Чёрный день – один из дней светлого будущего.

 

 

 

Ватерлоо 

За доблестный труд на семейной ниве в конце июня был поощрен любимой женой увольнительной на футбольный матч. Просился зрителем, но под шумок сунул в спортивную сумку бутсы и плавки – возьмут, так сыграю, а форму на стадионе найду.

Нашел Шушукова, нашего тренера.

- Привет, Александр Петрович.

- Привет! Ты на игру?

- Если поставите.

- Играй.

- Формы нет.

- Найду.

И нашел. Я в раздевалку пошел.

Дружная команда футболистов «Луча» приветствовала старого игрока.

Слава Зырянов не без ехидства:

- Ну, как твоя семейная жизнь? 

- Моя? – переспросил, но не потому, что не понял вопроса. Просто отношения у нас сложились не очень. После ухода из райкома я уже не донимал участкового звонками отправить тещу в ЛТП. – Жена моя – лучшая женщина в мире, но теща спуску не дает….

Слава хихикнул совсем по-мальчишески.

- А что это значит?

- Ты никогда не слышал этого выражения?

- Применительно к старой больной бабке? – нет.

- Она не пропускает ни одной мелочи, чтобы придраться ко мне и всегда оставляет последнее слово за собой. При этом пьет, паскуда, безбожно.

- А ты? Двинул бы ей разок между рог – пусть ходит жалуется.

- Когда-то и я считался крутым, как ты сейчас, но женщин пальцем не трогал.

- Значит, ты счастлив?

- Почему нет?

- Не похоже.

- А ты знаешь, что значит счастливым быть?

- Молодая красивая жена, хорошая работа, спорт, друзья…

- А как же строительство коммунизма? Разве оно не делает людей счастливыми само по себе?

- Только тех, кто на этой стройке хорошо зарабатывает.

- Вот как? У меня складывается впечатление, что Чепурной в РОВД запустил работу.

- Думаешь, он взяток не берет?

- Интересно, у кого менту взятки брать, если он не гаишник на дороге?

- А вот спроси Владимира Алексеевича, когда в гараже будешь пить.

- Увы, в райкомовское общество больше не вхож. А что касается формулы нашего счастья с Тамарой Борисовной, то она не особенно сложна. Главный секрет ее в том, чтобы каждый занимался своим делом – она с ребенком, я на работе. В последнее время приходится много работать, и я перестал на тренировки ходить, но работа мне нравится, а играть еще могу. Начало сезона пропустил, правда, но сегодня сыграю. 

- Мне тоже нравится моя работа.

- Это уже кое-что.

- Наверное.

- Работа, спорт и добрые друзья мужчине необходимы всегда.

- Чтобы быть счастливым? – да. 

- А куда выезжали играть с начала сезона? – в моем голосе неожиданно прозвучали тоскливые нотки.

- Да порядком поездили – в Златоуст, Челябинск, Тимирязево, Еманжелинск - пол-области и столько же к нам.

- Ну, теперь, наверное, и я смогу, только без тренировок.

- Что-то мешает?

Я протяжно вздохнул, постучав бутсом в пол:

- Работаю в две смены – на недели никак не могу, только вот – в воскресенье.

- Ты шутишь!

- Ничего подобного. Первую смену, как мастер, вторую – токарем у станка.

- Так какого хера ты на бочку полез? – сидел бы в райкоме да сидел.

Народ потянулся на поле размяться.

- Не я полез, на меня полезли. Пойдем, попинаем.

Попрыгал, побегал, разогрелся. Поиграли пульку без ворот – защита на нападение. Начали отрабатывать стандартные ситуации и удары. Не все получалось, но я ликовал – есть еще ягоды в ягодицах! Шушуков обещал заменить меня, если заметит, что сильно устал. Значит, силы экономить не буду – выложусь на все сто и на скамейку. Впрочем, как игра пойдет – иногда полтора часа бьешься и только после игры замечаешь, как ты устал. Азарт – великая штука!

Шушуков подошел.

- Я вижу технику не забыл. Это просто здорово, Анатолий! Я очень рад за тебя.

- А я рад, что ты меня принял.

- Так ты же заявлен. А с тренировками как?

