интернет-клуб увлеченных людей

Раздвоение личности — тяжелое психическое заболевание, так как сводит бесчисленное множество существ, на которые обычно раздроблен человек, к жалким двум.

 

 

 

Квартирный вопрос 

Любая информация – это вирус. Она распространяется даже от чиха. Это к тому, что Пашков приехал и уже вышел на работу. Наверняка доложили, что я женился – то есть выполнил его поручение. Где же обещанные ключи от новой квартиры? Что-то не торопится товарищ первый секретарь. Или он ждет, когда мне вручат Нобелевскую премию за толерантность в быту? Как бы наживочку ему забросить?

К Чемякину идти не хочется – вряд ли тот осмелится замолвить за меня слово. К Деминой страшно – в последнее время она сама не своя: выглядит так, как будто под юбку ей заползла змея. В те дни я еще не знал, чего добивалась Людмила Александровна и на что рассчитывала, но уже чувствовал, что женитьба моя ей явно не по душе пришлась. Иногда мне казалось, что я слышу, как скрипят извилины ее мозгов – она искала какой-то выход из угнетающего ее положения.

Выходит, на сегодняшний день у меня новое кредо – я-никому-не-доверяю.

Самому что ли пойти записаться на прием?

Может, на аппаратном совещании как-то подать сигнал – без слов, одним только своим нетерпением, холодными, четкими и сдержанными манерами как-то послать Александру Максимовичу невидимый и неслышный, но совершенно ясный сигнал – я жду обещанную жилплощадь.

Вечером я рассказывал Тамаре о своих терзаниях с квартирой и вдруг заметил, как она хороша – в скромном платье и золотистом свете солнечных лучей из окна. Ласковый летний ветер приносил в открытую форточку аромат женщин романтической юности, призывал оставить все мысли с разговорами и отдаться на волю чувств. Чувствуя смятение и неловкость, подумал – как-то неправильно у нас проходит медовый месяц. Но пришедшее вдохновение тяготело скорее к платоническим чувствам – я мог бы часами смотреть на свою жену…. 

Мы могли бы заниматься любовью хоть каждый вечер, но делали это от случая к случаю – что-то неясное, темное, смутное вечно скреблось под нашей дверью, заставляя верить в злых колдуний. А потом что-то с грохотом падало на пол, и Тома уходила от меня до самого утра.

Позарез нужна была своя квартира, чтобы занятиям любовью не мешали кошмарные ассоциации.

Иногда Тома звонила мне на работу. Я слышал ее дыхание, и воображаемый образ постепенно наполнялся жизнью – прямые волосы, падающие на плечи; стройная фигурка в сиреневом платье; бесстрастный взгляд, лед в котором тает от моего поцелуя….

Ад однажды переехал. Теща подзагуляла у своей младшей сестры на Бугре, и Тома не спешила забирать ее домой. Она даже попеняла мне:

- Обедай дома – для кого я все готовлю?

Я домой на обед не ходил – боялся вечно пьяной тещи. Я даже вечером не спешил – ждал на рабочем месте либо звонка Томы, либо ее саму. Вот тогда мы вместе шли домой – и плевать на скандальную тещу. Забыл сказать, жена моя работала в южноуральской школе – утром уезжала, вечером приезжала, обедала там.

Ну, я и пошел обедать домой.

Захожу, а там теща с сестрой – понятно поддатые, понятно, что злые: добавить хочется, а не на что.

- Зятек, дорогой мой, не займешь «чирик» (червонец, десять рублей) до пенсии.

- Не пью и пьяниц презираю!

- Ну, и пошел нахер отсюда – ишь приблудился в мою квартиру.

Я не то, что пошел – пулей вылетел.

Пришел на работу и вызвонил участкового.

- Если ты немедленно не отправишь мою тещу в ЛТП, я подготовлю вопрос на бюро – о тебе, родной, а не о теще.

- Это не так-то просто сделать.

- Для меня? – как два пальца об асфальт.

- Я про тещу.

- Твои проблемы.

Час-полтора спустя теща моя появилась в кабинете нашем – не очень пьяная. На меня посмотрела злобно, покосилась на моих коллег.

- Ладно, дома поговорим, - и ушла.

- Кто это? – спросил Белоусов.

- Мария Афанасьевна Белокрылова – теща моя собственной персоной.

- Мне показалось, она до смерти на тебя сердита.

Любовь Ивановна прыснула. Чего ей не радоваться? – мама ее культурная женщина, преподаватель. Такую тещей называть не стыдно.

Мне не удалось скрыть тяжелого вздоха. Да и плечи мои опустились.

