Незнание закона не освобождает от ответственности.

А вот знание нередко освобождает.

 

 

 

Бычки «Приозерного» 

Меня пригласил к себе в кабинет Фетисов.

Сесть не предложил и сам не сел. Так мы и стояли разделенные его столом.

- Вы подходили к Александру Максимовичу с вопросом о квартире – мы решили его. Вы переводитесь из аппарата освобожденным секретарем партийной организации колхоза имени 22-го съезда КПСС. Есть возражения? А вопросы? Сегодня в райком приедет председатель колхоза Титов Анатолий Михайлович – вы пообщайтесь с ним, он вам все расскажет про вашу жилплощадь и работу. Он уже в курсе – с ним ваша кандидатура согласована.

Ну, что ж – что-то подобное и следовало ожидать.

После женитьбы не стал нужен Деминой, а стало быть, и никому. Если дело действительно в этом, то должен признать, что Людмила Александровна никогда не будила во мне низменные инстинкты. И хоть ныне жена меня учит искусству верности своей холодностью, вряд ли разбудит. Так что я – материал отработанный, и партийное секретарство в селе не есть повышение по службе для резерва редактора районной газеты, это понятно – меня наказали. Но жить и работать можно в Петровке – тем более, это родина моих предков, там их могилы, там моя память из далекого голубого детства. Там и родственников полно, и куряки через одного – а я ведь куряк.

Словам, решено – едем подальше от тещи, парторгом в Петровку.

А Фетисов что ожидал? – что я упаду на колени, руки молитвенно сложу и возоплю: «Родненький, не губи!».

Я твердо взглянул в глаза заворготделом – вы еще не знаете, мелкота, какого змея-Горыныча отпускаете на волю. Даже усмехнулся. Фетисов отвел свой взгляд – осталась в человеке капля порядочности. 

Мы стояли и молчали. Фетисов явно не знал, как ему со мной себя вести, а я хранил упорное молчание, огорченный тем, что не Пашков объявляет мне о ссылке. Наконец, Владимир Александрович пожал плечами:

- Ну, если нет вопросов, иди.

В райкоме не было никого, с кем бы я мог поговорить о новом назначении. Поэтому, вернувшись за рабочий стол, погрузился в чтение прессы. В результате через пару часов убедился, что пресса (только не районная, конечно) единственное мое оружие в борьбе против врагов. Когда коллеги разошлись по делам, откинулся на спинку стула, закрыл глаза и принялся за дыхательную гимнастику. Отец научил и говорил – лечит абсолютно все и особенно нервы. В моем деликатном положении – самое то.

А мысли текли сами собой.

Зря я полез в этот райком. Журналистика – это был мир, который меня очаровывал. Я получал удовольствие и от общения с людьми, и от работы над материалом, и от чтения его в газете. Три в одном за одну зарплату. Хотя Семисынов не тот руководитель, с которым интересно работать. Вот Пал Иваныча на его место – тогда бы да: рай на Земле!

Помню все свои критические материалы. Они наполняли меня восторгом – я представлял себя святым Георгием, вступившим в схватку с драконом, или Фиделем Кастро, штурмующим казармы Монкадо. 

Возможно, тогда уже Демина на меня глаз положила – материалы мои себе требовала неопубликованные. Хотя так не одной поправки и не внесла. Я думал – чванится, а она чувства свои лелеяла, глядя на меня. Вот зараза!

Слава Богу, интима меж нами не было. Вот бы память выкидывала сейчас коленца – поцелуи, объятия, нестерпимая для мужского взгляда белизна женских бедер…. Выше, выше рука поднимается, … а из-под юбки треугольная голова гюрзы навстречу.

Тут я вздрогнул и со стула свалился – то ли прикемарил и кошмар приснился, то ли воображение так разыгралось.

Пора обедать.

После обеда Титов сам нашел меня. Это был крепкий мужчина лет сорока с симпатичным и умным лицом. Мы уже встречались прежде по работе и причин не нравиться друг другу не нашли. Он с удовлетворением принял весть о моем назначении, хотя руководители хозяйств не особенно доверяют своим парторгам, считая их фискалами райкома.

Он подтянул единственный стул для посетителей, блуждавший по кабинету от стола к столу, сел напротив меня и уж тогда соблаговолил протянуть мне руку, которую я крепко пожал.