- Пока не могу.

- Понятно.

Когда появились соперники в синей форме, почувствовал, как ко мне возвращается знакомое ощущение внутренней пустоты. Но не легкости, нет – ноги вдруг стали неуклюжими, а бутсы тяжелыми. Так всегда бывало перед встречей с заведомо сильным противником. Команда «Урожай» из села Варна возглавляла турнирную таблицу третьей группы, ни одного матча не упускала – рвалась во вторую группу. Мы играли не раз и ни разу у них не выигрывали.

- Ну что, Анатолий, готов выйти на поле? – это Кужемратов, главный врач районной больницы и страстный болельщик.

- Готов, Юрий Утимисович, готов.

- Тогда со щитом или на щите!

- К черту! – и побежал к боковому флажку, где команды строились, а Шушуков давал последние наставления на игру.

- Анатолий, на свое место «чистильщиком». Славу близко к вратарской не подпускай – знаешь, у него срезки бывают.

Зырянов играет центрального защитника. Я тоже, но за его спиной.

- Вобщем, ребятки, не нервничать, не грубить, не пасовать – перед противником имею в виду, - терпеливо наставлял Шушуков. – Поиграйте свою игру. Покажите болельщикам, как вы любите футбол, и они вам простят поражение.

- Как он меня задолбал своими «ребятками», - проворчал за моей спиной Дима Гвоздик.

- Парни, нашатырки нюхнули все…

- Теперь оскалились и в бой….

- Слава, повязка, где?

- В руке.

- Надень…

Свисток судьи на поле.

- Ну, все, ребятки, пошли…

- Задолбал…

Двумя вереницами мы побежали к центральному кругу – одна команда к триумфу, другая к своим мучениям. Надо признать, красивая саржа, из которой нам пошили форму, очень плотна для игры на солнце – воздух не пропускает, и тело под ней обильно потеет. Впрочем, об этом уже забыто….

Варненцы сразу повели штурм наших ворот большими силами.

То, что я и предполагал – игра не будет физически тяжелой, но нервной очень.

На воротах у нас играл Толик Беденко и с ним приехал какой-то виртуоз мяча из Увельского совхоза. Похоже, он стал сюрпризом для наших гостей – маленький юркий, большой любитель индивидуальной игры. Он ломился к воротам через все преграды – его аккуратно валили до линии штрафной. Судья судил честно. И постепенно игра выровнялась. Беденко выбивал далеко и очень точно – всегда своему протеже. И тот крутился юлой в окружении трех-четырех соперников. В опасном одиночестве два других наших форварда – Слава Невзоров и Голован. Оба способные на дриблинг, на мощный и точный удар по воротам.

Заценив ситуацию, я подумал в радостном предвкушении – что-то будет. Сегодня мы можем надрать задницу хваленому «Урожаю». Похоже, это и был тот решительный прорыв, которого от «Луча» ждут болельщики с начала сезона.

Случайно увидел среди них Пашкова А. М. Надо же! и этот здесь – пришел полюбоваться на нашу игру. А ведь не сказать, что мы выглядим убого.

Если выиграем, я подумал, надо отправить Шушукова к Пашкову – пусть пробьет новую форму для команды: в этой совершенно невозможно играть.

- Ничего пока держимся? – это Слава Зырянов. – Я вперед пододвинусь, к полузащите.

Прежде, чем ответить я окинул поле внимательным взглядом – где засада?

- Успевай возвращаться, не мешкая.

Когда мяч от наших ворот выбили на угловой, подошел к Беденко.

- Где это чудо достал?

- Наш, деревенский.

- Незаурядно играет. А школа чья?

- Моя, - гордо ответил Анатолий.

Был подан хорошо закрученный угловой – точно на голову одному из нападающих. Беденко в немыслимом прыжке снял угрозу вместе с мячом.

Мое место было у штанги, и я только глазами мог провожать эти броски и удары.

Потом был прорыв по краю, и если бы Зырянову не прошло в голову занять мое место, я бы не рискнул броситься на его ликвидацию.

- Спасибо, вовремя подстраховал, - хлопнул я его по плечу. – Если он меня обыграл, был бы выход один на один.

