ЗА ДВЕ МИНУТЫ ДО РАССВЕТА

* * *

Снова в сиротский дом я попал, когда мне было 14. После того, как очередной приятель моей приемной мамы напился и побил меня. Наверное, в полицию позвонили соседи. Неспособность воспитывать ребенка из-за пагубного пристрастия к алкоголю. Помню, как мама плакала, искренне. Она выбежала на середину дороги в старом ободранном платье с всклокоченными волосами, на морщинистом лице блестели одна за другой стекающие капли слез. Я сидел в машине скорой помощи и смотрел на нее через стекло. Она не кричала, не размахивала руками, не требовала вернуть своего сына, просто стояла, уставившись взглядом куда-то в пустоту. Своих настоящих родителей я никогда не видел, говорят, они оставили меня в роддоме, а потом у меня появилась приемная мать. Она хорошая. Правда, хорошая. Только иногда выпивала. Позже я пытался объяснить это людям, которые расспрашивали меня о маме, но они только обещали, что все будет хорошо, и не позволяли мне вернуться домой. Когда машина поехала, и мама начала понемногу уменьшаться, я дернулся к двери, медсестра меня остановила, я не намеревался открывать дверь, просто инстинктивно дернулся, просто мне не хотелось снова в сиротский дом.

* * *

Зимой я особенно боялся появляться в туалете, шел туда только когда не мог уже терпеть. На улице было холодно, поэтому парни курили в туалете. Не было кого-то из них одного, кто издевался надо мной больше остальных. Все это делали, поэтому я даже не могу припомнить ни лиц, ни имен, все было одним сплошным кошмаром. Несколько парней навалились на меня, сбили с ног и поставили на колени перед толчком. Поначалу мне хотелось их всех порезать. Много раз я прокручивал в голове как втыкаю нож кому-то в горло. Много раз представлял на их лицах изумление и страх. Я представлял, как схожу с ума и кромсаю их одного за другим в этом сраном туалете. И каждый раз, когда я сталкивался с кем-то лицом к лицу, пусть даже один на один, у меня начинали трястись поджилки, а потом мне было так противно: «Какие нахрен фантазии! Ты просто кусок дерьма!». Я действительно кусок дерьма, потому что даже на самоубийство духу у меня не хватило. Было время, когда я засыпал в кровати и успокаивал себя мыслью, что не так уж все плохо, что, в крайнем случае, у меня есть выход. А потом в порыве отчаяния, после очередного унижения, я попытался порезать себе вены. Когда кровь неожиданно брызнула струей, я очень испугался, я перестал плакать, жизнь в этот момент уже не казалась мне суперплохой, я просто испугался за свою жизни и крепко перевязал рану тряпкой. Я сидел и смотрел, как кусок ткани на моей руке становился мокрым и краснел. Порезал я себя не глубоко, поэтому кровь через некоторое время остановилась, и я понял, что все это просто игра, самообман, на самом деле я не хочу умирать, на самом деле я очень даже хочу жить. Схватив меня за руки, парни нагнули меня, так что мое лицо провалилось внутрь толчка. Вообще я щупленький, очень худой и небольшого роста, моя голова была приспособленная проникать в такие дырки как дырка толчка, например.  «Спускай!» - кто-то крикнул, на мое лицо тут же обрушился поток холодной воды. «Ещё!» - продолжал кричать голос, я не сдержался и сделал вдох, вода попала в рот и ноздри, я поперхнулся, и мне показалось, что я сейчас задохнусь. Меня отпустили. Откашливаясь, я пополз в угол и прижался к стене. Глаза я закрыл, слышал только смех, доносившийся со всех сторон. А потом на меня помочились.

* * *

Стоит ли говорить, что друзей у меня не было, что никто не хотел со мной общаться. Должно быть, поэтому у меня выработалась привычка не обращать на людей внимания. На лица, имена, вообще какую-то информацию, связанную с человеком у меня была очень плохая память. Кто-то уходил из сиротского дома, кто-то приходил, я не замечал разницы. Но когда у нас появились Тим и Маша, я запомнил этот день, потому что Тим подошел ко мне и сказал:

- Здорова! Я Тим, а эта Мари!

- Меня зовут Машей вообще, но Тим называет меня Мари. Лучше звучит, не правда ли? 

- Да, лучше! – по привычки включил я согласительный тон.

- Тебя то, как зовут? – спросил Тим.

- Дима.

Странное дело, от взрослых я много раз слышал, что человек со временем привыкает ко всему. Привык ли я скучать по матери? Нет! Я скучаю каждый раз с не меньшей силой. Привык ли я бояться? Привык ли я к кошмару? Сейчас меня начинало трясти, будто в первый раз. Как всегда я боялся, что надо мной начнут издеваться. И все же одновременно я понимал, что оставаться невидимым и совершенно одиноким куда хуже.

- Я тут перетер с несколькими. Пизданутые! А таких как ты я знаю, - Тим оглянулся и достал пачку с сигаретами, закурив прямо в коридоре, он предложил и мне, но я покачал головой.