Некоторое время Титов молча разглядывал меня с интересом, будто видел впервые – искал, должно быть, следы испуга или разочарования решением райкома.

- Ну, ты рад или не очень? – наконец произнес он.

- Дело есть дело, сказал слепой Пью штурману Билли Бонсу, вручая черную метку – я процитирую его на твой вопрос.

Анатолий Михайлович с удивлением посмотрел на меня.

- Я к тому, чтобы обид не было. Мне предложили, я согласился – сам я тебя себе не выпрашивал. 

Я плечами пожал – не в претензии.

- Машина у тебя будет, но без водителя. Заправлять и ремонтировать можешь в колхозе. Жить будешь в своем большом деревянном доме с огородом. Это даже лучше, чем мой кирпичный коттедж на два хозяина. Чего молчишь?

Я снова пожал плечами – а что говорить?

Титов поднялся:

- Твоя проблема, Анатолий Егорович, в том, что никак не можешь сделать выбор, на чью сторону баррикады встать. Но имей в виду, нельзя долго держать равновесие на проволоке: рано или поздно сорвешься.

- Спасибо за предупреждение. Только объясни, пожалуйста, между какими противоборствующими сторонами возведена твоя баррикада.

- Не прикидывайся – все ты знаешь.

И ушел, не подав мне руки на прощание.

Слова Титова не давали мне покоя все оставшееся время рабочего дня. Мне не надо было напрягать мозги, чтобы понять подоплеку его предупреждения. Со времен воцарения в Кремле Горбачева всюду в открытую говорят – что-то не то происходит с нашей руководящей и направляющей силой общества. Так что я не единственная белая ворона в Увельской районной партийной организации – есть ребята на периферии покруче меня.

Пресса и враждебные голоса, которые перестали глушить, доносят – пошли волнения по всей стране, вплоть до кровопролитных столкновений. Бойцы из дивизии Дзержинского саперными лопатками разгоняют демонстрации.

Очень романтично стало жить!

Наверное, Титов приписал меня к протестному электорату – к тем, кто изнутри раскачивает партию, под воздействием объявленных Горбачевым гласности и перестройки. Но все дело в том, что против партии я лично ничего не имею. А вот некоторым партийным бонзам с удовольствием бы посчитал ребра. Пусть кто-то раскачивает устои партии, пусть, а эти-то – на корню губят своим неумелым вмешательством во все абсолютно дела.

Твоя мать! Я был бы абсолютно не против демонстрантов на площади с лозунгами «Долой Пашкова!», «К стенке Демину!», «Чудакова головой в унитаз!». Эх, ма… да коих же пор?

С годами я научился секрету обуздывать вспышки гнева – дыхательные упражнения плюс никотин. Размяв занывшую спину, поплелся прочь из райкома Тому встречать – если не звонит, значит, еще не приехала. Сел на автобусной остановке и закурил – сигарета никогда еще не мешала думать.

Проблема казалась неразрешимой, и очень мне нужен совет жены.

Посмотрел на часы – седьмой час, самое время ей появиться.

Наконец, в следующем подходящем к остановке автобусе увидел жену, как всегда строгую и хмурую, и даже почти умилился. Почти.

Подскочил, подал ей руку, помог сойти на тротуар.

- Итак, дорогая, у меня приятная новость – мы переезжаем с тобой в Петровку, где у нас будет свой дом с огородом и служебная «нива».

Тома сделала шаг в сторону, чтобы пропустить спешащих людей и остановилась, строго взирая на меня.

- Рассказывай.

- Что рассказывать… Меня из аппарата переводят парторгом в колхоз имени 22-го партсъезда, а это Петровка. Такие дела.

Тома молчала, пытаясь понять – что это, шутка или всерьез.

- Отказаться нельзя, иначе партбилет на стол и адью…..

- Да к черту партию твою! – ожила, наконец, Тома. – Хочешь, езжай. Я отсюда никуда не поеду. А с чего ты взял, что я соглашусь оставить работу и маму….

- Маму можешь с собой взять, - горестно пошутил. 

Ясно, что Тома со мной не поедет – не избежать конфликта дома. Или на работе. А вернее, и там, и там. В принципе, отказаться можно – не зря Фетисов переспрашивал: вы согласны? – но это будет проявлением малодушия и потеря лица. Меня немножечко пополощут в докладах и сольют из аппарата куда-нибудь к чертовой матери.