До конца рабочего дня просидел на месте со смирением монастырской послушницы. А ровно в 18-00 решительным шагом отправился в кабинет Пашкова. Не время скромничать – надо выпутываться из хреновой ситуации, изобретать выход.

В приемной было пусто. Приготовившись к стуку в дверь, почувствовал, как внутри все сжалось от тревожного предчувствия.

- Можно войти? Александр Максимович, извините, по личному вопросу примите? – спросил и напрягся в томительном ожидании.

Пашков сидел за столом и что-то писал – меня не спешил принять.

Наконец поднял голову, смерил непрошенного гостя взглядом и снова продолжил писать, ничего не сказав. Я продолжал стоять у двери. Пашков не подведет, ведь обещал, - думал я, загоняя противоположную мысль поглубже в подсознание.

Наконец….

- Ну, проходи, чего застыл у двери? – голос первого звучал почти нежно. – Что у тебя?

Я подошел к его столу. Сесть не предложили, как в прошлый раз – переминался с ноги на ногу.

- У меня квартирный вопрос. Я обзавелся семьей, но нам негде жить. Вы обещали мне помочь….

Пашков холодно посмотрел на меня – теперь уже бесстрастный как всегда.

- Я вот что подумал. Ты же ведь ходишь на стадион? Там в углу стоят бараки пустые – занимай любой, а к зиме что-нибудь придумаем.

Я не издал ни звука.

Пашков продолжал:

- Там хорошо, почти как в лесу – свежий воздух и никакого шума.

В этих бараках собирались картежники, распивали спиртное и баб любили – не всегда по согласию. Но я ни словом не возразил – оставался бесстрастным, как скала. На губах даже появилась легкая усмешка. Кинул, гандон! Ну, паразит! Видит Бог, сочтемся, тварь! Не семи пядей ты во лбу – так себе, пародия на Сталина в районном масштабе. И я тебе устрою съезд 20-й!  

- Знаешь, про что я подумал? Нехорошо это – мы, в аппарате, прежде всего, должны о народе думать. У нас специалистов приезжих селить негде, а инструктору ни с того, ни с сего новую квартиру – плохо о нас будут думать. Верно?

Из райкома вышел сам не свой. Мне требовался мощный допинг, чтобы снять стресс – взял пузырь водки и побрел на стадион, к тем самым баракам, где всегда можно найти собутыльника.

- Напьюсь, - сказал себе, - и пойду к родителям ночевать.

Встречаться с тещей после такого фиаско мне было не по силам. А как еще сохранить остатки достоинства, не напившись? Вот ведь ситуация поганая – справа теща, слева Пашков, сзади Демина со змеей под юбкой. Что впереди? – беспросветный мрак! Но ты ведь выкрутишься, моряк! Чуть было не рассмеялся внезапно возникшей рифме. Но желание веселиться быстро прошло.

Теперь надо строить новые отношения с тещей, начальством – и ошибиться здесь нельзя. Главное – чтобы Тома меня поняла. 

У входа на стадион встретился Саня Ломовцев – приятель детства.

- Санек, поддержишь компанию? – я предъявил доказательство морального падения куратора районного общества борьбы за трезвость.

- Всегда! – согласился наш футбольный кумир.

В бараках грязь и вонь – взяли дежурный стакан, и пошли на природу. Устроились на скамеечке городошного корта, полном восхитительных ароматов травы и цветов. Верхушки подступающих кленов колыхались под напором ветра – приближалась гроза.

В закуску была пачка печенья. Всполоснули стакан водкой – ополоски выпил Саня – и погнали пить за жизнь. Ломян рассказывал о себе, расспрашивал меня. А я удивлялся своей способности громоздить одну ложь на другую. Иногда мысленно возвращался к Пашкову в нелестных эпитетах – ну, ублюдок! ну, козлина!

Хмель не облегчил страдания души, но добавил горечь во рту и резь в животе. Глоток за глотком, и я начал ощущать, как во мне постепенно нарастает какое-то новое чувство. Вот уже тещу воспринимаю, как ядовитого паука, которого следует раздавить….

Совсем уже близко здорово громыхнуло.

- Приходится констатировать изменение ситуации, - весьма философски заметил Саня. – Допиваем и бежим.

Я отказался – мне уже хватит.

- Играешь не по правилам, приятель. 

- Согласен. Но я вынужден так поступить, ибо пытаюсь разрешить свою ситуацию наилучшим образом.

В принципе, зря напился – кое-чего уже придумал, но в таком виде вряд ли сумею убедить Тому.

Не намного опережая грозу, мы добрались до нашей улице на Бугре и разошлись по домам.

- Привет, родители. Я сегодня у вас заночую, а туда завтра вернусь.

