Мечты сбываются (4)

 

И выпили немного – три флакона…

/Н. Резник/

 

Небо утром следующего дня было ярко-голубым, безоблачным – солнце припекало. Воздух свежий, чистый, чуть прохладный в открытое окно вливался. И мысли соответствующие, как кофе, поданное в постель заботливой женской рукой – о смысле жизни, о сущности реальности.

А ведь вчера я стал – да нет, сегодня ночью! – совершенно другим человеком. Свои законы философии открыл, смысл бытия определил, нашел, что счастье – это нечто среднее между сексом и радостью познания (любовные игры с мыслями?). Я могу стать знаменитым или остаться безвестным, быть мудрее иль глупее, но никогда не почувствую себя счастливее, чем сейчас.

А сколько еще предстоит узнать, понять и объяснить! – судьба мыслителя предрешена. Как удивительно прекрасно жить и быть на Кубе! Это же рай земной! И я при жизни в нем. Пока не знаешь, где находишься, ты не узнаешь, кто ты есть. Мне никогда не будет лучше, чем сейчас.

Хотя для жителя земного рая не слишком ль много у меня дурных привычек?

К примеру, вчерашние вливания вызывали неприятные ощущения. Мои сомнения по поводу малолетней проститутки можно считать непростительными. Да еще сломанная в грешном порыве мебель не увеличивала радости бытия.

Вспомнив ночную визитершу на своей кровати, поежился смущенно. 

Вагиз, поднявшись раньше, нечаянно разрушил хрупкое сооружение из столика и его сломанной ножки. Шибко перепугался – чертыхался, с лицом мрачнее тучи грозовой: его ругательства звучали визгом раненого зверя. 

Но я, честный человек, во всем признался и принял вину перволомателя на себя.

Захарыч в момент переобулся и в излюбленной манере занудства стал рисовать мрачные перспективы для меня. Росточка он невеликого, но с лихвой компенсировал децибелами то, в чем упускал сантиметрами. Вид у него – маленького, хитренького, подленького человечка – стал грозным.

- Да-а, парень, влип ты недуром. За мебель заставят заплатить «зелененькими», которых у Назарова всего лишь тридцать на пожарный случай для всей группы, и на них он наверняка положил глаз. Лишившись, обидится и пошлет тебе на работу докладную – мол, так и так, инструктор ваш на Кубе пил и дебоширил, ломая мебель. С работы тебя, парень, конечно, выгонят…. да и из партии вдобавок.

Такое впечатление, что он намеренно старается быть сволочью и успешно в этом упражняется. Должно быть, от невозмутимости моей до кликушества зарвался:

- Да воздастся! Да будет покарано!

Нет, ну сущая скотина! Или юмор у него никак у всех?

Видимое спокойствие давалась нелегко: вытянул перед собою руку – она дрожала. 

А занудный голос соседа по номеру буравом впивался в похмельный мозг.

Встать, в харю ему дать! – возникло жгучее желание. Но как драться с человеком, который не умеет это делать? – ведь грех. Бить по сути беззащитного человека по лицу – нет в этом никакой отваги. Но сколько ж можно терпеть его занудство? Нечто это рай? А может, и не грех, зарвавшегося болтуна на место осадить, а воспитательный процесс – благой поступок, который должно совершить.

И сомнения тут как тут. Вот с чего Вагиз такой – от рождения, или личность моя в нем вызывает отрицательные эмоции? Да вроде повода не давал – скорее наоборот. Или по народной примете? – человек никогда не простит того плохого, что он тебе сделал….

Пока терзался, пораженный отсутствием у себя благочестия, положенного в раю, Вагиз, потешив душу, решил таки проникнуться совместными проблемами – предложил, являя прямо-таки собачье дружелюбие, пойти после завтрака в город, найти столярную мастерскую, выпросить клей и присобачить чертову ногу к долбаному столу.

Я уже заметил, что Вагиз любит давать советы по любому поводу каждому, у кого возникает желание его слушать – а порой просто навязывает их. Но сейчас был вынужден с ним согласиться – выбора нет.  

С этого момента наши отношения стали напоминать союз отца и сына, которым тесно под одной крышей – Вагиз беспрерывно ворчал и поучал, а я хмурился и молчал, ибо первая степень смирения есть безоговорочная покорность.

Слова у трусливого татарина (только так! – после вчерашнего) мешались с мыслями – не закончив фразы, переходил от скорби к радостному возбуждению (наверное, от вида чужого горя). Такое ощущение, что в мозгу у него – набор кассет с наставлениями.

