокой избранностью своей. Это вам не какая-то «Иркутская» или «Московская», эти пусть плебеи лакают – а мы, партийные небожители, вот так, симпатичной подавальщице: боржомчику…
Он бы её, эту подавальщицу, и ущипнул бы за одно место, конечно. В мечтах он иногда видел себя на такой же высоте, на которой побывал Ольшанский, но ладно, ещё время есть.
Доберётся.
- Я вот что хотел у вас спросить, Игорь… Как по отчеству?
- Викторович.
- М-да, Игорь Викторович. Так вот, вы как относитесь к нынешнему курсу на обновление, так сказать, социализма? К переходу на социализм с человеческим лицом, как говорится?
Игорь сглотнул.
- Ну… Я так думаю, что давно пора. А то у нас как-то всё… застоялось… То я хотел сказать, что у нас всё хорошо, но вот эта Америка… Они чтобы не начали мировую войну, мы должны.
Он лепетал что-то и в какой-то момент, увидев глаза Ольшанского, понял: не надо. Не интересно Ольшанскому его мнение, не требуется этих заученных фраз. И рубанул:
- Я за перестройку, Семён Захарович! Я давно мечтал, чтобы так.
- Вот и хорошо… Вы у нас человек активный, общительный. В комитете комсомола. Спасибо, Верочка!
Это принесли яичницу, ласково светящуюся жёлтыми кружками и нежно-розовыми, чуть поджаренными ломтиками бекона. Тарелочку с белым хлебом, свежим, «кооптрговским», который разбирают в пять секунд; это вам не слипшиеся серые мякиши-кирпичи с хлебозавода при элеваторе… И две бутылочки с вязью на этикетке. Игорь тайком огляделся, проверяя: не спит ли он?! Он, второкурсник, ОБЕДАЕТ в «Магистре» с самим членом парткома! С завкафедрой! И там, за столиками, какие-то преподаватели… Жалко, мало.
Сюда бы эту мерзавку, гладенькую, Олесю, с её хунзебсент и далее, в рифму…
Чтобы у неё изжога случилось от одного взгляда на своего студента!
- Да, Семён Захарович. Мы с ребятами часто говорим об этом… Ну, как всё перестроить и так далее.
- Отлично! – Ольшанский подмигнул, с аппетитом принялся за еду, оберегая бороду. – Так вот, знаете, я бы хотел, чтобы вы меня кое-с-кем свели…
- Я готов, Семён Захарович.
- Не торопитесь с ответом, Игорь Викторович. Мы, старые партийные волки, мы понимаем: партия умирает. Марксизм – не догма, а руководство к действию… Ну, вы это знаете, разумеется. Нужно обновление, молодая кровь. Идеи нужны. Актуальные, так сказать, ответы на вызовы нового времени… Между нами говоря, всё прогнило, Игорь Викторович.
Игорь чуть не уронил вилку из нужной руки.
- Я не понимаю…
- Да оставьте. Вам, молодым, виднее. Не удалось нам и социализм нормальный построить, и коммунизм – не удастся. Надо привлекать молодёжь, может быть, они путь найдут. Говорят, вот Сахарова скоро вернут в Москву – считаю, очень правильно. Я хотел бы познакомиться с такими молодыми людьми, которые… которые чувствуют текущий момент. Могут, так сказать, возвысить голос! Вы их знаете.
Ломтик отличного, свежего бекона застрял у Игоря в горле и он бросимся запивать его «Боржоми». Целый стакан от жадности выдул. Резкий вкус щипал кончик языка.
- Вы… то есть я должен…
- Никому ничего не должны! – Ольшанский задержал на мельхиоровой вилочке кусок яичницы. – Да не нервничайте вы так! Я не из Ка-Гэ-Бэ, я вас не вербую. Я действительно хочу выйти на встречу с талантливой, подчёркиваю, демократической молодёжью. На смычку, так сказать. Нестандартно мыслящими, пусть и бунтари будут, не важно… я тоже в молодости, знаете… Стилягой был!
И Ольшанский вкусно рассмеялся своему признанию.
В такие минуты мозг Игоря Резина начинал работал быстро, чётко, без всякого промедления и один Бог знал, сколько комбинаций там прокручивалось за доли секунды, этими нейронными цепочками. И прокручивалось с предельным цинизмом, столь необходимым для принятия верного решения.