- Что случилось? Ты куда пропал? Твоя Тома звонила - переживает.

Очень длинная пауза.

- Послушайте, давайте вы не будете меня ни о чем расспрашивать. Мне надо немножечко от всего отдохнуть и собраться с мыслями. Завтра все будет в порядке.

Молчание, вздохи.

- Кушать будешь?

- Попозже.

Я разделся и лег.

Не прошло пяти минут, как зазвонил телефон.

Мама трубку взяла:

- Але. Да, Тома, дома у нас, лег отдыхать, спит.

Их диалог странным эхом откликнулся в мозгу. Действительно, моему мыслительному механизму надобно отдохнуть – он не способен сейчас импровизировать, изобретать, думать, творить, приспосабливаться и сражаться. Все завтра – будет день, и будет пища….

Вспомнился разговор с женою по душам. Я заявил ей тогда, что в райкоме сам по себе – веду свою политику партии, а не ту, которую диктуют нам начальники.

- Господи, да кто ты такой, в конце-то концов? Анархист?

- Я из вида, близкого к вымиранию. Я из тех, кого вождь мирового пролетариата называл в начале века – ум, честь и совесть всей эпохи.

На лице жены прочел любопытство.

- Если это так, ты не просто упрямый…. Даже не знаю, какими словами определить твой норов, - она смотрела на меня потрясенная, потом рассмеялась.

Я тоже расхохотался.

Наши глаза встретились на долю секунды, показавшуюся нам часами. Как будто зрачки связала линия высокого напряжения. Природу смутных чувств, оживших в наших душах, понять не сложно – мы любили друг друга….

Тома пришла на Бугор, вымокшая вся до нитки.

Глядя на ее съежившуюся фигурку, я сглотнул комок величиной с бильярдный шар. Даже отец расчувствовался:

- Давайте отвезу вас домой.

Сегодня день лжи и предательств, подумал я и приготовил для оправданий мешанину из правды, полуправды и вымыслов, но реакцию жены не угадал. Она смотрела на меня непроницаемо, как сфинкс.

Садясь к отцу в машину, настроился на благоразумие – укутал жену поданным мамой шерстяным одеялом, прижал к себе.

Теща спала у себя, набравшись до кондиции.

Тома переоделась в сухое и предложила чаю.

- Ты бы таблетку выпила – как бы чего….

Жена пребывала в каком-то странном состоянии, как будто ее чувства вовсе атрофировались – вся какая-то сонная, почти впавшая в гипнотический транс. Говорила бесцветным голосом, рассказывая:

- Однажды она пришла ко мне в больницу, и там ее развезло. В больничном халате и картонных тапочках на босу ногу я потащила ее сюда. Была поздняя осень – землю уже сковал мороз, пошел снег…. было жутко холодно.

- Прости меня, - я взял ее руку, осыпал поцелуями.

- Думала, будешь помощником, а тебя самого скоро придется таскать домой.

Я ощутил дрожь во всем теле, как будто ввели смертельную дозу истины в кровь.

- Быть помощником? В чем?! Таскать эту пьяную образину на глазах у всей Увелки? Милая любимая жена моя, давай снимем квартиру и уберемся отсюда, ради Христа.

- Без меня она пропадет, - глядя куда-то мимо меня сказала она.

- А рядом с ней пропадет наш брак. Тебе не страшно?

- Если ты так ставишь вопрос, то я выбираю маму.

- Что ты говоришь? Черт бы на свете все побрал!

Я вскочил со стула шатаясь, как пьяный – а так оно, по сути, было – успел заметить, как Тома удивленно подняла на меня глаза, пораженная моим внезапным порывом, ушел в нашу комнату и бухнулся спать.

Бежать надо! Бежать на край света! Бежать ото всех на свете!

Тома позже пришла, разделась и легла, возведя между нами неприступную стену.

Я вспомнил свой первый брак. Всякое случалось в отношениях с Лялькой, но стоило нам оказаться вдвоем в одной пастели, стены отчуждения начинали осыпаться со всех сторон.

Утро пришло, Томины глаза смотрели на меня со всей возможной холодностью. Мне не предложили позавтракать, не сказали «до вечера», не подставили губы для поцелуя. Было заметно, как Тома дуется.

У меня впереди целый день, чтобы понять – что происходит? кто мы друг другу? и надо ли возвращаться вечером в тещину квартиру?

Постепенно в мозгу начала складываться схема. Да-да – возбужденно думал я, постепенно впадая в ярость – теща не бросит пить, Тома ее любить, что остается мне? Надо демонстративно собрать свои вещи и поставить вопрос ребром – либо мы уходим, либо я. Иначе все это плохо кончится – либо я твою мать прибью, либо она меня. Думал, что любой выбор жены успокоит совесть мою, но ощущал уверенность в обратном.

