Агарков.
Сага о бесплатной медицине
Пусть время лечит! Не мешайте, доктор!
/Л. Либкинд/
И почему, черт возьми, болезни приходят к нам в самое неподходящее время? Август – разгар всех сезонов, а у меня воспалился левый глаз! Вернее – его радужная оболочка. Иридоциклит, называется сия оказия. В который раз – то левый воспалится глаз, то правый – я уж со счета сбился: какому больше достается. С чего они случаются и врачи объяснить не могут – должно быть, от нервов всё…
Я уже знаю, чем и как лечить – уколами в веко… вот название лекарства забыл, но врачи-то помнят. Через инет фирму подходящую нашел – точнее екатеринбургский филиал в Челябинске – от «ЧеГРЭС» недалеко. Хотел сразу же записаться на прием и сгонять, потом подумал и отложил – подожду до завтра: может, само пройдет. Бывает же – краснеет глазное яблоко не только от воспаления радужной оболочки, и боли разные случаются. В конце концов, утро вечера мудренее… хотя порой может оказаться безумнее кошмарного сна.
Не прошло, а удвоились – и боли в глазу, и интенсивность покраснения. Вот только зрение ослабло – муть застила горизонт. На приеме у екатеринбургских офтальмологов побывал в обеденный перерыв. Специалисты мой диагноз подтвердили – острый иридоциклит. Взялись лечить без отрыва от производства – за плату, конечно, и уколами в глазное веко – всё, как я предполагал. Хотя для начала посадили перед каким-то калейдоскопом чередующихся цветных символов. Сказали – катаракту снимает. Но у меня был все-таки иридоциклит.
- Ты дурак! – заявила мне сестра по телефону. – Ляж в стационар и пролечись.
На дурака согласен, лишь бы не в стационар. Такова судьба одинокого неженатика – не на кого мне домашнюю живность оставить (кошку, собаку). Да и бум строительный в самом разгаре, а в саду-огороде – время уборки урожая: так что никак нельзя на больничную койку… и есть возможность.
Отдохнув после приезда с работы, вышел в сад. Воробей звонко чирикнул, приветствуя меня с крыши сарая – мол, вернулся, хозяин? а я тут огород твой от червяков охраняю. Впрочем, нечего обольщаться – пернатому нет до меня никакого дела. Занятый своими делами, он даже не радуется хорошей погоде. «Жид» просто заявляет вороватым собратьям, что эта территория им занята, что воробьиха в гнезде принадлежит ему – а кто не согласен, с тем он готов сейчас же подраться.
Не заметил, как увлекся работой, и скоро взмок от напряжения. Шея заныла, во рту пересохло, голова закружилась, живот затошнило – такое знакомое ощущение удара в солнечное сплетение.
Солнце садилось. Предзакатный свет придавал всей округе оттенок грусти. Без вечерней молитвы у старого бака добрался до горницы и тут же плюхнулся на диван, как тюлень, с трудом доплывший до родной скалы из морской пучины. Пить водку нельзя, ведь я на лечении – вот еще тоже напасть! Приключилась болезнь, и все в моей жизни пошло наперекосяк – весь устоявшийся уклад к черту.
И тут я взмолился – Господи, избавь меня от иридоциклита! За это я обещаю Тебе бросить… ну, скажем, спиртное пить! А что еще принести в жертву? – у меня на совести не так уж много пороков… В завершение молитвы – крестное знамение надо бы положить, но я почему-то скрещиваю пальцы, словно адресую сие обращение ещё и к Дьяволу заодно, понимая однако, что и это ничего не даст.
Тут же подумал – напрасное обещание и лживое к тому же: я не способен даже на такой обет. Анатолий Егорович, ты просто трус, охваченный страхом перед болезнью – жертва собственных предрассудков…
Хватит! – одернул себя – прекрати скулеж, будь мужиком. Перестань кидаться в крайности – иридоциклит пройдет, и все станет на свои места. Ах, если бы эмоции окрашивали нашу кожу в разные цвета, как у хамелеонов. К примеру, красный означал бы страх, оранжевый – радость, желтый – нерешительность, зелёный – вожделение… Как было бы отлично! Взглянул на себя в зеркало и знаешь, в каком ты настроении – радоваться или печалиться, дома сидеть или в гости сходить, или какую таблетку принять. А то весь день влачишься туда-сюда и не знаешь – с чего бы это?
Устав от крестьянской каторги и дурацких мыслей, заснул, не поужинав и не раздевшись. И даже будильник не завел для подстраховки на час подъёма. Последние дни не располагали к отдыху, и каждый последующий был тяжелее, чем все вместе взятые предыдущие. Какой стационар? О чем ты, сестренка?
