Контроль, как инструмент власти
Когда умру, прошу – без ликованья…
/Н. Резник/
Наступила осень 1985 года – жаркая, сухая, с пожухлыми от зноя травами, листвой.
Хороший убран урожай, надои высоки – райком не лихорадило. Словом, особой тревоги не испытывал никто. На аппаратном совещании Пашков однажды заявил, что в обкоме нами не нахвалятся – возможно, будут повышения. Мы принялись гадать, кто области достоин.
На пятничном банкете в гараже только о том и речь.
Любой умудренный опытом, отягощенный знаниями с видом знатока включался в спор, который вскоре надоел. Поскольку было абсолютно очевидно, что успехи района – заслуга первого секретаря, он и достоин повышения. Но опять же – каковы вакансии. Скажем, на заурядную должность в обкоме ли, в советской власти или по хозяйской части наш первый секретарь не клюнет, если сильно не надавят. А вот завотделом или какой инструкторишка – запросто: для них это карьерный рост.
- А ты, Анатолий, не надейся ни на что, - объявил мне Чепурной. – Холостяков не жалуют в обкоме. Сначала обженись.
Но мне как-то не везло по этой линии – после измены Ляльки много женщин прошло через мои руки и утекло сквозь пальцы, но матримониальных планов не возникало: бр-р-р-р! Временами, конечно, доставало одиночество, граничащее с отчаянием, но после гибели Ангарской маркизы дал себе зарок не подпускать к сердцу близко ни одну из особей прекрасных. И это было очень грустно. Я жалел себя, как разнесчайстнейшего из людей. Но еще одного неудачного брака панически боялся. Решил для себя: женщины – это загадка, которую мне никогда не разгадать. Не стоит и пытаться.
А любовь – вообще вещь эмоциональная, и, будучи таковой, несовместима с чистым и холодным разумом. А разум, как известно, превыше всего. Поэтому, если я когда-нибудь женюсь, то лишь по трезвому расчету, чтобы не потерять ясности рассудка. Хватит! – натерялся уже: на всю оставшуюся жизнь урок.
Старик Аристотель как-то говорил: «Семья и домашний очаг – удел добродетельных и дается им в форме абсолютной и самодовлеющей». И где тут я?
- А кто сказал, что он холост? – поддел самый семейный из нас Михайленко. – Анатолий Егорович женат на работе.
Не стал с ним спорить:
- Вообще-то, да.
- Просто монстр-трудоголик, - алкоголь развязал язык коллеге. – Весь в работе. А когда он делами занят, женщин для него не существует.
Радовало, что среди коллег есть люди, которые нашли свое счастье, создав семью, но я прекрасно понимал, что мне не стоит пытаться следовать их примеру. У меня своя дорога, свои планы на будущее.
Потом вечером, когда пришел домой, долго успокоиться не мог – передумал кучу мыслей. В голове звучали насмешки собутыльников. Может, таким образом у меня проявляется кризис среднего возраста? Не рано ли? Ну да, так и есть. И пусть. Пусть это будет кризис – все равно когда-нибудь пройдет.
И буквально на следующий день познакомился с новой соседкой – ярко крашеной блондинкой моего возраста. Она только что переехала в недавно купленный дом на нашей улице. Увидев меня в «бугорском» магазине, поздоровалась и попросила подождать ее. Я курил, пока она не вышла. Вместе направились в сторону дома.
После обычных фраз Кристина вдруг спросила:
- Почему не женат?
- У меня подружка есть.
- Эта курица из крайнего дома?
- Мне нравится.
- Тебе нужна женщина яркая. Ты ведь в райкоме работаешь? Почему квартиру не просишь?
- Когда надо будет, попрошу. А ты была замужем?
- Я и сейчас как бы да, но он сидит. Думаю, найти серьезного человека и развестись.
Еще немного поболтали о личной жизни – про хобби, о любимых фильмах, книгах.
Потом она вдруг говорит:
- Приходи ко мне вечером на день рождения.
- Один или с «курицей»? – усмехнулся я.
- Разве я сказала, приходите?
День рождения оказался взаправдашним – я думал, просто вечеринка типа «новоселье», и в подарок принес книгу Г. Д. Мгеладзе «Раздумья в пути. Записки секретаря райкома». Выбрал по принципу – прочитана и выглядит новей других. А когда пришел, увидел – пожалел, что не нарвал цветов в соседском огороде.
