СТРАШНЫЙ ЧЕЛОВЕК
Колыванов – Нестерова - Чайковский. Суббота, утро.
Проснулся Колыванов в семь утра – как всегда просыпался уже пять лет, после ухода Варвары, без всякого будильника. Проснулся и сразу перед глазами, на противоположной стенке, на голубеньких обоях увидел рыжего таракана, неспешно пробирающегося наверх, к настенным часам.
Терпеть это не было сил. Мужчина присел на кровати, нащупал на коврике штиблет и запустил в стену. Не попал, но от сотрясения насекомое шлёпнулось на пол со звуком упавшей черешни, да быстро юркнуло под плинтус. Человеку бы так…
Спустил ноги на жёсткий коврик. Встал. Подошёл к окну, распахнул его: холодный воздух ворвался в номер. За окном гостиницы расстилался сосновый бор, сквозь него проглядывали силуэты высотных домов, двенадцатиэтажных «свечек», кое-где торчали ещё ажурные скрепки строительных кранов. На стекле можно было заметить жёлтый налёт, да и в воздухе припахивало: с левой стороны отчаянно дымили трубы Химкомбината.
Колыванов сделал зарядку, особенно налегая на приседания, потом подошёл к тумбочке, намереваясь наполнить стакан водой из графина и заварить чай – конечно же, наплевав на запрет кипятильников. Однако на донце гранёного стакана, подёрнутом карминной плёнкой коньячных остатков, покоилось второе насекомое – на спинке, молитвенно сложив лапки. Дохлое. Колыванову пришлось взять салфетку, салфеткой обхватить стакан и выбросить его в мусорную урну вместе с непрошеным гостем. От мысли о чае пришлось отказаться…
Ресторан в это время закрыт, но, может быть, буфет? С трудом дождался восьми часов и вышел в пустой коридор. За стойкой администратора опять никого, но из бокового коридора тянет свежезаваренным кофе. Колыванов пошёл на запах, как гончая на дичь; толкнул дверку, обшитую светлым шпоном и оказался в раю. Тут стояли журнальные столики, диванчики – и имелась барная стойка со стульчиками-тюльпанами на высоких ножках. Сейчас один такой тюльпан занимал человек: кожаный пиджак, чёрные джинсы, пёстрая рубашка-ковбойка. Лицо он имел стёртое, малозапоминающееся, но вот волосы локонами спускались на плечи, слегка завиваясь на кончиках, как у популярного молодёжного певца. А главное – перед человеком стояло блюдце, чашка с тёмным напитком, без сомнения источавшим кофейный аромат и пузатая рюмка с жидкостью цвета светлой полировки.
Колыванов приблизился. Оценивающе уставился на рюмку. Незнакомец поймал взгляд, подмигнул:
- Хомячку?
- Простите?
Мужчина кивнул понятливо, потом позвал: «Роза!». Из-за портьеры выплыла барменша – как и большинство представительниц этого коллектива соцтруда, пышнотелая, но с длиннющей чёрной косой и луноликая.
- Сделай товарищу хомячку… – попросил мужчина. – Соточку.
Колыванов пошевелился.
- …и кофейку. По-венски.
После этого незнакомец посмотрел на Колыванова уже более благожелательно и оценивающе; а тот только поёжился, повёл плечами:
- Смотрю я, антиалкогольная кампания тут явно буксует… - проворчал Колыванов. – Продают ведь с двух.
- А наливают – когда душа просит! – мягко улыбнулся человек. – Бросьте. В Расеюшке живёте.
После чего выставил ладошку, блеснул несколькими причудливыми перстнями на пальцах:
- Трифель. Александр Германович. Очень приятно.
- Колыванов. Василий Иванович… Аналогично.
Наблюдая, как луноликая Роза поставила перед Колывановым рюмку и чашку с блюдечком, Трифель усмехнулся. Достал из кармана пачку «Мальборо», закурил, положил на стойку – Колыванову не предложил.
- Приятно встретить человека… в сей утренний час, который без запинки выговаривает слово «аналогично». И наверняка знаком со словом «трансцендентный». Или я не прав?
- Правы. Я даже знаю, что такое таксидермист.
Ладошка у этого Трифеля была вялой и мокрой, как кухонная тряпочка. Или гигиеническая салфетка. Ею он и похлопал – об другую.
- Браво… несомненно, браво. Надолго к нам?
Опознать приезжего в Колыванове мог бы и ребёнок – не удивительно; взгляд Трифеля ненадолго задержался на галстучном зажиме, с камешком. Оценивающе задержался.
- Как работа заставит… - Колыванов с удовольствием отпил коньяк из рюмки, ровно половину. – А вы кем… трудитесь?
- Я? О, это скушно. Я простой советский бухгалтер.
- Да ну.
- Чистая правда. Главный бухгалтер Прихребетского таксопарка номер один.
- А есть номер два?
- Если бы был, я бы туда не перешёл. Лучше быть первым в глухой галльской деревушке, чем вторым в Риме.
- Primos provinciae melius… - пробормотал Колыванов и закашлялся. – Черт. Я знаю эту фразу только в переводе с Плутарха на русский.
- Расслабьтесь. Точно на благородной латыни её не знает никто. Но то, что вы знаете латынь, уже феноменально. В наш пединститут, часом?
- Нет. В прокуратуру. Командировка.
- М-да. – скупо отреагировал Трифель. – Роза! Ещё по пятьдесят и счёт.
Колыванов потягивал кофе. Пока он не выпил стакан крепкого чаю или чашку кофе, он не мог собраться с мыслями – память, как и весь мозг, работала в аварийном режиме. А вот Александр Германович, похоже, уже пришёл в норму. Небрежно положив на край блюдечка сиреневую пятирублёвку, он выпил рюмку-напёрсточек, вяло слез со стульчика, показав миниатюрную ножку в лакированном штиблете, церемонно попрощался:
- Если что, обращайтесь. Чрезвычайно рад и всё такое.
- Благодарю. Я тоже. А почему «хомячку», кстати?
Трифель грустно посмотрел за портьеру, куда опять исчезла барменша. Недокуренная сигарета превращалась в пепельный трупик – в хрустальной вазочке.
- Нерусь она, прости-Господи. Когда я первый раз сюда пришёл, она трижды переспрашивала… Вот и пошла – традиция.
- М-да…
Трифель кивнул на прощание – и исчез, будто растворился.
…Спустя пятнадцать минут Колыванов уже шёл по улице Ленина, от площади. Город просыпался: в сторону Химкомбината тащился транспорт, нервно сигналили грузовики, а набитые автобусы просто глухо стонали, увязая на перекрёстках – горчичного цвета «ЛиАЗы», большие туполобые изделия Львовского автозавода и маленькие, фырчащие «ПАЗики». На станции протяжно выли маневровые тепловозы, доносился даже визгливый ор женщин-диспетчеров через станционные динамики. У высокого, стеклянного с первого по пятый этаж, универмага змеилась молчаливая очередь. Колыванов не рискнул идти по дворам, дисциплинированно прошагал до перекрёстка с трассой, увидел суету ГАИ-шников на перекрёстке, повернул. Трезвость – норма жизни, как гласил лозунг на райотделе, но он вовсе не старался этой норме соответствовать. Стандартная доза коньяка с утра окрыляла.
