интернет-клуб увлеченных людей

У Бога нет религии – ее придумали люди.

 

 

 

 

С батожком и блокнотом

Погода испортилась – навалились холодные дожди Пронизывающая до костей сырость держалась целую неделю. В эти дни мне сняли гипс. Выписали бюллетень в последний раз, по истечении которого я обязан выйти на работу. Страшно не хотелось – не вообще, а на АИЗ, но куда податься?

Поменял костыли на тросточку, ходил прихрамывая.

Мама шутила:

- Старичок с батожком!

- Это средство защиты от хулиганов, - парировал я.

А у самого нога болела от нагрузок.

Вообще-то я зашел попрощаться – переезжаю к семье: кончилась инвалидная жизнь. Левая нога хоть и худая, но не гремит теперь при ходьбе.

- Защита от хулиганов нужна, - серьезно сказал отец. – Особенно в нынешние тревожные времена.

Мама поставила противень с пирогом на стол, отерла лоб подолом фартука – все приурочено. Это я по поводу пирога.

- Садись, поешь – теща, чай, пирогами не кормит.

Я уже устал от этих разговоров – теща! теща! – да пропади она пропадом!

Отец засуетился:

- Нальем и выпьем?

Я напомнил:

- К дочери иду – запах мне ни к чему.

- Телефон звонит, - сказал отец и прошел в комнату. – Это тебя!

Звонил Светачков из южноуральского горкома партии.

- Есть разговор. Подъехать сможете?

- В течении часа.

- Годится.

Примерно через час я поднялся на второй этаж южноуральского горкома партии и положил ладонь на ручку двери второго секретаря. По другую сторону слышен был голос Светачкова – тягучий и сладкий, как патока, но полный едкой иронии. Он с кем-то общался, но не по телефону.

Решил подождать, присев на один из стульев приемной.

Вошла отсутствующая секретарша.

- Вы к кому? Стрелкова в отпуске. (это первый секретарь)

- К Светачкову.

- Вы записаны?

- Он мне звонил.

- Тогда подождите – у него посетители.

Почему-то был твердо уверен, что Светачков мне сделает предложение – не в ЗАГС, конечно, но деловое. Но какое? Сколько ни ломал голову, ни одно объяснение не устраивало. Вряд ли это какой-то пустяк, но и на что-то серьезное рассчитывать не приходится.

С полчаса просидел в приемной, обдумывая загадку, но разгадки так и не нашел.

Посетитель ушел. Секретарь справилась обо мне у хозяина кабинета и пригласила войти. Светачков уже говорил по телефону, тихонько хихикая и бормоча шепотом.

Дверь я прикрыл за собой, но присесть не решился.

Второй секретарь, взглянув на меня, громко сказал в телефонную трубку:

- Нет-нет, не сейчас. Мне работать надо. Позже, я обещаю!

Избавившись от проводного собеседника, предложил мне сесть.

- Как самочувствие? Вижу-вижу – гипс сняли, костыли выбросили за ненадобностью, значит готовы к труду и обороне.

Я улыбнулся:

- Готов служить делу партии.

- Прекрасно сказано! И партия о вас не забыла. Вы ведь журналистом трудились?

- И даже учился немного.

Вот и прекрасно! Хотите вернуться в газету?

- В какую?

- А что, у нас выбор есть? «Ленинское знамя», конечно.

- Я хотеть-то хочу, но райком будет против.

- А кто его будет спрашивать? Вы будете давать информацию только по городу. Так хотите?

- Полагаю, да, - неуверенно согласился.

- По решению ЦК во всех местных газетах вводится новый отдел – экономики. Полагаю, что политэкономию социализма вы в институте проходили, и как получается прибавочная стоимость имеете представление. Вот вам и карты в руки. Южноуральский горком партии в моем лице утверждает вас заведующим отделом экономики своего печатного органа «Ленинское знамя».

Я знал, что Увельский райком партии костьми ляжет на пути этой затеи, но отговаривать Светачкова не стал – слишком была заманчивой; просто предел моих мечтаний.

- А редактор в курсе? Он примет меня?

- Семисынов в отпуске. Его замещает Примизенкин – он в курсе. Можете смело ехать и устраиваться.