Впрочем, что Томе до того – у нее собственная мать чертовка, до других ей и дела нет. 

Жена подвела черту:

- Если захочешь и подумаешь, найдешь способ выкрутиться. Я тебя знаю.

Она легонечко похлопала меня по плечу и даже чуть-чуть улыбнулась.

- Очень рад за себя, - буркнул я.

- Только маме не говори – в ее голосе послышались слезы. – Будет упреков!

- Вот о ком не подумал, - вздохнул я.

Позже дома, оставаясь наедине, я вбрасывал Томе для раздумий реплики, типа:

- Мы могли бы начать новую жизнь.

- Я работаю в школе не первый год, я люблю свою работу, я люблю ребятишек….

Я взорвался:

- Все ты, ты, ты… да еще мама, а где же я?

- А ты пойди, вынеси мусор, - это теща.

И я пошел. Потом подсел к шахматистам с ведром из-под мусора, поиграл – так и вечер прошел.

Ночью в кровати.

- Как мы сумеем сохранить семью, если я буду жить в Петровке, а ты здесь? – спросил очень мерзким тоном.

Тома молчала, размышляя – у нее не было готового ответа.

Как бы сейчас к месту были ласки. Но, увы – мы два айсберга на одном диване.

Я смотрел на нее, не дыша, и ждал ответа.

- Ты не можешь оставить беременную жену. Так и скажи им.

- Они ответят – пусть беременная жена едет с тобой.

- Это еще почему?

- А подумай сама – свежий воздух села, молоко парное будут полезны тебе и ребенку.

- Кто же в наше время едет в село?

- Самые умные люди. Ты читала в газете «Дело врачей»? Весь цвет облздравотдела целую улицу коттеджей для себя построил в селе Нехаево. А мы без всякого криминала получим свой дом и машину.

- Я никуда не поеду, - сказала Тома медленно и раздельно.

Потом повернулась ко мне спиной, что означало – разговор окончен.

Быть или не быть нашей семье? 

Кровать для секса хороша, а не для дум, когда рядом жена. Дождавшись, когда Тома уснула, тихонько поднялся, вышел на кухню, взобрался с ногами на подоконник, открыл форточку и закурил.

После второй сигареты таки решил – никуда не поеду.

Что для этого надо сделать?

К отцу за советом не пойдешь – он тут же помчится громить райком, сверкая боевыми наградами и потрясая удостоверением инвалида войны. Мне это ни к чему. Что я могу сделать сам? Ответ прост – мне надо убедить начальство, что вне райкома да в окружении простых колхозников-коммунистов, я могу стать грозной силой. Грозной силой противодействия и разоблачения. Мне надо выйти на редакцию областной газеты, и тогда весь райком будет под моим прицелом. А еще лучше пробиться в центральную партийную прессу – вон Реутов завел в «Правде» дружбанов, если не врет, конечно.

А ведь здорово может получиться – скажем, серия писем в прессе под общей рубрикой «Перестройка в селе». Или чуточку иначе, но «Перестройка» обязательно – и Горбачев это слово муссирует, и народу любо. Вон как метко прозвали «Прожектор перестройки» на первом канале – хером Горбачева в заднице Брежнева.

Я вернулся в спальню с видом Мессии. Одарил спящую жену доброжелательной улыбкой – все будет в порядке, дорогая, спи.

Но сам опять уснуть не смог. Чтобы скоротать до подъема время, пустился со спящей женой в мысленный монолог.

Скорого ответа, милая, не жди. Для начала пущу по райкому мнение, что я сам рвусь в колхоз, а еще в неподконтрольную райкому прессу, чтобы вывести власть имущих на чистую воду. Не строй иллюзий по поводу скорого успеха – возможно, мне даже придется поехать в село. Но клянусь тебе – ни дня без строчки: в Челябинск я сгоняю, а с Москвой спишусь. Или к Реутову заявлюсь – неужели не поможет? Возвращение будет скорым и триумфальным – обещаю, в колхозе я не задержусь и к рождению малыша буду дома. Я уверен в успехе – за мною правда. А тех, кто сейчас руки потирает нашему горю – из партии и к прокурору.