- Ты когда-нибудь угомонишься? – невоспитанно поинтересовался я. – Тебе когда-нибудь говорили, что ты слишком уж любишь поговорить? Пора бы уже пристраститься к какому-нибудь другому пороку.

- Да пошел ты… сам знаешь куда!

- Не имею ни малейшего понятия.

- Я просто общителен в отличие от тебя.

- Вагиз Захарович, - на последней стадии терпения спросил. – Тебе знакомо истины понятие?

- Ну, и….

- Истина – суть всех правдивых слов, а ложь – суть лживых. Так? Но как их отличить? Довольно просто. Если ничего не говорить, то нет ни истины, ни лжи. Давай помолчим! В противном случае остаток жизни ты проведешь в очередях к врачам.

Голос у меня слегка дрожал, выдавая чувства более агрессивные, нежели досада.

- Тра-та-та, - сказал Вагиз, ну, как бы назло в последний раз, но в голосе его уже не было убежденности. – Я всегда говорю правду. Если человеку говорят правду, это знак уважения.

Потом улыбнулся, показав плохие зубы… нет, правда, в таком состоянии плачевном, что и выбить их не жалко. Наконец, на хитром лице трусливого татарина появилось напряженное и грустное выражение – словно он вел войну с самим собой. При этом стискивал и разжимал кулаки, точно готовясь к ужасной драке.

Я и прежде замечал у него такую мимику, но понять не мог, о чем она свидетельствует.

После непродолжительного раздумья Вагиз разродился жестами – показал на свой рот и насмешливо пошевелил челюстью, обещая молчание. Но теперь и взгляд его сменился – в нем появилась настороженность. Нет, недобрый человек, нехороший!

Последовало долгое молчание. 

В какой-то момент Вагиз, видимо забывшись, открыл рот, а потом, вспомнив что-то, закрыл, щелкнув челюстями. Смешно!

Но мне было не до смеха. Все наши поиски на нет сводились – наверное, не было в Гаване столярной мастерской. А вот обувная была.

Какое-то время мы постояли возле дверей, глядя сквозь ее стекло. Потом вошли, и Вагиз Захарыч сразу же перешел к сути дела. Жестами объяснил двум чернокожим ремонтерам обуви, что у него отвалился каблук ботинка и требуется небольшой пузырек сапожного клея. Те предложили принести поврежденную обувь на предмет починки. Возник спор и все руками. Но не подумайте плохого – не дрались.

Внезапно Вагиз предстал не бесполезным занудой, а скорее беспокойным, контактным и общительным человеком. И таки договорился.

Меня послали за двумя «сербесами» (пиво по кубински).

- Бери три, – приказал Вагиз и ткнул себя пальцем в грудь.

Время уж к обеду, когда, вернувшись в свое обиталище и намазав сапожным клеем нужные поверхности излома, мы установили столик в соответствующее положение – подсыхать.

Были новости – в «Национале» появились еще несколько туристических групп из разных городов Советского Союза. А поскольку на календаре 31 декабря, за шведским столом на обеде прозвучало предложение встречать Новый Год вместе с земляками у открытого бассейна в закрытом дворике отеля. Прихватив с собой спиртное, народ повалил пить, купаться, загорать и тосковать по елочке с игрушками.

Кстати, Новый Год в Красноярске уже наступил. Шибко переживали его артисты, приехавшие всем ансамблем гастролировать на Кубу. Они и выступили застрельщиками массовой пирушки – очистили от иностранцев половину дворика, сдвинули столы, накрыли. Впрочем, всем миром – я тоже выставил на торжество бутылочку «шампанского».

Налили, прокричали: «С Новым Годом, Красноярск!», выпили.

После продолжительной дискуссии, в ходе которой многие требовали культурную программу от сибиряков – мол, профессионалам карты в руки – сошлись на КВНе, в котором участвуют все: кто в командах, а кто в зрителях. За административной суматохой встретили Новый Год с Челябинском. Пока репетировали, пришло время кричать Ульяновску: «С Новым Годом!» И уже в ходе игры отметили сей замечательный праздник вместе с гостями из Нальчика, ну и столицу не забыли. Вобщем, навливались!

КВН шел своим чередом, а я, в сосредоточии мирских событий забыв обо всем на свете, активно играл за команду болельщиков, неразумно (до полночи еще далеко!) запивая азарт большим количеством спиртного.