Действительно, у Кристины был день рождения. И гости были – менты с работы брата. И жених – сержант ГАИ.
Брат, лейтенант-криминалист, меня не стесняясь, на сестру наехал:
- Зачем ты этого-то притащила?
- Он из райкома.
- Ну и чё? Смотри, Костя перепьет – ему хайло набьет, тебя за космы отдерет.
Мне бы по-хорошему уйти, но тут заело. Меня, неприкасаемого, какой-то недоделанный сержант ГАИ….?
Короче, сел за стол, компотик попиваю. Менты суетятся, за стол со мною не садятся – либо брезгуют, либо боятся, либо еще чего. Кристина все издергалась – от меня, ко мне – потом смотрю: с гаишником целуется. Совет да любовь! Я домой пошел, думая, что жена у брата именинницы гораздо красивей.
Воскресенье занималось удивительно солнечным, учитывая, что на календаре было лишь начало сентября – время звездных метелей ночью и холодных туманов по утрам. Авральной работы дома не намечалось, и я решил устроить не просто утреннюю пробежку, а марафон. Или полумарофон – ну, как получится: просто до обеда побегаю по лесу и вернусь. Солнца свет и голубое небо взял в попутчики.
Хотя, по большому счету, это не был просто праздник души и тела или прощание с летом. Мне в очередной раз необходимо было побыть с глазу на глаз с собой и поразмышлять о своих делах, не мешая другим заниматься тем же. Лес, дорога (или тропинка) и легкий бег не раз мне помогали решать головоломки жизни.
Утро еще не закончилось, день не начался, и я надеялся, что мне хватит времени найти ответ на вопрос. Я бежал по лесной дорожке и размышлял вот над какой темой….
Впрочем, расскажу все по порядку.
Когда из газеты перешел на работу в райком партии, отец подарил мне большую (96 листов) общую тетрадь в кожаном переплете.
- Для деловых записей, - пояснил он.
Невдомек старому, что работники аппарата ходят со стандартными «ежедневниками», в котором все дни расписаны на месяц: делай лишь пометки – где какая встреча и когда. Я не стал следовать моде – к начальству и на совещания ходил, как журналист, с простеньким блокнотом. А в общей тетради делал текущие записи – кому, во сколько позвонить и по какому поводу. Приходил на работу, открывал тетрадь и видел план работы на сегодня. Начинал с первого пункта, а потом зачеркивал волнистой линией в зависимости от результата:
- навсегда, если задание исполнено;
- переносил вниз списка дел на сегодня, если абонент мне не ответил;
- делал отметку, если исполнение откладывалось – на день нового контроля;
- если вопрос рождал новые вопросы или намеки на вопросы, писал в конце дневных задач с отметкою «подумать».
Если не случалось срочных командировок или других оказий, день, как правило, заканчивался списком тем – «подумать».
Таких исписанных тетрадей за восемь месяцев ударного труда накопилось десять штук. Я дипломат на работу прихватил, чтобы домой их унести – на разжежку печки в бане. Но полистал и призадумался – что-то в них есть. Что именно? – снаскоку не решить: нужен кураж.
Вот этот-то кураж пытался я поймать, скользя по лесу в легком беге.
Час бегу – его все нет. Решил встряхнуться и помчался так, будто все черти ада погнались за мной. Но отчаянный рывок ничего не дал – только дыхание сбил. Перейдя на легкую трусцу, восстановил его и начал вспоминать перечеркнутые волнистой линией записи тетрадей, соединяя в памяти указанные имена с их лицами.
Когда и это ничего не дало, решил сделать ревизию своей жизни – где я и куда иду? И что надумал, мне не совсем понравилось. Приятно было сознавать, что я работаю в райкоме. Есть желание карьерного роста. Но сожалею об упущенном времени.
Почти ошеломило, что мне уже в этом месяце исполнится тридцать один. Впрочем, Горбачев стартовал на партийном поприще как раз в моем возрасте – на 32-м году жизни стал парторгом в Ставропольском территориально-производственном сельскохозяйственном управлении. За двадцать лет в Генеральные секретари – вот это карьера! А я еще пытаюсь найти для себя хоть какую-то перспективу.