- Ты не можешь постоять за себя, так, приятель? – Тим и Мари переглянулись. Мари сказала, что это не страшно и подошла ко мне, обхватив мою руку своей.  

- Наверняка ты думаешь, что ты «кусок дерьма», и все такое? – Я хотел освободить руку, но Мари не дала мне этого сделать.

- Не думай про себя абсолютно. В каждом есть и дерьмо и что-то хорошее. Ты думаешь, что я пришел поиздеваться над тобой, но я могу сказать тебе то, чего ты может быть, еще не знаешь!

На вид Тиму было, как и мне, лет 14, может быть 15. Но он казался очень взрослым.

- Тимка-рентген, - прошептала мне на ухо Мари, - он видит людей насквозь! – она отпустила меня и, обняв Тима, поцеловала взасос. Кто-то из парней свистнул в коридоре, а проходившие мимо девчонки сказали им, чтобы они не общались с таким уродом как я. А потом к нам подошел парень и сказал, что я последнее чмо на планете и чтобы они не заморачивались на мой счет, и спросил сигаретку у Тима. Тим ответил, чтобы ему лучше попросить сигарет у своей бабушки.

- Я уверен, что более надежного друга в этом бедламе мне не найти, будем дружить? – и Тим протянул мне руку.

- Будем!

***

Был ли я рад? Конечно, но меня печалило что-то неопределенное. Как-то я знал, что Тиму не приспособиться в этом месте. Он был беззащитней даже чем я. Он был беззащитней из-за Мари. Мне хотелось верить, что все будет нормально. Мне даже стало легче переносить издевательства, не то, чтобы я стал меньше бояться, просто стал меньше прокручивать одни и те же моменты в голове.

Однажды, в школе я отпросился с урока в туалет, мне не хотелось встречаться на перемене с моими обидчиками. Идя по коридору, я увидел в окне Мари с Тимом. Тим держал в руках коньки. Я выскочил на крыльцо:

- Привет! Вы куда?

- Давай с нами, приятель! Пойдем на замерзшее озеро кататься! – крикнул Тим.

         Мы шли, утопая в сугробах. Всегда ненавидел ощущение холода, от снега, забившегося в ботинки. Но в тот день мне было все равно. Светило солнце, а Мари с криком «не догонишь» бежала по сугробу, когда Тим обхватил ее сзади и они рухнули оба, вздымая столб снежной пыли.

         - А ты особый, да?! – Тим толкнул меня в сугроб, а Мари прыгнув рядом начала закапывать меня в снегу. Со словом «милашка», она растирала снег на моем лице, а я улыбался, не сопротивляясь. Помню, мне подумалось в тот момент, что я похож на игрушку, которую случайно находят, чтобы поиздеваться или позабавиться, изображая заботу на лице.

         Мы катались по очереди. Тим и Мари уже смело стояли на коньках, а мне пришлось учиться под восторженный смех Мари. А потом мы улеглись на льду и смотрели на проплывающие облака.

         - Тебе сколько лет? – спросил Тим.

         - Четырнадцать, - ответил я.

         - И мне тоже, - отозвалась Мари.

         - А тебе сколько? – спросил я Тима.

         - Пятнадцать, - сказал он, - еще немного и я смогу свободно решать, что мне делать.

         - И что ты будешь делать? – спросил я его.

         - Отвезу Мари в Париж! – серьезно ответил он, а Мари рассмеявшись, сказала:

         - Тим хочет затащиться меня на какую-то башню и устроить там пикник!

         - Эйфелеву башню, дурочка, Эйфелеву! – с гордостью в голосе произнес Тим, - Там есть лифт, и ресторан тоже есть. Мы закажем вкусной еды, всяких деликатесов, будем пить дорогое вино и смотреть на огни Парижа с высоты нескольких десятков этажей.

         - Значит, я дурочка, да?! – изобразив обиду, сказала Мари.

         - Моя маленькая, миленькая дурочка! – Тим пододвинулся и поцеловал хихикающую Мари.

         - А ты, что будешь делать, когда станешь совершеннолетним? – обратился ко мне Тим.

         - Я не знаю. Я не думал об этом пока, - чувство смущения заставило меня немного покраснеть.

         - Возьмем его с собой, а Тим, возьмем? – воскликнула Мари.

         - Без вопросов! Решено! Мы все отправимся в Париж! Да, друг?! – Тим, толкнул локтем меня в бок. А я, глядя на проплывающие по небу фигуры облаков, уже представлял отражения наших лиц в стекле ресторана, уставившихся на огни Парижа.

         * * *

         Ощущение будто ты чихнул, но соплей так много, что они разлетаются в стороны огромными порциями. Такое ощущение возникает, когда в лицо попадает легко скомканный снежок и от удара тот разлетается во все стороны. Странно, но на этот раз я начинаю припоминать лицо парня, который, по всей видимости, здесь главный забияка. С тех пор как я начал дружить с Тимом и Мари, память на лица и имена начала возвращаться с пугающей силой.

         - А ну-ка, чмошник, слепи-ка нам еще парочку таких снежков! – говорит мне главный забияка, под гогот остальной компании ребят и девчонок, устроившейся на крыльце школы, в ожидании потехи.

