Бежать за пивом помешали ноги
Свадьба с последствиями
Тома не делала специальной прически на свадьбу – ее прямые темные с красноватым оттенком волосы опускались к плечам, оттеняя карие глаза. Мы вообще никакого торжества не планировали – регистрация, застолье в узком кругу и все. Тома не в подвенечном платье. Я не в черном костюме.
Мне вообще в этот день было вельми грустно. Прожито уже четыре года с тех пор, как мы с Лялькой расстались – не лучшая часть моей жизни, если конечно не считать Кубы и так, кое-чего по мелочам. Ни я, ни она не стали более счастливы, если не сказать хуже. Но пора перестать думать о ней и постараться навести в жизни порядок. Для этого есть все условия. И на перспективу – чтобы не совершать подобных ошибок, я должен оберегать своих близких любой ценой. Это должно стать моей жизненной позицией.
Теперь я выбираю другую судьбу – снова иду на риск. Может быть, для кого-то другого неудачный брак – возврат к началу новой жизни. Для меня это будет крах всем надеждам на счастье семейной жизни.
А еще меня преследовало чувство вины. Вины перед сыном, которого, мне казалось, я предаю.
Брачующая нас дама, что-то говорила о важности нашего шага для нас и общества в целом. Но мы-то знали, что решение пожениться приняли мимоходом, словно речь шла о том, чтобы провести ночь в фанерном домике у озера. И, наверное, мы были не равной парой: Тома такая прекрасная и умная, чистая и непорочная, и я – развращенный, эгоистичный, обремененный заботой о сыне от первого брака, столь неудачного, что стыдно вспомнить. Непостижимо!
Когда мне задали вопрос, согласен ли я взять в жены, за те несколько секунд, которые потребовались, чтобы набрать в грудь воздуха и сказать «да», в голове промелькнули три мысли:
- свадьба слишком скромна;
- и грустна – ни я, ни Тома не улыбаемся;
- вот будет разговоров по всей Увелке.
Надевая на палец мне кольцо, Тома смотрела в мои глаза, будто спрашивала – навсегда это или только до вечера? В Петровке, когда мы уснули в объятиях друг друга, нам обоим приснился кошмар, в котором мы почему-то расстались.
Свидетелем с моей стороны подписался Федор Акулич.
О том, что у нее нет свидетельницы на регистрацию в ЗАГСе, Тома сказала в день свадьбы. Может быть, кто-то был, но отказался в последний момент. Я вспомнил о ее подруге, с которой меня должны были познакомить. Вобщем трагедия!
Но я в тот день потрясающе собой владел.
- Федя, - говорю, - ты же свидетель, сделай что-нибудь.
Мы присели с Томой на лавочку, а Федор помчался в редакцию.
- Успокойся, - сказал я своей невесте. – Если человек счастлив, немного безделья бывает ему только в радость, а если несчастлив – бездействие невыносимо. Мы вообще сейчас с тобой в отпуске, и безделье для нас вроде награды. А то, что тетка в ЗАГСе нервничает, ее проблемы.
Наконец, появились Акулич с корректоршей из редакции, которая тараторила:
- Нам еще не подписали газету, и, если редактор узнает, у меня будут большие неприятности. Но для тебя, Тома, я на все готова.
Мы с небольшим опозданием отправились на регистрацию, одолев все страхи и нестыковки. Волей-неволей нам приходилось соответствовать: мне – жениху, Томе – невесте. Все чувства смутной тревоги и вины прошлого должны раствориться в солнечном счастье настоящего. Поставив свою подпись по команде регистраторши, я ощутил мощный выброс адреналина – даже веки опустил, чтобы он из глаз не брызнул.
Тома еще не знает, на что я способен. Не зря же мой восточный гороскоп звучит – любовь к порядку переходит в манию. Нет, я не буду ворчать, если что-то в квартире не так, как не ворчал и на Ляльку. Просто я перестелю пастель, если она застелена не так, по-своему разложу свои вещи. А если я не сделаю этого, в мозгу и сердце будет копиться напряжение, которое будет давить на черепную коробку и ребра, шуметь в ушах и, в конце концов, вырвется наружу. И опять же – я не буду кричать или топать ногами, просто скажу ровным голосом:
- Тома, если тебе не трудно, не трогай, пожалуйста, мои вещи.
Так что супруг я еще тот!