Вечером, когда вышел с работы, увидел, что с юго-запада, затягивая небо, надвигаются облака. Картина навевала тревожную меланхолию. Снова гроза, и теперь уже мокнуть мне. События развивались не по сценарию. Может, сразу домой – в смысле к родителям – обдумать все, посоветоваться, а уж потом принимать решение.

Истязать человеческую психику можно воистину бесконечно. Это к тому, что была мысль отхода от вопроса ребром – поставить эксперимент: на сколько меня хватит, терпеть бесчинства пьяницы-тещи? В принципе же, не смертельно. Пока.

Мне не хотелось заходить в квартиру, не зная, дома ли Тома. Сел на лавочку в виду окон кухни и нашей комнаты и принялся ждать. Если дома, непременно увидит и позовет. Если не позовет, за вещами приду, когда успокоюсь. А пока убивал время, наблюдая за резвящейся во дворе малышней.  

Внезапно в голову пришла мысль. Моя удивительная семейная жизнь подходит к концу. Я и сам не понимал причин, по которым это дикое приключение увело меня из тихого отчего дома в этот вертеп пьянства и душевной боли. До тридцати лет Тома дожила, ночуя на одном диване с больным по сути дела человеком. Да ей при жизни надобен памятник. Только при чем тут я – малодушно подумал – совсем и не похож на монумент. Почему это должно было случиться ни с кем-то другим, а именно со мной? Как будто кто-то нарочно толкнул Тому из автобуса ко мне в руки. Кто я такой? Несостоявшийся инженер, журналист с дипломом пропагандиста, безыдейный партийный работник?

Возможно, просто человек, увидевший все происходящее в новом свете? Каждому срок отмерен, а мне, похоже, остаток дней предстоит убаюкивать пьяную тещу. Это чтобы сохранить наш брак – в противном случае он распадется. 

Подступившие тучи медленно и неотвратимо поглотили солнце.

Дерьмово – подумал – если хлынет дождь, пойду ждать Тому на остановку.

Небо громыхнуло далеким громом – и этот звук словно таил в себе ответ на все вопросы. Пора линять! Но внезапное появление Томы прервало мои намерения.

- О чем задумался? Почему здесь?

- Не хочется с ней встречаться.

- А она дома?

- Не знаю.

Я потянул жену за руку к себе на скамейку.

- Посиди, ни о чем не думая, просто полюбуйся небом в преддверье грозы.

Тома казалась взволнованной и одновременно заинтригованной моим предложением. Она явно до этого размышляла над какой-то проблемой. Впрочем, проблема у нас одна – как нам сохранить наш брак? 

Она попыталась улыбнуться в ответ как можно дружелюбнее и теплее – присела рядом со мной и тоже погрузилась в созерцание стремительно надвигающейся тучи.

Этот природный катаклизм был все же гармоничнее того ада, который поджидал нас за дверью квартиры. На удивление теща оказалось трезвой и заботливо приготовила нам ужин. Кстати, готовила она прекрасно.

Накрывая на стол, Тома оживленно рассказывала о своей работе.

Не так-то часто она улыбается – подумал, перебирая в памяти прошедшие дни. Они были вереницей бесконечного пьянства тещи, ее ругани и нашей тревоги. И вот теперь я решился сбежать от самого страшного врага в моей жизни, от матери своей жены – от социопатки худшего типа. Конечно, лучше если мы вместе, но интуитивно чувствовал, что Тома со мной не пойдет. И вряд ли простит мне мое бегство.

На улице грохотало. Мы поужинали, убрали посуду и сели у окна, наблюдать за разгулом стихии. И только когда закончился дождь, я принялся собирать свои вещи в спортивную сумку. Тома все поняла и словно окаменела. На лице ее читалось невыразимое потрясение.

Когда я спросил от двери:

- Может, и ты со мной? 

Тома стояла под аркой и на меня смотрела.

- Нет. Отсюда я никуда не пойду. А ты иди, если решил. Только запомни на всю жизнь, как ты бросил беременную жену.

Да твоя же мать! Такая новость в неподходящий момент!

Согласно сценарию счастливого фильма, я должен был, подхватит жену, закружить на руках счастливую, смеющуюся и благодарить, осыпая поцелуями.

Ничего этого я не сделал. Безвольно опустил сумку на пол, сел на обувную этажерку и закрыл лицо руками. Господи! – ну разве смогу уйти в такой ситуации? – дай мне силы, страдая, терпеть.

Я не ушел, только отношения наши и с Томой разладились.