Но я не проспал. Очнувшись от кошмарного сна, рывком сел на диване. Во рту так сильно пересохло, что больно было глотать. Сердце колотилось, как после пробежки. Глаза были влажными…
Влажными? Я провел рукой по щеке и почувствовал невысохшие слезы. Или это кровь? Взглянул на пальцы – ничего. Но мне почему-то казалось, что именно кровь струится из уголка воспаленного глаза или века, проколотого шприцем офтальмолога.
Одна фельдшерица мне говорила – это хорошо, если глаз краснеет: организм, мол, сам тогда борется с болезнью; раньше, когда не было современных лекарств, так и лечили – впрыскивая кровь. «Кровь – это вроде как ангел пописал»
Только куда – в веко или под веко? Что за чушь!
Взглянул на будильник. Тот показывал 5 – 55. Через пять минут должен был прозвенеть мне подъем, если бы я его завел. Встал и совершил утренний моцион – побрился, умылся, сел завтракать. В воспаленном глазу чувствовалась пульсирующая боль. Может, динамика пошла положительная? Думаю, вовремя обратился к грамотным специалистам и процесс восстановления нормальных функций левого глаза надолго не затянется.
Садясь за руль, заметил, как двоится мое зрение – левый глаз, затянутый мутью, выдавал один фокус, правый – другой. Ой, не нравится мне это, но делать нечего – надо ехать: пока ты не умер, двигайся дальше.
Природа не справедлива к людям. Вот деревья осенью сбрасывают отслужившую им листву. Пресмыкающиеся ежегодно меняют кожу. А все млекопитающие сезонно линяют. Лишь человек приговорен к пожизненному заключению в одиночной камере собственного тела. Замурованным в беззащитной аминокислотной оболочке нам повсюду мерещатся заговоры жестоких болезней. От подобных размышлений никак не станешь благодарным произошедшей эволюции.
Да, старина, такова жизнь! Надо пользоваться тем, что имеешь. Расслабляться на солнышке. Прикемарить часик-другой, когда есть время свободное. Пропустить рюмашечку перед сном. Глянуть мельком на проходящую мимо красотку – не добиваясь, но желая…
Повернул на трассу Кустанай – Екатеринбург. Ну, хватит, долой грустные мысли – не буду же я хныкать на людях или трясти публично белье свое грязное. Жизнь ведь прекрасна, если уметь наслаждаться ею! Солнце встает. Мне хорошо. Я улыбаюсь, как дебил, хотя таковым отнюдь не являюсь. Я – дипломированный инженер и журналист, качу сейчас на работу в Челябинск…
За мостом до Кичигино сплошной бор. Я еду в машине с открытым окном и чувствую сильный запах хвои. Он напоминает мне лесные пробежки, которые теперь стали редкими. Минутное чувство сожаления. Потом снова беру себя в руки и внимательней смотрю за дорогой – впереди крутой поворот, где однажды на моих глазах погибли три человека от автолихачества. Перед этим злосчастным поворотом, как все хорошее на свете, бор кончается…
Час в дороге по трассе и почти столько же в городе. Я приезжаю на работу усталый и в грустном настроении, с мечтой о постели. «Бетонпрофит»! Наверное, от иридоциклита и общее самочувствие мое изменилось, и рабочее настроение. Теперь мне кажется, что я сам увяз по горло в застывающем бетоне, который не дает возможности порой даже пошевелиться…
И далее все движения становятся порывистыми, будто я действительно пытаюсь вырваться из шлако-цементной жижи, сдобренной свиной кровью (перечислены компоненты пеноблока)…
Тише-тише, остынь приятель. Нельзя с таким настроением садиться за стол рабочий. Непременно нужен душе позитив. Представь себя в космическом корабле, летящем среди мерцающих (вибрирующих светом?) звезд – сейчас открою компьютер, и вся Вселенная разом распахнется предо мной…
Входит бухгалтерша Ира.
- Доброе утро, Анатолий Егорович! Как ваше самочувствие? Кофе хотите? У меня есть домашние булочки.
Вот уж кто – сплошной позитив! Сколько же в ней оптимизма, в этой молодой хорошенькой незамужней мамочке.
Рабочее утро начинается у нас как обычно – веселой болтовней и перекусоном. Мы хорошо ладим и дружим с Ириной, не переходя определенных границ не только в отношениях, но и разговорах – стараемся уважать чувства друг друга. В двуполом обществе принято правило – либо мужчина уважает женщину, либо он её хочет и добивается. Надо признаться, что наш бухгалтер мне нравится, и когда идет к двери, я всегда провожаю взглядом её филейные части. И даже могу себе что-то представить. Но точно знаю – Боже мой! – как круто изменятся отношения наши, если мы что-нибудь себе позволим в этом плане. Не в лучшую сторону, конечно…
Почему так бывает? Почему секс между мужчиной и женщиной напрягает? Помнится (из книг, естественно), на заре Советской власти процветала теория: переспать – даже проще, чем выпить стакан воды.