- Интуиция, брат.

- Слава Богу, все обошлось.

- Ты вовремя его нейтрализовал.

- На перехвате всегда легче играть.

Это произошло на тридцать пятой минуте – так записано в протоколе судьи. Зырянов опять провалился, а передо мной торчал высокий и тощий варненский центральный форвард. Мяч, посланный из глубины обороны, летел верхом к нему. Было три варианта:

- дать ему возможность мяч принять и не дать ему возможности меня обыграть;

- подтолкнуть его в спину во время приема, нарушая правила: был резон – пока до штрафного дело дойдет, народ вернется, а до ворот далеко, удар не опасным будет;

- сыграть на опережение.

Маневр был опасный – если он меня подтолкнет, а судья не заметит – выход один на один обеспечен. Раздумывать, взвешивая, было некогда, и я рискнул – выскочив из-за его спины, высоко выпрыгнул и отбил летящий мяч головою.

Он не толкнул меня в спину, он поступил гораздо подлее – очень грамотно с профессиональной точки зрения костолома. Он плечом подтолкнул мои ноги, а под тело поставил спину. Возвращаясь из заоблачных высот, я под углом врезался в землю, причем всей тяжестью на носок левой ноги. Раздался хруст, пронзила боль…

В следующий момент я на попе сидел и смотрел на свою стопу, которая была под прямым углом к нормальному положению. Вся моя жизнерадостность нафик пропала. Мне показалось, что на трибунах зло смеются надо мной.

Судья дунул в свой инструмент. Наши ребята подняли меня и отнесли за кромку поля – прямо в объятия Кужемратова.

- Вывих? Да, господи, сейчас исправим. 

Он схватил мою стопу умелыми руками хирурга – снова раздался хруст, снова острая боль, и вот она уже смотрит туда, куда надо.

Подошла женщина в белом халате из дежурившей «скорой помощи».

- Заморозьте ему ногу, - приказал главный врач районной больницы.

Я снял бутс, гетр и носок. Голень распухла, стопа посинела.

Женщина попрыскала на них из баллончика – боль отступила.

Но не то что играть, даже встать на ногу я не мог. 

- Его надо везти в травмпункт на рентген, - сказала она и помахала «скорой» рукой.

По беговой дорожке подошла «неотложка». Водитель наполовину извлек из будки носилки. Сочувствующие подняли меня, пронесли на руках и усадили на них. А уж лег я сам. Крупный мускулистый водитель с узким носом и тонкими чертами лица аккуратно вкатил носилки в будку и закрепил.

Скорее всего, не просто водитель, а санитар – подумал я, - или даже медбрат.

В южноуральском травмпункте молодой травматолог встретил меня с улыбкой.

- Ух, ты! настоящий спортсмен.

- Тяжелый был матч? – спросил он, ощупывая мою ногу. – Теперь у тебя будут тяжелые дни: похоже на перелом. Вон костыли – топай на рентген.

Через несколько минут, вертя снимок так и сяк, проворчал:

- Ну-ка, давай еще раз.

Сам пошел со мной в рентген-кабинет, сам укладывал ногу в нужных ракурсах под экран излучателя вредных лучей. И, наконец, остался доволен:

- Вот она! Видишь? – вот на снимке эту царапину выкаблученную.

Я был расстроен и подавлен свалившейся на меня неудачей и, конечно, ничего не увидел.

- Ставлю диагноз, - сказал он торжественно. – При резкой и неудачной нагрузке на стопу она повернулась, вывихнув малоберцовую кость и сломав большеберцовую. Перелом весьма неудачный… Вот такой, - он показал костяшками пальцев. – Как английская дабл-ю. Кто-то очень удачно тебе вправил малоберцовую кость и сложил перелом большеберцовой без смещения. Скажи спасибо, осколков нет. Перелом очень близок к суставу – нарост образующийся при его сращивании будет мешать при ходьбе. С футболом покончено и хромота на всю жизнь. Все – ставим шину и гипсуем.

Мне поставили шину – через пятку на обе стороны лодыжки. Замотали ногу в прогипсованный бинт. Когда разрешили, мы уехали и вернулись к окончанию матча – 0 : 2 не в нашу пользу. Ну что ж, годится – бывало и по десять мячей доставали из сетки.