Во внутреннем дворе райотдела его окликнули: «Василий Иванович!». Обернулся: Нестерова как раз запирала дверцу своей пожарной «Лады». Подбежала: тот же тёмно-синий плащ, те же «лодочки» со слегка стоптанными квадратными каблуками.
- Василий Иванович! Здравствуйте… Давайте сейчас к судмедэксперту. Я договорилась, Рудик на месте.
Колыванов медленно вытаскивал из кармана портсигар.
- Поедем?
- Нет, пойдём, тут близко, через улицу перейти.
Она царапнула взглядом по пальто, по кашне и галстуку под ним – но ничего не сказала. Колыванов достал из портсигара длинную сигарету, «Ява-100», с золотым ободком.
- Что ж… Тогда покурю по дороге.
- Да за ради Бога!
Они пошли по улице, между коробчатых, с вафельными боками, штампованных пятиэтажек. Колыванов проговорил:
- У меня к вам два вопроса, Анастасия… да, два вопроса.
- Давайте.
- Первый: тут у вас есть… большие табачные отделы в магазинах? Не киоски, а отделы?
- А что вам надо? Табачные киоски – много, в центре… а отдел – это разве что в новом Универмаге, в «Свечке».
- Ах, да… видел.
- Так вам что нужно?
- Не поверите… - Колыванов ухмыльнулся. – Сигары. «Морские» или «Сокол».
Женщина даже шаг замедлила, обернулась:
- Ну, вы и фрукт! Сигары! Я только в кино видела, как сигары курят… Ну, может быть, в «Свечке».
- У меня много странностей… - повинился мужчина.
- Ладно. А второй?
- Интересный человек мне в гостинице попался. Как его… Фамилия такая… Грифель? Трюфель?
Теперь она рассмеялась. Тряхнула светлыми волосами, зацепившимися за воротник плаща.
- А! Саша Трифель. Ну, да… Лет пять назад в городке объявился. А до этого три года отсидел.
- Статья?
- За групповое изнасилование. Вышел по УДО.
- А что он, действительно… бухгалтер?
- Не поверите. От Бога бухгалтер. Немец же… каждую копеечку считает. Он в первый год сто процентов экономии таксопарку дал, как устроился. Там директор его на руках носит.
- Гм… занятно.
- А вы в гостинице виделись?
- Да.
- Ну, ясно… Он завтракает там. Кофе, коньяк и пирожное. Больше никто так не делает.
- Не удивлён.
Анастасия что-то ещё хотела сказать, но промолчала; вела его дворами, наткнулись на забор, пришлось обходить. Ступала своими «лодочками» аккуратно, стараясь не соскользнуть с досок в раскисшую под утренним солнышком грязь.
Колыванов поинтересовался:
- А чего «Садко» такая пустая? Как крематорий, честное слово…
- Чего ж вы хотите? Горкомовская бронь, кого попало, не селят. Вот вы бы видели слёт передовиков или отчётно-выборную партконференцию. Там яблоку негде упасть.
- Дорого стоит проживание, поди?
- Да нет, но… мы пришли уже. Вот.
- Судмедэкспертиза?
- Да. В нашей горбольнице, тут Рудик работает. Патологоанатомом.
Они зашли в больницу с какого-то служебного входа, ступени которого оказались густо обрызганы ржавой массой – похоже, рвотой. Колыванов перед этим кружил по двору, в поисках урны, чтобы выбросить окурок «Явы», до этого времени мусоленный в пальцах – Анастасия наблюдала за своим спутником с растерянным удивлением.
Судмедэксперт представлял собой розовый шар на ножках – большая умная голова, крохотные глазки и маленькие очки. Он поздоровался с Настей, кивнул Колыванову, ввёл их в небольшое помещение. Цинковые столы, дощатая выгородка в углу. Там Колыванов заметил бутылку кефира и накрытый салфеткой завтрак. Ну, а что? Ко всему привыкаешь.
Трупов в морге было два – один из них накрыт простынёй с пятнами крови и какой-то чересчур рельефный.
- Это не тот, - спокойно заметил судмедэксперт, деликатно беря Колыванова руку. – Это работяга, его позавчера на станции маневровым разрезало. Как в мясном отделе, смотреть нечего.
- Спасибо.
- Да не за что.
- Вам – вот этот.
Колыванов уставился на нечто под белым покровом. Длинные голые ступни с биркой, привязанной к очень длинному, худому, напоминавшему жёлтую маслину, большому пальцу, выпрастывались из-под простыни.
- Снимите покрывало… - попросил мужчина. – Снизу, если можно.
Он доставал из портфеля лупу и натягивал резиновые перчатки – свои, тонкие. Рудик с уважением смотрел на это, а Анастасия скучающе отвернулась.
А дальше Колыванов занялся манипуляциями. Он завис над полуобнажённым женским телом, уже тронутым характерной трупной синевой; работал лупой. Исследовал ступни. Поднёс к ним лицо так близко, что Анастасия не выдержала:
- Ну, Господи ты боже мой… вы бы лизнули ещё!
- И лизну, если надо будет! – пообещал Колыванов. – Тут всё спиртом продезинфицировано… Пётр Первый жилы в анатомичке заставлял зубами рвать.
- Перестаньте!
- Как скажете.
Она наблюдала за его манипуляциями с отвращением, Рудик – с интересом и уважением. Поправил очки на плюшевом носу, заметил:
- Строго говоря, это всё, что можно, таскать, исследовать. Остальное подверглось процессу необратимого химического распада…
- Я понял.
Колыванов отнял взгляд от пальцев-маслин, спросил:
- А такая штука… раздвигать ткани, у вас есть?
- Всенепременно! – возликовал весьма довольный Рудик.
Анастасия не смогла терпеть дальше:
- Василий Иванович! Я на улице подожду!
Где-то в недрах горбольницы журчала вода - успокаивающе.
Через четверть часа Колыванов появился во дворе; Нестерова бродила по нему, пиная туфлями крохотные кучки снега, притаившиеся под кустами. Посмотрела на мужчину досадливо и неодобрительно:
- Ну, и что? Что исследовали?!
- Много чего.
- А точнее?
- Вы уверены, что хотите это услышать?
Женщина разозлилась:
- Кончайте вы… свои штучки! Я тоже следователь.
Колыванов медленно раскрыл портсигар. За неимением скамейки присел на металлический заборчик.
- Ну, что… Вы ногти на ногах красите лаком, Анастасия?
Та опешила:
- Что? Ногти? Ну, если летом, когда в босоножках, и то не всегда…. Что за идиотский вопрос?! Ну, допустим.
- Ногти на ногах погибшей покрашены польским алым лаком POLLENA. Лак нанесён за день-два до смерти, ещё не стёрся. При этом в кармане джинсов обнаружена пилочка для ногтей, а сами ногти грубо обрезаны ножницами, с повреждениями эпителия. Ну, и кожные покровы нежные, на всём теле, а на подошвах ног… микротравмы. Частицы грунта, стекла.