Ира, пожалуйста, дай мне напиться.
- Ах, какой сегодня прекрасный день, - говорит она, уходя чашки мыть. – Просто Рай на Земле!
Под вкусные домашние булочки я выпиваю две чашки кофе – очень крепкого и очень сладкого, как люблю. Сердце теперь бьется так сильно, будто вместо него в грудь вставили барабан. И температура тела, наверное, поднимается сразу на несколько градусов. Вот такие у меня ощущения от кофе. Или, может быть, от Ирины?
Я знаю: надо вытянуть пальцы, чтобы выпустить стресс. И не скучаю – мне есть чем заняться да и подумать о чем есть. Так ведь всегда в жизни случается: вслед за драмой начинается водевиль. Или наоборот…
Углубляюсь в работу, но меня не покидает ощущение, что главная засада дня еще впереди – но водевиль это будет или драма? Не знаю почему, это меня беспокоит сильно. Так почему?
Не прошло и часа, как голова распухла от вопросительного знака. Никогда раньше не давал себе отчета в том, насколько нужен этот чертов знак. Если бы он взял и вдруг исчез из русского языка, люди, наверное, разучились думать. Любую проблему трудно представить без вопросительного знака – нет вопросов, нет и ответов. Без вопросительных знаков наша жизнь была бы похожа на штиль в море. Тишина в тишине – что может быть хуже? Я не люблю такой погоды.
Скорее бы полдень! Уколоться в веко и знать, что ты на шаг стал ближе к выздоровлению. Я весь в работе. Часы летят. Ладно, теперь остается ждать совсем не много.
Сын позвонил:
- Новости есть?
Его, конечно же, интересуют продажи.
- Если исходить из того, что никто никогда не входит дважды в одну и ту же текущую воду, можно сказать, что новости есть всегда. Не правда ли? – отвечаю я голосом суше, чем пустыня Гоби.
Мгновенное замешательство на том конце связи. Но Виктор понимает в каком я состоянии и должен простить мою нервозность. Тем не менее, я оправдываюсь:
- Прости, сорвался. Продаж пока нет, звонки были – до конца дня два клиента могут подъехать.
Голос у меня дрожит. А сын, у которого всегда готова хорошая шутка по любому поводу, молчит. Так обиделся? Да и пусть! Уж лучше обида, чем сострадание, предполагаемое каждому больному. Я пролечусь без отрыва от производства и буду как новенький! Вот увидишь!
От этих мыслей накатывает непреодолимая грусть. М-да… поговорили с родным сыном...
Мне кажется, в нашей стране бесплатная медицина всеми силами ненавидит платную. Такое впечатление – она нам нужна, как сену собака. К чему это я?
А вот… Приезжаю в обеденный перерыв на укол в ёбуржский офтальмологический филиал, а мне там душевно говорят:
- Вам необходимо показаться в городской больнице тамошнему специалисту.
- Чего ради?
- Требуют.
- Как они могут от меня что-то требовать – я не заключенный и не заразный.
- От нас требуют.
- Что они ещё от вас требуют? Чтобы вы передали меня им? А мое желание никого при этом не интересует?
- Возможно и такое, что заберут себе вас от нас. А может и нет. Но в любом случае вам надо побывать в городской больнице номер один.
- А если не покажусь?
- Ваше право. Но без их «добра» мы вас не сможем дальше лечить.
Черте что! Укол свой последний получил – оплачено же! – и на завтра отпросился у сына с работы. В городскую больницу № 1 решил ехать на общественном транспорте, предчувствуя, что канитель сия затянется на весь день, а опоздать я не рискую. Впрочем, недобрые предчувствия о последствиях такого кульбита уводили мысли ещё глубже в дерьмо.
С самого начала своего прибытия в горбольницу № 1 я почувствовал – что-то идет не так. Показаться-то показался, но смотреть меня никто не хотел. Часа два продержали в приемном покое. Потом вышла тетка в белом халате:
- Вещи с собой?
Видя, что в руках у меня ничего нет, добавила:
- А ладно, там все дадут. Ступайте за мной.
И я, как безропотное животное на заклание, проследовал за упитанной бабой бесконечными коридорами в подвал здания, где размещался гардероб. Все, что было на мне, кроме белья нижнего, пришлось сдать. А взамен получил толстый халат и тонкие, как из картона, тапочки. И ещё два вафельных полотенца – надо понимать: для рук и ног, лица и задницы… Только бы не перепутать – оба застираны до невозможности!