Потом все заинтересованные лица собрались в тренерской для документального оформления моей трагедии. Но перед этим зашел ее виновник пожать мне руку:

- Извини, так получилось.

Судья составил протокол – все подписались, кому нужно.

Врач с «неотложки» напутствовала:

- В аптеке выпишешь костыли и притопаешь в поликлинику, если не на чем ехать, оформить больничный.

Еще вызвалась отвезти меня на «скорой» домой.

Зашел Беденко попрощаться.

- Жить будешь?

Я промолчал.

- Пашков подходил, матерился – какой-то деревне, мол, проиграли.

- Что он понимает в колбасных обрезках…. Тезка, заедешь по этому адресу – я сейчас напишу. Там жена ждет-волнуется, а я поеду к родителям – неизвестно как нога себя поведет, когда кончится заморозка. Скажешь, что я изломался, и меня отвезли на свалку истории.

- Конечно, заеду!

- Спасибо, - мрачно поблагодарил, представляя, что ему скажет теща.

Меня высадили перед воротами, и домой я уже скакал на одной ноге.

Родители смотрели на меня и некоторое время оба молчали.

- Доигрался хрен на скрипке, - наконец оценил ситуацию отец.

Мама нахмурилась:

- Что Тома твоя скажет?

- Да выгонит – зачем ей калека сдался, - спрогнозировал отец.

- Конечно, - согласился я. – Вы примите?

- Куда же тебя девать? Чай не чужой.

Такие слова могли сказать и мама, и папа. Пусть будет хором.

Я постарался скрыть волнение благодарности.

- Что ж, спасибо за приют.

Отец смерил меня проницательным взглядом.

- А что на работе скажут? – спросил он внезапно.

- Почему ты думаешь, что они могут что-то сказать? – совершенно искренне удивился я.

Отец смачно прищелкнул языком:

- Я однажды по дороге на работу разбился – мотоцикл занесло, а они записали: бытовая травма и заплатили копейки по бюллетеню.

- У меня оформленный протокол, соревнования официальные на первенство области, судья сказал – стопроцентно оплаченный больничный лист.

Отец глубокомысленно кивнул.

- У вас есть анальгин?

- Может, выпьешь: кровь разгоняет, а кровь у тебя сейчас – главный строительный материал.

- Хуже не будет? А вдруг «скорую» придется вызывать для обезболивающего укола – воздержусь.

Приготовив таблеток пачку и квас для запивки, я улегся на диван разглядывать телевизор. Нога ныла противно, но нестерпимой боли еще не было.

- Тамара-то знает? – подсела мама.

- Должны сказать.

- Как ты попал на футбол? – ведь говорил, что бросил ходить.

- Тома отпустила поболеть, а ребята уговорили поиграть. И вот в таком я дерьме оказался. Обидно.

- Живи пока здесь – там-то из тебя сколько проку?

Я проглотил таблетку на всякий случай, запил квасом из банки и ничего не сказал.

- Все-таки жалко твою работу в райкоме – на виду, в тепле – чего не сиделось?

Тут я по-отцовски прищелкнул языком:

- Там угождать надо, а не работать. 

- Ну, угождал бы – вон Анатолий Михайлович уже второй секретарь. Лиза, теща его, не нахвалится.

- Что-что, а угождать Анатолий Михайлович умеет – далеко пойдет.

- Вот и брал бы пример.

Отец аж засопел – Анатолий Михайлович Агарков, второй секретарь Увельского райкома партии, мой двойной тезка и, кажется, родственник через жену – его кумир кумиров. А на кожевниковское: «Он только галстуки, сидя в президиуме, умеет красиво поправлять» сказал: «Галстуки тоже надо уметь поправлять», Непрошибаемо!

- Нет, райком – это сборище упырей. Вот газету действительно жалко. Мы недавно об этом с Кожевниковым говорили. Зимой он заканчивает ВПШ, и его уже звали в обком партии. Если получится, обещал спротежировать меня региональным внештатником в газету «Челябинский рабочий».

