А. Агарков.

Воросов

У нас в группе был готовый капитан – Серов. Почему прислали начальником старшего лейтенанта Воросова? – этого мы никогда не узнаем. Ведь он не первый, кто в продвижении наверх опережает старших. Это вопрос таланта, равно как и амбиций.

Видимо, Сергей Александрович характером круче. Ведь про Серова как-то сказали: довольно хлипкая личность – ни отваги, ни предприимчивости. А на мой взгляд, он был просто не особенно ревностным, но зато таким кислым, как будто в его жилах вместо крови струился лимонный сок. Унылый педант с вечно поджатыми губами, одержимый своим долгом перед Родиной и Воздушными Силами.

Новый начальник начал с того, что стал самоутверждаться. Заставлял прапоров вставать, когда он входил в лабораторию. И те очень скоро этому научились. Да что говорить? – способный человек всегда сделает себе карьеру!

Попробовал меня дисциплинировать, но обломилось…

Такой случай был. Прибыла летающая лаборатория нашу контрольно-измерительную аппаратуру тестировать. Мне УКАМП на пять лет продлили – в смысле годность. В каком звании и в какой должности ходил там начальник я не знаю: он в техничке всегда, а на ней погон нет. Заходит как-то к нам в лабораторию – все подскочили, я сижу. Потом Воросов, интеллигентно поморщившись:

- Ты почему не приветствуешь большого начальника?

- Как не приветствую? Когда он руку подал, я даже со стула привстал.

- Я подскочил, а ты сидишь – кто чей начальник?

- Ты – мой. Но я гражданский специалист, мне незачем честь отдавать.

Он скорчил рожу, будто угодил голым задом в шиповник.

- А если я тебя накажу?

- А как ты меня накажешь? Не отпустишь в отгул? Так я не прошусь. Зарплату мне начисляют в строевой части. Ты, конечно, можешь меня послать куда-нибудь лишний раз, но только в пределах моих функциональных обязанностей. Скажем, обои клеить в твою квартиру я не поеду.

Интересно, здесь освещение такое или Воросов в самом деле покраснел?

- А ты умеешь?

- Да нет, конечно. Могу рапорты твои проверять на предмет грамматических ошибок, если попросишь хорошо.

На миг у начальника сделался такой вид, словно вот-вот начнется припадок ярости. Но потом внутри него словно щелкнул переключатель, и парень вместо этого сделался холодным и равнодушным. Лицо у Воросова стало каменным, как будто то, что я сказал, не имеет значения и не вызывает у него ничего, кроме скуки. На мой взгляд, в этот момент он изрядно напоминал кота, если вы понимаете, что я имею в виду. Лучше бы уж разъярился, честно говоря – а то ведь не выплеснутая злость камнем ложится в почки.

А я как в лужу глядел – по поводу обоев в его квартиру.

Только снега растаяли, Воросова не узнать – весь в делах, весь в заботах… а также известке, цементе, смоле и битуме. Да, и в краске, конечно. Что он там строил целое лето, мне не известно. Думаю, что гараж, домик садовый в два этажа, сарай во дворе… Надо же, какой энергичный!

Почти постоянно брал с собой кунг. Ручнев, подметая его потом, ворчал:

- Чего только нет – и песок, и цемент, и щепа, и дресва… Просто летучка строителей, а не кунг ВВС.

Привлекал на свой личный БАМ прапоров. Как-то меня пригласил в день выходной, а я не приехал. Воросов посверкал глазами после этого, но ничего не сказал.

С его легкой руки все прапора группы вдруг увлеклись личными стройками – гаражи, садовые домики, ремонты квартир стали излюбленными темами разговоров. Дошло до того, что на утреннее построение личного состава стал приходить один лишь Серов.

- Серов, где народ? – спрашивает начальник ТЭЧ.

- Двое – наряд, остальные шмекерят….

Шмекерство – вот как называется использование служебного времени в личных целях.

Единственным светлым моментом для меня лично то, что был предоставлен самому себе – ходил за грибами в лес, играл в карты на деньги в группе вооружения, отсыпался в лаборатории перед (после?) творческой ночи. В редкие моменты (скажем, в период затяжных дождей) когда Воросов присутствовал в группе, он ворчал и клялся на чем-нибудь меня подловить. И поступить со мной так, как я этого заслуживаю.

- Это вряд ли – безгрешен я.

Он тер красные, должно быть от сварки, глаза.