Болеть помогали иностранцы, вытягивая шеи в нашу сторону, хлопая в ладоши и улюлюкая в присущей им манере. В момент кульминации стали прыгать на столы – столы стали падать. Вобщем было хохоту. 

А кульминация такая. Одной команде надлежало пантомимой изобразить песню из комедии Гайдая «12 стульев». Ну, помните – «… жил пират угрюмый в дебрях Амазонки…» Вышли трое – два мужика (ковбой с пиратом) и «смуглая креолка» – все в нарядах для бассейна. Покривлялись чуть без слов и музыки. Потом пират «бахнул» указательным пальцем в партнеров и себя – стали кланяться.

- Не верим! – кричат соперники. – Даешь натуру!

Мужики в смущении плечами пожимают. Непринужденно хорошенькая креолочка не растерялась:

- Да ладно, чего уж там…

Ложится на спину – ноги нараспашку.

- Двигай на меня, – ковбоя манит. 

Того толкают в спину – даешь натуру! – он на нее ложится.

Пират из пальца ему в спину – бах!

Пантомима сыграна – все хлопают.

Креолка сталкивает с себя ковбоя:

- Давай вставай!

Он ни в какую – лежит мертвее мертвого. Подскочили пират угрюмый с кем-то из наших зрителей, поднимают за руки ковбоя молодого. А у него – мама дорогая! – такая грыжа в плавках вдруг образовалась: вот-вот резинка лопнет. Вырвавшись от мужиков, «застреленный» ожил – бегом к бассейну поспешил, прыгнул в воду.

Вот тут и начались столопадения у иностранцев.

О, господи, как они свистели! А бабы ихние визжали от восторга.

Жалкий народ! – ни разу не видали эрекции у настоящих русских мужиков. 

Новый Год на Кубе отмечен не по-русски, если отсутствуют неприятности.

Бассейн в закрытом дворике «Националя» имеет форму раковины, а дно его повинтовой опускалось в глубину. Однако вода, блестя на солнце, создавала эффект правильного цилиндра с глубоким днищем. Один танцор из красноярского ансамбля, закрутив эффектное сальто, прыгнул там, где по колено было воробью….

Унесли беднягу – похоже, отплясался.

Новый Год по кубински мы встречали в ресторане «Рио Кристаль».

Описать подробно не смогу – возможно, и название путаю. После новогодней географии у бассейна, где я набрался сильно загодя, остаток дня и праздничная ночь блазнились как сон, который помнишь лишь наполовину.

Помню – столы, сдвинутые в ряд, стояли на плотах. Неспокойная вода под ними хлюпала – они качались. Река Кристаль отделяла нас от сцены, на которой развлекали зрителей красноярские артисты. Все – под открытым небом.

Угощались всевозможными кубинскими коктейлями и цыплятами табака.

Возможно, название блюда подсказало тему мыслям – я решил бросить курить. Новый Год – рубеж старым привычкам: в последний раз оскоромиться и завязать. Попросил переводчика Хавьера, с которым оказался бок о бок за столом, заказать официанту кубинскую сигару. Сигару принесли.

Как дать зарок? – наверное, стоит помолиться. Да знать бы как!  «Господи, ежи еси на небеси…» – вот все, что память подсказала. Дальше никак. Но что же представляет собой молитва, как не попытка обращения к Высшей Силе? Так может, в произвольной форме?

Господи! в каком странном месте доводиться о Тебе мыслить, хотя всю сознательную жизнь был атеистом.  А началось все с «рая на земле».

Впрочем, вопросы эти относились к другой реальности.

Хавьер покосился на мои терзанья.

- Сигары курят не в затяг, – подсказал.

- Я знаю. Хочу бросить курить – зарок даю.

- Благословляю, - сказал переводчик и выдернул сигару из моих пальцев.

Ни фига себе! – подумал я. Но Хавьер, выпустив клуб дыма изо рта, положил орудие моего последнего греха на край стола. Так мы с ней напару и расправились.

А вот с цыпленком табака вышло иначе. Орудуя вилкой и ножом, вертя в такт музыке плечами с головой, пуская дым сигарный изо рта да еще посвистывая, Хавьер избавил мясо от костей до белого бела. Ой, нет, наоборот – мясо съел, кости чистые оставил на тарелке. И все ножом и вилкой.

Я попробовал, да где там! – цыпленок из тарелки выпрыгнул, со стола едва не убежал.