         - Ты, что тупой! – ко мне подходит парень, лицо которого я смутно начинаю припоминать.

- Делай, то, что тебе говорят! Лепи, чертовы снежки! – он срывает с меня шапку и толкает в сугроб.

Если я не стану лепить снежков, то могу получить ботинком под ребра несколько раз, после чего тело будет ныть весь день. Поэтому я поднимаюсь и начинаю лепить снежки.

- Давай, урод, еще, еще лепи! – покрикивает на меня главный забияка, а второй парень раздает  остальным снежки по кругу.

Как раз в тот момент, когда на меня сыплется со всех сторон дождь из снежков, на крыльце появляется Тим. Главный забияка кричит, чтобы я продолжал делать снежки. «Я же просил тебя, чертов дурак!» - кричит мой внутренний голос. А голос, снаружи, пытаясь сгладить ситуацию, звучит:

 - Да, все нормально! Мы просто прикалываемся!

Но уже поздно. Я уже слышу, как Тим кричит «Эй!». Я уже вижу, как он смаху бьет забияку по лицу и спрашивает, нравится ли это ему. Подскочивший друг забияки также получает по лицу. Но забияка, вскочив, обхватывает Тима сзади, из толпы возникают любители колотить связанных жертв. Тим резко бьет забияку затылком по носу, развернувшись, сбивает его с ног. У меня так колотится сердце, будто это я сам бью засранца, у меня расширяются зрачки, у меня трясутся от напряжения сжатые кулаки, губы дрожат, будто это я сам кричу:

- Сука, говори, тебе нравится или нет?!

Тим колотит как сумасшедший забияку по лицу. Из дверей школы вылетает учитель физкультуры и старшая воспитательница. Учитель, схватив Тима за шкирку, оттаскивает его в сторону. Воспитательница помогает встать забияке и отводит его в медкабинет. Я стою, прижатый по сторонам огромными глыбами взглядов, уставившихся на меня школьников.

* * *

Затишье перед бурей. Эта тишина выматывает звенящими от напряжения нервами. От меня резко отстали. Все сделали вид, будто меня не существует, на время выкинули в коробку со сломанными игрушками и спрятали ее на чердаке. Я почувствовал себя невидимкой, стоя в накуренном туалете среди стада гиен и спокойно справляя нужду. Единственный раз тишина была нарушена, когда меня толкнул в спину приятель забияки и вкрадчиво сказал:

- Очередь и до тебя дойдет.

В то утро, терзавшие мысли о наступлении момента, когда эта самая очередь, наконец, дойдет до меня, отступили. Проснувшись в кровати, я обнаружил, что я один в комнате. Комнаты у нас рассчитаны на троих-четверых, койки пустовали, а в коридоре явно царила, по меньшей мере, суета. Причина, чем она была вызвана, и меня заставила покинуть теплую кровать в столь ранний час.

Я вышел в коридор, подростки столпились на лестничной площадке, перегибаясь через перила, некоторые из них смотрели вниз, но никто не спешил спускаться на первый этаж. Мимо меня пробежала дежурная медсестра, задев халатом, который застегивала на ходу. В моей голове зарождалось что-то, чего я боялся все это время. Я стоял как всегда в стороне событий, но и как всегда чувствовал, что эти события напрямую связаны со мной. В мою сторону двинулись парни, мои соседи по комнате, они смотрели на меня с еще большим призрением, не наигранным, с настоящим презрением. Подойдя, один из них сказал:

- Ты такой урод, что даже твои друзья кончают с собой! Как её звали, Маша вроде... Она спрыгнула сегодня утром с крыши. Ты, урод в этом виноват!

Я знаю. Я знаю, что виноват. Все это из-за меня. Куски мозаики мигом сложились в голове. Забияка. Я догадываюсь, что он сделал с Мари. Она казалась такой сильной, такой позитивной. Меня вытошнило на пол, а потом я побежал прямо в гущу толпы, стоявшую на площадке, я, пронеся по лестнице, не заметив медработников и суеты царившей на первом этаже, босиком и в майке я выскочил на крыльцо.

Тим, он в одиночестве сидел на ступеньках спиной ко мне. Карета скорой помощи стояла рядом с крыльцом, ее двери были открыты, но видимо весь персонал был внутри здания. Я подошел к нему. Его трясло. Плакать он перестал. Лицо было серое, будто в черно-белом кино. Зрачки были настолько малы, казалось, они вообще исчезли. Передо мной сидел человек, из которого только что вынули душу. Я опустил взгляд и увидел, что его сжатые кулаки были в крови:

- Надеюсь этот ублюдок мертв.

Я развернулся и пошел по дороге. Мне на встречу двигалась вторая карета скорой. Она с писком пронеслась мимо. Я просто шел. Не знаю, передвигал я ногами или нет, мне казалось, что я стоял на месте. Мне так хотелось убежать отсюда, мне так хотелось убежать от самого себя. Все что мне нужно – идти, мне просто нужно идти туда, где горизонт, вперед, просто вперед, не останавливаясь не на секунду, если я остановлюсь - я умру…