- Мы взаймы живем – завтра война, и нам в бой. А ты должен пахать с утра до ночи за такую зарплату. Иди вон в боксе траву повыдергивай…

Ну, вот и поговорили! Парень снова взялся орать и топать ножкой. Просто удивительно, что может делать с человеком погода. Когда он в таком настроении, разговаривать с ним бесполезно. А еще я почувствовал, как лоб покрылся испариной, а по виску совершенно неромантично ползет капля пота, и  прекратил спор – смысла не было. Пригладил волосы и заодно вытер сырость, надеясь, что это вышло незаметно. Чувствовал себя странно – расслабленным каким-то и в то же время взвинченным и энергичным. В конце концов, почему бы не помочь родственнику навести порядок в боксе? Это будет проще сделать, чем пререкаться с долбанутым начальником.

Можете назвать меня чересчур осмотрительным, но я не хотел обострять отношения. Парень изрядно переменился с тех пор, как переступил порог нашей группы в ранге ее начальника – и переменился не в лучшую сторону. Бесконечная личная стройка будто наложила на него злые чары – он сделался более жестким, жестоким и куда более холодным. И с чувством юмора у него стало еще хуже, чем было раньше – а это само по себе ужасно грустное достижение. Я все никак не мог его склассифицировать – либо новый начальник мой чрезвычайно глуп (приятная мысль!), либо крайне честолюбив (неприятная мысль). И буквально не мог дождаться, когда погода наладится.

Ну. а пока две беды – начальник в лаборатории и дождь на улице.

- Ну, чего сидишь? – иди.

Сбылась мечта недооцененного!

- Давай, Владимир Иванович, ключи от бокса.

Ручнев пошел вместе со мной. Он считал, что Воросов палку перегибает, заставляя меня делать его работу. Подергав будылья, мы залезли в машину.

- По такой-то погоде сейчас бы в пивбар, - высказал свою мечту родственник. – В одной руке кружка, в другой подружка. А?

Вокруг бокса плотной стеной сыпал дождь. Мы сидели в кабине кунга, точно личинки в коконе. 

- Родственник, - тихо сказал Ручнев, - только между нами: что ты сам думаешь обо всем этом?

- Ты про Воросова?

- Да при чем здесь Воросов! Я про страну нашу, которая разваливается.

- Не знаю, но что-нибудь обязательно будет. Мой тебе мой совет – не высовывайся: пусть самые нетерпеливые кладут свои головы, а мы поживем еще.

Родственник виновато улыбнулся и согласился:

- Да, я помню главную заповедь ВВС – политическая осмотрительность должна быть, как у воробья на общественной куче навоза.

Наша улочка и после дождя всегда чиста и опрятна, потому что она поката – спускается к болоту с бугра – и отсыпана шлаком. А за кюветом, всюду где можно, растет конотопская трава.

Отец и мама были дома, когда я вернулся с работы. На плите паром исходила кастрюля, а Егор Кузьмич чинил свой ботинок.

- Сегодня на ужин мясо с картошкой! – торжественно объявила мама. – Через пять минут будет готово.

- Как служба? – спросил отец.

- Замечательно! Самолета в регламенте нет – травку щиплем.

Я вымыл руки и сел за стол. Мама сняла кастрюлю с плиты.

- Ну, я накладываю. Садись, Егор, а то остынет.

Картошка слишком разварилась, но с мясом вышло очень вкусно. Я ел с аппетитом и положил себе добавки – к вящей радости мамы – прежде чем родители доели первую порцию. Потом она стала рассказывать об уличных новостях.

На улице говорили о моей теще. Настю в садик мы не смогли устроить, и, когда Тома уезжала на работу, девочка оставалась с бабушкой. Теща моя работала техничкой в ДК «Горняк» и брала внучку с собой. Каждое утро перед отъездом на аэродром, дочь ждала меня на крыльце дома культуры (или я ее). Мы брались за руки и неслись в магазин за сладостями или игрушками: времени до прихода машины было в обрез.

Так вот, о теще… Она с Настенькой пришла к сестре своей, Мусе, на Бугор. А у той уголовник ошивался – только что с зоны, еще без паспорта, но со справкой об освобождении. Выпили, поскандалили, разодрались. И пьяная теща на глазах моей пятилетней дочери пришила уголовника ножиком. Насмерть прикончила…

Тут мама прервала свой рассказ и посмотрела на меня.

- Это твоя была судьба, сын. Вовремя же ты оттуда ушел.

- Не фига себе! – я наконец обрел утраченный было дар речи. – Если ее посадят, я к семье вернусь.

- Наверное, не посадят, - рассудил отец. – Две сестры – свидетелей нет – быстро договорятся, что это была вынужденная самооборона.