Сидевшая напротив Майя Николаевна остудила мой к эстетике порыв:

- Анатолий Егорович, успокойтесь – весь мир курицу и рыбу ест руками.

И показала как. 

- Откройте «шампанское», - попросила Ася Марковна.

Я взял бутылку со стола и стал снимать с нее фольгу.

- Всегда такое удовольствие смотреть, как мужчина работает руками, - сказала Ася будто для подруги.

Я не стал реагировать на комплимент – разлил шипящее вино в бокалы ей, Майе, Хавьеру и себе.

Ася поднесла бокал к носу и вдохнула.

- Хочу на брудершафт!

- Ах, уволь, - сказала Майя. – Для этого мужчины есть.

И покосилась на Хавьера.

- Спасибо, догадалась и сама, - сказала Ася и во все глаза смотрит на меня. 

- Однажды, - сказал Хавьер, сделав глоток, - я пил на брудершафт с вашей артисткой Людмилой Зыкиной. 

Ася с Майей молча ждали.

- Она красивая, - заявил переводчик. – Очень красивая.

- В это нелегко поверить, - сказала Майя. – Она на пять лет старше меня.

- Но в ней такая энергетика, - сообщил Хавьер о давно известном факте. Он из бокала отхлебнул, мою сигару сунул в рот, пустил клуб дыма. – Меня как током долбануло. Как сейчас помню – весна семидесятого, бал в универе, мне двадцать один….

Значит, сейчас ему за тридцать пять. На так и выглядит.

За болтовней «шампанское» мы с Хавьером выдули – вопрос о брудершафте отпал.

Ася протянула мне свой опустевший бокал – я налил его с хирургической точностью до краев, внимательно следя, чтобы пена через край не потекла. Налил Майе, а себя с Хавьером обделил. Но в том был умысел – пусть целуются меж собою, тетки престарелые. 

Не считайте меня циником – возраст есть возраст, и для интимных дел надо искать себе ровню. Такая доля женская - мужчин это не касается.

В разгар торжества нетвердою походкой моряка отправился на поиски сортира. Внушил себе – нужна большая буква «М», забыв, что я на Кубе. Искал, искал….

Сунулся в дверь за мужиками и угадал. Представьте – зал большой, в центре разделенные перегородкой два ряда кабинок с полудверцами от пояса до щиколоток, по стенам писсуары. Судя по ним, туалет мужской, но публика присутствует обоих полов – курят, целуясь, обжимаются, нужду справляют.

Тошнота – это еще не самое верное слово, чтобы оценить состояние мое от этой картины. Справление мужиками нужды в присутствии женщин вызвали у меня внутри какую-то физиологическую реакцию – будто со всей силы ударили в живот. Это сначала – потом появились и более тонкие эмоции – подавленность, переходящая едва ли не в панику, и одновременно почти ошеломляющее чувство безнадежности при мысли о человеке как о биологическом виде.

Все окружающее словно бы ушло куда-то на задний план – все, что можно было увидеть и услышать: смех, разговоры, звуки шагов и поцелуев. Ощутил, как в груди рождается всхлип. Подобное смятения чувств прежде возникали лишь от рассказов о насилиях над женщинами – а теперь от вида чужой культуры, чужих обычаев.

Хотя понимал, все происходящее сейчас вокруг нельзя сравнить с насильственными действиями, но приходил в отчаяние, думая о том, до каких глубин пасть может натура человеческая. Хотелось прочь бежать, но держала цель, с которой я сюда зашел.

 Никто на меня внимания не обращал, не задавал никаких вопросов. И я решился дело сделать – но как?!

Нет, к писсуару не пойду – слишком на виду! – двинул к кабинкам. Иду – за дверками не видно никого. Открываю наугад – мама дорогая! – сидит на корточках над дыркою в полу (это вместо унитаза) чернокожая мамзель, все на виду. Подняла на меня взгляд и подмигнула – не уходи, мол, сейчас освобожу (сь?).

Надо было постучать, поздно и почти всерьез подумал я.

Стою, глаз от нее не отвожу, но не то желание держит, которое к женщине влечет, а совсем уже забытое чувство детской бесполости. Впрочем, как не был пьян, таки осознавал – представшее передо мною зрелище принадлежит не к моему миру, и у меня нет в душе возможности к нему прикоснуться. Я не смогу ей подмигнуть в ответ – мол, не торопись, подруга, не спешу, так что делай свое дело, я подожду.  