Ну, а пока с обручальными кольцами на нужных пальцах и в радостном возбуждении, оттого что все, наконец, закончилось, мы отправились ко мне домой, чтобы отметить событие застольем. Прежде, чем сесть к Феде в машину, я угостил дам мороженым. В повседневной одежде на неукрашенной «Ниве» мы покатили от ЗАГСа в свадебное турне. Сидели рядом, не смотрели друг на друга и ничего не говорили, словно оказались здесь совершенно случайно, и лакомились мороженым.
Пауза повисла, возможно, оттого, что мы только начали привыкать к мысли, что с этого часа мы супруги, а не просто влюбленные – он и она. И еще – мне надо было подготовиться к встрече с мамой (отец отдыхал в санатории) и сестрой. Ведь я ехал домой с молодой женой, с которой так и не смог познакомить родителей. Но чего они ждали? Все это предрешено уже давным-давно. Все в нашей жизни решено заранее.
Маму мне было жаль – она всегда под чьим-то влиянием. Но если упрется в чем – не перешибешь. Ляльку она любила и любит, не смотря на все упреки отца. Что будет в отношениях с Тамарой? Но мы не собираемся здесь жить – на пока у нас есть комната в тещиной квартире. А потом Пашков обещал обеспечить жильем.
Но все-таки как неуютно сидеть за свадебным столом, за которым большая часть из присутствующих считает наш брак ошибкой. Тома тоже это сразу почувствовала.
- Когда этот цирк закончится. – сказала она, - ты будешь мой, безраздельно мой.
В принципе это было признание в любви.
Я улыбнулся ей и ответил:
- Я никому никогда этого не обещал. Но тебе обещаю – мы будем с тобой как близнецы, с одним сознанием на двоих.
Тома кивнула:
- Это ты хорошо сказал.
Не умножать сущности без необходимости. Мы оба хотели счастья в семейной жизни.
- Эти ракушки я привез из Кубы, - показывал свои сувениры жене и свидетелям. – Я там Новый Год встречал.
Мама с Людмилой накрывали на стол. Должна еще теща подтянуться. Да что-то опаздывает. К чему бы это? Я упорно пытаюсь установить связь между всеми явлениями окружающей жизни. Я не верю в существование совпадений. Не могу принять мысль о случайности событий в нашем мире.
Я подумал о моллюсках, живших в этих ракушках. Их подняли со дна океана, выварили в кипятке, выбили о песок, а потом их спиральные домике шлифовали прибоем, чтобы они стали сувениром для развлечения гостей. Они смотрят, восхищаются, и им дела нет, кто обитал в этом перламутровом домике.
Потом забавлял гостей стихами, которые написали в редакции в честь моего тридцатилетия. Когда-то я любил это дело – быть корреспондентом районной газеты. А теперь я райкомовский резерв на ее редактора – подумал, переживая очередной приступ цинизма.
Давно заметил, что люди, которым много за пятьдесят вечно жалуются на погоду, даже если она хорошая. Чтобы ни стояло на дворе, у них контрасты: тепло – значит жара, прохладно – холодрыга. Теща явилась с ворчанием на свадьбу да не одна, а с подругой. Все уже были за столом – ели и пили за здоровье молодых.
Но и без того Мария Афанасьевна и ее подруга, похоже, были навеселе.
- Мы задержались на светофоре, - шутила подруга. – Зеленый, желтый, красный – умри несчастный!
Зять загорелся настроением опоздавших. Наливая им в стаканы штрафную, изрек свою шутку юмора:
- Умереть под колесами автомобиля в Увелке, все равно, что попытаться убить себя молотком.
У Людмилы немедленно зуб разболелся – она удалилась на кухню, покинув наше застолье.
Тома насупилась и поджала губки, бросая сердитые взгляды на мать, не в силах высказать то, что ее сердило.
Я подумал, что от нашей свадьбы у части присутствующих останутся мучительные воспоминания. Сидел и помалкивал, потому что верил – слова имеют действенную силу, а действовать сейчас не хотелось. Наверное, не только я заметил, что теща и ее подруга – отменные выпивохи: в этом им не откажешь.
- Еще по рюмочки за молодых, - предлагал зять, и они дружно тянули к нему свою тару. Выпив в один два глотка, вытирали губы тыльной стороной ладони дружно и весело, со знанием дела.
Тома все более хмурилась, но молчала – видимо знала, что усовещать Марию Афанасьевну в такие моменты, все равно, что дергать лысого за шевелюру. А я еще не знал, но уже предчувствовал, что тещу домой придется тащить на себе – ведь у свиней крыльев нет, они не могут лететь от пинка даже с Бугра. А вот напиваться до поросячьего визга – запросто.