Говорят, что гениальность – это бесконечная обеспокоенность и выносливость. Мой мозг всегда бунтовал против безделья. Ему постоянно нужна работа. Пусть будут проблемы, неразрешимые задачи, запутанные ситуации – и я забуду обо всем на свете. Ненавижу унылое, однообразное течение жизни. Ум мой требует напряженной деятельности.
В работе готов вывернуться наизнанку, но претил подхалимаж, как обязательный пункт в общении с начальством. А без него никак, похоже. Я сам себя обманывал, надеясь карьеру сделать лишь упорством и трудом. Это церковники считают, что Господь заставляет нас сгибать спину, чтоб не зазнавались – помнили, что мы всего лишь дети его заблудшие, хоть и невесть что о себе воображаем.
Так то церковники и Бог! А строителям коммунизма к чему такие унижения?
Или вот говорят коллеги-инструкторы, в нашем деле неважно, сколько ты сделал: главное – убедить начальство, что тобой сделано все. Короче – очки втирают.
Разболтался. Но ничего не поделаешь – весьма чувствителен к лести и, когда не хватает, готов самое себя хвалить. Уж простите….
Но если отказаться от головокружительной карьеры и заставить имеющийся потенциал работать в свою пользу, можно кой-чего добиться – и в материальном плане, и в моральном. Да так, что, уходя на пенсию из инструкторов, услышать мнение о себе – ты дьявол Анатолий, а не человек.
Вот Саталкин, например, держит в страхе весь район. Говорят, у него собраны досье на всех руководящих и перспективных работников. Есть мнение, что его боится первый секретарь, а председатель райисполкома бегает к нему советоваться.
Образ председателя районного комитета народного контроля, воспроизведенный в памяти, перевел размышления об исписанных тетрадях в другую плоскость. И вот он… нет-нет, не кураж, а сразу озарение… значит, оно. И вот оно, озарение!
Я развернулся на 180 градусов и, ускоряя бег, помчался к дому. Буквально вылетел из леса, будто лиса, за которой гнались борзые собаки.
Так, что придумал я? Сейчас узнаете.
Едва не догнал меня у дома сильнейший ливень.
Позавтракав, сел у окна и стал листать первую из обреченных огню тетрадей, выписывая фамилии партийных секретарей колхозов и совхозов и вопросы, по которым им звонил. Дождь барабанил по стеклу в музыкальном ритме.
Был сентябрьский вечер, около семи часов. Мрачные, грязного цвета тучи нависли над крышами домов, временами припускал дождь. Передо мной лежал результат анализа записей десяти (назовем их рабочими) тетрадей. Итак, что мы имеем?
Бесспорным лидером необязательности выполнений постановлений бюро был Женя Пинаев, парторг из колхоза «Путь Ленина» - в среднем по 12, 3 звонка на вопрос. Следом идут трое Шумаковых – из «Заветов Ильича» (9,7 зв/впр), «им. Калинина» (8,7 зв/впр), «Знамя Октября» (8,2 зв/впр). Ну, и так далее, по убывающей.
Ситуация была не совсем обычной.
На руках у меня серьезный документ – я так думал: взгляд на работу профессиональных партработников на местах; нестандартная оценка их деятельности. Это все равно, что, идя по ручью в поисках воды, набрести на озеро, из которого он вытекает.
Как распорядиться им – подготовить материал в газету? выступить с докладом на аппаратном совещании? показать Кожевникову?
Но и это – второстепенные вопросы.
Главный – имею ли моральное право предавать эти результаты публичной гласности?
А почему нет? Пусть каждый получает по заслугам своя.
Я, к примеру, не против повышения.
За окном уже сумерки, и дождь опять шумит, и ветер ветки клонит. Каким ничтожным кажется человек с его жалкими амбициями и мечтами перед стихией. Или по-другому – истинное величие начинается с понимания собственного ничтожества. Оно предполагает, что умение оценивать, сравнивая, уже само по себе говорит о благородстве духа. Не моя мысль, но верная. Она почти закрыла моральный аспект вопроса.
Странное все-таки существо человек. С большой вероятностью истины можно назвать его животным с душой. Если обществом правит закон, то индивидуумом – инстинкт. Если законы все отточены на справедливость, то в индивидууме запросто уживаются праведник с подлецом.