И другое было – все, что вижу, есть реальность, а я лишь сон самому себе.

Вобщем, не сразу ощутил себя в неуютном положении подглядывающего человека.

Когда за стол вернулся, накинулся на Хавьера:

- Извини, но ты мне должен объяснить, что здесь у вас происходит, черт возьми!

- Экстренное происшествие? Тебя изнасиловали? Больно было, да?

- Нет, ограбление – отняли жизненные устои. 

Хавьер не только был первоклассным переводчиком с живым язвительным умом, но обладал спокойствием и рассудительностью, которые ему помогали при общении с иностранцами. Внешность у него была неотразимая, по мнению наших женщин, но мне нужны были ответы на вопросы.

- Ты видишь перед собой тупейшего туриста на свете – сокращенно тутурнас.

- К вашим услугам, господин Тутурнас.

- Достаточно «товарища». Расскажи-ка, милый, мне, что здесь происходит? Почему мужики с бабами ходят вместе в туалет?

- Это так важно?

- Очень. Скажи, что происходит с телками у вас? – они либо сумасшедшие, либо святые.

Какими бы способностями переводчик Хавьер не обладал, он, несомненно, был и не  плохим актером – а мое «телки», возможно, его покоробило.

- Ну уж, ну уж, - словно чтобы вытрясти из головы мои слова, он прочистил ухо пальцем указательным. – Нормальные женщины – не хуже ваших.

- Очень красивые, но поведение…. 

- Не глянутся – отворотись (ейбо, его слова!). Случаев насилия над туристами, не припомню, - лицо переводчика озарилось киноулыбкой на уровне лучших голливудских актеров. – А вот против тупости даже Господь бессилен.

- Ну, знаешь ли! - обиделся я. – Вид женщины на толчке, будь она трижды всех прекраснее, несколько разочаровывает. 

Хавьер рассмеялся:

- Здесь смотри на них. 

Меж столами и на площадке, под которой не плескалась вода, уже танцевали пары – кубинцы лихо вертя своих дам, туристы будто в обмороке привалившись друг к другу.

- Вы, парни севера, до того чопорные – будто бездушные. Учитесь любить жизнь и чувствовать радость бытия.

- Так научи!

- А вот и внемли. Принимай жизнь такой, как она есть – живи сам, не мешая жить другим. Люби женщин, не бойся начальства. Свобода она в голове и сердце, а не в законах или на словах. Каждый день жизни – Божий дар, не стоит хмуриться ни с утра, ни к вечеру….

- Ты исцеляешь мое сердце – продолжай!

Он тогда много говорил. Я, кажется, понял, как католический консерватизм испанцев раскачали цветные красавицы. У них, в отличие от наших женщин, никогда перед сном не болит голова. Взгляд мужчины для них – манна небесная. Внимание – подарок ко дню рождения. Ласка – рай земной. Любовь – за нее они на все пойдут.

Вот это женщины! Вот это да! У них даже попки взад топорщатся, а не в ширину плывут, как у наших баб. Что особенного в наших бабах? Никакой радости мне никогда от них не было – только чувствуешь себя полным ничтожеством, когда просишь, и не дают. Горе приносить – вот на что они горазды. Впрочем, к черту прошлое! – ни день, ни час, ни место для воспоминаний.

Нет, право, Куба – рай: только захотел – любая женщина твоя. Откуда взяться тут насильникам? Воровать-грабить для чего? – если барышне твоей для близости не нужно дорогих подарков.

Все! – остаюсь, женюсь, и буду жить, хвастая друзьям, что мою жену таскают в номер иностранцы. Ведь мудрость всенародная гласит – лучше всем миром мед из бочки пить, чем одному всю жизнь облизывать ложку дерьма.

Почему-то мне казалось, что с цветными дамами никогда не чувствуешь себя ничтожеством.

Хавьер объяснил поведение чернокожих малолеток – трахаться можно, пить нельзя: ведь школьницы.  Ну и ну!

- А много берут?

- Да любому подарку от иностранца рады. А идут на внимание: ты поманил – она твоя.

А я уже подумал, что Вагиз – донжуанище, а он мартовский гнилозубый кот!