Водка закончилась. Акулич уехал, прихватив свидетельницу. Зять достал из подпола яблочного вина трехлитровую банку. Втроем с подружками они пили кружку за кружкой – весело болтали, смеялись и поднимали тосты за новобрачных.
Свадьба, однако!
Я покосился на жену – сегодня мы будем спать вместе в нашей отремонтированной комнате – и почувствовал неудобство в паху. Мечты идиота сбываются – семейная жизнь начинается! Сердце билось как бабочка, закрытая ребенком в банке.
Потом подумал – в моих глазах, возможно, читается похоть, а не любовь, и опустил взгляд к тарелке с грибочками. Пока Пашков расщедрится на квартиру, нам предстоит жить с тещей под одной крышей. Единственное, что может спасти от конфликта – ведь меня напрягало ее пристрастие к выпивке – невозмутимость. И в следующую секунду лицо мое стало надменным, а взгляд устремился мимо присутствующих. Да, именно так, Анатолий Егорович!
Подружки разговорились обо мне.
- Так это у него не первый брак?
Я ответил за тещу:
- От частых походов в ЗАГС у меня уже ноги опухли.
Подруга тещи заглянула под стол убедиться – действительно ли это так? Потом сообразила, что над ней посмеялись, и посмотрела на меня убивающим взглядом. Я сидел за столом с невозмутимым видом. А рядом неулыбающаяся Тома захлопнула душу, как раковина, прячущая жемчужину. Что расстроило ее догадаться не трудно. Мне показалось даже, что она считает лишней себя на собственной свадьбе. И еще у меня возникло ощущение, что она считает себя сурово наказанной. Уж не мной ли? Да и мне, почувствовал, становится неинтересно на такой свадьбе. Я давно уже не улыбаюсь, и как бы мой взгляд не остекленел от скуки.
С зевотой, хвала аллаху, я справился.
Зять Томе попробовал предложить вина – не крепче пива, мол – но наткнулся на осуждающий взгляд и повернулся ко мне. Подал полный стакан. Ну, а я-то знал, что в нем. С напускной бравадой отсалютовал тарой, поднес к губам и выпил с видимым удовольствием. Конечно, то была демонстрация. А вот с чего завелась теща – неизвестно.
Она шипела, глядя на дочь:
- Можно подумать, что у меня нет мозгов, и я не способна сама принимать решение – словно я не мать, а блоха на собачьем ухе.
Жена моя вспыхнула, как костер, и попыталась отмолчаться. Только высокомерный, даже надменный вид ей не удался. А я почувствовал, что пришло время, встать на ее защиту.
- Полагаю, свадьба не место для семейных разборок, - это я произнес, глядя на тещу.
- А ты не лезь, - буркнула теща. – Без тебя разберемся.
Я прикрыл глаза, стараясь сдержать рвущийся наружу гнев. Чувствовал – еще немного, и я взорвусь: мне не совладать с собой. В желудке появились неприятные ощущения. Я не собирался победить тещу в споре – хотел бы мирно разойтись, сохранив достоинство и честь.
А когда открыл глаза, встретился взглядом с Томой.
Господи! что я наделала? – читалось в ее взоре. – Я приговорила себя к браку с этим человеком – вот что. Я разрушила свою жизнь ….
Похоже, ее обуревали эмоции – неверие, чувство вины, тоска, гнев, стыд, несогласие. Ей, наверное, хотелось свернуться в клубочек и спрятаться от всего, убежать на край земли. Ей не хотелось видеть меня рядом с собой. Ах, зачем она согласилась выйти замуж?
Но нам поздно пить боржоми – соответствующая запись сделана в книге актов гражданского состояния, да и в паспортах тоже.
И должен же существовать выход из такой ситуации.
Господи! откуда у меня эти мысли?
За столом воцарилась мрачная тишина. Зять по знаку сестры перестал подливать вина.
- Ну, я пошла, - заявила подружка.
Теща тоже попыталась подняться, но ее здорово качнуло.
- Не бросай меня, - сказала она.
- Ты у родственников, - подружка шмыгнула за порог.
Что ж, действительность довольно печальна. Сестра с зятем не задержались убрать посуду со стола. Мама стала уговаривать сватью прилечь отдохнуть на диван до отрезвления. Мы с Томой убрали и помыли все со стола, сдвинули его и убрали в угол. Где будет наша первая брачная ночь – здесь? или все же пойдем?
Теща обнимала и уговаривала сватью:
- Давай споем? Не хочешь? Тогда выпьем. Нет вина? Ну, тогда я пошла….