За дочь я сильно разозлился – просто до белого каления. Как она могла пойти с ребенком в этот вертеп? Мне ужасно захотелось что-нибудь разбить об ее голову.

- Она убийца! Она и ее сестра тоже. Ладно. Я пойду сейчас к семье – не Тому, так малышку как-нибудь поддержу-утешу.

Я шел с Бугра, кипа от гнева. Проходя Мусин дом, подумал о беззащитности дочери – господи боже!

Дверь мне открыла Тома.

- Здравствуй. Я к Насте.

Тома лишь взглянула на меня и поняла, что я в курсе событий.

С Настей мы быстро нашли общий язык и тему – провели ревизию кукол. Дочь занялась нарядами для своих подопечных, а я отправился к жене на кухню.

Тома готовила ужин и, возможно, собиралась с силами для предстоящего разговора. Она стояла возле раковины, наклонив голову и ссутулившись. Ее шея обнажилась – белая, уязвимая, умоляющая о жалости. Но меня она не тронула. Взял жену за плечо и развернул к себе. Почувствовав ладонью, как напряжено ее тело, руку  убрал.

- Что ты собираешься предпринять? – требовательно спросил я. – С кем завтра Настю оставишь?

- Я больничный взяла и попробую еще раз попросить место в садике.

- Переехать отсюда не хочешь?

- Как видишь, нет.

- Черт возьми, Тома! Мы ведь это уже обсуждали. На нее нельзя положиться. Ты очень рискуешь, доверяя ей Настеньку.

- А кому доверять? Ты убежал.

- Давай снимем квартиру. А девочку, если на то пошло, будем оставлять у моих родителей, пока мы оба на работе.

- Больно она им нужна!

За родителей стало обидно. А вот теща… Я подумал, если бы она была здесь, вцепился ей в горло зубами. Но ее, похоже, менты забрали и держали в кутузке.

Затянувшуюся паузу прервала Тома.

- Толя, мне нужно придумать, что делать.

- О чем тут думать? - нарочито спокойно и вежливо сказал я. – Мне кажется, это простая задача из четырех действий.

Я начал загибать пальцы, начиная с большого:

- Марию Афанасьевну посадят – раз; я возвращаюсь жить с вами – два; днем с Настей водятся мои родители – три; идем к Скобину (глава администрации района) и требуем место в садике для ребенка – четыре.

- Все не так просто.

- Ты застряла где-то на первом действии, верно?

Ее лицо не изменилось – на нем сохранялось выражение мученической терпимости.

- Ты ничего не можешь сделать? Судья Винокуров… Ты говорил, что вы друзья.

- Друзья, - тихо произнес я, заметив, что пальцы жены крепче стиснули ее локти. Этот жест подсказал, что Тома собирает волю в кулак. Худшее, понял я, еще впереди.

- Продолжай.

- Ты не можешь с ним поговорить про маму?

- Ты считаешь, что Винокуров способен нарушить закон?

- Он бы мог проконсультировать нас, как выстроить линию защиту.

- Для этого есть адвокат.

- Адвокаты только деньги берут, но ничего не гарантируют.

- Я не думаю, что Винокуров захочет тебя консультировать.

- Но ведь вы друзья! – она сардонически хмыкнула.

Я искал какие-нибудь слова. Это было трудно, потому что в данный момент чувствовал, как сердце быстро покрывается коркой льда. Даже слова показались неживыми:

- Я не пойду к Винокурову, и ты даже знаешь почему.

Я смотрел Томе в лицо и думал – это моя жена, это женщина, которую я люблю. С ней я такой, каким не бываю ни с кем другим. Да знаю ли я ее?

Ее глаза как будто потемнели. Когда же ответила, голос ее прозвучал отстраненно:

- Как же ты после этого можешь называть себя моим мужем? 

Я не ответил. Очень долго выдерживал ее взгляд. Потом сказал то, что было очевидно:

- Мы давно уже не живем как супруги. Ты можешь вспомнить, когда мы последний раз трахались?

Вопреки моему желанию ее не задела эта грубость. Но а я больше не мог смотреть Томе в глаза. Возникло в душе ощущение, что мы только что обменялись смертоносными ударами. Смертельными для нашей семьи.

А Тома тихо сказала:

- Ладно, забудь о моей просьбе. Будем считать, что наш брак – это моя ошибка. Я за это заплатила. И все еще плачу. И буду платить до самой смерти.

Способность рассуждать наконец-то вернулась и ко мне.