Ишь, лиса старая! Запасной аэродром себе ищет. Шатается, значит, власть ваша, монополия. Шатается, точно – вон, говорят, в Челябинском меде партийным секретарём стал двадцатисемилетний, поганой метлой мастодонтов погнал всех, шамкающих, перхотью обсыпанных… И этот – смотрит, на кого бы опереться, с кем бы союз заключить. Какая, к чёрту, вербовка! Ему и вправду нужна эта «молодая кровь», чтобы влияние сохранить, а на привычный комсомольский актив опираться не хочет, знает: там всё наполовину прогнило уже, наштамповали солдатиков… Значит, есть у Игоря шанс, редчайший шанс попасть в «обойму», в новую команду, стать таким же, чёрт их дери, небожителем – перестройка всё равно закончится когда-нибудь и снова будет некая элита, резерв, небожители, и Игорь будет среди них. И можно будет привести в кабинет эту Олесю Яновну, да попытаться её: с кем живешь половой жизнью, товарищ Олеся? Зачем носишь «шпильки» буржуазные? А ну, разувайся! Или лучше… раздевайся. Догола. Разоружись перед партией! И сделать эту гордячку и так, и эдак, и стоя, и сидя, и вдоль и поперёк…
Если он, Игорь, вознесётся на верх этой пирамиды – то ему многое можно будет. Почти всё. Поэтому им овладело вдруг странное, холодное, уверенное спокойствие. И перестала существовать «Магистра» с её вкусными запахами – не чета «тошниловке»! - её деревянная раздача, салфетки и красивые цветы в вазонах на окнах.
Глядя прямо в выцветшие глаза старого партийца, Игорь чётко ответил:
- Да, Семён Захарович. Есть такие люди. Я их знаю. Готов устроить встречу.
- Есть такая партия, да? – обрадовано подмигнул Ольшанский; лицо его улыбалось, щеки, губы, каждая морщинка лучились радостью, а в глазах – недоумение; похоже, не готов он был к столь быстрому эффекту. – Ну, вы ешьте, что вы, в самом деле… Заговорил я вас.
Утерев губы салфеткой, отпив «Боржоми», Ольшанский ещё раз потребовал «Ешьте!», и на время затих. Но ненадолго. Задумчиво глядя на поглощающегося яичницу Игоря, он вертел в руке бокал – тонкого стекла, с морозной жилочкой-узором по краю, негромко проговорил:
- Партия обновляется, конечно. И это будет уже… не та партия. Я думаю, вы, как один из самых грамотных юношей, у нас на курсе, это понимаете. А места в первом ряду надо занять заранее. А то мест-то не будет… Понабегут! В общем, если мы договорились, то я ваш должник. Вот мой телефон.
Надо же! Ольшанский дал ему свою визитку. Белый квадратик плотной бумаги, строгие, как нарисованные буквы: «д. ф. н., профессор…». И два телефона – рабочий, кафедры марксизма-ленинизма и домашний.
- Звоните в любое время, - заключил Ольшанский. – У нас домработница, но я её… предупрежу.
Потом глянул на циферблат массивных золотых часов, хмыкнул: «А мне пора на Учёный Совет…» - и, встав, рукой остановил Игоря, который испуганно полез в брюки – за кошельком.
- Оставьте. Я заплачу. Перекусили мы с вами копеек на шестьдесят, это сущая ерунда… Я потом рассчитаюсь сам. Ну-тес, до встречи.
Игорь сидел, не веря своим ушам: на шестьдесят копеек?! Остывший борщ, пюре-размазня и котлета из плохого фарша – пополам с хлебом; всё это в « тошниловке» стоят сорок пять копеек! Он с трудом подавил в себе малодушное желание сбегать к вывешенному у раздачи меню и вчитаться в отстуканные на машинке цифры.
Пора привыкать, дружок. Скоро икру кушать будешь в горкомовском буфете, ложками. И таких, как Олеся Яновна, щёлкать, по две за день…
Ты ей припомнишь – хуезэбсэнт!
Из «Магистры» он вышел с небывалым чувством собственного достоинства. Даже дырка на заднице его теперь не волновала, он почти забыл о ней. И на лестнице столкнулся с Лилькой: точнее, девушка пронеслась мимо, торопясь в двери «тошниловки». Обернулась, увидела его, крикнула:
- Игорь! Айда со мной, там девки нам место в очереди заняли.
А он её шибанул – так, чтобы с лестницы этой свалилась. Надменно так, лениво ответил:
- Спасибо. Я уже пообедал. В «Магистре»!
И, распираемый гордостью, пошёл по лестнице – вниз.
Комментарии
Факторов, способствующих укрепиться указанному явлению хватает.
Расскажем о деталях ситуаци подробнее и назовем наиболее восстребованные виды
спорта в стране.
Причины популярности
В России постепенно измнелись особенности поведения людей.
Телевизор осуществили сильное воздействие.
Люди поняли значимость здорового образа жизни.
Усилися интерес к спрорту высоких
достижений. Начали открываться новые комплексы.
Возросло число промотров соревнований
по телевидению.
Интерес к спорту высоких достиженй неоднородный.
В одних регионах предпочитают футол http://Br.u.c.e.l.Eebes.t
в других хоккей или баскетбол.
К наиболее восстребованным видам
спорта можно отнести:
• футбол;
• хоккей;
• биатлон;
• фигурное катание;
• киберспорт.
Разбеем каждый вариант из списка подробнее.
Причины различаются довольно сильно.
Футбол
Футбол – самый популяный вид спорта в мире.