И мы поплелись домой – тещу под руки и вниз по Октябрьской….
Ночью в квартире теща долго еще была слышна – стучалась к соседу, гремела посудой, чего-то искала….
Мы молча лежали на брачном ложе.
- На кого ты сердишься? – спросил я.
- На судьбу, - ответила жена моя.
К тому моменту, когда мы добрались домой, моя неприязнь к теще переросла в недовольство самим собой. Это чувство засело во мне, как кость в горле. Уже со следующего утра я не мог на нее смотреть без холодной усмешки, а во взгляде тепла было не больше, чем у кобры.
Теща напротив - сама любезность. Я отважился поговорить начистоту.
- Ваше вчерашнее поведение не выдерживает никакой критики. Должен предупредить – вы рискуете, испытывая мое терпение. Мне казалось, что вы умнее. Неужели не понимаете, что Тома теперь моя жена, и мы можем создать семью без вас.
У Марии Афанасьевны тряслись руки – она страстно хотела похмелиться.
- Я готов сделать вид, что вчерашний инцидент явился результатом вашей невоздержанности в употреблении спиртных напитков. Я надеюсь – вы воздержитесь, и более такого не повторится. Ради вашей дочери я даже готов соблюдать определенную корректность в общении с вами. Но должен предупредить, что даже из-за любви к ней не буду потакать вашим порокам. Боюсь, что пока мы вместе живем, вам придется завязать со спиртным. И учтите – я всегда делаю только то, что хочу, и сомневаюсь, что вам удастся меня изменить. Вам не удастся подмять меня под себя….
- Я не понимаю, о чем вы, - промямлила теща.
- Не понимаете? Я думаю – понимаете. Вы дочерью помыкаете и меня собираетесь оседлать. Ничего не выйдет, уважаемая. Либо вы себя будете вести по-человечески, любо я отправлю вас в ЛТП.
- Как ты смеешь? – брызжа слюной, закричала теща.
- Смею. Это особый изъян моего характера. Во всяком случае, мне об этом часто говорят окружающие.
- Боже мой! За кого дура Томка вышла! – Мария Афанасьевна прижала ладони к пылающим щекам.
Итак, все стало на свои места.
Тома уехала по делам в Южноуральск еще утром, а когда приехала, тишина, царившая в квартире, буквально давила на уши. Казалось, она будет длиться вечно. В принципе, меня такое устраивало. Мы общаемся с женой, и у меня нет желания вести беседу с тещей. Мне вообще хотелось отгородиться от этой женщины, грозившей разрушить нашу жизнь. Но Пашков был еще в отпуске и вместе с ним мои надежды на отдельную квартиру.
Мы нормально общались с женой – я еще тогда не чувствовал себя пойманным в ловушку. Не думал о том, что меня ловко обвели вокруг пальца. Я тогда еще был полон сил и готов был бороться за наше семейное счастье. Я считал Тому беззащитной. Иногда чувствовал в ней нечто сродни искренней нежности ко мне, не смотря на все усилия ее казаться высокомерной.
Я рассказал ей о разговоре с тещей.
Она улыбнулась – холодно, напряженно – но улыбнулась.
- Вы пришли к взаимопониманию?
- Надеюсь, что да.
Ко всем прочим неприятностям у меня еще прибавилось чувство вины перед женой за то, что не сумел найти общего языка с ее мамой. Тайком взглянул на нее, смотревшую в окно. У нее очаровательный профиль. А губы…. Черт, у нас ведь медовый месяц, а мы до сих пор еще не в постели – никуда не годится!
Но это хроническое выражение боли в ее глазах умеряет мой пыл любовника.
Я пил чай и старался не смотреть на жену. Нежность и тревогу за наше счастье хотел бы видеть в ее глазах. Я искренне беспокоился за нее. А она?
Ее улыбка угасла. Разговор иссяк, но я не собираюсь никуда уходить – я ее муж, я буду здесь… пока. И к этому придется привыкнуть….
Я так увлекся думать за Тому, что поперхнулся чаем.
Кажется, я ввязываюсь в борьбу, в которой никогда не победить – она любит мать, а я случайный человек в ее судьбе, конфликт разрешится не в мою пользу. Таков будет приговор. Я знаю: люди, привыкшие к душевному одиночеству, редко сознают, что им необходим собеседник. Я знаю это слишком хорошо – особенно последние пять лет.
- Пойдем спать? – Тома вопросительно посмотрела на меня.
- Если человек без настроения ложится спать, сон не приносит пользы. Пойдем лучше погуляем, пока нет дождя.