- Сначала мне надо уволиться с АИЗа.

- Напишите заявление о переводе по решению горкома – отпустят без проволочек.

Светачков встал и вышел из-за стола, и я поднялся – мы крепко пожали друг другу руки.

- Спасибо вам за заботу, я постараюсь ее оправдать, - пообещал.

Светачков только кивнул, принимая мою клятву.

Из горкома на АИЗ летел, как на крыльях, забывая опираться на тросточку. Явился в цех, написал заявление: «Прошу оформить переводом….» После обеда уже заполнял «бегунок».

На следующий день был в редакции.

Примизенкин смерил меня безрадостным взглядом:

- Не грустишь? А у меня из-за тебя неприятности будут. Светачков своевольничает, пока Стрелкова в отпуске. Вот явится первая дама города на свое рабочее место, и полетишь ты отсюда к чертовой матери.

Я к нему резко повернулся:

- Ну, а ты рискуешь сейчас полететь вверх тормашками вниз по лестнице.

- Ладно-ладно, не горячись. Наше дело телячье – обосрался и стой. К Татьяне Зюзиной садись в кабинет – там два стола.

- Ты весьма предусмотрительный человек, Альберт, - проворчал я, отходя от гневной вспышки. – Кабинет мне не нужен, здесь рассиживаться не собираюсь. Работать буду только на город – утром занесу материалы и уеду на весь день. Машинистка же есть?

- Это правильно. Нечего тебе здесь глаза мозолить – народ не правильно поймет.

Во мне боролись противоречивые чувства. Я понимал – Примизенкин прав насчет  авантюры Светачкова и возможной реакции Стрелковой. Но мне дан шанс, и почему бы им не воспользоваться? Что мне проблемы Светачкова и Примизенкина? Надо по максимуму использовать отпущенный мне судьбою журналистский срок.

Получив удостоверение журналиста, немедленно покинул редакцию, чтобы, как говорит Альберт Леонидович, не мозолить людям глаза.

План, как мне надо действовать, сложился мгновенно – уже к утру, после бессонной ночи раздумий, знал, куда перво-наперво направлю свои стопы.

Я решил отправиться на Южноуральскую ГРЭС – градообразующее предприятие города. И не за материалом, а чтобы представиться директору в новом своем качестве – заведующего отделом экономики городской газеты.

Удостоверение журналиста помогло мне пройти КПП.

В приемной директора опять же предъявил свою краснокожую книжицу и сказал, что мне необходимо поговорить с директором. Симпатичная, но меланхоличная секретарша доложила в селектор:

- Владимир Натанович, к вам пресса.

- Проси, - буркнул селектор.

Роскошь советского пошиба чувствовалась во всем – и в масштабах кабинетов, и в резных раззолоченных карнизах, и в тяжелых плотных шторах, и в лепнине на потолках, и в мраморных полах, и в ковровых дорожках на них, и даже в дверных ручках.

Недавно назначенный директор смотрел из-за своего стола на меня с любопытством.

- Чем могу быть полезен? – спросил он.

Я только присел по его жесту и снова поднялся.

- Здравствуйте, Владимир Натанович. Агарков Анатолий Егорович, представляюсь по поводу моего назначения заведующим отделом экономики газеты городского горкома партии «Ленинское знамя». Прошу располагать мною по своему усмотрению. Любые проблемные материалы, информацию, поздравления… Ваша затея – мое исполнение. Короче, к вашим услугам наши страницы. Достаточно позвонить секретарю редакции и пригласить меня в ваши пенаты.

В этом была моя задумка – склонить на свою сторону руководителей крупнейших предприятий города, предложив их амбициям услуги газеты. И ведь сработало!

Бендерский, сцепив восемь пальцев вместе, закрутил двумя большими какую-то замысловатую карусель в обе стороны.

- Так-так-так… вашу газету к нашим услугам? А ведь неплохо начинаете, молодой человек, весьма неплохо. Чай или кофе?

Наклонился к селектору:

- Два кофе… Знаете какое отношение у хозяйственных руководителей к вашему брату журналисту? Шавки партийные… напыщенные шарлатаны и пустобрехи… Сами ни хрена не понимают, спросить амбиции не позволяют, и пишут такую ересь, что… мама, не горюй!