- Да какая ерунда! Я тоже на отдыхе о разбитую бутылку как-то порезалась!
- Стекло не бутылочное… - задумчиво заметил Колыванов. – Стекло оконное. Кроме того, частицы кирпичной крошки.
- Ну, и что из этого?
- На запястьях – следы от электрокабеля, тонкого. Медный сердечник, такой применяют в бытовых приборах. Мизинцы ступней, плюсны – раздавлены. Очевидно, газовым ключом…
- Да почему – газовым?
- Можно плавно регулировать давление. Если давить плоскогубцами, другой характер травм.
Анастасия шумно выдохнула, прижала тонкие пальцы к вискам. Колыванов продолжал – невозмутимо:
- Во влагалище найдены частицы дерева, предположительно ценных пород. Рудик ваш – молодец, скрупулёзен.
- Да прекратите вы! – нервно воскликнула Анастасия. – Вы помешаны на этом… на половых сношениях, честное слово! Что за ерунда!
- Я был в составе следственной группы в Ростове… - негромко произнёс Колыванов. – Там похожие убийства. Дело пока висит. Её пытали, Анастасия. Чем-то деревянным, половые органы повреждены. Кстати, в описи не было трусиков. Только джинсы… Забрал с собой её бельё?
- Ну… ну, я не знаю! Что вы этим хотите сказать?!
- Это сексуальный маньяк. «Серийник». Он отличается тем, что может ничего не делать… Год, два. Потом у него включается. Три, четыре, пять убийств за короткое время.
- И что это значит?!
- То, что у нас с вами скоро будет новый труп… - Колыванов встал. – Кстати, я повторю: Рудик ваш - голова. Например, он по результатам вскрытия установил: в желудке покойной – следы алкоголя и дубильных веществ.
- Водка?
- Нет, коньяк. Хороший, дорогой коньяк… И морепродукты. Где у вас продаются морепродукты?
Анастасия фыркнула:
- Насмешили. Разве что в «цэковском» столе заказов. У Элеватора…
- В «цэковском» - эхом повторил Колыванов. – Надо же – перестроились, а ничего не меняется… Пойдёмте. Надо собирать группу.
Он встал и снова отошёл к урне – выбросить окурок. Только после этого направился прочь от больницы – по запомненной дороге. Как оглушённая, женщина шла за ним – теперь он её вёл между заборов.
- А что делать-то?
- Работать. Химическая лаборатория, хорошая, в городе есть?
- Только химзаводовская…
- Надо сделать анализ ткани джинсов. Полностью. Какие почвы, откуда, какие загрязнения.
- Я попробую.
- Не «попробую», а надо. Без этого мы не поймём, где он её водил, где пытал.
- Кто «он»?
- Маньяк наш. Серийный.
Анастасия ничего не ответила Они готовились перейти улицу Дзержинского – не по пешеходному переходу. Так же, как и они, нарушая правила, проезжую часть пересекал мужик: тащил за собой детские санки, на которые нагружены были ещё два таких же изделия. Металлические полозья отчаянно визжали, волочась по голому асфальту. Анастасия заметила, горько:
- Всю зиму санки обещали в универмаге. Вот и выбросили, когда снега уже нет… Народ дуреет.
- То ли ещё будет.
- Что?
- Я так, просто.
Анастасия замкнулась и замолчала совсем. В таком молчании они дошли до здания райотдела; поднялся ветер, закачал тощие осины в его палисаднике. Теперь в воздухе явственно пахло аммиаком.
В кабинете их ждали двое: рыжеволосый, коротко стриженый крепыш с ломаным носом профессионального боксёра и щуплый юноша, будто обсыпанный мукой, белесый. Рыжий что-то ел руками с расстеленной на столе газеты, юноша смотрел завистливо. При появлении Анастасии крепыш подскочил, гаркнул:
- Дрась-сьте, Анастасия Олеговна!
Женщина поморщилась, повернулась к Колыванову, сказала сухо:
- Здравствуйте, товарищи… Это вот нам подмога из Генеральной прокуратуры Союза.
Она представила его, а затем – бывшего боксёра:
- Старший оперуполномоченный уголовного розыска, Руслан Акташев. Наши глаза и уши…
Юношу представил сам Акташев:
- Стажёр наш. Кустик.
- Это такое звание у стажёра – или прозвище? – хмуро поинтересовался Колыванов, устраивая портфель на свободный стол.
- Так эта… это эта, фамилия у него такая – Кустик!
Покрасневший юноша вытянулся в струнку и отрапортовал:
- Младший лейтенант милиции, Кустик Ростислав Святославович!
- Божечки ты мой… сплошная слава! Садитесь, товарищи. И рыбу уберите, пожалуйста… - с брезгливой интонацией попросил Колыванов.
- Так вы што, Василь Иваныч, это ж сыростановский сазан! Горячего копчения. Это такая сазанина, я вам скажу…
- Всё равно уберите.
Утирая губы, опер заворачивал остатки пиршества – под удивлённым взглядом Колыванова, в сейф. Потом сел за стол. Анастасия распорядилась:
- Василий Иванович, теперь это ваш стол.
- А был чей?
- Мой.
Она убирала прочь бумаги, папки, какие-то мелкие предметы, среди которых бросались в глаза пресс-папье – огромный шарикоподшипник и фото в рамочке: ребёнок, младшеклассник, в смешной школьной форме.
Наверное, сын…
Утвердившись между исполинской «Ятранью» и серым сейфом, Колыванов достал ту самую тонкую папку, с которой начал визит в Прихребетск, проговорил усталым голосом:
- Ну, что ж, подведём некоторые итоги. Убитая гражданка – нездешняя. Думаю, транзитная пассажирка. Значит, надо установить все поезда, следовавшие через станцию за пять дней до даты обнаружения трупа. Сесть на один перегон, переговорить с бригадирами поездов, опросить проводников…
- Василий Иванович! Да я думаю, надо просто станционных потрясти! – встрял Акташев. – Поди, приехала на электросекции, туда-сюда…
- На чём? – перебил Колыванов.
- На электросекции. Ну, на лепездричке, как в народе говорят.
- Угу. В народе. Так вот, такие дамы, Руслан… такие дамы на электричках не ездят.
- Этпочему?
- У неё на пятках – характерные утолщения кожи, на задней стороне, - сухо отрезал следователь. – Дама привыкла ходить на высоких каблуках и в хороших туфлях, о чём говорит отсутствие мозолей. Отставить «электросекцию».
Опер скривился:
- Ладно. Пусть транзитная… Ну, сошла гражданочка с поезда, припозднилась, опоздала, там в буфет и с местными лясем-трясем, то-сё. У нас на Гуляе, знаете, случай один был…
Колыванов, не слушая его, метнул взгляд на Анастасию.
- Сколько поезда стоят в Прихребетске?
- Полторы минуты… - еле слышно обронила та.