Потом я долго не мог заснуть. Лежа на чужой кровати, в чужой комнате, в чужой квартире чужого дома, спрашивал себя – а не станет ли брак с этой умной и красивой женщиной самым большим несчастьем в моей жизни? Отчаянно сожалея о том, что ни луна сквозь вишню заглядывает в окно, а фонарь на столбе, печально думал – жить стало хуже.
О том же, несколько дней спустя, был разговор с отцом.
- Ты уверен, что правильно поступил?
- А ты бы предпочел, чтобы я женился на Деминой?
- Карьере твоей это бы не помешало.
- И это говорит старый коммунист!
- Времена такие.
- Дело сделано – этот спор бессмысленный. С Тамарой у нас много общего – один возраст, одно образование, общее желание создать семью. Никто ни к кому не хочет пристроиться. И потом, она так привлекательна!
- Мы, конечно, подарим вам ковер, но на большее не рассчитывай.
- О чем ты? – удивился я.
Но было понятно – отец от нас с Томой «отгородился». Не по душе ему этот брак.
Вот так к тридцати двум годам не осталось у меня ничего своего: ни квартиры, ни дома – только место рабочее в увельском райкоме.
Странное и приятное чувство покоя снизошло на меня, когда пришло время, выходить на работу. Мне казалось, что, наконец-то вернусь домой после долгой отлучки. В моей жизни начинается новый этап – теперь я предстану перед коллективом не ущербным холостяком, а женатым человеком. Узы брака, надеюсь, защитят меня от досужих сплетен. Женский вопрос повестки снят, остался единственный – карьера.
Обычно я вставал рано утром и совершал долгую пробежку полем к лиственницам в лесу. Это было утренней зарядкой, которая освежала дух, стимулировала мозг и закладывала прочное основание для грядущего дня. В первый рабочий день пришлось встать еще раньше – добрых два километра пути прибавилось. Пробежался, но сил не добавилось. Ну что ж, пойдем с тем, что есть.
Первым встретился Белоусов.
- Привет женатикам! и готовься к порке – ребята очень обиделись, что ты зажилил свадьбу.
- А ты простил? Ну, тогда все в порядке. А то я подумал, настало время попытаться начать нашу дружбу заново.
Удивительно, как меняется жизнь женатого человека. Я чувствовал себя как земля после дождя – свежим и чистым. Вдыхал полной грудью привычные запахи белого дома, но смотрел вокруг новыми глазами. Поздно легли, рано встал, почти десять километров отмахал, а бодр, как никогда. Передо мной новая жизнь, полная честолюбивых надежд. Когда в последний раз так любовался ярко синим небом за окном? Когда синичка в открытой форточке казалась не просто храброй птичкой, а предвестницей счастья? И когда в последний раз наслаждался радостью бытия? Еще недавно будущее казалось неопределенным, зато теперь в моей жизни появилась одна постоянная величина – Тома! Она со мной, и я не одинок. Я положу ее фотографию под стекло на столе.
Мысли о жене заставляли сердце наполняться нежностью, а чресла жаром. Она вернула мне мир. Пока у меня есть Тома, я непобедим! Потому что я люблю ее! Мне не придется больше красть любовь на стороне – дома ждет меня красивая жена, которая тоже любит меня. Черт возьми, на что я тратил столько времени, сил и душевных мук? Идеальные женщины действительно существуют. И одна из них принадлежит мне.
Я не философ хоть и берусь иногда размышлять по поводу сути бытия. Никак не ожидал встретить такую реакцию от коллег по поводу моей свадьбы. Чем это вызвано? Да черт его знает! Я был не против, как и положено, в подобных случаях, накрыть поляну для шибко жаждущих, но упреков так было много так были они ехидны, что я встал в позу – не пью и пьяниц презираю! В этом плане лишь Белоусов действительно служил примером того, как должен вести себя человек, сохраняющий нравственное достоинство.
Вобщем все как-то напрягало, и особенно Демина, но об этом позже.
В первый же день моего выхода на работу случилось такое событие. Мы, отдел пропаганды и агитации, сидели в кабинете Людмилы Александровны в полном составе. Вдруг дверь открывается и полувваливается беглый каторжник – Любашин муж. Он после того, как избил жену и караулил меня возле дома с ножом, угодил в каталажку на полторы декады. Отсидев, вернулся и снова избил жену, возможно, снова искал меня, но его самого уже искала милиция. Он в бега. Где скрывался, мне неизвестно. Но вдруг объявился небритый и грязный аж в самом райкоме партии, аж в кабинете секретаря по идеологии.