- Я считаю – никто лучше директора не знает производства, и никто не радеет так, как он.

- Вот-вот… а остальная ваша братва с ног сбиваются, лишь бы разыскать на мундире пятнышки, или петельки… или другие заморочки… и бегом бегут докладывать в горком… со страниц газет, конечно.

- У меня серьезный отдел. Я к сенсациям настороженно отношусь, а уж к грязным – тем более…

- Вот-вот… дашь интервью, потом читаешь – твою мать! я что ли такое говорил? На свой узколобый интеллект пытаются натянуть мои мысли, которые для них галимый санскрит. Вот так и становимся жертвами своих амбиций – мол, пресса… интервью… а они – черте что!

- С этим могу лишь согласиться.

- Не то что вы. Пришли, представились – какие проблемы? Я расскажу – вы в статье изложите и перед публикацией мне покажете. Все верно?

- Истинно так! Считайте меня своей авторучкой – я без амбиций, но для пользы дела.

- Так и напишите, Бендерский В. П. считает, что пресса должна делу служить, а не бредовым идеям. Хотя такое вряд ли пропустят.

- Но для подобных материалов существует эзопов язык – умный поймет, глупому ни к чему.

Владимир Натанович мельком взглянул на часы.

- Прекрасно поговорили.

Я поднялся, он тоже и протянул мне руку:

- Значит договорились – прежде чем появятся на странице газеты два слова «Бендерский» и «ГРЭС» в материалах под вашей подписью, я должен его прочесть и поправить, если потребуется, а вы исправить, если надо.

- Конечно. Для этого и приходил. А вы звоните, когда понадоблюсь.

Как вам моя НЖП? – новая журналистская политика. Я не считаю это позором – делать статьи на заказ или согласовывать материал с его героями. И принял меня благосклонно руководитель самого главного предприятия в городе. Об этом свидетельствовал и приветливый взгляд симпатяги в приемной. Она улыбнулась мне, как Цирцея на берегу – а ведь они лучше всех знают отношение руководителя к каждому посетителю.

Следующий мой визит был на ЗРК – завод радио-керамики.

Директора на заводе не застал. Пошел к главному инженеру. Ломать перед ним комедию, как перед Бендерским, не собирался – не тот уровень. Представился и сказал – очень, мол, интересуюсь, как на заводе внедряется только что учрежденный в стране «Знак качества» на выпускаемую продукцию. Главный специалист завода пригласил на беседу начальника ОТК – отдела технического контроля.

Вдвоем они мне все объяснили – я записал в блокнот (некоторые фразы под диктовку). По дороге домой купил несколько центральных газет. Когда все дела дома были переделаны – дочь, искупанная и накормленная, отправилась в страну грез; усталая мама ее легла спать; а трезвая теща пялилась в телевизор; сел писать свою первую статью в экономический отдел газеты.

Сначала посмотрел, что и как об этом пишут в центральной прессе. Цепкий заинтересованный взгляд вылавливал из текстов все – профессиональные обороты, тонкие намеки и грамотные замечания. Вылавливал и раскладывал на полочки памяти – не сейчас, так потом пригодятся. Наконец, отложил газеты, придвинул чистый бумажный лист формата А4 и… «Марсельеза» полилась.

Господи! как давно я не писал: изголодался не меньше, чем по сексу.

Утром за завтраком, довольный тем, что материал получился прекрасным (на мой взгляд, конечно), вознамерился очаровать жену. Обрисовал ей политическое положение в городе, слегка смягчив краски и сдобрив его щедрой порцией шуток и пикантных сплетен – все из подслушанного на ходу.

- Я рада, что ты вернулся к любимой работе, - тихо сказала Тома.

- А я-то как рад!

- Теперь постарайся ни с кем не скандалить.

- И я такую же цель себе поставил.

- Не задевай ни горкома, ни исполкома, ни…. 

- Боже меня упаси, дорогая. Если кого захочу наказать – выточу оружие смертельное, но безупречное.

На эти слова ожидал увидеть насмешку жены – мол, зарекалась свинья, в грязь не ходить, но увидел лишь бесконечное терпение.

- В таком случае, желаю тебе многих творческих удач и восходящей карьеры к вершинам журналистской славы. Чтобы мы с дочерью гордились тобой.