Я в палате шестой пациент. И первое, что услышал от старожилов: «Добро пожаловать в нашу псарню!» Ну, псарня так псарня – и кто как выглядит? Мне определи кровать у стены. Через тумбочку от меня парень лет двадцати по имени Геша – долговязый простофиля с оттопыренными ушами. На ум приходит дворняга, которая очень хочет сойти за овчарку. Следующий за ним молодой мужчина лет тридцати пяти, откликающийся на прозвище «Шеф», похож на дога – крупный, породистый и серьезный. Третий заметно моложе второго и менее разговорчивый из этого трио – я окрестил его питбультерьером, который не лает, но сразу хватает своей крокодиловой пастью. Эта троица земляков из-под Магнитки держится особняком. Причем Шеф – егерь государственного заказника, лично знаком с губернатором нашей области. От их сиятельства и пострадавший.
С его рассказа выглядело это так. Приехали на охоту высокие гости из Администрации губернатора. Крепко выпили – егерь с ними. А потом Шеф повел областных чиновников на кабана. Вепря знатного загнали, застрелили и тут же обмыли. Стали на досуге разговаривать, что из него приготовить можно. Совсем захмелевшему егерю захотелось повыкабениться.
- А мне ни вертела, ни кастрюли, ни сковородки не надо. Настоящий охотник ест мясо сырым, - сказал и выпотрошил из убиенного еще теплую от крови печень. Тут же слопал, а на утро лишился зрения. Теперь вот уже полгода по протекции высоких друзей поправляет здесь свое здоровье, матеря их на чем свет стоит.
Четвертым лежит мужичишка моих лет – маленький, черно-белый (от проседей на голове), с острой мордочкой и большими ушами, живыми глазами и мокрым носом – не помню, как называется эта порода собак.
У окна лежал ветеран войны – седой и скрипучий, как сенбернар.
Короче, псарня… И надо сказать, псиной припахивает.
Только добрался до своей кровати, мной тут же овладела какая-то неодолимая усталость – лег с надеждой уснуть нахаляву, но призадумался. Сложилось ощущение, что я, сам того не зная, участвую в театральной постановке. А может быть, так и есть? Мы все тут играем в пьесе, написанной местным офтальмологом, и дергаемся, как марионетки, пока она режиссирует. Наше зрение (здоровье? жизнь?) подвешены на ниточке её сценария. К примеру, Шефа уже неоднократно собирались выписывать. Он, как положено, дарил лечащему врачу квадратную бутылку американского «виски» – по его словам, страшно дорогую. А потом на самом последнем-распоследнем осмотре врачиха что-то находила в его глазу и выписка откладывалась на неопределенный срок. И так уж два раза было…
Дворовая овчарка Геша по направлению местного офтальмолога ездил в Ёбург, в ту самую фирму, в филиале которой я начал лечение, а ему припаяли лазером сетчатку к глазу. На реабилитацию вернулся в палату с мрачным диагнозом екатеринбургских врачей: «Они не лечат вас там, а калечат, эти казенные горе-медики». Догадываетесь почему так о здешних врачах говорят? Вот-вот… не сразу и я допер.
Но делать нечего, все четверо кроме ветерана нуждаются в больничных листах, которые им оформляет лечащий врач. Почему четверо в шестиместной палате? Я не в счет. Мне не нужен бюллетень. Мне не начисляется зарплата, как всем прочим работающим в «Бетонпрофите», и официальный оклад у меня минимальный – просто сын всегда выдает необходимую сумму. Впрочем, я уже говорил: он – мой банкир.
В необычных ситуациях раскрываются истинные характеры. Сокамерников я уже описал с собачьей точки зрения. Интересовал лечащий врач. Но он не появился ни сегодня, ни завтра… От ребят узнал – офтальмолог проводит осмотры раз в неделю. В перерывах между ними медицинские сестры больным делают предписанные процедуры. Мне ничего не предписали, и я неделю первую «загорал» - ел, спал и чувствовал, как затягивается мутью воспаленный глаз. Блин, быть бельму – к бабке ходить не надо!
Магнитогорцы не всегда ходят в столовую, а Шеф только на завтрак. Но холодильник в нашей палате под завязку забит всякой снедью, ему принадлежащей. Он угощает своих земляков. А в первый день меня покормил – медработники-то не почесались…
Итак, горбольница № 1. Какие ещё чудеса в ней творятся? Мой ум открыт для восприятия – валяйте.
Неделю спустя меня осмотрел врач-офтальмолог. В микроскоп, конечно. И левый глаз. Не будет же она мне давление мерить. Смотрит и приговаривает:
- Так-так, так-так…
Жалко, что я не могу повилять хвостом. Это бы, наверное, её вдохновило.