Потом, кажется, я рассказывал Хавьеру о себе, о своей работе, которая по-настоящему меняет жизнь людей. И о своей стране, о которой, впрочем, наш переводчик знал не понаслышке. В моем рассказе родина моя – совсем не рай, а напролом идущая к коммунизму держава, в которой мужчины по пьяному делу творят насилие друг над другом путем мордобоя, а чаще над женщинами, но другим путем. От этого сердца у нас грубеют и покрываются мозолями….

Вобщем, я не зря прожил тот последний день года. Только выпил много.

Как кричали «с Новым Годом!», когда он на Кубе наступил, не помню.

Помню, как, закончив пиршество в «Рио Кристаль», садились в автобусы.

Там я уснул.

Проснулся в лифте «Националя», куда добрался на автопилоте. Под мышкой у меня оказалась миловидная женщина многим за сорок, с вьющимися волосами, которые боролись за то, чтобы остаться скорее светлыми, чем седыми, и немного кривой улыбкой, придававшей ее лицу слегка язвительное выражение.

- Вы моя? – спросил я.

- До гробовой доски, - был ответ язвительной улыбки.

- Как?! Уже пора? Скоренько вы меня. А я так бы пожил еще немного.

- Ну, и живите, а я с вами. 

Стало понятно – меня клеят.

- Вы меня где-то подобрали?

- Нет. Но вас качает. До номера дойдете?

Лифт как раз остановился, лифтер открыл дверь и вышел – ждал.

- А может, ну ее? – успеете поспать. Пойдемте гулять, - смотрела на меня она во все глаза.

Я кивнул и лифтеру:

- Шеф, первый этаж!

Он головой качает. Я за колесо:

– Мы без тебя уедем….

Он бросился ко мне.

Вышли на набережную Малекон – прекрасное место для прогулок, из тех, что сулят освобождение от трагедий души. Здесь обнаружил – дышать это здорово! а ночь и море пахнут восхитительно. И как вчера, странный рыбачёк ловил и выбрасывал рыбу в море.

- Он чокнутый, - предположила моя спутница.

- Переводчик мне сказал – рыба у берега сплошь ядовита.

- Как наши грибы?

Волны тихо плескались о берег. Свежий бриз продул мои мозги. Настроение подкатило созерцательное, если не сказать – торжественно-серьезное.

- Где ты меня подцепила?

- Ну, до лифта сам дошел, а как вошел – поплыл…. Ты мог упасть.

- Спасибо, что поддержала.

- Я знаю, ты никак без меня жить не сможешь.

- Ну, тогда стоит познакомиться.

Зина Петровна рассказала о себе.

- Боюсь постареть – такая фобия. Мой муж – уже старик. Я рано и удачно вышла замуж. Супруг уже тогда был доктором наук, а я студенткой. Теперь я кандидат наук, работаю старшим преподавателем – у нас дочь в университете учится. Один ребенок – это все, на что сгодился муж. Но мы – образцовая семья: всему Ульяновску пример. Два раза в год – за мужа и себя – беру отпуск и лечу на Кубу. Здесь так головокружительны романы! Мне уже слишком много лет, чтобы привязывать к себе постороннего мужчину. Но несколько ночей любви бывают так сладки…! Потом полгода в себя приходишь. И лекции читаешь, и практику ведешь, и ждешь – когда на Кубу?

Понятно. Когда-то американцы превратили Кубу в остров сексуальных удовольствий. Теперь советская элита на смену им пришла.

И я партийный, и мне секса хочется – Куба, любовь моя!

Кандидат наук и старший преподаватель кинула на меня быстрый взгляд:

- У меня уже было здесь несколько замечательных романов.

- Хотите и меня внести в свой список?

- Да!

По закону жанра – это своеобразное признание в любви.

Надо либо отказать, либо….

Но ночь чудесна так. В номере Вагиз. Гулять хотелось. Упреков не хотелось.

Значит, надо женщину поцеловать.

Я остановился. Левой рукой, взяв Зину за плечо, повернул ее к себе. Правой обнял талию и прижал затрепетавшее тело. Склонил голову, губами рта коснулся. Страсть нагоняя, левой ладонью придавил ей грудь….

О, Господи, под ней – пластиковая чашечка бюстгальтера! И губы жесткие, сухие….

Такой облом! На пастель меня уже не хватит.

Душа как взвоет Магомаевым:

Куба, любовь моя!

Становишься ты легендой!

Где же креолки, мулатки твои?

Мужество знает цель!

Ночь померкла. Я впал в ужасно подавленное состояние и больше всего боялся, что меня сейчас затащат в кусты, и похотливые руки полезут в штаны, но их там с радостью не встретят.