- Прелестное напутствие, дорогая.

Я собирался на работу и тяжко душе было оставлять ее одну на весь день. Ее настороженность, недоверчивость, напряженность, которые прорывались сквозь маску деловитой озабоченности, причиняли мне невыразимые страдания. Больно было видеть темные круги у нее под глазами и синяк на скуле – наша красавица (я о теще) днями опять «накачалась» и затеяла бузу с соседом, а досталось снова Тамаре. Хотел бы знать, что у нее сейчас на уме. 

На уме у нее, мне казалось, такая вертелась мысль – ты прости, дорогой, мне не до секса с тобой, уж когда-нибудь в лучшие времена. Невеселая улыбка тронула ее губы, когда я своими коснулся ее щеки.

Нечто редкостное, хрупкое и безупречное – думал я о своей жене, прихрамывая к остановке. Любовь – иного объяснение не было таким мыслям. Но как же мне ее очаровать, чтобы близость была ответным даром, а не супружеской обязанностью, что ее так раздражает? Неужели мне всю жизнь официально ухаживать за своею женой? Но с какой целью? Ради того, что многие просто называют перепихоном? Есть, конечно, и другой путь – угроза завести любовницу. Теперь мне, мобильному журналисту, найти себе женщину для романтических встреч пара пустяков.

Чего же она хочет добиться своей холодностью? Надеется воспламенить во мне неугасимое чувство? Неужели она не понимает, что любому терпению однажды приходит конец? Неужели она согласится делить меня с другой женщиной? Удовольствуется моей зарплатой и будет счастлива? Знать бы – что она думает?

Мне иногда казалось, что она готова согласиться на что угодно, лишь бы я приносил домой большие деньги. Но будет ли этого довольно мне? Смогу ли я уважать ее и жить с ней, если любить буду другую? Или ту, другую, любить не обязательно – достаточно постельных сцен.

Наверное, так будет правильно – иметь жену и любовницу. Ведь жены, даже любимые, со временем стареют и блекнут, а мужской организм требует все более молодых партнерш. Плотское желание надо бы перевести из чувственной области в разряд человеческих нужд – ведь жена не ходит со мной в туалет. Вот если бы Тома это поняла, мне не пришлось бы себя нравственно ущемлять.

Директора ЗРК снова не было на заводе. Впрочем, я приехал не только к нему. Зашел к главному инженеру и предложил ему прочесть рукопись моей статьи. Он, как вчера, вызвонил начальника ОТК и предложил ему тоже прочесть. В отличие от своего шефа, тот был более разговорчивым.

- Вот как! Проверить рукопись? Теперь так принято в газете? Похвально, вельми похвально.

Он углубился в чтение, а я вдогонку:

- Это принято мной.

- По-моему, неплохо, - сказал он и бросил быстрый взгляд на главного инженера – тот утвердительно кивнул. – Очень неплохо, дорогой товарищ журналист. Мне расписаться на рукописи?

- Да нет, не стоит. Значит, я могу публиковать?

- Конечно! – воскликнул начальник ОТК и удалился, мурлыча что-то себе под нос.

Ему, видимо, шибко понравилась его фамилия в тексте – и то, что он сказал, и как.

Я кинул вопросительный взгляд на главного инженера ЗРК – могу, мол, идти? Он поднялся и протянул мне руку для прощального пожатия.

- Если вы будете и впредь так писать и вести себя, молва о вас скоро облетит весь город. Все руководители будут рады видеть вас в своем кабинете. Так что… ко мне заходите всегда, когда будете на заводе.

- Отличный материал, поздравляю! – с едкой иронией сказал Примизенкин в редакции. – Откуда такая профессиональная осведомленность о производстве?

Ответил как можно дипломатичнее:

- Я не всегда был инструктором и журналистом – на Станкомаше трудился два года, а до этого пришлось закончить закрытый факультет политехнического института.

- Возможно, таким материалами в газете, Светачков сумеет убедить Стрелкову в правильности своего выбора. Я имею в виду вашу персону.

- А я понял. Буду стараться.

- Ну что, открываем отдел экономики в нашей газете? – сказал Примизенкин и размашисто начеркал в углу заглавного листа моей рукописи – «в печать».