Пока всем и вся надо трезвонить, что в моей шляпе имеются кролики, которых я достану (обнародую?) в самый подходящий момент. Пусть потрясутся на досуге те, в ком совесть нечиста. Говорят, в американских фильмах полицейская машина завывает сиреной не для того, чтобы расчистить дорогу – она спешит к одному преступлению, а еще несколько предотвращает своим воем. Вот и я буду предотвращать, распуская сплетни – все государству польза. За дело надо приниматься уже завтра… нет, сегодня – время уже близится к рассвету.

Спать еще не хотелось, вставать еще рано. Так и не научился засыпать по команде. А жаль – это полезный навык. Заставил себя дышать глубоко и принялся считать удары сердца, надеясь поймать сон. И, как обычно, мне это не удалось.

Может, помечтать о другой жизни? Как было бы здорово нам с Томой в Петровке. Мы бы трудились – она в школе, я на партийном поприще, а еще дома и в огороде. Она ведь биолог – грядки любит. Картошки бы насадили. По выходным ездили бы в челябинские театры, оставив малыша родственникам – у меня их там много. Гуляли бы под ручку возле церкви. Я бы ей рассказывал истории из жизни моих предков. Раз в год ездили бы в отпуск за границу – в селе с этим проще. И путевки дешевле через райком профсоюзов работников сельского хозяйства….

Тома шевельнулась, проснулась, и сразу упрек:

- Иногда с тобой страшно. Ты почему не спишь?

- Думаю.

- Что ты имеешь в виду?

- Думаю, как осилить врагов и не потерять семью.

- Может, ты страдаешь бессонницей?

- Нет. Когда мыслей нет, хорошо сплю.

Как бы ко времени сейчас оказался секс. Но нет – два айсберга пошептались и отвернулись. Ночь была на последнем излете….

То, что задумал я, было на грани авантюризма. Для меня ново и, возможно, одному не под силу исполнить. Но коллеги подыгрывали мне, сами того не ведая.

Захожу в орготдел. Непогодин:

- Ну, что, Егорыч, драчи жопу – буду ездить к тебе в колхоз и драть в свое удовольствие.

- Вот тут ты парень маху дал – с точностью до наоборот. Ты абсолютно не разбираешься в партийном строении и будешь в дерьме по уши каждый раз, приезжая в Петровку. Вот кто такой секретарь партийной организации? Давай дословно разберемся и начнем с первого. Секретарь – это человек, перекладывающий и подшивающий бумажки. Мое дело собрать коммунистов, объявить повестку собрания, поставить вопрос на голосование и записать результаты его в протокол. Все верно? Теперь разберемся – кто такой инструктор райкома партии? Это проводник решения бюро в партийные массы – верно? Так вот, ты приехал – я собрал коммунистов, тебя представил и попросил собравшихся внимательно выслушать. А ты давай – убеждай партийные массы в правильности решения, принятого райкомом. Не убедишь, и колхозники прокатят решение – я первый позвоню Пашкову и доложу, что инструктор Непогодин провалил свою миссию: коммунисты колхоза имени 22-го съезда не одобрили решения бюро, а стало быть, оно не будет принято к исполнению. Разберитесь и пришлите другого – поумней.

- Э-э-э, - заволновался Непогодин. – А как же демократический централизм? – который утверждает подчинение и отчетность нижестоящего органа перед вышестоящим.

- Так то отношение органов, а я говорю о простых коммунистах, для которых основное требование демократического централизма заключается в подчинение меньшинства большинству. Ну, а если тебе удастся бюро райкома натравить на колхозный партийный комитет, я вынесу суть конфликта на страницы прессы и подчеркну главную мысль – вот к чему приводит некомпетентность сотрудников аппарата. Так что забудь в Петровку дорогу, если и дальше хочешь бездельничать в райкоме партии. 

- А ты, Егорыч, не боишься досвистеться до Колымы? – спросил Михайленко.

- Что? Это в наше-то время? А еще казак! Да ты трусливее распоследнего куряка.

Я надеялся, что наш разговор будет дословно передан заворготделом Фетисову, а от него информация дойдет и до первого. Пусть подумает на досуге Александр Максимович, кого ссылает в Петровку. На периферии да в окружении коммунистов я сумею много пакостей ему натворить – и в миру, и в газете. Это-то он должен понять и оставить меня в покое.

Возможно сработало – дни шли за днями, недели текли за неделями, утверждение мое на бюро в новой должности затягивалось. Не то что с Непогодиным – позавчера решили отправить его парторгом в «Заветы Ильича», вчера утвердили, а сегодня он уже там.