- Надо о ребенке думать – о пятилетней девочке, а не полувековой старухе, выжившей из ума.

- Но это моя мама, и я намерена ее спасти. И сделаю это без тебя.

Я до конца ощущал свалившееся на меня бремя. Мое тело жаждало действий. Мозг – понимания. Сердце – бегства. Душа разрывалась между отвращением и состраданием.

На мгновение сострадание пересилило.

- Хорошо, я поговорю с Винокуровым.

Она смерила меня оценивающим взглядом, по которому ничего нельзя было прочесть, но, видимо, пришла к какому-то решению, потому что чуть опустила подбородок – что могло сойти за кивок. Мне кажется, наше общество сильно переоценивает мужчин и недооценивает женщин.

Тещу осудили условно. Две вещи спасли ее от реального срока – отсутствие судимостей и пенсионный возраст. Не удалось мне вернуться в семью. Да я и не заслужил такого права – с судьей-приятелем не встречался; по сути, обманул жену.

Месяца на два после этих событий Мария Афанасьевна сделалась более замкнутой и раздражительной, но не пила. А потом снова вернулась на круги своя. Подралась с пьяным инвалидом из управления ЖКХ, который ей чуть палец не откусил.

А Тома таки добилась для дочери садика. Теперь, спеша на отъезд, я махал ребенку рукой, если дети в это время были на открытой площадке.

Время шло. Третий сезон мой в «Альтернативе» оказался не очень удачным. Из-за непогоды или еще по какой причине были выходные, и мне не удалось отработать в отпуск уговоренных тридцати смен. Тем не менее, Реутов сполна рассчитался со мной, а я, выйдя на основную работу, стал приезжать в Бараново на выходные с ночевкой, работая в животноводстве. Вот когда мне пришлось взглянуть на кооператив, так сказать, изнутри.

Многое изменилось с первой страды – появились верблюды, и ушли самые замечательные люди, несогласные с политикой Виталия Петровича. Пришли согласные, но совершенно по иному относящиеся к хозяйству и производству.

Голос председателя звучал не так бодро, как прежде. Мне послышалось в нем тошнотворно-фальшивое смирение с ситуацией превращения научно-производственного кооператива в барское поместье. Хотя, думаю, это планировалось в самом его зачатии. 

Мы ночевали в вагончике – двое дежурных и я, командировочный батрак. Когда темнело, и Реутов отправлялся домой (иногда он приезжал сюда в выходные), начинались визиты рабочих. Собаки их пропускали. Что они делали потемну, мне неведомо. Обычно они заглядывали в вагончик, ставили бутылку дежурной смене и занимались своими делами. И пилорама в ночи гудела, и зернодробилка, и… вобщем, не мое дело. Мне это сразу прямо сказали, причем с угрозой:

- В Мордвиновке это просто – бух по башке и в болото.

Потом угрожатель внезапно разразился хохотом. Это был пронзительный, почти истерический смех, от которого у меня волосы встали дыбом. В нем звучали торжествующие нотки, несколько выходящие за пределы нормального. Видать, мужик с опытом. 

Мы кормили скот, чистили и вывозили навоз. Стреляли из ружья голубей, варили жирную лапшу в ведре… Иногда домой приходилось добираться на перекладных.

Выпив с дежурной сменой, я как-то спросил:

- А я-то думал, разогнав правление кооператива, Реутов заправляет теперь всем. Как же так вышло… эти ночные визиты… что, он совсем не знает про них?

- Может, догадывается и кричит. Он кричит, а мы воруем. Каждому свое – кому власть, кому сало. А кому и по мурсалу… хе-хе! 

Мне, однако, было совсем не смешно.

- Хотите сказать, уронил свою власть Виталий Петрович?

- Да Бог с ним. Тебе что за корысть? В начальники хочешь? Тебе им не стать – в тебе нет того, что надо, чтобы быть таким, как наш председатель.

Я ощетинился.

- Почему это?

- Ты далеко не такая сволочь. А вот и ужин сварился. Давай заканчивай помирать за чужое добро и бери ложку…

Невзирая на все перемены, на наметившийся упадок, «Альтернатива» все же отчасти сохраняла былую разумность и привлекательность. Даже я, человек посторонний, должный быть равнодушным, загорался пафосом коллективного труда. В крови это что ли у русского мужика? И с другой стороны – нарождающееся фермерское движение представлялось живым воплощением запутанности и безнадежности всех людских устремлений. Не понятно оно мне было, казалось бардачным и бестолковым.