После публикации моего материала с ЗРК в газете «Ленинское знамя» под рубрикой «Экономика должна быть экономной» через секретаря редакции Светачков пригласил меня к себе.

- Поздравляю! Отличное начало!  - воскликнул он, выскочив из-за стола и пожав мне руку. – Такие материалы с ведущих предприятий мобилизуют все производство города. Я в вас не ошибся!

С газетой в кармане я поехал к отцу, чтобы похвастаться своим первым успехом на новом поприще и попросить машину на выходной – праздника душе хотелось.  

День выдался облачный, но удивительно теплый, хотя чувствовалась, что погода меняется к осени. Грустила Тома – завтра ребятишки пойдут в школу, а она по-прежнему в декрете. Я уже мог ходить по лесу с тросточкой в одной руке и с ребенком на другой. Практичная теща рыскала в поисках грибов.

Жена собирала разноцветный гербарий из опавших листьев и демонстрировала дочери, являя свои познания учителя биологии.

- Ты знаешь, по поводу карьеры к вершинам журналистской славы твои слова…, - сказал я и задумался, в погоне за мыслью. – Мне пришло в голову, что на свете бывают разные виды обольщения. Но к чему бы ни взывать – к тщеславию или жадности – подход остается неизменным: через воображение. На вооружении у журналиста слово – наркотик, не хуже гашиша или кокаина. Возбуди воображение читателя, и делай с ним, что захочешь. Так?

- Ты хочешь поднять революцию?

- Учитывая опыт прошлых ошибок – нет.

- Превосходный опыт! – усмехнулась Тома.

И я заставил себя насмешливо улыбнуться:

- Да уж!

Потом Тома сказала вполне серьезно:

- Сейчас ты производишь впечатление человека, который решил доверить своей жене, что-то важное – например, посвятить ее в свои ближайшие планы.

- Совершенно верно, дорогая – хочу кое-что тебе сообщить. Но сначала ты нас с Настенькой поцелуешь.

- С удовольствием! - сказала жена и подкинула над нашими с дочерью головами ворох разноцветных листьев.

Дул теплый ветер – освежающий, ароматный, волнующий. Солнце слепило, легко пробиваясь сквозь редеющую листву. На север падали длинные тени. Мир лесной, чуть сонный и задумчивый, ласкал нас. Первый восторг прибытия постепенно исчезал. Умиротворенная тишина и покой лишали всякого желания двигаться.

Тома с грацией танцовщицы поймала серебристую паутинку не рукой, а лицом.

- Ты хотел мне что-то сообщить – какую-то тайну открыть. Готовишь дворцовый переворот – в райкоме или горкоме?

Я сказал едким тоном:

- Что касается власть имущих – пусть сидят на своих местах. Я хотел тебе рассказать, что изобрел новый наркотик – лестное слово в газете, на которое ведутся все, от партийных секретарей до генеральных директоров. Из известного фильма взял эпиграфом песенку: «На дурака не нужен нож, ему немного подпоешь и делай с ним, что хошь!»  

- Разве? Нет, правда? Действует, как наркотик? Попробуй испытать на мне – я скажу тебе, действует или нет.

Она обернулась ко мне:

- Хочу наркотика лести – начинай!

- Черт возьми! – сказал я. – О газете же говорю – чем ты слушаешь?

- В газету словами пишут – ты говори, будто пишешь.

Я задумался.

- Тогда расскажи мне что-нибудь, чего я не знаю, - Тома по-детски просияла улыбкой и села в траву, по-турецки скрестив ноги.

- Это… - я подыскивал слова. – Ну скажем, отрывок из некоего очерка. … В больших и умных ее глазах светилась любовь…

- Так-так-так, продолжай.

- … Она не такая как все, - подумал я. …

- И что же в ней особенного?

- … напряжение чувствовалось в каждом жесте ее движения…

- Почему?

- … я вдруг понял ее особенность …

- И-и?

- … она была моей женой …

- Молодец, ставлю пять – завтра маму в школу приведешь.

- Может, жены достаточно? – с ехидством спросил.

Рожденная оголтелом эгоизмом пронеслась мысль – она не понимает меня или не хочет понять? Наверное, не понимает, потому что спросила:

- Ты правда был у Бендерского?