Весь вечер мы молчали. А когда легли в кровать, ни меня к ней не тянуло, ни ее ко мне. Прощай так и не состоявшийся медовый месяц! Здравствуй жизнь новая – полная душевных страданий и нечеловеческого терпения.

Я впервые тогда почувствовал себя птичкой в клетке. И еще подумал, что Тома – маме дочка, гораздо больше, чем мне жена. Теперь мяч на их половине. 

А когда-нибудь, Бог даст, я напишу роман об этом периоде своей жизни.

Потекла блеклая никчемная и безрадостная жизнь. С Томой я общался, лишь отвечая на ее вопросы. Тещу вообще игнорировал, но отвечал на ее приветствия. Не буду скрывать – о любви как-то не думалось. Ненависти тоже не было – было чувство бесконечного сострадания. И уважения – я бы добровольно такую муку не стал терпеть даже от родной мамы. Но у меня, слава Богу, с этим делом все было в порядке.

Наверное, задаетесь вопросом, как я сам по доброй воле залез в эту мышеловку. И меня ведь предупреждали!

Честно скажу – я и сам не понимаю. Столько времени прошло, мы уже с Томой давно не вместе, но до сих пор мучительно размышляю на эту тему.

У меня от брака с Лялькой сохранилась целая коробка фотографий – ее, нас с ней, наша свадьбе, с друзьями, на пиршествах, на природе и с малышом. А от Тамары только одна – Настенька с Витей верхом на ослике заезжего цирка шапито, а мы с Томой рядом. Их было сделано по числу участников. Витя привез свою домой и показал маме. При случае мне Лялька сказала:

- Я тебя зауважала за красоту твоей новой жены.

А я и не сомневался, что жена моя из первых красавиц Увелки.

Впрочем, в моем положении красота жены лишь увеличивает муки.

Я надеялся, что появление малыша что-то переменит в нашей судьбе – либо теща бросит пить на радостях, либо Тома поймет, что ребенок наш и разгульная бабкина жизнь не совместимы. И тогда мы переедем, и будем жить нормальною семьей. Говорят, после родов женщины сильно меняются. Поэтому я надеялся и терпел.

Может быть, в ту ночь, может, в другую я проснулся и повернулся к ней.

Темные волосы Томы рассыпались по подушке. В полутьме белая кожа плеч казалась цветом слоновой кости – лицо было темней. Она невероятно хороша во сне – без поджатых в обиде губ и строгого осуждающего взгляда. Нет, губы были на месте – бледные, пухлые, раскрепощенные –  я не мог отвести от них глаз, и любовался правильным и милым овалом лица.

Будто потревоженная моим взглядом Тома вздрогнула и повернулась ко мне – коснулась коленом моего бедра. Черт! – будто током вдарило. Почему я так дрожу от ее прикосновения? Мне вдруг померещилось, что рука моя, лежавшая поверх одеяла, обратилась в сметану и потекла к Томиным выпуклостям. В паху забурлила кипящая лава. Ноги судорога свела. Позвоночник задеревенел. Голова кругом пошла. Глаза не могли, не хотели отрываться от созерцания ее шеи.

Наверное, поднялось кровяное давление, и шум в ушах поглотил звуки ее ровного дыхания. Нужно было пошевелиться – что-нибудь сделать, обязательно и немедля.

Тома опередила меня, закинув руку на мое плечо.

Проснулась и осознанно обняла? – или это машинально и во сне?

Я почувствовал, как сердце заколотилось в бешеном ритме, словно предчувствуя продолжение. Но продолжения не последовало – Тома спала.

С трудом проглотил комок, сдавивший горло. Она была так близко, слишком близко. Еще одно ее движение, и ничто уже не сможет остановить то, чему суждено случиться.

Тома не двигалась, а обида, обида в моей душе, отчаянно – черт возьми! – отчаянно сопротивлялась моим желаниям.

Еще одна мука к пьянству тещи – холодность жены.

Попытался таки овладеть, но собой – то есть взял себя в руки.

Значит так – программа на перспективу:

- тещины пьяные выходки терпеть;

- холодность жены терпеть;

- а когда ребенок вырастет, окончит школу и упорхнет из этой квартиры…

Все – баста! – я вам больше не муж, не зять, а только отец – прощевайте навеки. 

Такие вот ночи были. М-дя….

Но не все в жизни плохо – так не бывает. А бывают и разрядки от стресса.

Как-то пошел в баню. И – о-па! – снова в мой мир врывается беглый каторжник. Он был с парнишкой в бане – уже помылись и одевались. И вот он говорит мне:

- Ты пошустрее давай – я подожду. Тема есть для базара.