Я подскочил:
- Людмила Александровна, разрешите – я сейчас объяснюсь с товарищем и вернусь.
Не дожидаясь разрешения, вытолкал беглого каторжника в коридор и закрыл дверь.
- Пойдем, побазарим, сучий потрох!
Мы спустились в подвал пристроя – возводимого нового здания райкома.
Встали друг против друга, под ногами щебенка скрипела, и рука его была в кармане брюк. Опять с ножом? А без ножа ему против меня не устоять.
Рогоносец улыбнулся очень противно:
- Для начала расскажи мне, как ты с ней спал? В рот давал? В зад пердолил?
Голос у меня засипел:
- Слушай ты, кусок аборта, я ведь за милицией не побегу – здесь положу и закопаю. Ответ мой ясен? Тогда начнем – ты ведь подраться сюда пришел?
Желваки играли на его скулах, глаза сверлили – рука, будто дергалась из кармана.
- Прекрасно! – он плюнул себе под ноги. – Ни хера не ссышь, тварь райкомовская, или понтуешь?
Я приметил приличный булыжник. Чтобы его поднять, сделал шаг назад. Теперь у меня было преимущество – я мог запустить ему камень в хайло, а потом добить руками и ногами.
Лицо его дергалось и кривлялось – он никак не решался начать и не верил в то, что начну я.
- Ну, вот, козел, подтверждаю – пока тебя на киче урки в задницу драли, я встречался с твоей женой. Будут предъявы?
Я нарочно его заводил – драться, так драться, чего тянуть?
Возможно, его устроило извинение с раскаянием. Ну, тогда надо было подходить иначе. С Любашей мы уже давно не встречаемся, так что, какие вопросы.
Козла он сглотнул, ответил жалко, но с ненавистью:
- Она просто-напросто шлюха. А ты мудила с Нижнего Тагила.
- Отчего же? Она очень достойная женщина – не знаю, как ты к ней, слизняк, присосался.
- Ты весь фальшивый и лицемерный! И рожа твоя омерзительная.
- Лично я себе очень нравлюсь.
- Ты мудак и таким помрешь.
- Сначала тебя, козла, схороню.
- Ты семью нашу разбил!
- Не хер было по тюрьмам шляться.
- Тебя бы, тварь, туда – языком унитазы лизал.
- Вспоминаешь свои уроки?
- Ах, ты тварь райкомовская! – завопил беглый каторжник. – Ты все пачкаешь, все уничтожаешь…. И подожди – кончишь жизнь свою в сточной канаве.
Ругаться, не драться – меня устраивало. Какой же инструктор пропаганды и агитации не переспорит гнойного пидора с кичбана? Я об этом ему так и сказал, и булыгу выбросил – руку оттягивал.
Он плечами пожал:
- Живи пока, если совесть позволит. Но помни – ты у меня в должниках.
Ах, вот оно что! С этого и надо было начинать.
- Ни хера ты от меня не получишь, пидор лагерный.
Я ему радостно улыбнулся.
- Топай и будь доволен, что башку тебе не проломил.
Странный огонек блеснул в его глазах – ледяная густая ненависть во взгляде.
- Отныне ходи и оглядывайся, – предостерег он меня.
На том и расстались.
Я недолго переживал эту сцену. Больше напрягал непонятный прессинг коллектива, да и начальства по поводу моей свадьбы. Что я сделал не так? Ну, ладно, парни обиделись из-за мальчишника – вернее его отсутствия. Демина все равно бы на него не попала – откуда такая холодная ненависть в ее глазах? Даже бояться ее стал – когда не понимаешь, всегда боишься. Я почувствовал в ней тщательно скрываемую прежде жестокость.
Помимо обычных встреч по служебным обязанностям она теперь меня избегала. Потом я, конечно, узнал причину. Дело не только в разбитом сердце, но и в крушении ее надежд разойтись миром с Пашковым. Снова в верхах запахло порохом – снова секретари стали врагами. А все из-за какого-то инструктора, так неудачно заключившего брак.
В конце концов, их проблемы меня мало касались – мне так казалось.
И вообще проблемы райкомовские отошли на второй план, на первом плане – мои отношения с тещей. Она могла пить неделями. Могла и не пить, но в выходные и праздники обязательно надиралась в стельку. А когда было мало, шныряла по квартире, качаясь матросом в приличный шторм.
- Соблаговолите отбыть в свою комнату, - как-то сказал ей на кухне, где мы сидели с Томой за ужином. – И впредь постыдитесь являться на глаза зятю в таком виде.