- Вот видите. Вряд ли она вообще далеко от вагона отходила. Так что ищем, дорогие мои. Ростислав Святославович, вы конкретно этим займитесь.
Колыванов тяжело смотрел на рыжего. Заношенная куртка, старый свитер под ней, штаны из «чёртовой кожи», старые кроссовки… Акташев всё ещё рефлекторно двигал челюстями, словно дожёвывая сыростановского сазана.
- А вы, Руслан… Вы найдите, пожалуйста, место, где погибшая могла покушать морепродуктов.
- Чего?
- Море-продуктов. Мидии, креветки, кальмары… Чёрная икра, кстати, тоже.
Анастасия пошевелилась. Она присела за чей-то свободный стол, на краешек стула. Сейчас дёрнула плечами в плаще, обронила:
- Василий Иванович, я вам поимённо могу назвать людей, которые могут у нас приобрести чёрную икру. Это номенклатурный список номер один – горком партии и номер два – горсовет. Ну, и руководство Химкомбината.
- Отлично. Составьте. А кооператоры?
- Им негласно запрещено. Запрещено этим… торговать.
- Вот как?!
- Начальник ОБХСС в курсе.
- Чудесно. Но и этот список, номер три, составьте. Также, Анастасия, мне нужен перечень граждан, которые за последние десять лет привлекались на почве сексуальных домогательств и остались на свободе… Или вышли. Начните с бухгалтера таксопарка! – с мстительной интонацией посоветовал Колыванов. – Да, ещё: кто может сделать подробный анализ всей неорганики с краёв джинсов покойно? Такая лаборатория в городе есть?
Женщина задумчиво ковыряла проплешину линолеума мыском туфли. Бросила, не поднимая глаз:
- Только на Химкомбинате. Но у них начальник в отпуске… я попробую договориться.
- Очень попробуйте. Это пока всё на сегодня, но это самое важное. Встречаться будем здесь каждое утро. А, чуть не забыл… Руслан, опросите всех местных из районов, прилегающих к Химкомбинату и железнодорожной линии.
- На предмет чего?
- На предмет, не видели ли они женщину, гуляющую в джинсах и босиком.
Опер вытаращил глаза, непонимающе глянул на Анастасию.
- То есть? Это как?!
- Бо-си-ком! – по складам повторил Колыванов. – Без обуви. Ещё яснее объяснить?
- Не… я понял. Слушайте, Василий Иванович! Не, я вот зуб даю, что баба просто с хахалем поссорилась. Ну, он ей по башке дал и…
- Потом вставил в анус черенок от лопаты, и провернул раза три, – спокойно закончил фразу Колыванов.
В кабинете повисла гнетущая тишина. Акташев поперхнулся, одними губами спросил:
- Куд… а, ясно. Чёрт.
Он засуетился: «Ну, я побегу тогда!» - но уже в дверях был остановлен Колывановым:
- Руслан, ещё одна просьба. Вы не можете подсказать, у вас тут где-нибудь продаются сигары?
- Кого? Эти, которое – тово?
- Которые курят… - кротким голосом подсказал следователь. – «Морские», «Сокол»… вряд ли другие.
- А, сигары! Да! Которые, это самое, да…
- Ну, так где?
- Так эта… нет таких. В смысле, не знаю я, где продаются, вот.
- Свободны.
Ушёл опер, за ним тенью выскользнул Кустик в мешковатом, с барахолки, джинсовом костюмчике, они остались одни с Анастасией. Женщина, подперев щёку ладонью, смотрела на Колыванова, не мигая; запястье её, худое и точеное, казалось мраморным.
- Что вы так на меня смотрите, Анастасия Олеговна?
- Смотрю вот… - певуче протянула она - …смотрю и думаю, откуда вы такой взялись. Всё было у нас спокойно да хорошо, и вдруг, вот.
- Ну, сначала у вас взялся маньяк, потом труп, а потом я, если следовать формальной логике.
- Да… - горестно заключила женщина и поднялась. – Если логике, то да. Пойдёмте. Вас товарищ Чайковский просил зайти. Специально сегодня приехал.
- Чайковский? – развеселился мужчина. – Очень интересно.
- Да. Чайковский. Пётр Афанасьевич. Наш городской прокурор.
Она первая вышла в двери, не сомневаясь, что Колыванов последует за ней.
Прокурор лучился добротой, как дореволюционная пасхальная открытка. Лет пятьдесят ему на вид, румяный; глаза прозрачные, светло-серенькие, бородка пегая, почти клинышком – и тёмная шёрстка на круглом черепе. Пошёл навстречу Колыванову, растопырил ручку:
- Ну, вот и вы! Как добрались? Как устроились?! В гостинице не обижают?
Поразмыслив, Колыванов так и не нашёл, на что пожаловаться: на тараканов ли, на обидчивую администраторшу или на грузина в ресторане, поэтому честно мотнул головой.
- Всё в лучшем виде, Пётр…
…и надо же, забыл отчество. Возникла нехорошая пауза, во время которой глазки прокурора тускнели, пока на помощь не пришла Анастасия:
- …Афанасьевич. Ну, я вас тогда оставлю, хорошо?
- Да, Настенька, ступай.
Распорядившись, прокурор, казалось, потерял и радушие, интерес к гостю. Коротким жестом пригласил за столик, сам сел за свой. Откинулся на спинку светло-коричневого кресла, уставился на гостя – изучающе.
- Вы, Василий Иванович, как я выяснил… Вы же принимали участие в операции, гм, как она называется? Ну, не суть. В Ростове, да?
- Да, - сухо ответил следователь. – Это операция под контролем ЦК, извините, не могу рассказывать ничего.
- Ну да, ну да… Ростовский маньяк, верно?
- Да.
- А отчего, гм…
- Отчего ушёл? Перевели обратно, в Москву. По моей просьбе. Потом – в Челябинск.
- Хм. Простите за любопытство, а…
- Не сошёлся во взглядах на методы следствия с товарищем Землянушиным, Иваном Семёновичем! – чётко доложил Колыванов. – Сейчас группу возглавляет следователь Бураков, я ничего не знаю. Послушайте, может быть, мы к нашим, местным делам, перейдём?
Чайковский вздохнул. Пощипал бородку. Навалился локтями на стол.
- Хорошо. Договорились. Что вы скажете об этом… инциНденте.
- Инци-денте – поправил Колыванов. – А точнее: об убийстве с особой жестокостью. Я работал в архиве: до сегодняшнего дня мы с таким не сталкивались.
- Вот как…
- Именно так.
Односложность его ответа прокурора обескуражила. Розовые пальчики побарабанили по светлому шпону стола. Серые глазки пробежались по кабинету, нашли точку на стене – взгляд пошёл поверх Колыванова, философски-рассеянный.
- И что делать собираетесь?
Следователь пожал узкими плечами под серо-стальной тканью пиджака.
- Работать. Искать.
- М-да, конечно… М-да! Только Василий Иванович, давайте, знаете… Знаете, у нас тут, как на духу скажу: сложная обстановка. Москва – Москвой, а на местах… То есть я что хочу сказать: большое оборонное производство. Прихребетский государственный комбинат химконцентратов. ПГКХК. Надо понимать…
- Удобрения выпускает, да? Для народного хозяйства?