Прощаясь, Непогодин негромко, чтобы слышал только я, послал стукачей куда подальше и удалился решительным шагом. Я смотрел ему вслед и ни грамма не жалел, что он стал первой жертвой моих интриг.

Мне очень хотелось с кем-нибудь поделиться своими успехами – только с кем? И с отцом потерял контакт, и с Томой его не нашел. Кстати, о ней. Я кажется понял, в чем ее грех – это женщина с полным отсутствием чувства вины. Эта функция в нашей семье предопределена мне. Что бы, когда бы и где не случилось, во всем виноват я один! И надо признать, здорово у нее получалось других винить. Если она хотела поставить меня в неловкое положение перед коллегами, родственниками или друзьями, то это всегда ей удавалось. Как? Очень просто – она вдруг вставала и уходила по-английски, оставляя оставшихся чувствовать себя обосранными идиотами.

Ну, ничего, я свое наверстаю!

Был на Южноуральском арматурно-изоляторном заводе заместителем генерального директора по кадрам Николай Семенович Площик. Что он делал в Увельском райкоме, понятие не имею. Но прознав, что я окончил в ЧПИ факультет ДПА, подошел познакомиться и тут же предложил перейти к нему на завод в инструментальный цех мастером на участок станков с числовым программным управлением – мол, это дело для инженера, а райком – прибежище для тупых карьеристов.

Минул год, надо мною нависла угроза высылки парторгом в колхоз. И Площик снова объявился – то ли случайно, то ли нарочно.

- Слушай, самое время плюнуть на сельскую местность и пойти к нам, - сказал он сурово. – У тебя жена в городе тоже работает? Так и переезжайте к нам – мы квартиру дадим.

- Вот сейчас я не против, только уход будет сильно смахивать на бегство….

Он прервал меня.

- Здесь нечего рассуждать. Коммунисты заботятся о благе страны. Где ты, выпускник политеха, больше пользы принесешь? Конечно же, на производстве. Немедленно пиши заявление, а если кто-нибудь заартачится тут, мне и в обком сбегать недолго.

Все складывалось не так плохо, как я ожидал. Мой отец институтский ромбик называл поплавком – мол, в любой ситуации тянет наверх. Вот и сейчас….

- Николай Семенович, мне приятно ваше предложение….

- Я не комплименты тебе говорю, а дело предлагаю.

- Хорошо, я подумаю, с женой посоветуюсь – тема серьезная.

- Только здорово не тяни – место я тебе придержу.

- Уверяю вас….

- Ты вот что, приезжай к нам на завод, все посмотреть, обсудить – пропуск я тебе закажу.

Мне не оставалось ничего другого, как согласиться приехать с визитом.

Кажется, договоренность достигнута, но Площик не спешил прощаться – предложил прогуляться по Увелке пешком. Но прежде мы спустились в буфет и выпили по чашечке кофе. Николай Семенович продолжал агитацию:

- Село есть село – все размеренно и спокойно. Таков и карьерный рост. Для молодого и амбициозного человека лучше завода места нет. На производстве всегда есть место подвигу.

- Поверьте мне, я как-то серьезно не страдаю о высокой карьере, - ответил я достаточно искренне. 

- Плох тот солдат, - сказал Площик, пожав плечами, и был прав.

Еще правее был, развив свою мысль:

- Мне кажется, в прошлом году ты свежее выглядел. Это райком тебе почки отбил? Товарищи партийные это любят – хлебом не надо кормить, дай кого-нибудь запинать толпой.

- Хорошо, я позвоню вам в ближайшие дни.

- Вот это дело! И не заморачивайся по вопросу – а как это будет выглядеть? Все будет хорошо, потому что мы – хорошие люди. Возьми это за правило, и не будет проблем.

Ко мне вернулось хорошее настроение.

Площик, похоже, его никогда не теряет.

- Слушай, если возникнут проблемы, ты без стеснений звони мне домой – вот телефон.

На этом расстались.

После института я работал на Станкомаше, и ничего кроме неприятных воспоминаний от той поры не осталось. Снова вернуться к станкам и рабочим как-то не чаял, но, может быть, это будет лучше, чем ждать в райкоме неприятностей на свою голову.