Насмотревшись досыта, врачиха спросила:
- Вы анализы сдавали?
- Какие анализы?
- Ну, ясно-понятно. Вот Луковы дети – им лишь бы денежки содрать. Ну ничего, мы вас вылечим.
Я понимаю, о ком она, и в ответ ропщу:
- Зачем анализы сдавать, если даже ежу понятно – у меня воспаление радужной оболочки. Кстати не в первый раз. И как лечить надо – давно известно.
- Ну, поучите меня, - вздыхает она, потом выписывает три направления на анализы крови. – Поедите в областную больницу: там вам расскажут – где-куда-что… Всё ясно? Вперед!
На следующий день после завтрака спустился в подвал. В гардеробной получил свою гражданскую одежду. На пятом маршруте троллейбуса добрался до областной больницы. Нашел одну из двух лабораторий, куда меня направили для сдачи крови. Оказалось – анализ платный. И сумма такая, что ёбуржские офтальмологи отдыхают со своими запросами возмездного лечения. А у меня таких – три направления. Ничего себе, бесплатная медицина!
Позвонил сыну. Тот приехал, все оплатил. Пошутил:
- Ну, теперь будем знать всю твою подноготную: стучит ли кардан автомобиля, давно ли масло в коробке менял? – как в анекдоте.
Когда вернулся в стационар, гардеробная оказалась закрытой. Поднялся в палату. Мне Шеф советует:
- Ну и ладно. В самоволки хочешь ходить? Так повесь одежду на вешалку и прикрой халатом.
Разумная мысль. Геша, овчарка дворовая, говорит:
- В столовую поторопись. Мы уже отобедали.
Переодевшись в больничный халат, спустился вниз. Медицинские работники глазного отделения за двумя столами дружно хлебали щи.
- А вы откуда взялись? – удивленно спросили меня.
- Анализы ездил сдавать.
- Надо было сказать. Не успел – значит, опоздал. Ничего вам не осталось. Терпите до ужина.
Поплелся назад. Мой удрученный вид Шефа развеселил:
- Не унывай, мужик! Со мной не пропадешь!
Достал из холодильника хлеб, ветчину, салями… заварил чаю, поставил варенье клубничное:
- Навались!
Чтоб вам щами подавиться! – пожелал я местным айболитам и принялся за еду.
Через неделю на следующем осмотре лечащий врач (кстати, во внешности ничего собачьего – скорее на крысу баба похожа) спросила участливо-строго:
- Анализы готовы?
- Не знаю.
- Так что же вы их не забрали? Вам сказали когда?
- Нет.
- Экий вы бестолковый! Спросить-то ума не хватило?
- Так точно, - соглашаюсь. – Не хватило. Сейчас сгоняю и посмотрю.
- Кабы поздно не стало.
- А кому нужны мои результаты?
- Да просто выбросят.
Я и с лица спал. Если действительно так, то снова сдавать, снова платить – в копеечку вылетит «Бетонпрофиту» наша бесплатная медицина.
- Ладно, не суетитесь, - успокаивает меня врач. – Завтра я буду там, сама посмотрю.
На этом тема анализов закрылась сама собой. То ли нашла их врачиха, то ли нет – не знаю: я не спрашивал, она не говорила. Сложилось такое впечатление – они даром никому не нужны. Хотя стоят немало.
Лечимся дальше…
Иногда я очень люблю дураков – с ними как-то жить веселей. Но быть под их властью – о-го-го! – не пожелаешь врагу.
На третьей неделе моего пребывания в офтальмологическом стационаре городской больницы № 1 врач прописала мне капельницу. Конечно, то, что в меня вливается через шприц, за мой счет – с её рецептом съездил в аптеку и выкупил. Теперь вот, изо дня в день в определенное время возле моей кровати ставят штатив, весят на него сосуд, втыкают в вену иглу… ну, и так далее – процесс-то известный, но здесь непривычный.