Не понятно, почему старший преподаватель и кандидат наук – женщина с опытом страсти в экзотических широтах – не почувствовала моего состояния. Возможно, прислушивалась к своему. Ее состояние ликовало – это я чувствовал. Как паук ликует трепетанию паутины, в которую угадила муха. А возможно, не любила отвлекаться на пустяки, вбив себе чего-то в голову. Или просто, она – фея оптимизма.

В кусты тащить меня Зина не собиралась. Она любила секс со смаком и в удобстве.

- У меня есть бутылочка замечательного коньячка, к нему закусочка что надо. Ты к шведскому столу завтра не ходи, а позвони мне в номер, когда твой сосед уйдет. Я приду, тебя покормлю и… все остальное.

Удивительно, как легко красивая женщина может завлечь юношу: коньячок под балычок – само-то для экзотической любви!

Есть только два «но»:

- женщина не очень-то красива; может, раньше персиком была, а ныне – сухофрукт;

- и юношу юношей можно назвать с очень большой натяжкой: не закипает страсть от женской близости – может, коньяк поможет?

Но ирония судьбы заключалась в том, что Зина в моем влечении к ней ни капельки не сомневалась. Она уверена была: на мужиках можно играть рюмкой коньяка, как смычком на скрипке.

Хотя, стоп-стоп! Музыкант у нас, однако, Майя Николаевна, а Ася Марковна – музыкальный критик, а Зина-то Петровна – кандидат технических наук….

Интеллигенция, мать иху! Шалава на шалаве!

Почему так строго? Вам скажу – женщина тогда желанна, когда ее добиваешься. Даже кубинка шаг первой никогда не сделает – ждет внимания мужчины.

Вот такая в голове белиберда.

В мозгу смешались две антагонистические идеи:

- женщина, которая меня хочет, мне не нравится;

- философия, которой посвятил себя, требует на все согласия.

Неужто снова влип? О, Господи, спаси и помоги!

Потом еще гуляли, курили ее сигареты.

Зина трещала безумолку:

- Огромное удовольствие, когда рядом настоящий мужчина – просто смотреть, как он закуривает, как держит сигарету, пока разговаривает, как стряхивает с нее пепел. Это как любимое кино.

Ну, понятно, настоящий мужчина – это я. Это я курю и стряхиваю, забыв недавний зарок – вот Бог и послал мне ее в наказание.

Господи! Я готов простить женщинам лесбиянство! А ты?

Она говорила, я не слушал – вспомнилось классическое определение обольщения: теплые манеры, но низкие намерения.

Наконец она это заметила.

- О чем бы нам еще поговорить?

- Расскажи о своем худшем из романов на Кубе.

- Таких не было. Впрочем….

Зина принялась рассказывать историю любви с одним спортсменом. И в этот момент лицо у нее стало удивительно выразительным – ну, будто лекцию читала студентам с кафедры. Ее жесты стали размашистыми, она пучила глаза, описывая, как он обокрал ее. И закончила словами:

- К сожалению, на свете встречаются и такие. Я заставила себя забыть его имя и называла только сукиным сыном. Прости мне этот узкоспециальный термин.

Она глубоко вздохнула – мне показалось со всхлипом.

- Хочешь знать, что было глупее всего? Он был советским негром. Негром! которых здесь полно.

Я играю роль. Я не общаюсь, а играю роль человека, который разговаривает. Так это и делается – слушаешь, киваешь, задаешь вопросы. Но меня здесь нет – душой я не присутствую. Ночь, море, Куба – все великолепно! Но женщина достала! Ну, почему я, идиот такой, должен делать вид, что ей внимаю. Я играю роль….

Понимание этого язвило душу, гнездясь где-то в районе грудной клетки, и нагнетало неприязни к той, что рядом.

Отчаянно пытался поменять настрой….

- Забавно слышать, как ты рассуждаешь о приличиях, - кандидатское лицо ее неодобрительно качнулось. – Забудь свою партпринадлежность: мы на Кубе!

- Изменить партийным идеалам – все равно, что Родину продать.

- О, господи! тогда молчи. Вот посмотри на эти пальмы.

- Помолчать можно, но бросить думать еще никому не удавалось, - заметил я сварливо. – Думать – это как дышать или покрываться потом: от человека не зависит.

Во что не мог поверить, думая о Кубе дома – вот о таких встречах.