К великому моему облегчению поездки в «Альтернативу» вскоре закончились. Я больше не писал о ней репортажей и не строил из себя восторженного обывателя в сельской местности. Мои мысли были полны унылой безнадежности. Подозреваю: это от приватизации, затеянной Ельциным. В стране стремительно слово «демократ» приобретало презрительно-ругательный оттенок. Все как-то пошло не так….

Да, несомненно, в стране в последнее время творится немало странного – и все это происходит одновременно.

Во-первых, так называемый «парад суверенитетов». Ладно республики союзные объявили себя независимыми государствами. Татары в Казани собрались выпускать свою валюту. Глава администрации Екатеринбурга предложил создать Уральскую республику из пяти областей и выйти из состава Российской Федерации. А в Чечне-то что деется, мать чесная… страшно газеты читать или телек смотреть. 

Во-вторых, с первого января цены отпустили из государственного контроля. Люди ходят по магазинам, удивляются – товары те же, стоимость разная. Было в диковинку, если бы не раздражало. 

В-третьих, началась приватизация – ваучеры всем раздали. Сразу решил: я в этом деле не участник – мне на него самолет не купить. Да и не нужен он мне совсем. Томе отдал документ на свою долю богатств необъятной Родины нашей  - пусть хоть парту приобретет в школе или стул подержанный из учительской. 

Все это давало свои плоды – людьми овладели страх и смятение. Может ли это быть совпадением? Навряд ли. Кто-то очень умный и жестокий планомерно разрушал нашу страну. Как кто? Конечно же ЦРУ! И Ельцин его агент.

Если взглянуть на дело беспристрастно, не трудно догадаться – кому это выгодно? Была ли в том замешена Америка? Мне казалось, что это более, чем вероятно.

Мне представлялось маловероятным, что «шоковая терапия» разом взбодрит всю страну. Скорее наоборот – ввергнет в пучину бунта.

А катавасия под названием приватизация проходила настолько недостойно и постыдно, что большая часть населения брезгливо отказалась в ней участвовать – просто продали свои ваучеры и все. А те, кто участвовал, слюнями капали – заяц, случайно попавший в луч фар, и тот взглянул бы на них с презрением. 

Соседка Наташка на ваучеры приобрела акции комбината хлебопродуктов и сказала, что чувствует себя буржуем.

- Ты, похоже, в приподнятом настроении, - заметил я. – Ну, раз пришла твоя пора – кричи «ура»!

- А почему бы и нет? – она прищелкнула костяшками пальцев точно кастаньетами.

- Ну да… ты же теперь совладелец комбината – надо ли тебе работать?

Она задумчиво поскребла затылок.

- Но ведь дивиденды по акциям выплачивают раз в году. Чем же я буду семью кормить?

Говоря это, она немного помрачнела. Потом морщины ее разошлись, и Наташка снова принялась весело приплясывать.

- А все равно приятно!

- Восхитительный повод, - согласился я.

- Вот именно! Мне хочется поделиться своей радостью. Поделись и ты своей.

- Есть одна мысль. Коль ты теперь не пролетарий, а буржуинка, тебе нужен новый муж – образованный.

- Уж не ты ли?

- А чем плох?

Соседка Наташка мне нравилась. И Тома однажды приревновала: «Она на тебя так смотрит всегда». Но то, что мы сейчас пикирнулись, так это обычный треп, который никакого отношения не имеет к супружеской верности – не так ли? Хотя…

Наташка выглядела восхитительно – походила на произведение искусства, каковым и являлась. Ее полные губы манили, изгиб шеи просил поцелуев, а ее скульптурное тело предполагало немыслимые искушения.

Полдень. Тени сделались короче некуда. Небо над головой бледно-голубое, как скворчиная скорлупа, с небольшими симпатичными облачками. Солнышко славно припекает. Короче, самый жизнерадостный час – время для добрых дел и честного труда.

Курсанты полка сдают экзамены, а мы с Холодком, приданные техникам эскадрилий как резерв на непредвиденный случай, жарим картошку на краю взлетной полосы. Жарим на примусе в огромной сковороде. В болотной воде охлаждается водка, пиво ждет с воздуха своих героев в десятилитровой канистре. Транзистор напевает благочестивые гимны. Просто не верится, что в такой ясный погожий день курсанты где-то бомбят настоящими бомбами учебные цели.

Ворох растрепанных серо-черных перьев, из которых торчат клюв и две лапы, упорно наблюдает за нами с соседней березы. Другими словами, ворона средних размеров – птица с репутацией неряшливой и зловещей твари – намыливается что-нибудь у нас стибрить: если уж не парящую картошку, то алюминиевую ложку. Или кружку.