Я обездвижен на целый час. Пользуясь случаем, Шеф прикалывается – водит в палату симпатичных баб (до которых весьма охоч) из числа пациентов и не только глазного отделения на меня поглазеть. Сам комментирует:
- Последняя попытка медицины спасти бывшего военного моряка. Он уже в коме…
Послать бы их всех нецензурно подальше, но Шефу я благодарен за его угощения – не удобно грубить. Закрываю глаза и молча играю роль полена. Пожиратель сырой кабаньей печени подводит итог, намекая двусмысленно:
- Такова наша жизнь – не успеешь сегодня что-то сделать, завтра уже не сможешь. А радости любви не длятся вечно…
Перед сном рассказывал – где и как «отодрал» очередную пассию. Я хоть и реквизит в его сексуальных спектаклях, но живой и мне, наверное, полагается вознаграждение за участие в обольщении представительниц прекрасного пола – скажем, ветчиной. Будто прочтя мои мысли, шеф, скрипя пружинами кровати, поворачивается на бок и спрашивает:
- Эй, моряк, хочешь для тебя бабцу оболтаю? Расслабишься…
Наверное, все дело в безмозглом лечении, которое (я чувствую) искусственно затягивается, но на меня вдруг нападает дикий и нервный смех. Я слышу собственное глупое гоготанье, а остановиться не могу. И чем настойчивее соседи спрашивают меня – все ли в порядке? – тем больше ржу… Короче, икотой закончилось.
Это у меня. Теперь я слышу, как хохочет Геша, овчарка дворовая. Потом подключается питбультерьер с редким для него смехом, похожим на лай. И вот уже ржет вся палата, мешая уснуть целому этажу. Входит дежурная сестра…
Ладно, проехали… точнее прокапались. Еще одна неделя прошла. Неужели никто не собирается лечить мой несчастный глаз? Его уже почти нет – не болит, не видит, не… только ресницами хлопает и слезы пускает. Мне надо срочно поговорить с лечащим офтальмологом – что творится, черт возьми?! Судя по всему, состояние моего зрения волнует только меня одного.
Начинаю понимать смысл всего происходящего после следующего инцидента.
На нашем этаже появился новый больной – парень лет 20-25-ти – местный, общительный. Сразу же обошел все мужские палаты – представился, познакомился, выяснил: кто чем увлекается из азартных игр.
- Играю в шахматы и преферанс, - признался я.
- Соберу компанию, вечером «пульку» распишем, - пообещал паренек.
Однако вечером к нему заявились дружки из города. Сначала украдкой пили в палате, а потом веселье выплеснулось в коридор – парни стали гоняться за дежурной медсестрой на предмет сексуальных домогательств. Та позвонила в милицию…
Еще раньше днем на приеме наш офтальмолог заявила Шефу:
- Наконец-то мы вас можем выписать. Готовьтесь – через неделю я подготовлю все документы.
А на следующий день по докладной дежурной сестры с треском «выписали» новобранца. «Шеф», готовясь отчалить домой, снова купил врачихе презент – подарочный экземпляр «виски». Но будучи научен горьким опытом, оставил бутылку в холодильнике, идя на распоследний осмотр. И что? Опять в глазу у него что-то не так, опять его выписку отложили…
Вечером этот литр «виски» мы палатой распили.
- Мне стал понятен смысл всего спектакля, - заявил я во хмелю собутыльникам. – Ей платят за наше поголовье. «Крыса» специально держит одну койку свободной на всякий экстренный случай и всё – остальные лежат здесь, как заложники своих бюллетеней. Мы, ребята, угадили в ловушку – на бал, где правит корыстный врач-вредитель. Меня, по всей видимости, решила похоронить в своем отделении – ведь не лечит, сука шелудивая, уже месяц!
От слов этих и мыслей у меня мурашки по телу побежали. Потому что мы все, и я в том числе, безусловно пленники в глазном отделении горбольницы № 1. Но еще и потому, что действия лечащего нас врача не лишены известной логики. Она отнюдь не сумасшедшая, но существо с совершенно извращенной психикой. А мы для неё – объекты для корысти и развлечения. Может даже, вызываем у неё отвращение, как умственно отсталые и зависимые.
Нет, наша «Крыса» не безнравственна – ей чуждо само понятие нравственности. Она не более безумна, чем, скажем, Адольф Гитлер – своего рода последователь теории евгеники. Она нас не лечит, а калечит, выдерживая поголовье стационара в нужном ей количестве. Она удерживает нас в своей власти и радуется мысли, что может с нами сотворить все, что захочет. Абсолютный кошмар – оказаться связанным по рукам и ногам в руках корыстной бабы, мнящей себя властительницей душ и тел своих пациентов. Накладываясь на страх и злость, порыв ненависти создает горькую, невыносимую смесь, и мне кажется, что я сейчас взорвусь.
- Мы попали, ребята, в капкан психопатки. Наше дело – швах! Потому что деньги – это не единственная мотивация. В Ёбурге же Геше сказали – челябинские врачи-вредители нарочно калечат нас.
Взмах крыла бабочки породил ураган – народ шумно негодует!
- Бесплатная медицина – это бутерброд с дерьмом, - печально кивает Шеф.
Я не могу сказать, что это сарказм – скорее полный душевный крах.