С работы пораньше ушел, увлеченный новыми планами, но домой не пошел по известной привычке, а болтался в виду автобусной остановки, поджидая жену. Репетировал речь, которую скажу. Мне кажется, она согласится.

Наконец, из автобуса вышла Тома. Мне казалось, чем больше я в ней нахожу недостатков, тем больше восторгаюсь ее красотой. Быть может, это единственное, что в ней безупречно. А может, от долгого воздержания?

- Ты с новостями? – спросила она.

- Как догадалась?

- По твоему лицу.

Я ей поведал о разговоре с Площиком. Мы уже были дома и ужинали вдвоем.

- Да, интересное предложение, - заметила Тома, наливая чаю в чашки с цветочками. – Я как в школу поступила, сразу подала заявление на квартиру. Но, по-моему, за все прошедшие годы не было никакого движения. А АИЗ строит, помногу строит – возможно, о жилье твой Площик не врет.

- Значит, принимаем предложение?

Она улыбнулась в ответ.

- Я бы на твоем месте согласилась.

Чай был горячим, и я подул в чашку, чтобы немного охладить его. 

- Николай Семенович пригласил на завод, чтобы поближе посмотреть производство. Может, вместе пойдем? – у тебя бывают свободные дни?

- А мне-то туда зачем? Я была на экскурсии с учениками, но на фарфоровом заводе – там интересно, там расписной цех один чего стоит!

- Благоприятное впечатление?

- Может быть.

Новость моя уже утратила интерес – в ее глазах появилось беспокойство.

- Где же мама?

- Соскучилась?

Она покачала головой:

- Беспокоюсь.

- Наверное на Бугре, у своей сестры Муси.

- А давай сходим.

- Сколько ты ей будешь служанкой и нянькой?

- Ты ненавидишь ее.

- Есть за что, та еще…, - я сдержался.

- Ладно, сиди, я схожу одна.

- Сиди и нервничай? – теща пропала, потом жена…. Вместе пойдем, только тележку надо найти – на руках мы ее не донесем.

Тома задумалась и промолчала.

Буквально на прошлой неделе она ходила с фингалом – мамин подарок. Тещино счастье, что я не видел – меня бы и Тома не удержала. Но после драки, как говорится, кулаками не машут. Зато есть на кого свалить – муж, мол, побил: теперь Тома замужем.

Я думаю, Тома порой боялась свою маму – Мария Афанасьевна часто в гневе неукротимой была. Я дал слово жене, ни во что не вмешиваться, пока она меня сама не позовет.

Мои родители старше сватьи, но всегда при деле – на огороде, в доме или гараже. На лавочке вечерами сидят с соседями – тоже чин чинарем. Эта же бестия, как брошенная псина, нагоняет на окружающих беспросветную тоску. Если она не валяется пьяной, то по дворищам рыщет в поисках выпивки или ругается с кем-нибудь матом. Не женщина, а пародия на бабу-ягу – ей бы ступу….

Назначение мое в Петровку – где-то зависло: ни туда, ни сюда. Я по-прежнему сидел в кабинете инструкторов за своим столом. Исполнял свои прежние обязанности. И однажды председателем комиссии по подготовке вопроса на бюро попал в совхоз «Приозерный». Все участники процесса разбрелись по хозяйству для непосредственного контакта с коммунистами и беспартийными. Мы с Федором Семеновичем Фоминым, областным инспектором по госзакупкам, засели в конторе за документами.

В кабинет партийной работы входит главный зоотехник совхоза Шундеев – поздоровался и уныло спрашивает:

- Когда бюро?

Я отвечаю:

- Как обычно во вторник, на следующей недели.

- Ох, Федор Семенович, порвет меня Пашков на клочки, - чуть не плачет Шундеев.

Фомин:

- За что?

- Александр Максимович мне приказал всех телят, всех сроков откорма поставить в базовках на привязь.

- Ну, так поставь.

- Да, Федор Семенович…! Вам ли не знать? Телят молоденьких первого срока я поставлю – они привыкнут. Но как мне посадить на цепи скот второго и третьего сроков откорма. Там такие экземпляры встречаются – по полтонны и больше весом. Они мне враз все базовки разрушат и сами перекалечатся. Они же на привязи некогда не стояли.

- Это ты правильно заметил, - говорит Федор Семенович, пряча улыбку в уголки глаз. – И базовки разрушат, и себя покалечат.

- Так что же делать? – Шундеев уж плачет.