Сказал и от радости предвкушения перехватило дыхание, но постарался справиться с собой. Главное, цель ясна – к черту АИЗ! мне надо вернуться в прессу. В стране назревает что-то – что-то весьма важное и… интересное.

- Опять напортачишь что-нибудь и тебя снова выгонят, - вздохнула мама.

- Выгонят, если в местную газету идти. Надо на более высокий уровень выходить – Челябинск, Москва. Вон посмотрите – как здорово «комсомолка» пишет. Разве ей не нужны борзописцы с мест? Вы бы знали, как местные деятели партии боятся Реутова Виталия Петровича, а у него просто два журналиста из газеты «Правда» чаю дома попили случайно – и такой эффект!

Когда-нибудь, пообещал себе, стану настоящим журналистом и займусь серьезными материалами. Я прекрасно понимал, что ниже областной газеты соваться некуда – Увельский райком следит за мной тщательно. Сейчас, когда у меня появилось временное окно, надо попробовать написать несколько очерков и репортажей для областных газет и центральных. Пусть даже не публикации, пусть только контакт – письмо ответное, для кого писать, о чем и как. Я ни грамма не сомневался, что способен на заказанные материалы – то есть писать не то, что думаю, а за что платят. Теперь я уже не считал это моральным и психологическим падением. Подобный шаг не в моем характере, но презирать себя за него я не буду. С другой стороны, я себе плохо представлял, какие ветры откуда дуют, и что будет со страной через ближайшие два-три года.

Поздно вечером, чувствуя, что боль так и не угнездилась в ноге, предложил отцу:

- А давай выпьем.

Когда накрыли журнальный столик перед диваном в виду телевизора, я попросил:

- Мы завтра сгоняем с тобой в аптеку за костылями?

- Сгоняем.

Мне хотелось поговорить с отцом – показать ему, что я сломан, но не сломлен, что АИЗ – это бомбоубежище; я поднимусь оттуда и начну сам херачить своих врагов: я не смирился.

Отец налил и предложил чокнуться:

- Надеюсь ты знаешь, чего хочешь и делаешь.

Выпили. Отец снова налил.

- Вот только с Тамарой я тебя не пойму – объясни.

- Попробую, если поймешь… Она все свои силы и половину жизни посвятила противостоянию с матерью – вернее держит ее за руку на краю пропасти. При этом сама остается слабой и уязвимой для внешних воздействий.

- Кой черт тебя заставил на ней жениться? Нравится? – ну, дружили бы без последствий.

- Теперь уже поздно причитать, но скажу… После измены Ольги Викторовны, после собственных похождений мир изменился в моих глазах: все бабы, мне казалось, в нем - ..ляди! И вдруг Тамара Борисовна – такая чистая, непорочная и порядочная… Мне казалось, таких не бывает. Не устоял….

- Да, - согласился отец. – Есть ценности, которые не меняются.

- Какие, например? – я рад был переключить внимание со своей персоны.

- Верность, забота, взаимопонимание.

Я ничего не ответил, но подумал – а ведь отец оказался прав. Сейчас поясню, о чем это я. По дороге домой из Челябинска с моей свадьбы в машине разгорелся спор между отцом и зятем. Отец молчал-молчал и вдруг выдал:

- Не-а, жить не будут.

Зять был выпившим:

- С чего ты решил?

- Ну, если ее отец прямо на свадьбе говорит о любовниках, то как с такой жить?

А дело вот в чем. Поздравляя молодых, мой тесть поднялся и сказал:

- Оля и Толя, желаю вам стать добрыми друзьями и нежными любовниками!

Отец расслышал лишь последнее слово и сделал вывод.

- Я хотел извиниться перед тобой, отец.

- За что?

- За то, что не сделал карьеру, на которую ты надеялся.

Отец покачал головой.

- Мы предполагаем, жизнь располагает.

- И я верю, что не все еще потеряно. Придет время, и всех пашковых метлой сметет в урну истории, а я еще поработаю для блага Родины в полную силу.

Отец усмехнулся:

- Сейчас это довольно сложно, но будем надеяться, что со временем все изменится.

- Вся страна на это надеется, - я улыбнулся и поднял рюмку. – Давай, пап, выпьем за перестройку!