Жена опустила глаза.
- Тоже мне указчик! – подбоченилась теща. – В моем доме на меня рот не разевай.
Глядя на ее пьяно-тупую физиономию, я в душе рвал и метал, но говорил весьма сдержанно и негромко:
- Помните, что я вам обещал? Стоит мне написать заявление участковому, и вы отправитесь отдыхать в лечебно-трудовой профилакторий.
Не знаю, почему так случилось, но мне внезапно стало казаться, что я в какой-то опасности здесь, пререкаясь с тещей. Такого предчувствия давно не испытывал. Даже в подвале райкомовского пристроя, поглядывая на руку в кармане беглого каторжника. Пораженный внезапным открытием, понял, что это теща, вернее ее поведение, вызывает во мне неуравновешенное состояние. От нее вся тревога.
Напряженный, как провод под током, я постарался говорить спокойным тоном:
- Не советую меня злить.
В пьяном ее взгляде светилось лукавство. Должен признать, меня напрягала какая-то таинственная сила, исходившая от этой женщины. Будто она знала то, чего я в принципе не мог знать. Ее поведение не поддавалось моей логике – в ней оставалась какая-то тайна, от которой исходила угроза. Какая-то темная злая сила от нее сочилась – я это чувствовал.
- Я бы выпила с тобой, зять, мировую - непринужденно бросила она, удивляя меня.
- Вот и хорошо, - хитро подмигнул я. – Налить вам чаю?
Прежде чем теща успела ответить, поднялся из-за стола, взял из посудницы чашку, налил чаю и пододвинул ей стул к столу – осторожно и почтительно, словно швейцар в ливрее, но в моем поведении не было ничего шутовского. Просто уважительное отношение зятя к теще. И она не преминула воспользоваться моими услугами. Я тоже сел и продолжил ужин. Мы сидели как дружная семья. Мне казалось, что я только что пережил нечто очень важное для себя. Возможно, мир воцарится в нашей квартире?
В тот вечер мы ужинали втроем, пребывая в состоянии странной фаталической неизбежности. Никакой особой нервозности теща не проявляла. Я не мог знать, как жестко ей приходится контролировать себя. Да и не пытался узнать. Для себя избрал в отношениях с ней тактику советских чекистов – оставаться спокойным и все замечать первым. Пригодились уроки лейтенанта Антонова!
Я медленно ел, тихо разговаривал с Томой. Теща нам не мешала – присмирела, примолкла и будто бы задремала.
Послышался стук двери, звук шагов – я почему-то вдруг ощутил надвигающуюся тревогу. На кухню вошел хромой инвалид Чмутов – сосед по коммунальной квартире.
- Ой, Витя пришел! – встрепенулась теща. – У тебя есть выпить?
- Как не быть? Всегда храню на благое дело.
Он посмотрел на меня:
- За знакомство по стопочке?
Жена решительно встала:
- Ну-ка иди отсюда.
Сосед попятился спиной, приволакивая ногу.
- Что ты, Тамара? Кухня же общая – я покушать пришел сготовить.
Теща подсуетилась:
- Тащи свой пузырь, у нас уже все накрыто.
Назревал конфликт, а я оставался спокойным, даже улыбался неизвестно кому и почему.
- Вон Тамару свою успокой, - сказал Чмутов теще.
От той исходило злое нетерпение. Больше всего мне не понравились ее глаза. Особенно, когда она взглянула на дочь. Просто волны дикой жестокости излучали они.
Очень опасна! – я мгновенно оценил ситуацию и напрягся. Я не сделал ни одного движения, просто сидел и наблюдал, рассчитывая на собственное хладнокровие. Другой вопрос – хватит ли благоразумия Томе? Моя жена, по моему мнению, обладает редкостной силы характером.
- А ну ее! – теща взяла тарелку с нарезкой из райкомовского пайка и поднялась. – Пойдем, сосед к тебе – закусим и выпьем. Хлеб-то есть?
Они ушли. А я окончательно осознал, что впутался в темную, непонятную, дикую и опасную историю. Нам надо отсюда уехать. Или отправлять тещу в ЛТП. Иначе придется жить похлеще, чем на вулкане.
Мы сидели и молчали. Минуты текли медленно. За окном стало смеркаться.
В комнате соседа банкет продолжался – из-за дверей доносилось медвежье бурчание.
- Мы сегодня ляжем спать? – спросил я.
- Ты устал? Иди, приляг.
- А что вообще известно о Чмутове?