Читатель этих рассуждений, пожалуй, сочтет меня отпетым циником. Но прежде, чем осуждать, вспомните, каким высоким идеалам посвящена наша работа в увельском Белом Доме и вообще в стране – строительству коммунизма, светлого будущего человечества. За эти идеалы сотни тысяч шли на смерть, миллионы обрекались.
Ну, а за себя лично скажу – мне порукой моя честь, убеждения и вся жизнь.
Успокоив свою совесть, решил показать результаты анализа исписанных тетрадей Пал Иванычу. Утром первым делом к нему в кабинет:
- Я к тебе, шеф, с одним гнусным предложением: устрой мне выступление на аппаратном совещании вот по этой теме.
И выкладки ему свои сую.
- А что здесь?
Пал Иваныч прочитал и изумился:
- Ну, ты даешь! Это же бомба! Когда придумал?
Еще с минуту Кожевников посидел в задумчивости, всматриваясь в мои каракули, потом энергично кивнул головой:
- Хорошо! Я напрошусь к Александру Максимовичу. Только это надо напечатать.
После этого визита день тянулся кое-как. Щупальца солнечных лучей медленно передвигались по кабинету, и, следя за ними, я чувствовал, как тревожно бьется сердце в ожидании результата вопреки подсказкам разума быть терпеливым и не терять чувство юмора.
Коллег не было. В тиши одиночества оживали воспоминания. Прошло почти девять месяцев с того момента, когда переступил порог этого кабинета. Каким далеким все это представлялось теперь. А столько событий произошло – столько дел наворочено! И за суетой как-то притупилась боль сердечная ….
Только подумал, как вдруг показалось, что за спиной послышался легкий шорох и шелест платья. Напрягся, ожидая узнаваемые ладошки, накрывающие глаза – угадай, кто я? С надеждой резко обернулся, но, увы – это память сыграла злую шутку. За спиной была стена, а глаза предательски увлажнились.
Пришла мысль, а стоит ли карьера того, чтобы вот так за нее биться? Может, плюнуть да куда-нибудь уехать в глушь, и пусть время растирает меня в прах.
Сдаться…. Может, в этом выход? Сдаться, уступая в пользу нравственного здоровья. В конце концов, что такое райком? – далеко не Кремль. Если здесь такие страсти, что выше-то творится? Куда мне с чистой совестью?
И все же…. Если уйти, то куда податься и чем заняться? Нигде меня не ждут – ни на Ханке, ни у Бороды в лесничестве. И будет ли мне там успокоение? Не самообман ли это все?
Размышлял, не отрывая взгляда от солнечной тени, скользящей по полу.
Нет. Никуда я не поеду. Еще не время. Пока идеи есть, буду за них бороться. Как говорят ковбои на американском Диком Западе: «Если ты во что-то веришь, надо биться до конца. Коли помрешь, так никого уж не подстрелишь, потому как не сумеешь целиться».
Горбачев обещает – скоро все изменится, и времена застоя канут в Лету.
Надо ждать.
Время медленно тянулось…. Что скажет первый секретарь?
Пал Иваныч пересказал свой разговор с Пашковым по поводу моих изысков.
- Вот так ребята, которые получают в райкоме зарплату, выполняют постановления бюро, их касаемые, - сказал и положил перед первым секретарем распечатку моих трудов. – Беззастенчиво сачкуют и врут инструкторам.
Александр Максимович заинтересовался и тут же стал читать сей документ.
По мере того как он вникал, выражение лица его становилось все мрачнее. В отчете никто не был пропущен – даже те, кто успевал справиться с задачей еще до контрольного звонка.
- Ты посмотри, - отметил Пашков, - самые нахрапистые и голосистые на деле наиболее недобросовестные. Чем же они там занимаются? – ни пахать, ни сеять их не заставляют.
Внимательно прочитав отпечатанные на машинке страницы, первый секретарь аккуратно положил их в свою папку для деловых документов.
- Разберемся, - коротко бросил.
Обо мне, похоже, шеф слова не замолвил.
На ближайшем совещании Александр Максимович озвучил мой изыск аппарату и приказал Фетисову:
- Готовьте документы на увольнение Пинаева.
Но без согласования с обкомом такие дела не решаются. Обком не согласился. На следующей неделе был из области инструктор прислан – почему-то сельхозотделовский.