- Давай! Чтобы Пашкова убрали, Анатолия Михайловича поставили, и он вернул тебя в райком.

Опять за рыбу деньги!

- Что касается меня – обратного пути у меня нет. Ариведерче!

- Это ты сейчас на них сердишься, а пригласят – пойдешь.

- Нет. Я вообще ни на кого не сержусь – в том-то и беда. Проблема в том, что я проиграл. Но ведь жизнь – зебра; завтра я снова окажусь на коне, а они под его копытами….

Переведя дыхание:

- Фу… дед, кажется мы напились. Пойдем спать.

- Давай еще посидим – поллитра не осилили. Где это видано!

- Давай посидим, но тему сменим. Знаешь, иногда мне кажется, что я существую… как бы отдельно от себя самого. Такое возможно или у меня не все в порядке с психикой? У тебя такое бывает?

- Не знаю, я – это я, а ты такой заумный у нас…

Закончив застолье, мы вышли во двор..

Над головой бескрайнее небо, усыпанное яркими пятнами звезд и похожее на опрокинутую черную пиалу с розовыми краями. Где-то под ним же Тома и Настенька ….  

Утром мы приехали к аптеке. Отец вошел и взял костыли напрокат. Подогнали их под мой рост. Я попробовал несколько шажков (прыжков?)… и улыбнулся:

- Годится. По-моему на ближайшее время никаких официальных встреч и званых обедов с танцами не запланировано.

- В таком случае, едем в поликлинику.

В поликлинику за больничным листом. Но если говорить откровенно, больше меня пугал визит к семье. После вранья жене и несчастия на футбольном поле меня потянуло к застенчивости и замкнутости. Я отпустил отца, как такси:

- Ты езжай, если что, я сам приду или позвоню. То, что сейчас будет твориться, не для твоих глаз и ушей.

Отец покачал головой и уехал.

Я открыл дверь в квартиру своим ключом и сказал:

- Здрасьте….

Тома со мной не разговаривала.

Теща буркнула:

- Явился не запылился…

Я проковылял в нашу комнату. Дочь спала. Присел рядом с кроваткой, положив костыли на пол, чтобы не грохнулись ненароком и задумался.

Долго ли коротко время шло – Тома пришла.

- И как ты собираешься теперь жить? – нерешительно спросила она.

- Я собираюсь теперь жить так – ночевать на Бугре, а сюда приходить заниматься дочерью.

- Пеленки стирать можешь?

- Могу.

- Ну так, иди постирай.

Я на кухню поковылял.

Конечно, у тещи была стиральная машинка, и Тома на ней стирала. Но я ничего никогда не просил у Марии Афанасьевны и белье с себя стирал в тазу. А теперь и Настины пеленки – ползунки и распашонки мне не доверяли.

Приступил неспеша. Поставил кастрюлю на газ и стал ее наполнять водой из-под крана, прыгая на одном костыле – в другой руке ковш.

Тома вошла и прекратила мои упражнения – кастрюлю поставила в раковину, полную набрала и вернула на газ.

Я поставил две табуретки – на одну корыто с пеленками (полная суточная норма – чашкой не обойдешься), на другую сел сам.  

- Ты еще не разочаровалась во мне? – спросил жену.

- Ты не оправдал моих надежд, - сказала она.

- А ты не думаешь, что Настеньке надо, чтобы родной папочка обнимал ее и ободрял?

Тома думала о другом:

- Ты на Бугре будешь питаться, или тебе надо готовить?

Вот если бы она не сказала «надо», я бы ответил, что из рук любимой жены даже хрен сладок. Но раз «надо»…

- Нет, не надо – я там поем.

Помолчали – Тома гладила распашонки, я прислушивался к шуму воды в кастрюле.

- Кот на окне, - увидев кота, сказал я.

- Это наш кот, - пояснила Тома. – Я кормлю его теперь в подъезде. У Настеньки на него аллергия.

- Как узнали?

- Бабушка поднесла погладить – Настенька коснулась, и пошли красные точки по коже.

- Летом не пропадет.

- И зимой не пропадет. Их там, в подвале, целая стая.