Холодок уже дока в таких делах – я про картошку, пиво и водку. А меня на экзамены посылают впервые. И я, чтобы совесть свою успокоить, твержу себе – главное помнить, что все происходящее, в сущности, не моя вина. Если начальник тебе что-то поручил, ты должен выполнить беспрекословно – в авиации очень быстро отучаешься от какой бы то ни было щепетильности.

Имеется в виду, что пить мне совсем не обязательно: моя задача – обеспечить полеты. Нет, разумеется нельзя сказать, что у меня уже атрофировалась совесть, но и стыдиться за все дела, которые нам поручают начальники, тоже нельзя. И обсуждать их за такие дела, все равно что сравнивать прыщи на носу – некоторые из них хуже других, но в целом даже самые лучшие не украшают жизнь…

Вот и это дело было как раз таким.

Отбомбившиеся самолеты возвращаются – им снова цепляют бомбежки под брюхо. Экипажи подходят к нам, пьют из стаканов водку, закусывают картошкой, запивают пивом, берут на борт новых курсантов и улетают. Ведь летчики – самые счастливые люди на свете: их удачи видит свет, а ошибки скрывает земля.

Мы обеспечиваем полеты. Ворона уныло наблюдает за нами.

Съедена вся картошка, выпиты пиво и водка. Холодок достает деньги и нож:

- Егорыч, за спиртным поедешь или картошку чистить останешься? Выбирай.

Не думайте, что это альтруизм молодого прапорщика – все заранее обговорено и сложено меж тех, кто летает. Мы лишь обеспечиваем полеты.

Мы тоже немного выпили и закусили. Но времени бездельничать нет: скоро летчики прилетят, отбомбившись – их надо поить и кормить. Мы обеспечиваем полеты, памятуя о том, что у хорошего пилота пассажиров тошнит уже при рулежке.

Я выбрал поездку за спиртным, как более достойное занятие для моих дарований – машина уже ждала на дороге. Говорю же, все спланировано было заранее – мы лишь участники процесса. 

Я уехал, Холодок отвлекся по нужде – ворона вспорхнула с березы и опустилась на наш бивуак, точно черные подштанники, подхваченные ветром. Она осмотрела походную кухню критическим оком, ничего съедобного не нашла, по-вороньи ругнулась и улетела, прихватив единственную нашу ложку, оставив платой помет на только что вымытой сковородке.

Экзаменационная неделя прошла, курсанты уехали в ЧВВАКУШ. Наша группа АО решила отметить это событие.

- Егорыч, ты с нами?

- С вами куда?

- Там увидишь.

Я догадался – на пьянку по поводу.

- Нет, я не могу.

- Что так?

- Не хочу с Воросовым столоваться: мы – не кампания.

На меня посмотрели понимающе.

- Его-то как раз там и не будет – не пьет наш начальник. Ну, так что?

Ребята были довольны так, будто это они сдали экзамены. Но и мне тоже было чему радоваться – отработка моя в «Альтернативе» закончилась, и в эти выходные я свободен. Так что….

Пирушку закатили в просторном, но пока еще не отделанном и не обставленном гараже. Выпили, разговорились и за несколько минут довели друг друга до белого каления и уже готовы были сцепиться, но как-то все это было не вполне от души.

Яблоком преткновения был вопрос отношения к службе. Задал его капитан Серов – как мол, шмекерство соотносится с воинским уставом и присягой, с профессиональными обязанностями, за которые, в конце концов, нам всем платят денежное довольствие?

Каждому дураку понятно, как мало толку и как много вреда бывает от выяснений – кто в чем виноват? Но выпивший человек глупей дурака. Поэтому Серов и сказал:

- В ваши гаражи вы совесть свою закапываете.

- Ты завидуешь, потому что у тебя нет машины, - отвечали ему оппоненты. 

И еще было мнение прапорщика Лысенко:

- Серов, я понимаю, ты офицер и все такое… Но, откровенно говоря… по-моему, ты дурак.

Дурака капитан Серов не стерпел, и завязалась драка.

Кириленко было бросился их разнимать, но упал в смотровую яму. Лежа пожаловался – мол, что-то сломал и никак не может подняться. Мы с Холодком полезли его вытаскивать.

Когда выбрались наружу с вобщем-то непострадавшим товарищем, драка уже выплеснулась на улицу. Причем, Серов изображал из себя вольного борца и пытался провести прием под названием «бросок через себя». Лысенко в его крепкие руки не давался, но молотил капитана кулаками и ногами – не стеснялся.