- Как что? Конечно же не привязывай. Для чего привязывать-то?

- Да троицкие профессора из конно-балетной академии насоветовали Александру Максимовичу, что в привязанном состоянии скот быстрее набирает вес. Вот он мне и дал приказ….

- Тогда привяжи – раз приказано….

- Да, Федор Семенович! А когда базовки развалятся и быки покалечатся, кого посадят? – Пашкова? Хрен, меня!

- Ну, правильно. Ты главный зоотехник хозяйства – тебе отвечать.

- Так что посоветуете, Федор Семенович?

- Думать, думать и еще раз подумать, а потом принимать решение.

Сначала я с любопытством слушал, потом стало смешно. А потом пришло на ум, как эту ситуацию обыграть, чтобы двинуть Пашкову под дых. Во-первых у меня должок за сарай на стадионе. Ну, а во-вторых, следует показать узколобому, чего стоит пресса – или как он называл газету, «районная сплетница». Может, угомонится, сердешный, и перестанет стращать Петровкой.

В свободную минуту засел за фельетон – написал одним махом и почувствовал, как у меня вспотела спина.

Семисынов был в отпуске, его обязанности исполнял Примизенкин, неутомимый осетин-извозчик за строками.

- Теперь, когда нелюбимый тобою наш шеф в отпуске, возьми в привычку ходить к нам в редакцию с материалами каждый день, - поприветствовал он меня. – Что сегодня принес?

- Плод остроумия – фельетон. Будешь читать?

- Ты подписал? Тогда на машинку – мы родной нашей партии верим. Как дела?

- Как у десантника, зацепившегося парашютом – лечу с самолетом, но все в салоне, а я снаружи. 

- Уедешь в колхоз, жду корреспонденций с места событий. На твои путевые заметки о Кубе до сих пор приходят отзывы в газету.

- Альберт Леонидович, а у тебя, случаем, нет выхода в областную печать?

- Да каждый день звонят, требуют информашки и гонорары платят регулярно.

- Я о серьезных материалах и чтобы с гарантией публикации.

- Так сгоняй – нет ничего лучше личного контакта.

- Придется. Но я думал, готовое есть.

Еще потрепавшись, мы разошлись. А фельетон опубликовали. Думаю, прочитай его Примизенкин, вряд ли бы пропустил. Но я его не подставил – в тексте все фамилии указаны без намеков. И подпись твердая – инструктор отдела пропаганды и агитации Увельского РК КПСС, А. Агарков. Так что у и. о. редактора железное алиби на все вопросы – ваш инструктор, вы и разбирайтесь.

Фельетон произвел эффект разорвавшейся бомбы.

В райкоме меня сторонились и смотрели, как на покойника.

Начальство нервничало, но стружку не снимало – предъявить-то мне было нечего: все написанное было правдой до последнего слова. Только вывод напрашивался неутешительный – а Пашков-то у нас туп.

На разговор меня вызвал к себе Мозжерин, председатель комитета партийного контроля.

- Итак, Анатолий, ты сильно облажался.

- Какой изысканный оборот речи. Да вы филолог, Владимир Николаевич.

- А ты клоун. И сними свои солнцезащитные очки – ты в кабинете.

- У меня глаза болят от белых стен.

- А мне плевать! Сними я должен видеть глаза того, с кем разговариваю.

Он протянул руку, собираясь сорвать с меня очки, а я решил не проверять, сделает он это или нет. Мир сразу стал намного светлей. Мы несколько секунд смотрели друг другу в глаза. Затем Мозжерин язвительно осведомился:

- Ну, и чем ты занимаешься? В журналиста играешь?

- Не понимаю, что вы имеете в виду, - я изобразил удивление на лице.

- Я имею в виду твой фельетон в «Ленинском Знамени».

Интересно – самого глупого нашли для разборок?

- Что в нем не так? Все свидетели описанных событий живы и на местах – можете допросить. Нет закона, который бы запрещал писать в газету. Или постановка скота на зимне-стойловое содержание – дело чрезвычайно секретное?

- Еще как есть! – прорычал Мозжерин.

- Вы про закон? Где бы его прочитать?

- В Уставе партии. Ты нарушил его, пороча авторитет партийного руководителя. Если мы будем говорить откровенно…

- Я только за!