Фанатов удастся найти в Англии, Южной Корее,
США. Россия исключением не стала.
Количество трансляций постоянно увеличивается.
Людей интересуют лиги разных
стран. В перечень вошли:
• чемпионат Испании;
• чемпионат Германии;
• Английская Премьер-лига;
• Серия А.
•
Количество болельщиков увеличивается день ото дня.
Футбол – самая дешевая игра на
планете. По сути для начала занятий спортсменам нужен
только мяч. Из-за этого вид спорта востребован в
разных регионах земного шара.
Российская Федерация указанный факт проигнорировать не смогла.
Интерес растет с помощью огромных инвестиций
в направление. Отечественные
клубы еще не способны конкурировать по размерам
переходов с с «Челси» или «Барсой».
Однако нередко в РФ появляются
высококлассные спортсмены.
О зарплатах в «Зените» уже давно ходят слухи.
Отечественные клубы иногда демонстрируют качественный футбол.
Победа ЦСКА в УЕФА произошла давно.
Однако завоеванного единожды результата хватает до наших
дней.
О выступлениях сборной существует много анекдотов.
Действительность свидетельствует об ином.
Сборная России в ТОП планеты
не пробилась, однако часто занимает приличных мест.
Случаются и промахи.
В стране команды активно продвигают
юношеский футбол. Это явление повышает интерес
к дисциплине.
Хоккей
С хоккеем любовь у россиян длится долго.
Интерес к ледовым баталиям возникли еще
при существовании страны Советов.
Вошедшая в историю суперсерия СССР-Канада считается основным событием в спорте прошлого столетия.
За матчами спортсменов смотрел весь мир.
В Российской Федерации хоккей
фантастически популярен. КХЛ считается
лучшим турниром после НХЛ.
РФ штампует звезд с мировым именем.
Наши игроки завоевывают топовые места
в международных рейтингах.
Александр «Великий» бьется за титул топового бомбардира НХЛ.
Аналитики утверждают, что
у россиянина есть все возможности обогнать Уэйна Гретцки.
Пары сезонов достаточно для
достижения установленного канадцем рекорда.
Интерес увеличивается с помощью развития детского хоккея.
В областях строятся новые арены.
Благодаря этому возрастает
качество подготовки. Классные выступления подогревают заинтересованность публики.
Биатлон
В Росси особые отношения к зимним видам спорта.
Биатлон не является исключением.
Популярность сформировалась
из-за отличных стартов биатлонистов.
На любой дистанции россияне претендуют на подиум.
Попадание лишь в цветочную церемонию считается провалом.
В последние годы позиции россиян упали.
Однако часто наши обыгрывают оппонентов с
высоким разрывом. Финиш с триколором в руках
– норма.
Фигурное катание
Россия является мировым ТОПом по фигурному катанию.
Золотые медали завоевывают
спортсмены различных направлений:
• индивидуальное мужское;
• индивидуальное женское;
• парное;
• танцевальное.
Российские атлеты нередко
забирают полный подиум. Призы – хорошая традиция.
Вторую строчку наши спортсмены считают поражением.
В стране действует лучшая школа на
планете. У отечественных тренеров пытаются заниматься спортсмены из разных стран.
Популярность подогревают по ТВ.
Ледовые шоу приковывают миллионы зрителей.
Великолепная картинка только подогревает интерес
на спорт.
Виртуальный спорт
Киберспорт закрепился в РФ относительно недавно.
Однако армия поклонников растет каждый день.
DOTA 2, «Контра», League of Legends стали наиболее интересными направлениями.
Российские команды смело штурмуют подиумы международных
турниров. В майджорах и майнорах
русские игроки становятся основными фаворитами букмекерских контор и аналитиков.
На первых строчках рейтингов по Доте 2, «Контре» расположились:
• Gambit Esports;
• Virtus.pro;
• Team Spirit.
В League of Legends россиян пока нет. Вот только положение дел может измениться.
Заключение
Повышение интереса к спорту
неизбежно. Призы профессионалов подталкивают тенденцию.
Also visit my homepage - alpinizmevenweb.evenweb.com/: vospitatel.deti-club.ru/.../fantasy.cgi
По ряду причин, как личного, так и организационного характера, моё сотрудничество с Анатолием Агарковым прекращено. На сайте, вероятно, останутся 24 главы, написанные нами совместно – и, также вероятно, каждый будет продолжать проект самостоятельно, в одиночку. Поэтому в итоговом варианте повести ДВЕ фамилии стоять не могу: а если вы и увидите это где-либо, это будет ложью. Мне остаётся поблагодарить Анатолия за время, потраченное на сотрудничество, а вас – за терпение и интерес.
3. Лина не всегда носит очки, чаще всего нет, почему - не говорит.
4. Проверить: везде должна быть "Ева Иосифовна", никак не "Владимировна".
Вдвойне приятно, что он - от женщины. Описания женских характеров и женской психологии - всегда самое трудное и коварное для писателя-мужчины.
RSS лента комментариев этой записи