Я прямо вздрогнул, как ударенный током – ах, тудыть-растудыть! ну, я тебе сейчас устрою: навек отбазаришься.

Неспеша помылся, попарился – но руки дрожали от предвкушения.

Выхожу. Он на лавочке сидит под тополями, мальчика нет.

- Иди, иди сюда, не бойся. Я сегодня добрый, - это он мне. 

Я натянул рукавицу для веника, чтобы костяшки пальцев не сломать, отбросил пакет с полотенцем и ринулся к нему. Он поздно врубился в мои намерения, попытался подняться, но встать не успел. Я ему жахнул в лоб кулаком со всей пролетарской ненавистью. Вернее, метил в лоб, а попал в переносицу. Но это его не спасло. От удара его бросило на скамью – попытался ползти, сохраняя сидячую позу, но вдруг завалился набок и отключился. Все, отгребся буланчик. Руки его безвольно раскинуты, рот открыт, глаза закрыты. 

Я ему плюнул в лицо. Хотел еще помочиться в рот, но после трех визитов в парилку лишней жидкости в теле уже не было.

Поднимая пакет, еще раз взглянул на каторжника – он лежал неподвижный, как камень. Судя по бледной коже лица – это после бани-то! – дела его плохи. И мне пора сматываться, пока никто не видел.

Шел и думал о свершившемся. Черт его знает, но беглый каторжник слаб организмом – как бы кони не бросил. Ко всем напастям мне еще убийства не хватало.

К возрасту Иисуса Христа я постиг главный смысл жизни – надо не превзойти всех силой, славой, властью иль богатством, а пережить. Вот и беглый каторжник докичился. А я отличился. Никогда – воистину никогда! – я не испытывал большего удовлетворения души, как вот сейчас, после убийства ненавистного мне человека. Шансы выпутаться из этого «мокрого» дела были чуть выше нуля, но душа моя ликовала, как ни странно – все не так уж плохо: ведь я-то живой. Это самая приятная новость на сегодняшний день.

И где все коммунистические идеи о равенстве и гуманизме? – убил человека и ликую. И уже подходя к дому, подумал – вот так однажды и тещу убью с великим наслаждением. Впрочем, сейчас мне будет не до нее – из лап правосудия не так-то просто вырваться. 

Дома изо всех сил старался сохранять дистанцию от жены, так как решил – первым на примирение не пойду ни при каких условиях.

Моя суть разделилась надвое.

Один мой внутренний голос кричал – черт возьми! что же ты делаешь, кретин! обними ее, поцелуй, ведь вы семья, одно целое….

Но другой голос, не менее воинственный, отвечал – идиот! беги, пока не стало слишком поздно, будь реалистом!

Но я знал, что даже если и убегу, пройдет вечность, прежде чем сумею забыть ее – ведь я ее люблю.

Была еще у меня одна мысль, над которой мучительно размышлял, как поступить – не отправить ли тещу в ЛТП, не посоветовавшись с Томой. Обстряпать все мнением общественности, чьим-то там заявлением, а потом развести руки – судьба, а я-то здесь ни при чем.

Выбор тяжелый. Я работаю в райкоме партии, и жена наверняка потребует от меня заступничества. Как убедить ее, что ЛТП – это не тюрьма, это лечебница для блага ее спившейся матери. И нет в том ничего, унижающего ее достоинства – болела бы туберкулезом, лежала в тубдиспансере. Алкоголизм – тоже болезнь и, кстати, поддающаяся лечению. Короче, к моменту появления в квартире малыша, ее хозяйку необходимо вылечить.

Себя легко убедил, а вот жену…. Каждый раз на работе настраивался на разговор, а по дороге домой мысли путались, и без сигареты никак. Тома терпеть не могла, когда я курил в ее присутствии. Уходил вечерами во двор, играл с мужиками в шахматы и накуривался всласть.

- Бросать пора – какой ребеночку пример? – упрекала жена.  

И я, и она жили ожиданием великого чуда. Только теща без отдыха гужбанила. И даже трезвая, выспавшись днем, она шебаршила в квартире по ночам. Иногда ее обнаруживали в темной кухне, перебирающую посуду или шарящей по углам в кладовке, словно она обследовала незнакомую территорию. Наверное, сомнамбулизм, как последствие алкоголизма. Я бы ее врачам показал, но Тома почему-то все скрывала.

После одной из таких ночей, когда теща абсолютно трезвая обрушила на себя посудницу, я таки завел разговор с женой – мол, стоит врачам показать, как бы чего….

Тома в решительной форме заявила:

- Моя мать абсолютно здорова! Здоровее некоторых….