- И каждый день мы от него откусываем кусок за куском, - поддакивает Геша, овчарка дворовая. – Надо бы с ними разобраться. Ментов что ли пригласить? Или бандитов нанять?
Еще один моралист! Подбить их на бунт? На коллективную жалобу в областное министерство здравоохранения? Или самому Путину петицию написать?
На пьяную голову мысли ворочаются с трудом.
Питбуль в восторге от идеи восстания – бей-круши-ломай, едрёна мать!
Ветеран, похожий на сенбернара, тоже выпил – он чихает, сморкается и говорит:
- Тухлая тут атмосфера, мужики, что-то из Преисподни витает в воздухе – я такие вещи за версту чую. Нам не милицию нужно звать, а попа – дьявола изгонять. В нашем отделении нечистая сила себе гнездо свила.
- Слишком много горечи, слишком много злости – просто обитель Зла, - множа ряды мистиков, непонятно к чему говорит сосед по палате, похожий на непонятной породы собаку.
- А кормят как? Все продукты растащили, заразы! Я пожалуюсь губернатору! Он доберется до их свободы, если совести совсем не осталось – грозит пьяный Шеф. – Эти гавнючки ещё попляшут…
Он сидит, обхватив голову руками, погрузившись в скорбные размышления – однако явно далек от ощущения полноты дзен. Забыв грехи своей шальной молодости, злорадно думаю о нем – скольких же ты истребил безвинных животных, егерь? Да воздастся каждому по делам его!
Угомонились поздно…
Как обычно, проснулся рано, когда еще все повстанцы в палате спали. Похмельного синдрома нет – доброкачественный американцы гонят«виски»! До подъема общего – час-полтора. Пока время есть и нечем заняться, начал выстраивать свои мысли в логическую цепочку. Не просто напрягаю серое вещество, а мысленно сжимаю его, чтобы выжать истину, как сок.
Пришел к выводу – никаких заговоров, никаких жалобных коллективных писем – ничего этого мне не надо: в сволочной жизни каждый сам за себя. А что можно предпринять в сложившейся обстановке? У меня есть под рукой гражданская одежда, я знаю здешний распорядок дня, нормально вижу правым глазом – значит, с обеда да ужина могу быть на работе и заниматься делами «Бетонпрофита». А на выходные – ездить домой и ходить в баню. Такие самоволки больных нижнем медперсоналом даже приветствуются – им больше жрачки достается в столовой.
Все это выстраивается в голове в некий коварный план – как воспользоваться по максимуму и без ущерба для себя сложившейся ситуацией. И следом печальная мысль – а с глазом придется проститься. Но сейчас это кажется мелкой невзгодой и отходит на второй план. Жизнь изменилась, обстоятельства тоже, но я, думающий человек, должен уметь к ним приспособиться. И, кажется, нашел выход. Пусть другие воюют, лбы расшибая: революции, бунты и восстания – это вышедшие из моды предрассудки.
Скажите – эгоизм? А что делать? Бегать, кричать, рвать волосы на себе и орать: «Не врубаюсь!»? Плакать двадцать четыре часа в сутки? Это возможно, но беда в том, что не такой у меня характер. Я не сторонник ломать обстоятельства – я за то, чтобы к ним приспосабливаться. Пусть Судьба за нас старается, раз позволила на свет появиться. Страстное желание светлого будущего всегда возобладает над серостью настоящего.
Интересно, который час?
С вымученным оптимизмом приговоренного к смерти спрашиваю себя: а, может, лучше удрать сейчас, пока ещё функционирует правый глаз – да найти порядочного офтальмолога, да пролечиться… чем оставаться здесь, во власти этой дьяволицы в белом халате? Тоже выход, но где его взять – порядочного офтальмолога?
Еще некоторое время напрягаю свои мозговые извилины. Но тут входит дежурная сестра и включает свет.
- Встаем, товарищи, время!
Разве глина может сопротивляться тому, чтобы её лепили? Я теперь все приказы в горбольнице № 1 воспринимаю указующим перстом Судьбы – как говорится: если быть собаке битой, то и палка найдется. Кроме того, на носу выходные – съезжу в самоволку домой, схожу в баню, подумаю… и, может быть, дам деру отсюда. А сегодня позвоню сыну и скажу, что буду выходить на работу после обеда на несколько часов.
Как задумал, так и сделал. В офисе мои обязанности поделили Ира и Виктор: бухгалтер занимается продажами, сын – логистикой. Я подсел к компьютеру, чтобы обновить рекламу. Прикрыл левый глаз и одним пальцем по клавиатуре – тюк-тюк-тюк… работа пошла.