Прокурор поперхнулся – так, что на секунду показал мертвенно-бледный кончик языка. Закашлялся, потянулся к графину с водой. Вода, в отличие от гостиничной, была прозрачной, а не с желтизной.
- Э-э… ну, что вы детские вопросы-то задаёте! Василий Иванович, мы все эти годы были в прямом союзном управлении. На московском снабжении! А тут – трах-бах, перестройка, новые веяния… Сложно переиначить, знаете ли! И наш Первый, вы понимаете, о чём я говорю, сейчас думает – где у него друзья, а где враги. То ли в Челябинске, то ли в Уфе.
- Почему в Уфе?
- Потому, что есть мнение… наш город Башкирской АССР передать. Всё, хватит! Вы своё дело делайте и не думайте о разном там… Вы только осторожно. Обо всём мне докладывайте.
Колыванов поднял руку и демонстративно задрал белоснежный манжет. Часы «Полёт» в экспортном исполнении, на 23 камнях. У Насти – он вспомнил, недорогой «Луч» на браслетике жёлтого металла. Самый хороший подарок для женщины...
А сказал другое:
- Каждые сутки – или каждый час?
Прокурор насупился. Вряд ли в его отполированном кабинете за последний десяток лет было много персонажей, так откровенно хамивших. Поэтому Чайковский без нужды переставил пресс-папье и стаканчик для карандашей на малахитовом приоре, сурово заключил:
- По мере оперативной необходимости, Василий Иванович. Вы взрослый человек, должны понимать… Ступ… Идите, работайте.
- Благодарю.
В кабинете Колыванов Настю не нашёл, спустился вниз, мимо равнодушного сонного дежурного – и обнаружил женщину на скамеечке. Курила сигарету; при виде следователя дёрнулась, было желание спрятать, но оставила в пальцах.
- Тоже курите? – весело спросил Колыванов, присаживаясь.
- Курю. Изредка.
- А-а… хорошее дело.
- Почему – «хорошее»?! Это вредная привычка.
- Ну да. Я могу прожить без необходимого, но не могу обойтись без лишнего…
Настя скривилась:
- Сами придумали?
- Нет. Михаил Светлов, автор «Гренады». Знаете?
- Знаю. Вы больше имя-отчество прокурора не забывайте. А то ещё Петром Ильичём назовёте.
- О, как! А что?
- Он бесится, - сухо ответила женщина, и затушила окурок о край урны рядом. – А ещё он поборник здорового образа жизни.
- Неожиданно. В самом деле?
- Да. Купается зимой в проруби и поёт в нашей самодеятельности. Кстати, неплохо.
- Поющий прокурор – это свежо.
Ей надоел его сарказм, резко встала, запахнула полы плаща.
- Я – домой, на обед. А вы... у нас тут столовка приличная.
- Благодарствую. Я сам поищу… и прогуляюсь.
Женщина уничижительным взглядом смерила полы его короткого пальто.
- Тогда я советую вам столовую таксопарка. Дешево, сердито и… и очень питательно. Только с таксистами языком не цепляйтесь.
- А что такого?
- Умный вы больно… - со вздохом ответила Анастасия. – В Прихребетске таких не любят. Я после четырёх буду.
- Всего доброго.
- И вам!
Она пошла к своей машине, а Колыванов, усмехнувшись, раскрыл портсигар. Тощие голуби опасливо подбирались к скамейке.
Сейфула – Ираклий и другие. Суббота, до вечера.
Утром хозяин пригласил чересчур разоспавшегося Сейфулу к столу. Глазунья со щедрыми шматами сала, маринованные огурчики, дольки большой, с детскую голову, луковицы, черствый хлеб, самогон…
- Не беглый?
Кашапов предъявил справку об освобождении.
- Не нашенский, стало быть… Куда путь правишь?
- К корешу еду лагерному – может, подскажет, где какую работу найти; как с жильем устроиться. Домой… - Сейфула на миг задумался - …не хочу! Там мать, сестры замужние… правильные все – будут стыдиться, корить-совестить, а я уж не маленький…
- Бугай ты здоровый! За что сидел-то?
- Тебе правду сказать или соврать?
- Ну и молчи: меньше знаешь, крепше спишь… Ты наливай да пей, не стесняйся. Хоть дело твое и бесконечно важное – друга достичь, но я рассудил: у зятька моего на автостанции есть забегаловка придорожная, - старик скрипуче хехекнул, издав своеобразного тембра смешок. – «Вдали от жен» называется. Мог бы ты ему там сгодиться. Баил, что рук не хватает и толкового парня…
- Опять криминал? Нет, хватит. Против закона не пойду…
Старик игнорировал его вопрос.
- Ты не хватай вожжу, покуда не запряг… Быстрый ты. Ты теперь посиди за столом – поешь, выпей вдосталь и спать ложись. Внучок прибежит проведовать – он меня кажный день проведат – я его на лисапетке за линию, на автостанцию отправлю. Передаст, что надо – может, к вечеру и Хозяин явится, коли соизволит... Он сам такие дела решает. Если сладите, будет тебе и ксива, и хаза, и дело с баблом…
«Черт!» – подумал Кашапов. – «Не этого ведь хотелось. Может, к Анюте снова вернуться? Да поди теперь не найти – удрал, как тать в нощи, не разбирая дороги…».
Тоскливо наплескал себе полстакана мутного самогона, выпил – ладно, посижу-подожду, может, сама судьба велит мне остаться здесь; допью самогон, спать завалюсь…
Голову уж сносило.
Откуда-то издалека стариковский ворч:
- Жестокая наша страна! И люди все - сволочи! Чуть оступился человек и, ну, его всем миром травить – бессовестно, подлым образом прямо-таки преследуют. Было так, так и будет. Я тебе скажу – за границей все наоборот: там живут… так живут… в свое удовольствие живут.
- А ты был за границей?
Дед заскрипел противным смешком:
- Голоса по ночам слухаю.
- И что там говорят?
Лучше бы Сейфула не спрашивал.
Старик снова поплел свою агитацию:
- Скоро и у нас всё ихнее будет. Пересрайка эта добром не кончится. Всё будет ихнее, и по ихним порядкам… Капитализьм. А у нас и щас не лучше. Вот в чем беда – никому ты не нужён, окромя себя… Ты пей-пей, мало будет – еще принесу.
Сейфула чувствовал – еще глоток и никто ему тоже не нужен будет: ни Анюта, ни Гаврик, которого на зоне он звал «Ацухой»… Что, теперь у него новый батяня будет? Набычившись, посмотрел на хозяина – шею бы тебе свернуть, старый хрыч!
- Пей-пей, до вечера проспишься. Хозяин шибко не любит пьяных. Он отчаянных любит и послушных.