Я взглянул на нее сверху вниз, вежливо и беспомощно, а затем улыбнулся.

- И неплохо был принят.

- Тогда надо было тебе работу у него попросить – на ГРЭС хорошо платят.

- Не тот момент. А ты откуда знаешь Владимира Натановича?

- ГРЭС шеф нашей школы. Его как только назначили директором, он тут же приехал к нам. Какие проблемы? – спрашивает. – В чем нужна помощь? Хороший человек.

В этот момент подошла теща и сказала – пора домой. Грибов в ведерочке было мало, и настроение у нее паршивое.

Ничуть не удивившись, я подумал – кажется, будет тяжелый вечер….

Дома, переделав все дела, искупав-усыпив ребенка, мы сели с Томой попить чайку, и я еще раз попытался растолковать ей свою Новую Журналистскую Политику. Но она оборвала:

- Да я все поняла – ты собираешься водить за нос все городское начальство.

Ну, что тут сказать? – ничего – я только руками развел.

Незаметно сгустились сумерки.

- Я машину погнал на Бугор…

- Ты вернешься?

Куда же я денусь с подводной лодки?

Вернулся, а теща уже на бровях – когда успела? где достает – вот загадка природы!

Тома, понятно, на взводе.

- Да пошлет вам Господь любви и согласия! – начала Мария Афанасьевна свою нетрезвую агитацию. – Ты думаешь, доченька, сердце у меня не болит за вас? Это не так. Был бы жив твой папка, разве бы мы так жили?

Тома еще сильней расстроилась. А теща вдруг ухмыльнулась:

- Помнишь, он тебе конфетки приносил – ух, я и ругалась.

Доведя дочь до слез, Мария Афанасьевна приступила ко мне:

- Ты себя не правильно ведешь, зятек. Я же вижу – ты Настю любишь и Тамару. Со мной бы вел себя правильно, я для тебя ничего не пожалела. Я бы тебе машину купила….

Она помолчала ровно столько, чтобы мы с Томой успели обменяться понимающими взглядами.

- Знаешь, сколько я денег накопила? – вам двоим вжисть не скопить.

Видя, что мы никак не реагируем, Мария Афанасьевна поменяла тему.

- Ты мужчина и должен иметь мужество признаться…

Опять измены блазнятся пьянчуге?

- В чем?

Мы посмотрели друг на друга. Теща кинула взгляд на Тому, словно призывая в свидетели, а потом снова уставилась на меня.

- Помнишь у Настеньки был синячок? Это ты костылем приложился – больше некому.

Кровь мне бросилась в лицо, но сдержал предостерегающий взгляд Томы.

- Как вы себе представляете это? – я ударил костылем малютку?

- Конечно! – гордо вскинула подбородок теща. – Синяки сами собой не ставятся.

- Нелепость дикая! Ну, хорошо, я признаюсь – Настенька плакала, и я огрел ее костылем… Вам-то это что дает?

Теща издала гадкий смешок.

- Слышала, Томка? Он сознался. А я тебе что говорила?

А я покраснел, как подросток.

Мария Афанасьевна стала что-то выговаривать дочери о том, что с мужиками надо быть строже – особенно с хитро сделанными, которые из райкома…. 

Но я не слушал ни ее, ни того, что отвечала ей Тома.

Я размышлял – Господи! сколько же дерьма ты вложил в эту женщину? надеюсь, все до последней какашки – дочери не оставил? было бы крайне несправедливо по отношению ко мне.

Утренний ветерок дыхнул осенью. На остановке народа немного. Я поехал в город, на завод арматурно-изоляторный. Мне хотелось написать об Олеге Молчанове очерк – в благодарность за то, что он для меня делал. Конечно же, с экономическим подтекстом.

Из открытых на кухнях форточек разносился запах готовящихся завтраков, который мешал обдумывать вопросы начальнику цеха. Не то, чтобы я был голоден, а теща готовит лучше дочери – просто жена, на мой взгляд, через чур увлекается диетической кухней. А в форточки шкварчали жиром на сковородках котлетки, колбаски, сосиски, окорочка и просто картошка на сале, вызывая обильное слюнотечение.