Стирая пеленки, я все равно смотрел в окно. Сейчас мне больше всего хотелось шагать и шагать на Бугор, стуча костылями по тротуару – шагать покуда хватит сил, пока не подогнуться колени, пока не упаду от изнеможения… только бы отсюда прочь.  

- Вот увидишь, - сказал я Томе, - все будет хорошо.

Мне очень хотелось, чтобы жена меня простила. Хотя в произнесенной фразе не было ничего особенного, если не считать искусственного оптимизма.

Теща пришла на кухню. Она хоть и трезвая, но ее холодный враждебный взгляд сверлил во мне дыры. Мария Афанасьевна собрала себе на поднос и ушла обедать в свою комнату, наводя на мысль, что мной брезгуют.

Все разговоры с женой в этот день были вежливыми и немного неловкими. Прислушиваясь к ее интонациям, пытался понять ее отношение ко мне. Да, я обманул – пошел болеть, а сам вышел на поле играть, и был наказан. Еще-то чего?

Тома была молчалива, сдержанна, но внимательна. Во всяком случае, каждый раз, когда я открывал рот, чтобы сказать что-нибудь умное, она обращала на меня свой взгляд. Сегодня мне очень помогала самодостаточность дочери – проснувшись и покушав, она играла своими бубенчиками и удовлетворенно гугукала.

- Погулять с ней сможешь? – спросила Тома.

- Разве только на скамейке посидеть.

Подвернувшаяся теща прокомментировала:

- Его самого теперь надо выгуливать.

- Вот чума! – буркнул я, надеясь никто не услышит.

- Сам ты – сибирская язва, - тихо сказала Тома.

В остальном день прошел спокойно.

Но этот небольшой эпизод заставил задуматься о том, с чем мне предстоит столкнуться в ближайших два месяца. Глядя на своих родственников, пытался представить, какие колоссальные усилия потребуются от меня, чтобы адаптироваться к новой жизни. Наверное, подумал, легче не будет – никто не сделает мне скидки на инвалидность. Отношение ко мне будет определять моя полезность в деле воспитания дочери, в плане – пеленки, прогулки, убаюкивание перед сном… И, пытаясь заглянуть в собственное будущее, испытал страх, что навсегда останусь для жены чужим. А потом и дочь против меня настроят….

От таких мыслей испытывал сильнейшее желание вскочить и бежать куда глаза глядят, забывая, что бег мне надолго заказан. Однако понадобилась вся сила воли, чтобы остаться на месте и вести себя, как подобает нормальному, воспитанному человеческому существу.

Неизвестно, чем бы закончилась эта борьба с собой, если бы дочь не потребовала внимания к себе. Я взял ее на руки и развлекал, пока Тома готовила ей кормление.

Когда все закончилось и дочь успокоилась, раздумывая, что бы ей посмотреть во сне, Тома спросила:

- Что сказали твои родители по поводу футбола?

- Что вы меня выгоните.

Жена рассмеялась.

- Они близки к истине.

Потом добавила вполне серьезно:

- Для меня кроме Настеньки важнее ничего нет. Если ты найдешь место рядом с ней, то и тебе будет мое внимание.

- А твоя мама уже нашла?

- Представь себе – да!

Слегка повернув голову, я украдкой посмотрел на ее чеканный профиль. Давно почувствовал, что отсутствие у нее интереса ко мне отнюдь не в моих личных качествах – мавр сделал свое дело, мавр может уходить. И если бы не зарплата мавра, то….

Сегодня я ждал скандала – упреков, обвинений и прочего выражения недовольства моим вчерашним поведением. Практически не было ничего – почему? Объяснение на ум такое пришло – Томе, как и маме ее, очень хочется, чтобы я оступился. Сейчас с горечью подумал, что если бы я вместо ноги сломал шею, обитатели этой квартиры только порадовались. Похоже мое презрение к пьянству тещи и терпимости жены пустило в их душах глубокие корни – они желали мне не успехов, а неудач и падений в жизни.

При такой ситуации мне здесь не было места, но как же оставить Настеньку? «Отец-подлец» становится нормой для меня? Что можно предпринять? Ничего – остается надеться и ждать, как все получится. Главное – не вступать в конфликты с тещей.