Сейфула послушно выпил. А старик опять засмеялся. Дальше все поплыло…
Очнулся Кашапов, как и предсказывал хозяин, под вечер. У топчана на табурете сидел незнакомый мужик – нерусский. По бороде его, роскошной ухоженной бороде, с серебряной вязью седины можно было дать и пятьдесят – но что-то подсказывало Сейфуле, что нет, южанину этому лет сорок с небольшим: кожа лица смугловатая, туго натянутая, чистая – почти без морщин. Прямой, красивый, с выпуклыми ноздрями нос рассекал лицо, от большого лба, обрамлённого жёсткими чёрными волосами, глаза чёрные смотрели тяжеловато, повелительно. И низко нависали над зрачками темные веки…. Задумчиво смотрел на него.
- Работу ищешь?
Говорил он, как ни странно, почти совсем без какого-либо акцента. Как русский говорил, разве что чуть больше, чем обычные русские, напирая на гласные…
- К корешу добираюсь… - ответил Сейфула, прикидывая про себя, как к седобородому обращаться, да какую долю уважения выказывать; но тот помог сам.
- Меня Ираклием зовут.
- Понял. А меня – Сейфула! Вот, немного застрял в ваших местах.
- Что у кореша для тебя кубышка припрятана? – с легкой усмешкой спросил Ираклий – Везде надо работать. Одно дело зона, где можно пайкой делиться, другое гражданка – где каждый сам за себя. Мне сейчас позарез человек нужен, завтра найду – не возьму, хоть запросись. А к корешу еще успеешь – бабла заработаешь и сгоняешь.
- В чем работа твоя?
- В кафе на автостанции мне пацан нужен. Крепкий, нетрусливый. Где надо – быть вышибалой, ящики с товаром поворочать, воды принести… Короче, жить, сторожить и служить на совесть. За это – жилье, рубон и бабло… Синявки там ошиваются – тебе сЭкс бесплатно…
Забавно произнёс он это слово, протяжно и уважительно; Сейфула почесал кожу за ухом – раздумчиво.
- Почему я?
- Выбора нет, а человек нужен. Не приживешься – уйдешь, а я, может, к тому времени найду подходящего. Хотя не пойму, чем тебе у меня может не понравиться?
- Не обманешь, насчет зарплаты?
- А смысл? Сотню-другую сэкономить и нажить себе зека-врага?
- Это верно – я обид не прощаю.
- Ну так что – по рукам, Сейфула? Для меня ты человек по всем статьям подходящий. Может, и корешами станем. Я преданных людей ценю.
Мужчины смежили ладони, вглядываясь друг другу в глаза.
- Прям сейчас и поедем?
- Да. А что тянуть? Дотемна введу тебя в курс дела и хоть сегодня дома заночую.
- Что, сильный бардак у вас тут ночами?
- Не то слово! Таксопарк рядом. Таксисты, бывает, свои непонятки выясняют… Которые из дальнобоев, те тоже хороши, краёв не видят… Клиенты бывают скандальные. Но ты ж не из робких.
- Да.
- И силенкой не обижен.
- Подковы гну.
- Постарайся только до смерти никого не воспитывать – так, к порядку призвать, приструнить, если что… - Ираклий усмехнулся, показал зубы: что странно, ни одной коронки. - Главное, чтобы не смотались, нерасплатившись.
- Ствол дашь? – дерзко, посмотрев в непроницаемые глаза под набрякшими веками, спросил Сейфула.
Ираклий встал. Штиблеты, модные, на толстой подошве, с рантом – похоже, сшитые на заказ, заставили чуть прогнуться доски пола. Сделал два больших шага в сторону прихожей, где висела его кожанка, и оттуда бросил небрежно, но твёрдо:
- В каморке охранника под матрасом обрез припрятан, но это на крайний случай.
Какое-то время после ухода Ираклия Сейфула ещё сидел на топчане, бессмысленно уставившись на пустой табурет с кружками древесный сучков. Странный гость, казалось, придавил его к месту, гирей повис на ногах – не давал встать. Потом охнул, вскочил; попытался найти кроссовки – их нет; так босым и выскочил во двор, через сени.
Ираклия уже след простыл. Дед курил папироску, присев на край старой тачки во дворе, у крепкого заборчика. Улица спускалась вниз, петляя, поблёскивая лужами меж щебнёвых промоин. Сейфула дошлёпал до деда по прохладным плиткам. Не оборачиваясь, дед сообщил:
- Чортов тупик это, парень. Такое вот место, Богом забытое.
Совсем не география интересовала Сейфулу. Он требовательно коснулся рукава старого ватника.
- Это зять твой?! Он кто – грузин или армяшка?!
Старик снова издал свой неповторимый смешок – будто грецкий орех расколол:
- А он сам не знает. Отец – из грузинских князьёв, большой человек в Тбилиси был. Мать – цыганка.
- Цыганка?! – ещё больше удивился Сейфула.
- Чистой воды. Красивая была, карточку показывал.
- А по-русски…
- Он с детства в Москве, у бабки. Учился там, дочку мою встретил, женился… В министерстве работал. Ты бы тоже по-нашему так выучился говорить
Сейфула хмыкнул. Расспрашивать, каким бесом старик, имея дочку в Москве, оказался тут, как министерский деятель перелетел с московского Олимпа сюда, в захолустье, спрашивать расхотелось. Пошевелил босой ногой, соскрёб прилипший к голой пятке ошмёток свежей липкой грязи.
- Ты куда обутки девал мои? Не могу найти…
Старик поднялся. С подчёркнутой аккуратностью бросил окурок в ведёрко с водой – тот пшикнул. Сурово посмотрел на Сейфулу, проговорил:
- На печке. Сушатся. Ты ему не ври только, парень. Не любит он этого.
Белые «Жигули» четвертой модели – коробчатые, угловатые, но фасонистые, с литыми сверкающими дисками колёс и серебристыми накладками на радиаторе, стояли над лужей, в которой Сейфула ночью чуть кроссовку не утопил. Кашапов сел на переднее пассажирское кресло – заднее место да вместительный багажник были забиты коробками из картона.
Ждал Ираклия, неожиданного своего работодателя и беспрерывно поглядывал на него, о чем-то толковавшего со стариком во дворе, за забором. Вчерашний зек был беспокоен и возбужден – пот даже выступил на лбу. Блуждающий взгляд его перебегал с одного лица на другое. Ох, не нравилось ему все это – ох, не нравилось. Хотя в обещаниях владельца этого придорожного кафе было много прелестного и романтичного – место хорошее, республиканская трасса, проходящая через этот городок; дармовые, наверняка, выпивка с закуской, путаны, которые за так дают – было что-то в глазах и говоре Ираклия недосказанное, настораживающее… даже пугающее. С запоздалым сожалением он сейчас признавал, что зря согласился – надо было к Гаврику ехать.
Наконец, южанин сел в машину – завел мотор и тронулся с места. На Сейфулу не смотрел – руки с густым волосом от самых запястий сжимали оплетённый кожей руль.
- Значит, так… Не воровать – объедки и опивки все ваши. Продукты, которые начинают портиться, быстро съедать. Девки, с которыми будешь дежурить, все это знают. Так что слушайся их и все будет в ажуре. Уловил?