Бр-р-р-р… я помотал головой. Первый вопрос – оправдывают ли себя станки с ЧПУ? Любой ответ Олега не должен подставить его под вышестоящее начальство. Не для того я туда еду. Мне надо знать мнение специалиста – пригодится. У меня еще не закрыты личные счеты с партийно-профсоюзными лидерами завода.

Ублюдки! От воспоминаний пришла злость. От злости бросило в жар… потом в холод. Потом подошел автобус.

Сел на свободное сиденье, а мысли все те же – о комах. Я бы сейчас на них наехал, да, чувствую, рановато – пусть еще немножечко покиснут, как капуста в бочке, а как дойдут… уж тогда! Узнают, что с блокнотом и авторучкой я по-прежнему очень опасен. Закаленный райкомом – вдвойне. Журналисты, которым за тридцать – гвардия прессы: опыт вместо задора, сомнения вместо самонадеянности.

Сейчас моя задача – утвердиться в газете и городе, натоптать тропку в областную прессу, в центральных изданиях засветить свое имя. А уж тогда можно браться за Пашкова и Демину… или кто там из них останется в крысином гнезде. Я ничего не забыл – я помню все! Мне хотелось втоптать их в грязь, отпечатать на их спинах хотя бы след моей боли. Тупые ублюдки!

Где-то открыто окошечко – по салону автобуса гуляет сквозняк. А я слишком легко оделся для первого месяца осени. Сунул кисти рук под мышки и задрожал от холода.

- Прекрасная профессия, - сказал помощник начальника охраны, когда я сунул ему под нос журналистское удостоверение. Он оформил мне разовый пропуск с пометкой – в инструментальный цех.

Арматурно-изоляторный завод. Прошлый раз, когда был здесь, все выглядело неприглядным – потому что был на костылях, потому что со мною плохо обошлись. Как же настроение меняет облики! Любая реальность – это видимость, сделал вывод и улыбнулся при мысли о предстоящих встречах.

Сколько цехов! Я ведь так и не исполнил свою мечту – все обойти, все посмотреть, чтобы иметь представление о сути производства.

Вошел в инструментальный цех, осмотрелся по сторонам – куда направить стопы? А-а, вот и он – Олег Молчанов, начальник цеха, собственной персоной.

- Я к вам, - показал удостоверение. – Будет время ответить на несколько вопросов?

Внимательный взгляд темных глаз скользнул по распахнутой книжице – я заметил в них добродушное веселье.

- Пойдем к карусельному – там поболтаем.

По дороге:

- Какая информация нужна – позитивная? негативная?

- Толику той, толику этой. А вообще – как дела? Справляетесь с планом?

Вошли в помещение огромного токарно-карусельного станка с программно-числовым управлением. Впрочем, я про него уже рассказывал – не буду повторяться. Несколько человек копошились вокруг него.

Я спросил:

- Отчего здесь такие спешка и беспокойство?

Олег ответил:

- Главный инженер наехал, прислал специалистов – надо, наконец, запустить эту махину в производство.

Я открыл рот, чтобы задать следующий вопрос, но станок в этот момент пришел в движение. Интересно было наблюдать, как деталь проходит по кругу от операции к операции. Следом вторая, третья… Когда первая сошла с карусели готовой, в работе были все автоматы. Промышленная революция да и только! Посторонний народ улыбался и хлопал друг друга по плечам. Специалисты, отлаживающие станок, смотрели на него без особого восторга.

Олег вслед за технологами проверил деталь мерительными инструментами и шаблонами.

- Нормально, - сказал он. – В пределах допуска все размеры.

Я протянул ему пятерню:

- Можно поздравить?

Он кивнул на наладчиков:

- Что вот эти скажут.

Чуть позже, в его кабинете.

- Как тебе Светачков?

- Это его волею я здесь и с блокнотом.

- Нравится работа?

- Это суть моя. Только не пойму что-то я – кто кого интервьюирует?

- И вопрос твой уладил с зарплатой? – Олег опять про Светачкова.

- Он – да, я – нет. Хочу добраться до этих сволочей и немножко потрепать им нервы. По крайней мере, завод и город должны знать – какие подонки сидят в кабинетах.