Тома стала убирать со стола и мыть посуду.
- Алкаш, но хитрый. И вонючий до невозможности общения….
Она перевела дыхание и продолжила:
- Его пырнули ножом перед уходом в армию, и он стал инвалидом. К нему ходит подружка Фая, иногда остается на ночь.
Голос ее был методичным, будто она вела урок. По профессии моя жена учитель химии и биологии.
Дверь у соседа распахнулась со стуком.
- Пусть катятся ко всем чертям! Я хочу в туалет, - голос тещин.
И вот она сама с сигареткой во рту, цепляясь за стены, топает коридором – распаленная выпитым, глаза мечут громы и молнии. Я просто окаменел, изумленно уставившись на нее.
Тома бросилась к матери, подхватила подмышку:
- Горе ты мое! Давай помогу, а то опять бачок сливной свалишь.
Они вместе вошли в туалет. Я не знал, куда себя деть.
Прошел в нашу комнату, разделся и лег.
Скоро приснился сон.
Райком партии. Второй этаж. Наш инструкторский кабинет. С конца коридора доносится голос Деминой. И вот она сама в белом халате, как привидение. Глаза зашиты крупными грубыми стежками, руки вытянуты, как у Натальи Варлей в фильме «Вий». Она прошла рядом со мной. «Где ты, Анатолий? Отзовись – я тебя чувствую». Ледяным страхом схватило сердце. Я попятился в глубь кабинета и прижался к стене между столами. «Ко мне, упыри!» - кричит Демина. – «Ко мне, вурдалаки!» Коридор наполняется сотрудниками аппарата – они кривляются и пляшут вокруг Людмилы Александровны, и глаза у них точно так же зашиты. Она снова кричит: «Позовите Александра Максимовича!» Второй секретарь и Чудаков, поддерживая за локти, вводят в кабинет Пашкова. У провидца районного глаза закрыты, но не зашиты – я уже знаю, что дальше будет. Пашков открывает глаза, показывает пальцем на меня: «Вот он, хватайте его!» Я защищаюсь у стены, но устоять против всех не могу. Меня повалили – бьют и топчут, рвут на куски. И порвали бы …. если не проснулся.
Проснулся и слышу шум, крики в квартире. Как спал, выскакиваю в прихожую в трусах. На пороге своей комнаты стоит Чмутов и придерживает дверь. В коридоре теща вырывается из рук Томы и кричит на соседа:
- Сука ты! Сучья морда!
Чмутов вполне спокойно говорит, обращаясь ко мне:
- Когда пьет – душа-человек, как напьется – баба-яга.
- Это я баба-яга? инвалид проклятый! – теща безуспешно рвется к соседу и мне кричит. – Ну-ка, зятек, дай ему в морду.
У меня и в мыслях такого нет, тем не менее, Чмутов скрывается в комнате, хлопнув дверью. Тома уговаривает и теснит мать в ее комнату. Я вскинул голову – помочь? Жена отрицательно качает своей. Увы, настроение испорчено на всю ночь.
За окном черный свод над поселком, фонарь покачивается от ветра. Конец двадцатого столетия – я, жена и пьяная теща. Семья с загадочным смыслом.
Тома так и не пришла спать – всю ночь убаюкивала мать.
Утром приготовила мне завтрак. Лицо спокойное, темные волосы спадают на плечи. Взгляд устремленный мимо меня. Господи, это семья?
Какая космическая тарелка принесла в мою жизнь фурию под названием Белокрылова Мария Афанасьевна? Главное – за что? Если это наказание божие – он своего добился.
Идя на работу, я расслабился. Еще не все потеряно – есть у меня в запасе квартира, обещанная Пашковым. Есть практичный, конкретный, целеустремленный ум, позволяющий находить решение многих проблем. А умение приспосабливаться в любой среде и прагматичное воображение не давали повода для уныния. Нет никаких сомнений, что я разрешу и нынешнюю проблему. Как говорится, если предвидишь беду, имеешь шанс избежать ее.
Хотя ко мне это в данном случае вряд ли можно отнести. Проблему я не предвидел, но меня предупреждали. Поступил по-своему и не без налета выпендрежа. Будет ли по плечу мне это проблема? Если да, то она станет одним из шедевров моего ума.
Попытался в очередной раз оценить ситуацию. Теща, понятное дело, не исправима. Тамара, возможно, будет противиться ее отправки в ЛТП. Пойдет ли она со мной в обещанную Пашковым квартиру? Мне кажется, не существует на свете женщины, способной отказаться от собственного жилья.