Дома тоже все в порядке – сестра приглядывает за хозяйством: кота выселила в стайку, он и собака накормлены. Сходил в баню в субботу, в воскресенье сбегал к лиственнице… В понедельник вернулся в палату к завтраку. Во вторник офтальмолог придет на осмотр. Решил дождаться, а потом думать, что делать дальше – еще здесь быть или рвать когти?
Осознание, кто перед тобой сидит и что от неё можно ждать, создает общий настрой к лечащему врачу – сегодня от неё нестерпимо несёт потом, кислым потом Зла: словно безумие и жестокость обладают особым запахом. Распахнув левый глаз, прижимаюсь лбом к штативу и дышу ртом, чтобы носом не чуять её пахнущее тухлятиной дыхание.
Субкультура дерьмовой провинции – это я с сарказмом о своих ощущениях.
Крыса исследует мой глаз в микроскоп. А мне впервые в жизни кажется, что я понимаю чувства, которые должны были испытывать подопытные в медицинском блоке фашистского концлагеря – абсолютное бессилие и страх.
О, Боже, избавь меня от этой твари. Забери Себе мой левый глаз, только избавь от этого дьявола в белом халате. И клянусь! – больше никогда ничего у Тебя не буду просить.
Шепчу мысленно, и, конечно, никто мне не отвечает – наверное, Бог не доволен мной. И разве кто-то когда-то обращал внимание на крики, испускаемые перед разверстой могилой; перед стеной, испещренной пулями; на пороге камеры пыток?
Внезапно крыса в белом халате говорит:
- Начинаем интенсивную терапию. Пропишу вам глазные капли и укольчики в веко. Вот рецепт – сходите в аптеку.
А не поздно спохватилась, тварь вонючая? Воспаленный глаз даже на яркий свет твоего прибора не реагирует.
Я чувствую, как меня сотрясают спазмы ненависти. Слышу, как сердце колотится в горле очень быстро. И ещё тошнота от этой вонючки. Чтоб ты сдохла, старая крыса! Но умереть, видимо, придется мне. Мне давно уже стало ясно, что я не принадлежу к расе выживающих – тех, кто готов на все, лишь бы выжить. Мое желание жить лишь в состоянии переселить потуги к самоубийству. Но если смерть уготована Судьбой – значит, так тому и быть: к чему трепыхаться?
Из тупого замешательства меня выводит голос врача:
- Чего сидим? Бегом за лекарствами. Завтра и для вас начнутся процедуры.
Я ухожу, унося с собой мысль – очень хотелось бы посмотреть, как на Страшном Суде определят тебя в адскую бездну. А в коридоре другая возникла – может быть, господу Богу такие твари как раз по душе, а в Аду окажусь я сам? Впрочем, я уже там. И не будь ситуация так паршива, улыбнулся бы.
- Выписали? – с недоумением спрашивает Геша, овчарка дворовая. – А чего тогда лыбишься?
С каким-то странным любопытством – что будет дальше? – решил остаться: убежать я всегда успею. Впрочем, возможно такое – я уже смирился с мыслью о смерти, и страх улегся, моё сердце заледенело.
Выкупаю лекарства в аптеке, разовые инсулиновые шприцы… Но в рецептах нет заморозки. Нет их и в процедурной. Поэтому уколы – ужасно болезненные. Я всегда со страхом сажусь и цепляюсь руками за сиденье стула: не стерплю, дернусь от боли и прощай глаз навеки – сестра проткнет его иглой шприца. Как тут не вспомнить добрым словом ёбуржский офтальмологический филиал – сначала обезболят каплями, потом колят. И никаких болевых ощущений.
Здесь же… едрена мать! Ах, дьявол, как больно! Слуги Антихристовы, а не медицинские сестры – чтоб им ёжиков рожать против шерсти! От одной мысли, что пытки эти ежедневны и нескончаемы, подступает тошнота.
Через неделю спрашиваю у Крысы:
- Неужели нельзя заморозки выписать?
- Что? Вы один здесь такой умный? Все терпят – и вы не исключение. Эти заморозки вред несут, замедляя лечение. Хотите здоровым быть? Терпите!
У меня мурашки побежали по коже – и это врач, принявший клятву Гиппократа?
Садистский бред! Силы Зла торжествуют!
А завтра новый день пребывания в горбольнице № 1. И снова ожидание процедурного часа. Снова нутро сжимается от страха и предчувствия боли. Сердце колотится, как шальное. Зачем мне все это? Иисус умер за наши грехи – что изменилось? Напрасная была жертва! Какого же черта я здесь торчу?
Сколько еще терпеть? И для чего? У меня больше нет сил. С воспаленным глазом не понятно что. Я опустошен – душа покинула меня…
Короче, спустя два месяца, после прибытия в горбольницу № 1, я оттуда сбежал навсегда.