Олег вдруг насупился – ни к месту ляпнул! Повисло холодное молчание.

Я отчаянно пытался придумать способ загладить ошибку, восстановить бывшее между нами взаимопонимание, но не мог сформулировать объяснения или оправдания вырвавшемуся вдруг наружу желанию.

Зазвонил телефон. Олег отвлекся на разговор. Я еще посидел чуток для приличия, потом жестами показал, что ухожу – Молчанов кивнул.

Планировал зайти к пузырю лысому в профком – не за материалом, а просто испортить настроение – но после такой реакции начальника инструментального цеха, передумал.

В принципе работа на вечер есть – очерк про Олега Молчанова должен получиться: вовремя и станок карусельный закрутился. Но раз я в городе – может еще куда задвинуться? К Томе на работу, например – поспрашивать директора, сукина сына, что он делает в плане экономии. Я задумался.

Опа-на! Сам профсоюзный деятель завода навстречу идет.

- Приветствую вас, - с легкой ехидцей сказал я и склонил голову перед ним.

Он улыбнулся, как ни в чем не бывало:

- Слышал, ушли с завода. Где теперь обитаетесь?

- Обитаюсь теперь в газете, - сунул распахнутое удостоверение к его носу. – Вот иду и думаю, а не зайти ли в профком к старому другу, расспросить, как лично он участвует в выполнении всесоюзной программы «Экономика должна быть экономной». Есть что сказать?

Он попытался прикинуться смертельно обиженным – обижаете, мол! – а потом вдруг захихикал, негромко и астматически.

- Я активно участвую в выполнении программы партии по экономии энергии, средств и сырья….

- Красиво говорите – надо записать, – достал из кармана блокнот с авторучкой.

- Я не шучу – действительно так.

Записал в блокнот его должность, фамилию, имя.

Он заглянул, прочитал и прокашлялся, потом понес какую-то пургу.

- Значит, так….

Я что-то еще записал в блокнот.

- А в человеческом плане как? Вы же профсоюз – школа коммунизма…

Он чуть сбился, поняв о чем это я, но сказал:

- Стараемся. Бывают ошибки – исправляемся….

Такое полуюмористическое и полугорькое фехтование – я играю роль объективного журналиста, он делает вид, что между нами ничего серьезного никогда не случалось….

Его поросячьи глазки то и дело мигали – он постоянно промокал их носовым платком, а потом сморкался в него.

Какое-то внезапное понимание позволило мне увидеть его нравственную гутаперчивость. В нем абсолютно нет понятия о чести, гордости и достоинстве человеческом. Что от него требовалось, то и говорил. Зачем же он на меня наехал? Наверное, партком указивку дал.

Я спросил его напрямую:

- Вы же знали, что в случае со мной нарушали закон – и зачем?

Он скуксился и замолчал.

- Вам кто-то приказал? Были угрозы. Не хотите душу облегчить? – тогда пойдете паровозом! – я с силой захлопнул блокнот, намекая на то, что разговор окончен.

Он заговорил запинаясь – что, мол, промашка вышла, что это только его ошибка.

Я повернулся и прочь пошагал, не попрощавшись. А он жалобно мне в спину блеял:

- Уходите с обидой? Не разобравшись?

Весенние сумерки заполняют наш двор. Пусто в нем – ребятишки ушли уроки учить, нет шахматистов и кумушек нет. Я сижу за кухонным столом и пишу очерк о начальнике инструментального цеха Олеге Молчанове (конечно, с экономическим уклоном), а мысли сбиваются на заводского деятеля профсоюза с поросячьим профилем.

Что дает человеку подобная бесхребетность? Возможность просочиться в кабинет и просидеть там всю жизнь? В стране без возможности выбора весь правящий аппарат десятилетиями подбирался по этому принципу – нижестоящий не должен быть умнее вышестоящего. Чего ждать от таких людей? Выполнение Продовольственной программы? Да будто бы! Перестройки экономики? Еще чего! Построения коммунистического общества? Да Господь с вами! Даже от страны, самой богатой в мире ресурсами, при таком руководстве ждать ничего не приходится.

Выход какой? Затаится и ждать – либо ишак помрет, либо шах.

А можно хребет натренировать и согнуться.    

 

 

Добавить комментарий