Остальные смотрели – подбадривая и комментируя, лица их возбужденно сияли.

В такой ситуации лезть разнимать поединщиков выйдет себе дороже – это мы с Алексеем поняли сразу. Да и, возможно, драка-то была ненастоящая – так, выплескивали пар по пьяни два мудака. В них, я заметил, не было настоящей озлобленности, какая с избытком бывает в старых матерых волках уличных драк вроде меня. 

Когда дерутся два мужика, правил, строго говоря, не существует. Или если и существуют, то лишь косвенно – нелинейная их разновидность… Короче это весьма сложная материя. Я бы, конечно, с удовольствием обсудил ее с вами, но, возможно, сейчас не самый подходящий момент. Напомните мне об этом как-нибудь в другой раз…

Шел уже одиннадцатый час утра, когда я проснулся в своей спальне. Посмотрел на часы, подаренные нам с Лялькой друзьями на свадьбу и чертыхнулся. Я не проснулся, как обычно, в два – в то время я еще плелся из города, мечтая о сне. Не проснулся и в шесть, когда откладывал рукопись и отправлялся на пробежку. Проснулся в одиннадцатом часу и, памятуя вчерашнее, в двенадцать должен быть у Холодка.

Вчера мы крепко поддали, отмечая окончание сдачи экзаменов курсантами. А еще больше взяли спиртного, рассчитывая растянуть празднество на два дня. Мы договорились к часу собраться в гараже на опохмел. Но поскольку дорогу мне к гаражу не найти одному, Алексей сказал: «Заходи за мной».

Я человек исполнительный. Зайти, так зайти – выпить, так выпить. Выпить так, чтобы напиться. Но сначала стоило похмелиться. В то утро это мне показалось единственным и наилучшим способом провести выходной. 

Ладно, с планами на день покончено. Приступим к их осуществлению.

Осторожно сел в кровати. От перемены позы меня замутило. Мебель в спальне как будто заколебалась, вызывая тошноту.

С трудом поднялся, дошел до умывальника на кухне и умылся, с отвращением поглядывая на себя в зеркале. Даже побрился, стараясь не обращать внимания на тошноту и головную боль. Приняв таблетку аспирина, медленно оделся, дожидаясь, когда лекарство хоть чуть-чуть утихомирит смерч в черепной коробке.

Родители наверное в огороде – там всегда найдется работа рукам заботливым. Подумав об этом, сардонически усмехнулся и поздравил себя с полным моральным разложением. Не стал уточнять, чем они заняты, а по-английски покинул усадьбу и отправился на остановку автобуса, чтобы через пару часов из разумного существа превратиться в полного идиота.

В Чапаевке обнаружил, что головная боль стихает, а тошнота отступает.

Прихватив Холодка (или он меня?), вместе отправились в гаражи.

На место вчерашней пьянки мы пришли не самые первые, но сразу же включились в проблему – куда девалось спиртное? Вспоминали сколько брали – считали сколько пустых бутылок валяется... То совпадало, то не хватало, то появлялись излишки с этикетками, которые никто не помнил. Короче, бедлам! А выпить так хочется… 

Теперь все думали, что на нас скоро обрушится небо – в какой бы форме это ни произошло. Но Серов предложил:

- Пойдемте к Сереге Воросову, попросим спирта – помирать что ли теперь?

Это было решение. Но как к начальнику подступиться, никто понятия не имел.

По дороге скинулись, у кого что было в карманах – купили каждому по бутылке пива. Немного поправились, но вобщем-то в неприглядном виде предстали пред очи начальника, который был дома.

Мантия власти легла на плечи старшего лейтенанта, и он не спеша насладился ее теплом. Затем, напустив на себя как можно более убедительную и соответствующую случаю озабоченность, спросил:

- Серов, что случилось с тобой? Ты весь поцарапанный…

Видел бы он Лысенко, которого не было на сегодняшнем опохмеле. Я не закончил о вчерашней драке. Так вот… В какой-то момент прапор зевнул. Капитан бросился на него с неожиданной яростью. Издав вопль, достойный специалиста высшего ранга по боевым искусствам, Серов схватил противника поперек туловища и швырнул его на землю.

- Лежать, щенок! И только попробуй пальцем пошевелить! – приказал капитан, наступив ему на руку.

Лысенко здорово ударился, поэтому не только пальцем не шевелил, он и сам лежал без движения, уткнувшись лицом в землю.

Тут зрители-прапора разом пришли в движение – оттеснили прочь капитана.