- Уловил. Начальник мой кто?
- Ну, вобщем-то я.
- Как называть тебя? – Сейфула независимо усмехнулся. – Ираклий? Или по отчеству?
- Называют «хозяин»… - без всяких эмоций обронил водитель. - Но пока привыкнешь и освоишься, слушайся всех остальных – они скажут, что надо делать. И еще… Присматривай, что не так – мне докладывай.
- Стучать, что ли?
Он повернулся к нему – первый раз. Комок встал у Сейфулы в горле.
- А ты привыкай. И на тебя будут стучать. Стук разный бывает, бывает и по делу…Так что без обид. Но лучше вам дружить и помогать друг другу. Место тут бойкое, мало ли кто может подъехать...
Ираклий обращался к Кашапову уже без церемоний, точно командовал, но, похоже, он со всеми так. Он вроде бы был в прежнем своем состоянии, но после разговора с тестем слишком уж возбужден и раздражен. Дорогою даже пошутил пару раз, но никто не засмеялся – ни он сам, ни Кашапов.
«Четвёрка» давно выбралась из Чортового тупика, но поехала почему-то не в город: поплелась унылой улицей между двух производственных массивов, между высоченных заборов с колючкой. Кашапову стало не по себе: учуял он знакомые запахи зоны, даже не носом – чутьём своим определил. Хоть и непохоже на зону, а всё-таки.
Вдруг Ираклий спросил:
- Ты верующий?
- Крестик ношу, - удивленно ответил Сейфула.
- Крещеный татарин?
- Отец башкир был. Мать русская, и я в паспорте русским записан.
- Сейфула – самое русское имя, - съязвил Тимофей.
- На зоне меня Саней звали. Иногда даже Александр…
- В карты играешь?
- Да. Но игрок не азартный, если ты об этом…
Ираклий остановил машину у какого-то выхода из забора – с будкой, с тяжёлыми воротами. Заглушил мотор, заметил:
- Приживешься, бабла подкопишь, квартирку в городе купишь, женишься, детишки пойдут… Ты как насчет этого?
- Положительно.
- Голодал на зоне-то?
- Поначалу да, но в шакалы не опустился. Потом с Гавриком скорешились. Он цемент наловчился левачить. Водители цементовозов ему харч привозили, выпивку, шириво, сигареты… Сам только водочкой баловался, остальное зекам толкал. Когда откинулся, мне свои связи передал. Жить было можно.
Спутник его помолчал, сидел, неподвижно. А затем снова задал неожиданный вопрос.
- Человечину жрут на зоне?
- Не слыхал.
- Значит, по-божески сидел. Общий режим?
- Ну, не химия, точно.
- Тесть мой рассказывал: жрали они человечину-то, - вдруг сказал Тимофей.
- А я заметил, что он из бывших.
- Он и на фронте побывал… в чернобушлатниках.
- Морская пехота?
- Если бы… Штрафная рота.
Сейфула вдруг пожалел, что мало с дедом поговорил – вон какая у него биография оказывается… А теперь ниче – дочь есть, внуки, голоса слушает, о загранице мечтает – прижился на воле старый хрыч.
После новой паузы Ираклий вдруг заявил:
- Человек, способный есть человечину, многое может.
Сказал и многозначительно замолчал. Сейфула, удивившись, заметил:
- Ты так говоришь, будто шашлыки в твоем придорожном заведении подают из людины.
Он даже сказал «из людыны» - будто хохол или бульбаш.
- Ай да башкир! – гортанно расхохотался Ираклий. – Вы же собак жрали, когда к вам стрельцы из Московского царства нагрянули.
- Я русский, - твердо сказал Кашапов; впрочем, сказал без всякой обиды.
Ираклий согласно кивнул. Резко открыл дверцу, уронил: «Я скоро, жди!» - да исчез в дверях, над которыми Сейфула заметил вывеску: «ПГКХЦ. Проходная № 2». Напротив улицу окаймлял густой кустарник, из-за которого ощутимо пахло мокрой гнилью.
…Он сидел, напряжённо размышляя над этим поворотом его и без того извилистой линии судьбы. Голова уже очистилась от последних паров алкоголя, остатки похмелья ушли – можно и подумать. До чего же этот Ираклий странный человек. Сколько у него там кровей намешано? Грузинская, цыганская, да и русская – наверняка. И эти неожиданные переходы: то говорил тяжко, увесисто слова лепит, как болванки, а то зубами белыми сверкает, смеётся. Кто он?! Что он принесёт Сейфуле? Так и не придя ни к какому выводу, Кашапов осторожно потрогал иконку на приборной доске: Николай-Чудотворец.
Такой же седобородый и благостный с виду, как приютивший его дед. Кстати, он ведь так и не узнал, как зовут хозяина этой хаты!
Вывеска на заведении так и гласила: «ХАРЧЕВНЯ». Ещё ниже рассыпались буквы игривого названия – «ВДАЛИ ОТ ЖЁН». Вдали, может быть, и вдали – да только автостанция почти рядом, через пятачок, по трассе ползёт транспорт, ныряет под железнодорожный путепровод метрах в пятистах, а с другой стороны виднеется мост и в сторону городская улица с серыми пятиэтажками. Хорошая «харчевня»! Ещё в полусотне метров, придавленный к высокому уступу железнодорожной насыпи, торчал стеклянный куб с вывеской, совсем неаппетитной – «ТУАЛЕТ». И, судя по витринному стеклу, каким-то пальмам за ним, туалет этот был из модных, кооперативных – а значит, и платных.
Едва ли не он пользовался тут популярностью – не меньшей, чем сама харчевня.
Еще рекламный щит харчевни удивлял: с Мэрилин Монро в той самой знаменитой позе, когда расклешенное платье ее взметнулось от колен на плечи, а она сама очаровательно улыбнулась в кинокамеру. Три фуры и две легковушки уже табунились под Мэрилин, обозначая гостей заведения. Но «четверка» хозяина, объехав здание, остановилась у чёрного входа. Здесь тоже постройки, окружают двор – сарай, где тарахтел движок, должно быть, генератора; прицеп рефрижератора на кирпичном фундаменте; бугор с трубами и дверью полугоризонтальною - подвала-хранилища овощей; будка собачья, из которой лениво вылез огромный лохматый пес кавказской наружности.
Ираклий по-хозяйски вошёл в дверь служебного входа. А Сейфула вылез расправить члены и промяться по двору. Пес глухо рыкнул – какого, мол, хрена тебе здесь надо?
Вышла невысокая, круглолицая, полная женщина. Прошла, звеня ключами, выбирая нужный, к двери в подвал – открыла-сняла замок и распахнула ее.
- Ну, чего стоишь? Таскай сюда ящики.
Сейфула подцепил сразу несколько штук и, проходя мимо женщины в подвал, бросил на ходу:
- Меня Саня зовут.
- А я Маруся, - ответила та. Спустилась вслед за ним и, поглядывая на этикетки, стала сортировать коробки по стеллажам.