- Умеешь же ты к женщинам в доверие втереться, - теперь ворчала Зина, намекая на мою бестактность. Лицо ее было карикатурным выражением крайней досады.

Ближе к рассвету силы кончились – в сон потянуло, стал зевать, глаза потирая.

Глаза чесались потому, что для меня и предыдущая ночь прошла экстерном.

Почувствовал смертельную усталость – последняя соломинка сломала верблюду спину: захотелось вернуться в гостиницу, забраться в пастель, забыться сном. Слишком много событий и впечатлений в двух последних сутках.   

- Как тебя подкосило, - заметила Зина. – Вернемся в гостиницу?

Вот когда она действительно пригодилась. Желание очутиться в номере и пастели увеличивалось с каждой минутой. А силы синхронно покидали тело. Коварная земная гравитация не только голову на грудь клонила, но и колени подгибала. Зина буквально тащила меня, время от времени отпуская ругательства – судя по всему в ней закипал гнев.

У людей, случается, меняется настроение, у некоторых – очень сильно.

К примеру, у меня отзвучал в душе Магомаев и пропал. Новый мотивчик в душе угнездился – из фильма «Последняя реликвия» от певца Отса. Чуток переделав слова, душа молила:

Ты от ней убеги – больше не будет случая.

Ты от ней сохрани свою надежду на лучшее.

И так без конца – почти с надрывом.

Тем не менее, Зина доволокла меня до «Националя», не бросила – должно быть, нужен был!

Был пятый час ночи местного времени, когда мы расстались у двери моего номера.

- До завтра, мой капитан, - сказала Зина на прощанье и поцеловала в губы.

Одна сторона ее рта чуть изогнулась, словно она попробовала на вкус какую-то желчь – что тебе кино, подумал я.

А что сказать? Все было бы куда сексуальнее, если бы тетенька была лет на десять-двадцать помоложе. Но имею ли право лишать, кого бы то ни было сладкой анестезии ожидания? Тем более, что я – создатель и поклонник теории не противления Судьбе.

До завтра, юнга предклимаксного возраста! 

После Ляльки было столько женщин, что даже не давал себе труда их сосчитать. Одной больше, одной меньше – не все ли равно, если чувств нет. А общество семейных пар уже находил нудным. Как правило, им недостает огня, что свойственен людям в поиске, еще не утратившим охотничьего азарта. Кроме того, у них несносная манера вечно намекать, что одинокие в каком-то смысле из себя неполноценные. При этом сами не очень-то и влюблены друг в друга – общаются жестко и грубо, как и не подумали бы вести себя с посторонними людьми. Другое дело – свободные отношения.

Но опять же – с кем?

Бывает, женщина так некрасива… – не зажигает и все тут.

Бывает – раскрасивой, но стопроцентной, непростительной, законченной сукой.

Как повезет….

Вот было б здорово совсем без женщин жить! Наступит день, когда я утрачу к ним влечение – и получу большое преимущество. А до той поры человеческая природа берет свое, но моя защита – господин Случай! До сего дня выручал – может и завтра пособит?

А вообще, должно быть, Бог испытывает меня на вшивость: свою философию придумал – так держись! Пройду испытание – и радость ждет: ведь есть на острове прекрасные кубинки! Ну, не молодец ли я?

Не стоит думать, что моя теория делает из меня утлое суденышко, качающееся волей волн – она закаляет и воспитывает, копит силу для будущих свершений. Не дрогнул, устоял перед Судьбой – сделал шаг к великой цели.

А цель какая? Жизнь прожить.

Парадокс!

Оранжевый диск полной, лишь с маленькой щербинкой, луны заглядывал в раскрытое окно.

- Это ты баб наших на все тяжкие толкаешь? – попенял я ей и включил свет.

Недомерок Вагиз, чей вздернутый нос напоминал поросячье рыльце, спал набоку, пустив на подушку слюнку – ни дать, ни взять херувим безгрешный отдыхает. Недаром при свете луны он показался мне каким-то нереальным существом.

А вот злополучного столика на месте не было. Поискал и нашел на антресолях – конечно, безногим. Ножка валялась рядом – вся в «соплях» сапожного клея.

Может, Вагиз доконал его. Может, так горничная распорядилась.

Просто все, как апельсин.

- Покойся с миром! – сказал я столику и, раздевшись, лег спать.

С Новым Годом, остров романтических встреч!

 

 

 

Добавить комментарий

ПЯТИОЗЕРЬЕ.РФ