- Не перебивай меня! – рявкнул Мозжерин и с силой хлопнул по столу ладонью, отчего свалился набок стакан с шариковыми ручками. – Ты против партии пошел, а она такого не прощает. Запомни это.

Я молча смотрел на него, представляя себе разные способы его убийства. Но говорил довольно спокойно:

- Давайте рассмотрим результат публикации фельетона. Базовки в Мордвиновке целы, бычки здоровы, Шундеев на месте…. А то что Пашков не очень умен, так об этом говорили и раньше, но шепотом. Разве вы не согласны?

- Только этого мне и не хватало! Чтобы в моем кабинете порочили первого секретаря райкома партии?

- Почему порочат? Это констатация фактов.

- За то, что ты сунул нос не в свои дела, тебе его оттяпают.

Я не смутился прямой угрозе.

- Если всего бояться, не стоило начинать жить.

Тогда Мозжерин мне посоветовал:

- Прекращай строить из себя революционера. Одни попытались да умылись – ходят теперь, как в штаны наложили.

- Спросите у Александра Максимовича – не я первый начал что-то из себя строить.

- Даже если начальство не право, все решается внутри коллектива – не партийное это дело выносить сор из избы.

- Сор из избы будет, когда я увезу свой фельетон в «Челябинский рабочий» или размещу в газете «Правда». А в районной газете – все в избе, и коммунистам района не безразлично, кто нами правит и как.

- Ты намерено передо мной бахвалишься, но на меня это не производит никакого впечатления, - председатель комитета партийного контроля холодно и твердо смотрел на меня. – Если мы исключим тебя из партии, карьеры тебе уже нигде не сделать.

Мы некоторое время сверлили друг друга взглядами.

- Почему вы решили, что я буду сидеть и безучастно смотреть, как вы это делаете? Раз такая пьянка пошла, я в Москву слетаю к Горбачеву. Весьма возможно, что меня восстановят в партии, а вас как раз наоборот. Перестройка, Владимир Николаевич, перестройка. Хотите записаться в мои гонители? 

Я почувствовал, как заледенели глаза Мозжерина.

- Я буду копать на тебя компромат, и, если что-то найду, выгоню из партии к чертовой матери. Ты меня понял?

Он улыбнулся, и это была самая жуткая улыбка, которую я когда-либо в жизни видел. Тем не менее….

- Сильно и ярко сказано. На откровение скажу откровенно: хотите стать героем фельетонов? – копайте. Не обещаю, что из партии выгонят, но народ вас любить будет.

На том и расстались.

Ну, дожил. Наверное, весь аппарат в ярости, а коммунисты меня хотят линчевать.

Однако все было с точностью наоборот. Хоть в аппарате и сторонились меня, но наездов больше не было – и насмешек или упреков. Все напряглись и замерли в тревожном ожидании – что-то теперь будет?

А коммунисты….

Тут как-то на актив в райком собрались, зашли пять –шесть человек в наш отдел – потолкаться, поговорить. Парторг из колхоза «Рассвет» подмигнул мне и говорит:

- А король-то оказывается голый…

Все дружно заржали. Над чем? – кто бы знал.

Меня вызвал к себе заворготделом Фетисов.

- Кандидатуру вашу, Анатолий Егорович, на пост секретаря парткома колхоза имени 22-го съезда КПСС обком партии не утвердил ввиду отсутствия сельскохозяйственного образования.

- Я думал, что должность секретаря парткома выборная, - шпильку подпустил.

У Владимира Александровича вспыхнуло лицо, но ответил он ровно.

- Да, выборная, но райком вправе рекомендовать, а обком утверждать кандидатуру.

Я откровенно издевался:

- А самовыдвиженцем могу поехать на выборы? Там родни у меня полсела – непременно выберут.

Заворготделом ожег меня взглядом.

- Вы совсем не знаете Устава партии! Думаю, пора ставить вопрос о вашем в ней пребывании.

- Это вы зря. У меня университетское образование по марксизму-ленинизму.

- А что вы несли Непогодину о демократическом централизме?

- К сожалению, ваш инструктор путается в партийном строительстве – не знает, что законодательную силу имеет только собрание коммунистов всех уровней вплоть до пленумов и съездов. А все исполнительные органы – бюро и парткомы – могут только рекомендовать. Вы разве не знали?

 

 

Добавить комментарий

ПЯТИОЗЕРЬЕ.РФ