Закончив работу по разгрузке машины и расфасовке коробок, Маруся улыбнулась Сейфуле:
- Вы наш новый охранник? Вам здесь понравится: пусть трасса и гарь машинная, а все равно вокруг лес – это зелень и воздух чистый. Улыбка у вас хорошая. Я люблю людей застенчивых, но… - он помедлила, подыскивая слово. – Но надёжных.
Маруся служила в харчевне поваром и кладовщиком-ключницей в одном лице. После Ираклия она была главной в заведении, но правила коллективом умело, и никто не тяготился ее командами. Еще работали тут две девушки – чёрненькая, маленькая, серьёзная официантка Лина и смешливая толстушка, посудомойщица Ася. В обязанности Сейфулы, женщины пояснили, кроме охраны и обороны, наблюдения за порядком входили еще и такие – приноска-выноска воды и помоев, колка дров, вынос золы, растопка мангала, жарка шашлыков и прочая-прочая-прочая…
- По заднице хлопать не придется, - пошутила Ася. – Сами справляемся.
- А если клиент пристанет? – без всякой иронии осведомился Сейфула.
- Вынесешь тело, если сам не встанет, - и снова смешок.
Веселая бригада!
Ему показали трех девиц, стандартной наружности – тонна дешёвой косметики, джинсы, кофточки недорогие, глаза нахально-усталые, профессионально-томные выражения лиц. Девицы лениво сосали пиво из бутылочек в самом конце двух рядов крепко сколоченных и намертво прибитых столов и таких же скамей со спинками для четырех человек, стоящих вдоль стен.
- Эти девчонки для сервиса…
- Какого?
- «Вдали от жен». Не понял, что ли? Они на хозрасчете, и с ними особый расчет. Если о чем попросят, деньги бери или натурой – как хошь…
И опять брызги смеха. А ведь день на ногах – и такой задор. Двужильный народ!
Сейфуле новая работа начала нравиться. И люди тоже…
Не зря остался и приехал сюда! Заработает, приоденется… а там видно будет.
Стоит и к Ираклию присмотреться. Если нормальный мужик, то идеи свои, что Гаврику вез, можно ему передать – на взаимовыгодной, конечно, основе. А там, кто он по национальности, кто отец и кто мать – да идёт оно лесом.
Сейфула глубоко вздохнул и уважительно подумал о себе – определенно он станет богатым человеком; пусть не Ротшильдом, но и не босОтой; дом построит, женится, маму к себе заберет… А там, глядишь, правильные зятья сами в тюрьму запросятся – за наукой обеспеченной жизни.
Кашапов улыбнулся своим мыслям. Наверное, стоило домой показаться, чтобы злости на них набраться – таких правильных и ухоженных… Не стерев улыбку с губ, Сейфула скрипнул зубами. Твари! Явись он со справкой и пустыми карманами, выгнали бы на улицу. Теперь уже с ненавистью подумал о родственниках… Ведь ни одного письма, ни одной передачи из дома за долгих четыре года. Вычеркнули меня из жизни как будто и не было. Эх, мама-мама… Или я у тебя не единственный сын?
Вслед за тяжелым вздохом в голову пришла совершенно философская мысль – люди являются на божий свет, чтобы друг друга мучить. Ведь тоже от нар – прежде ему такое и в голову бы не пришло. На зоне он всякие экземпляры встречал. Были такие, которые в своей раздражительной обидчивости находили чрезвычайное наслаждение, особенно когда она в них доходила до последнего предела – тогда им казалось, что быть обиженным быть приятнее чем не обиженным. Сейфула знал об этом, потому что сам через это прошел.
Когда зеки заметили, что он не получает писем из дома, стали его напрягать. Да ты, наверное, тать – говорили ему – если не любит тебя даже мать. И Сейфула стыдился, и ненавидел своих родных… даже мать. Теперь он…
Впрочем, хватит в душе ковыряться – пора службу править.
Ираклий, забрав повара с официанткой и двух девиц сервиса «Вдали от жен», укатил домой. В харчевне остались Сейфула, Ася и плечевая путана по имени Вика. Да еще кавказец Шамиль на цепи…
Субботний день догорал, светя последним солнцем над насыпью – садилось оно там. Удивительно, но посетителями это место не изобиловало: вот пришёл автобус с Миасса, но толпа обтекла харчевню. Стоя в дверях, Сейфула наблюдал, как двое солидных мужиков с портфелями пошли в кооперативный туалет, дамочка какая-то в дублёнке – туда же; а в харчевню зашла только компания парней-студентов, водитель автобуса, двое таксистов… И всё! Часть народа забрал автобус. Остальные, подхватив чемоданы, клетчатые безразмерные сумки и просто тюки, пешком пошли в город – по улице. В город, в котором Сейфуле предстояло теперь жить…
В самой харчевне, кстати, туалета не предусмотрели, как сказала Ася, Ираклий с санэпидемстанцией «не договорился»; поэтому тех, кому приспичило, с кассовым чеком в руках отправляли в кооперативное заведение – на бесплатное посещение. Само собой, оно таковым было и для персонала. Поэтому Сейфула тоже решил опробовать его. И, обходя харчевню, оказался у окошечка, которое выходило во двор из владений Аси – из посудомоечной.
Вырывался оттуда пар от посуды, да негромкий разговор…
Против своей воли, инстинктивно, Сейфула замедлил шаг, прислушался.
- Чего Хозяин дёрганый такой, а? На Генку рявкает…
- Да ладно. Завтра успокоится.
- Лин, не ври. Чё-то было, да?
Пауза. Журчание воды, звяканье тарелок. Лина, видно, понизила голос – но слышно было.
- Опять этот… приходил.
- Кто?
- Этот, страшный.
- Да ты чё?!
- Ну да. Ой, боштымой, меня аж трясёт, когда он появляется. Вроде и мужик – мужиком… а жутко.
- Да. Мне тоже не по себе. А чего он?
- Не знаю. Тётку, говорят, на станции убили. Недавно нашли.
- Бли-и-ин… Опять?!
- Опять, Аська. Поэтому и страшно мне. Когда нашу Ленку на части порезали, помнишь, он после этого тоже к хозяину приходил. Глаза у него жуткие. Как будто тебя саму на мясопродукты кромсает…
- И не говори. Да, хреново.
- Опять они с хозяином за складом гыр-гыр, гыр-гыр… Ладно, домывай, я сейчас таксёров рассчитаю.
Посуда звякнула ещё раз, и окошко над головой Кашапова прихлопнулось.
Его присутствие во дворе никто не обнаружил.
Комментарии
По ряду причин, как личного, так и организационного характера, моё сотрудничество с Анатолием Агарковым прекращено. На сайте, вероятно, останутся 24 главы, написанные нами совместно – и, также вероятно, каждый будет продолжать проект самостоятельно, в одиночку. Поэтому в итоговом варианте повести ДВЕ фамилии стоять не могу: а если вы и увидите это где-либо, это будет ложью. Мне остаётся поблагодарить Анатолия за время, потраченное на сотрудничество, а вас – за терпение и интерес.
RSS лента комментариев этой записи