Это был намек на мой шестилетней давности туберкулез, и я отступил, обидевшись – зачем рассказал? Возможно, я и сам виноват: взял за основу такой постулат – перетерпеть! – и очень скоро в своей семье стал ощущать себя Золушкой, ожидающей милости. Если бы я отстаивал свой интерес – ругался с тещей, насиловал жену, меня, быть может, больше уважали. А так… помыкали и оскорбляли каждый день.

Однажды теща заявила Томе (в моем присутствии, конечно), что одна ее знакомая утверждает, будто видела меня совсем не давно в обществе посторонней дамы да еще во фривольной позе – ну, будто бы на коленях она у меня. Много женщин сиживало на моих коленях, но не в последнее время.

Смотрю, Тома напряглась.

- Ты ей веришь? – удивился я.

Теща тряхнула крашеными волосенками.

- Все мужики – кобели.

- А можете назвать имя своей подруги?

И Томе:

- Вот видишь? – вранье сплошное.  

Тещу прорвало:

- Ну, пожалуйста, Егорова Нина.

Святой огонь справедливости пылал в ее глазах. 

- Эта которая? Та, что живет за больницей, а муж ее где-то там главный инженер?

- Да, - теща гордо вскинула голову.

Взял Тому за руку:

- Одевайся, пойдем. Я знаю, что это вранье и тебе докажу.

Кстати автобус подвернулся, мы приехали к дому Егоровых, еще не было темно.

Нажал кнопку звонка. Нина вышла к калитке. Я как-то в гостях у сестры сидел с Егоровыми за одним столом, так что сразу в карьер:

- Тебе знакома Белокрылова Мария Афанасьевна?

- Конечно, мы когда-то работали вместе.

- Так вот, она утверждает, что ты ей сказала, будто где-то меня застала с какой-то женщиной за интимным делом. Это правда?

Егорова и глазом не моргнула:

- Нашли, кому верить! Врет, кобыла паршивая, как всегда. Ты, Томочка, успокойся  - знаю я твоего Анатолия, как порядочного человека. А мать твоя, воровка и вруша несусветная – прости, Господи! бывают же такие люди.

Тома очень жалела, что со мной пошла, а матери ни слова не сказала.

Та, прищурившись, окинула нас, вернувшихся с очной ставки, экзаменующим взглядом и, важно ступая, отправилась в свою комнату, бросив дочери через плечо:

- Ну что, убедилась?

Перед сном сказал жене:

- Если человек задался целью нас с тобою развести, когда-нибудь своего добьется. К диагнозу алкоголичка могу добавить, что она – параноидальная зануда и депрессивная маньячка.

- Ты говоришь о моей маме, - тихо ответила Тома.

И спустя полчаса добавила:

- Я не держусь за тебя. Если есть на примете какая-нибудь другая блестящая перспектива, пожалуйста, иди на все четыре стороны. А то бабы в ГОРОНО судачат, будто я у Деминой увела тебя. 

У меня не было блестящих перспектив, и в Деминой чувствовал злейшего своего врага. Поэтому молча лежал рядом с женой, ощущая горечь от осознания презрения с ее стороны, надеясь, что ошибаюсь.

Недоверие, презрение, переживания….

Жаль, что тактичность – мое отличительное качество, почти фирменный знак. Так иногда хочется распустить руки, чтобы худшего они и желать не могли.

Снова вспомнился беглый каторжник – он, кстати, оклемался. Тогда у бани, проклиная все и всех, моя тактичность удалилась прочь, оставив в душе зверя и в кулаке звериную силу. Я даже хотел ему в рот написать – вот идиот! 

Приходится раз за разом наступать на глотку своего самолюбия и смиряться – терпеть, терпеть, терпеть…. В этом аду скоро появится мой ребенок, и бросить его я не могу. Такой аргумент наносил сокрушительный удар моему стремлению к достойной жизни и отношениям без принуждения. Положение так обернулось, что теперь мне надлежит делать все, чтобы меня не прогнали прочь. Безукоризненный папа для будущего ребенка. Отец, у которого мозгов и силы духа больше, чем силы голоса и мощи кулака. Ну, вы понимаете меня….

Опыта подобного, конечно, нет, но с народом всяким приходилось мне общаться. А мои дурацкие мозги устроены необычным образом – я сумасшедший, абсолютно сумасшедший, потому что опыты ставлю не на других, а на себе. 

У меня абсолютно неприметная физиономия, поэтому не пойму – как угораздился попасть в список завидных женихов Увелки? Может, это Тома так польстила? Конечно, от остальных людей я несколько отличаюсь. Вот мне никто ни разу не сознался, что в нем присутствует внутренний голос. Впрочем, и я никому, а он есть. Случались в жизни такие моменты, что кроме него не с кем было разговаривать. К примеру, когда Лялька уходила от меня.