- Кончай, Серов, кончай в самом деле – чего ты раздухарился?

С общественной помощью Лысенко пришел в себя – просморкался, прокашлялся, проблевался и уплелся домой. Сегодня он не пришел…

- Ты не поверишь, Серега, - хихикнул Серов, - ухнулся в яму. Мы же в гараже пировали, ну, а я оступился…

- В чем смысл пьянки?

- Так это… за курсантов переживали… чтобы все сдали.

Когда да Воросова дошел смысл нашего группового визита, им овладел гнев – настолько сильный, что он не сразу решился заговорить, боясь сорваться в крик. Его внутреннее состояние выдала кровь, бросившаяся в лицо. Наконец, он произнес:

- Боюсь, что вы приперлись сюда напрасно – спирта для вас у меня нет.

Его вид и тон не произвел на Серова впечатления.

- Ну, как же так, Серый! Мы ведь расписывались на прошлой недели. Спирт ты никому не выдал, но ведь получил. 

После паузы, в течении которой оба офицера рассматривали друг друга как потенциальные противники, Серов пожал плечами и буркнул устало:

- Это называется жлобством.

Все мы замерли перед дверью квартиры, в которой стоял наш начальник, как актеры на сцене, каждый на своем месте – только Серов побрел прочь. Воросов обвел нас всех взглядом, заставив прапоров опустить головы – измена, читалось в его укоре, предательство и вероломство!

- И вы туда же! – произнес он.

- Нет. Никогда. Серов подбил. Да голова сильно болит, - в унисон залепетали они.

На обратном пути Кунак (это не фамилия) сказал:

- Да-а, не Турченков.

Мы попрощались, не солоно хлебавши, и я поплелся на автобусную остановку.

Вот когда меня достали все излишки вчерашней ночи. Вновь разболелась нога и весила, казалось, она целый центнер – ведь я вчера пешком притопал из Южноуральска. Для полного счастья голова замутилась – возможно, от несвежего пива. В глазах стоял какой-то туман, давивший изнутри на веки и заполнявший все подчерепное пространство. Казалось, в жизни никогда не испытывал подобной усталости.

А все из-за чего? Из-за моей дурацкой обязательности: сказали явиться – и я поехал. А похмелиться мог бы и дома. И вообще, какой черт понес меня на эту пьянку – что за праздник в военно-воздушных силах? Ах да, День ВВС! Но он только в следующее воскресенье…

На День ВВС часть распахнула двери (образно, на самом деле – ворота КПП) для всех желающих в нее попасть. Ходил автобус из Южноуральска через Увелку до аэродрома. Он-то и подхватил нас с Томой и Настей. Девочке очень хотелось попасть на самолет. И он кружил по обеим взлетным полосам (не менее километра длиной в одну сторону) с ребятишками на борту. Мы выстояли очередь, поднялись по трапу и сделали круг. Я рассказал дочери, какие приборы стоят на приборных досках учебных мест.

- В свои навыки посвящаешь? – хмыкнула Тома.

Но Настя была в восторге. Хотя самолет ее укачал, и теперь в желудке протестующее ворочалась, явно желая вырваться наружу, еще в Увелке съеденная пироженка, которую дочь не успела переварить. Я как мог ее отвлекал, указывая в иллюминатор на местные достопримечательности, сходу придумывая им названия – Капризная горка, Ведьмин лес, Змеиная яма, Тигриный холм…

- Прирожденный географ! – усмехнулась Тома.

- В Ведьмином лесу очень много грибов, - рассказывал дочери.

- Мухоморов и бледных поганок, - скептически уточняла Тома.

После прокатки на самолете пошли на прогулку по части. В лужах у самой дороги плавали утки. Какой-то мужик кинул в воду окурок, и птицы кинулись к нему.

- Болото какое-то, - поежилась Тома.

Потом достала из сумочки сверток, из свертка бутерброд и отломила кусочек хлеба. Подала Настене, и девочка кинула его уткам. Птицы за ним в драку. Потом покрякали – «спасибо».

- Колбасу они не едят, успокойся Настя.

Тома весь этот визит на аэродром со мной не говорила – отпускала реплики, общалась с дочерью, а меня игнорировала. Попробовал пару раз завести беседу и остыл. К сожалению, знал эти симптомы – понимал, что хочет сказать мужчине женщина, показывая ему затылок вместо лица. Что он презираем.

Но я все равно при удобном случае брал ее за руку или под руку – может быть, при ребенке мы сумеем притвориться в счастливую пару? Хотя бы на празднике.