Фетисов меня вызвал и приказал:
- Проводишь товарища к Пинаеву.
Евгения на месте не оказалось. Дома тоже и вообще в хозяйстве.
Соседка подсказала:
- У него свой инкубатор. Он сейчас в Южноуральске на базаре цыплятами торгует.
Там его и отыскали.
Ни мало не смутившись, Евгений руку мне пожал.
Товарищ из обкома поинтересовался:
- Почем нынче цыплята?
На обратном пути все хмыкал, головой качая:
- Колхоз по вспашке зяби отстает, а он цыплятами торгует на базаре.
Пинаева уволили с работы. А как это произошло, рассказал Фетисов в гараже.
Он пригласил Евгения в райком с текущим отчетом. Тот явился, положил бумагу перед заворготделом на стол. Владимир Александрович ее прочел.
- Угодил? - спросил Пинаев.
- Вполне, - ответил Фетисов. – Ничуть не хуже тех, что ты обычно пишешь.
Взгляды их встретились.
- Мне особенно приятно похвалить тебя, Евгений, потому, что это твой последний отчет в райкоме – ты идешь на понижение.
Смущение парторга сменилось испугом.
- Вы, конечно, пошутили, Владимир Александрович? Вы не могли всерьез сказать такое.
Пропустив мимо ушей эти слова, заворготделом положил отчет Пинаева в папку.
- Зачем ты это делал? Почему именно ты – самый молодой и перспективный парторг района?
- Ни хрена не понимаю….
- Не увиливай. Ты и так слишком много врал.
- Я же говорю вам, Владимир Александрович….
- Хватит врать! – рявкнул Фетисов так, что двери кабинетов, выходящих в коридор, тут же распахнулись: аппарат навострил уши.
Пинаев судорожно сглотнул.
- Вы никогда не говорили со мной таким тоном.
Фетисов достал из папки, в которую положил пинаевский отчет, другой документ, подготовленный в обкоме партии – швырнул на стол:
- Читай!
Пинаев взял листок – руки его дрожали. Он пробежал глазами несколько строк и остановился. Затем бросил взгляд на Фетисова. Теперь в его глазах уже не было оскорбленного изумления. Только животный страх загнанного зверя.
- Вы ничего не сможете тут доказать.
Заворготделом стукнул ладонью по столу, давая волю гневу, и повысил голос:
- Если я пожелаю этим заняться, то докажу. И не заблуждайся на этот счет. Ты врал и не работал, получая зарплату.
Пинаева от страха прошиб пот. У него было такое чувство, словно мир, в котором он чувствовал себя так уверенно и безнаказанно, вдруг взорвался и рассыпался на куски. Он привык к своей неуязвимости и сейчас со страхом думал – обо всех ли его грехах известно в аппарате?
Фетисов ткнул пальцем в обкомовский документ:
- Эти товарищи шутить с тобой не будут. Но ведь на твоей совести куда больше грехов, чем здесь написано – ведь так?
Пинаев нехотя кивнул.
- Я рад, что ты одумался и не запираешься. Мы не собираемся тебя выгонять из партии. Напишешь заявление на увольнение по уважительной причине.
Некое облегчение отразилось на юном лице парторга колхоза «Путь Ленина», но он все еще желал лучшего исхода.
- Клянусь вам, - взмолился он. – Если вы поверите мне, этого никогда больше не повторится.
- Хочешь сказать, что теперь, когда тебя накрыли на мошенничестве и тунеядстве, ты, наконец, окажешь честь нам и перестанешь врать?
- Пусть это будет воспитательный процесс.
Пинаев даже покраснел, что должно свидетельствовать о пробуждении совести.
На молчание Фетисова неуклюже начал:
- Денег, которые я здесь получал, не хватало на семью….
- Ну, хватит, - резко сказал заворготделом, - тебе платят не меньше, чем другим. Мы уже достаточно наговорились. А теперь садись и пиши заявление. Да причину укажи самую вескую.
Пинаев, растерянно моргая, пробормотал:
- Можно, я подумаю.
- А чего думать? – ты здесь больше не работаешь.
По мере того, как бывший парторг осознавал безнадежность своего положения, выражение лица его разительно менялось. Маска почтительности сошла, на ее месте появилась кривая усмешка.