Когда все пеленки были постираны и развешены на веревках, что натянуты были в обширной кухне, Настенька приготовлена к купанию, Тома сказала:

- Ладно, иди: больше от тебя проку не будет.

Отправляясь на ночлег к родителям, испытывал необычный подъем: я сумел доказать полезность свою даже в таком, малоподвижном состоянии, что придавало мне уверенности на перспективу. Кроме того, сумел не поцапаться с тещей, которая не оставляла меня в покое на протяжении всего моего пребывания там. Нет, пожалуй, не все еще потеряно для меня, как отца и, возможно, мужа. Тома даже проявила необычное для нее участие: спросила – не болит ли загипсованная нога?

Автобусную остановку перенесли на квартал – этот участок перекрыли дорожники, обновляя асфальтовое покрытие. Поковылял. Смотрю, на райкомовское крыльцо выходит ум, честь и совесть нашей эпохи в лице Александра Максимовича Пашкова. Меня увидел – притормозил.

Да твою же мать! И можно свернуть, козла обогнуть, но я выбираю трудный путь, опасный, как военная тропа – да простит меня Владимир Высоцкий. Стоял он, весьма довольный, но по мере моего приближения лицо его приобретало почти участливое выражение. Мне показалось, что он хочет со мной поговорить. И не ошибся.

- Анатолий, вот что я хочу тебе сказать. Человек ты нелишенный определенных способностей – сможешь найти себя в другом месте. Уезжай – здесь тебе не будет хода.

- Если вы о работе, то я устроился.

- Думаю, не надолго.

- Время покажет.

- Зря ты упрямишься. Многие на тебя точат зуб.

Ты да Демина – подумал – остальные просто пляшут под ваши дудки.

- Увельский район – моя родина. Здесь могилы моих предков. Куда мне бежать от них? И от кого? Вы же временщики – время работает против вас….

- Ну, зря-зря.., - сказал Пашков и гордо, и важно пошел к перекрестку, где поджидала его машина.

Я следом поковылял к перенесенной остановке.

Может быть, я упустил тот самый момент, когда можно было пасть на колени и попросить прощения – глядишь, корректором сунули в газету, и обиды заботы. Ради семьи! Ради дочери! Упрямый болван! Впрочем, вряд ли Пашков простит меня за все, что было – чтобы не было рецидивов, ему надо в слизь меня раздавить. Ну, пусть пытается….

Поразмыслив, пришел к выводу, что в сложившейся ситуации есть и положительная сторона. Раз взят курс на возвращение в прессу и борьбу с партократами до победного конца – никаких компромиссов! Это, разумеется, ничего не значило – в областную или центральную прессу еще надо было попасть. Но я был доволен – они продолжают меня бояться, значит, чувствуют во мне профессионала.

Автобус довез меня до Бугра, но до отчего дома еще шлепать и шлепать. Впрочем, время зря не пропадет – и подумать есть о чем.

Завтра, если отец повезет меня к семье, надо заскочить в киоск «Союзпечать» приобрести несколько центральных газет, скажем – «Правду», «Труд», «Комсомольскую правду», «Аргументы и Факты»… Мне нужны почтовые адреса редакций. Попробую им отправить в конвертах фельетон о мордвиновских бычках – может быть, напечатают. Публикации в центральных изданиях это тебе не хухры-мухры.

Задумался – где и как распечатать несколько экземпляров текста? Проблема.

Истории известен печальный факт – какой-то лопух-генерал заблудился в тумане и позволил англичанам разбить Наполеона при Ватерлоо. Вот и у меня свое Ватерлоо – где бы машинку печатную взять?

Вечером сестре позвонил – нет и не знает, где найти.

Мишке Андрееву, другу пронырливому:

- Мишель, у тебя жена бухгалтер – наверняка машинка есть. Один листок текста под копирку. Я заплачу.

- Анатолий, не ввязывай ты нас в свои игры. Вылезь сначала из дерьма.

- Ах, да….

Вспомнил про Реутова Виталия Петровича, нашел телефон в справочнике, позвонил.

- Фельетон про бычков? В газеты центральные? Прежде давай крепко подумаем.

- Ну, думайте…

Император отдал свою шпагу.