Откуда взялся он?

В моей жизни не случалось ничего, что могло бы спровоцировать возникновение подобного феномена. Меня никогда не кусал радиоактивный клещ – а те, что пили мою кровь, были безобидны. Я не ударялся головой, падая с кровати в детстве. Не покрывался шерстью в полнолуние. Но когда у нас появился в доме телевизор, я прослыл среди ребят первым рассказчиком. Потом меня высмеяли, уличив во вранье. Но это было не вранье, то было сочинительство. Не в силах прекратить его и не имея слушателей, я стал рассказывать придуманные истории себе – порою вслух.

Может быть, тогда во мне и завелось то, что называют внутренним голосом. 

Не бросив сочинительства, на втором десятке жизни почувствовал тягу к открытиям. Ребенком-то я был спокойным, но донимал окружающих (особенно учителей) своим неверием в общепринятые природные и физико-химические законы (кроме математических: там преподаватель был в авторитете), искал свои пути в науке, проявляя безграничное любопытство к окружающему миру.

Чего только не предпринимал, как только не бился, чтобы доказать окружающим (и учителю физики, в том числе), что вода из лужи под льдом не вымерзает, а впитывается в землю. Вымерзанием воды из воздуха можно иней считать или туманы по утрам.

Во всем остальном, с человеческой точки зрения, я был абсолютно нормальным ребенком – за исключением застенчивости и склонности краснеть. В школе успевал и, если бы не конфликты с учителями из-за прописных истин, был бы отличником.

Мое детство скорее походила на игру – игру в шпионов. Я владел тайной, которую не мог никому открыть, даже отцу. И это заставляло меня чувствовать себя особенным человеком. Не скажу, что игра была занимательной, но мне нравилась – не отвлекая от нужных и полезных дел, никогда не давала мне скучать или бездельничать.  

Мораль басни – обладая терпением, со временем привыкаешь ко всему, а уж терпения мне не занимать.

Кстати, и Томе тоже. Открыв для себя все нюансы ее жизни, я проникся к ней еще большим уважением и даже почувствовал родственную душу. Мы, чокнутые, должны держаться вместе – помогать друг другу…. Впрочем, тещу можно считать еще более ненормальной. Нам бы примириться, ужиться, Чмутова к себе приблизить – и получился бы из нашей квартиры образцово-показательный дурдом.

Если мне предстоит родиться вновь, то помимо мозгов сразу попрошу у Господа хорошую жену – чтоб одну и на всю жизнь!

В принципе, в Томе что-то есть от таковой – по крайней мере, задатков много. В школе она неплохо училась и занималась спортом. После школы год поработала и поступила в институт. Она не клянчила у мамы денег. Впрочем, я тоже у своих, но не отказывался, когда давали. По крайней мере, до службы жил на папины деньжата.

У Томы гардероб не большой – два-три выходных платья. Но надо видеть с каким изяществом она их носит – сколько шарма в ее походке и посадке головы.

Кстати, не понимаю почему, но, во что бы я ни оделся, никогда не выгляжу столь же элегантно.

Тома не пила спиртное и не курила. Требовала от меня, и я пообещал к рождению ребенка избавиться от вредных привычек. Маме она претензий не предъявляла – по крайней мере, в моем присутствии. Как-то сказала о вреде пищи для здоровья, на которую ее мама налегала, и я тут же выдал, не подумавши:

- В таком возрасте и при таких пороках нет ничего полезнее гвоздей для крышки гроба.

А что? Это ведь шутка. Она меня без шуток называла вслух «дерьмом собачьим». Я понимаю, издержки интеллекта. Но все равно обидно. Только не пускаться же с нею в пререкания – мол, сама такая. Я интеллигентно ей – не задержались вы, гражданочка, на этом свете? боюсь, на кладбище давно прогулы ставят. И так далее тому подобное в том же духе.

Такие прения (трения?) с тещей не укрепляли моих отношений с женой, но жизнь беспросветную заметно скрашивали. И еще шахматы. Во дворе двух многоквартирных домов оказалось немало их поклонников. Я, было, намылился давать сеансы одновременной игры на нескольких досках сразу, но жизнь поправила – и в единоборствах не всякий раз справлялся. Взять Чусова Александра Ивановича – он из школы на пенсию ушел раньше, чем я в первый класс туда попал, а играет – шуба заворачивается!

Вот так и жили.

 

 

Комментарии   

#1 Квартирный вопросRaymon 08.01.2022 00:44
Красивый язык

Добавить комментарий