- Хорошо, - объявил он. – Я напишу, но и вы здесь долго не задержитесь: Перестройка всех рассадит по своим местам, а вас на свалку.
- С чего ты взял? – глаза Фетисова сверкнули.
- Потому что вы уже ни на что не способны – отработанный пар. Вы только болтать умеете, а в практической экономике ни хера не смыслите. Вот почему вас всех погонят из Белого Дома. И когда вы, наконец, полетите отсюда вверх тормашками, я вместе с другими от души повеселюсь. – Он на секунду умолк, тяжело дыша и прикидывая, продолжать поношения или лучше остановиться. Возобладала жажда мщения. – Всю жизнь, сколько я себя помню, такие как вы, врали народу. Но народ не одурачить. Вас, наконец, раскусили, и началась Перестройка. А это конец вашей карьере, застойщики….
Пинаев, наконец, умолк, сам испугавшись – не слишком ли далеко он зашел?
Фетисов барабанил пальцами по столу, ощущая странное чувство – злость ушла. Ее место заняла твердая решимость выгнать зарвавшегося парторга из партии. Он поднял глаза на человека, которого сам рекомендовал на руководство первичной организацией, но в котором на самом деле ошибся.
- Пинаев, тебе никогда не понять, каким образом и почему ты оказал мне сейчас большую услугу. А теперь уходи – я передумал принимать от тебя заявление об увольнении с работы. И совет – не расставайся с этим черным костюмом: в крайнем случае, найдешь себе место в похоронном бюро.
Евгений вышел из кабинета, прошел коридором мимо распахнутых дверей, ни на кого не глядя, спустился по лестнице на первый этаж и покинул райком.
Фетисов прошел в приемную, стараясь избегать взглядов из открытых дверей. Он был в плохом настроении, убедившись, что улыбка может прикрывать предательство, а за лестью способна скрываться ненависть. Язвительные слова о накатывающейся из Москвы Перестройке основательно ранили его – главным образом потому, что в них была известная доля правды.
Фетисов рассказывал это в гараже, прихлебывая водку. А ведь надвигающиеся перемены пропагандировали «сухой закон». Понятно, что после пинаевского бунта райкомовское начальство будет с подозрением относиться ко многому, на что раньше не обращало внимание.
В докладе на партийно-хозяйственном активе, посвященному окончанию страды, Пашков назвал трех парторгов Шумаковых партийными тунеядцами.
События часто разворачиваются сами по себе, а когда хочешь их подтолкнуть, они поворачивают не в ту сторону. Поэтому, пусть будет самотеком….
После пролета с выступлением на аппаратном совещании я сокрушенно думал, что шеф меня подвел. А Пал Иваныч считал, что Пашков очень мудро поступил, не озвучив имя информатора по бездеятельности парторгов на местах. В противном случае, грозил он, у меня бы случилась дурная слава по району и вытекающие из нее неприятности. По здравому размышлению, возможно, он и прав. Но я поначалу сильно подозревал его в плагиате – мол, присвоил себе авторство моего анализа. Однако и его фамилия не была озвучена. Наверное, Бог нашептал Пашкову, решили все. И успокоились.
Но не я. Не для того все затевалось, чтобы выгнать Пинаева. Мне нужен был инструмент давления, и случившиеся события его дали. Теперь, осуществляя контроль за выполнением постановлений бюро, я уже со второго звонка начинал угрожать – хотите, чтобы с вами, как с Пинаевым? Действовало. Да так, что у меня почти не осталось вопросов на контроле. Я коллегам намекнул – не прочь, мол, помочь. Сначала в пропагации взял все вопросы на контроль. Потом в других отделах.
Фомин в гараже нахваливал:
- Анатолий, по журналистской привычке любит за столом сидеть и по телефону общаться и ненавидит по хозяйствам мотаться.
Я согласно головой кивал. Невзирая на то, что авторство моей идеи кем-то присвоено (Пашковым или Кожевниковым), она сработала и дала мне в руки мощный рычаг давления. Это была победа, одержанная лично мной. Из надоедливого инструкторишки, от которого раньше можно было просто отмахнуться, я вдруг превратился в дисциплинирующий пресс райкома партии.
Кожевников мне сделал замечание:
- Старик, веди себя скромнее.
- А в чем дело?
- На тебя жалуются. Ты когда звонишь, представляешься: «райком партии, Агарков».
- А где неправда?
- Так люди думают, что ты – второй секретарь, и падают со стула.
Нет, Пал Иваныч, ты неправ – никто не падает со стула от голоса второго секретаря. Всех пугает мой контроль.
Старался не думать о возможных последствиях этого странного статуса, чреватого возникновением в будущем каких-нибудь проблем. Об этом я еще успею поломать голову. Главное сейчас – парторги не только научились кланяться, но и заработали активней. Однако говорить об этом в гараже еще не время.
А то, что говорят мои подвыпившие коллеги, малоинтересно. Содержание этих разговоров можно заранее предугадать. Поэтому я сосредоточил внимание на лицах собравшихся в гараже. Они показались мне обыкновенными физиономиями в меру образованных людей. Хотя сейчас на них наложила свой отпечаток расслабуха.
И вот какие мысли по этому поводу.
Истории известно, что Сталин частенько устраивал попойки в политбюро, чтобы в пьяном базаре разузнать, кто, чем дышит. Роль вождя нации в нашем райкоме взял на себя Фетисов – он старше по рангу всех остальных присутствующих. И Пашков наверняка знает, что происходит в гараже по пятницам. И не запрещает потому, что возможно отсюда черпает информацию о настроении в коллективе.
А настроение коллектива сейчас в гараже, говоря языком музыкантов, самое крещендо. В отличие от сравнительного спокойствия, царившего днем в Белом Доме, сейчас на банкете ад кромешный – все кричат, спорят о чем-то. Лица, раскрасневшиеся от выпитой водки, перекошены. Не переслушать и не перекричать! А мне хотелось рассказать о своей встрече с Пинаевым уже после его изгнания.
Мы столкнулись на челябинском ж\д вокзале, поджидая электричку.
Он предложил взять в дорогу на двоих бутылку водки. Я отказался.
- Мне очень жаль, но дисциплина….
Пинаев взял пузырь и начал распивать прямо в вагоне. Ворчал:
- Вы думаете, что я без партии не обойдусь?
- Похоже, обойдешься. Но, кстати, в том, что с тобой случилось, твоя вина.
- Нет, - бывший парторг пьяно уставился на свой ботинок, потом пнул лавочку, на которой я сидел и проворчал. – Врут все, а я попался. Как в народе говорят – бьют не за то, что украл, а за то, что попался.
- Без воровства никак?
Пинаев резко вздернул голову:
- Дело разве в этом? Их время отошло, вот они и ищут виноватых. Но моя карта еще не бита – запомни это, Анатолий. И мне незачем себя жалеть. Пожалейте лучше вы себя – еще намаетесь с этими застойщиками. Думаешь, они уступят власть за просто так? Они еще немало вашей кровушки попьют.
- Мы привычные.
- Скоро и вам настанет время выбора между тем, что требуют, и тем, во что веришь.
И без всякой связи:
- Жена считает, что я вел себя как идиот. И ведь никто не вступился за меня. Странные вещи происходят вдруг с людьми: кажется – вот тебе надежный товарищ, который никогда не подведет, а на деле трус и подлец. Веришь в человека, как в самого себя, а потом понимаешь, что ошибся.
Знал бы, с кем он говорит!
- Такое с каждым может случиться, - продолжал Пинаев. – Все мы одинаковы. Но иной раз жизнь дает возможность проявить себя. Я высказал Фетисову все, что хотел – жаль, что не Пашкову.
В Увелке его уже качало.
- Проводить на автобус?
Пинаев головою покачал:
- В этом нет необходимости. Не будем антимоний разводить, Анатолий. Мне противен ваш райком, и все вы сами.
Хотел рассказать банкетчикам про эту встречу, но разве их перекричишь?
То, что трое парторгов Шумаковых во главе с Пинаевым тащили к распахнутому окну в приемной связанного по рукам и ногам первого секретаря, а стоявшая на улице толпа напряженно ждала, когда же Пашков шмякнется вниз – это казалось вполне объяснимым. А вот то, что в коридоре яростно дрались окровавленными шпагами Демина с Кожевниковым – это было удивительно и гадко. Почему же бездействует Чепурной, который в парадной форме капитана милиции застыл на лестничной площадке? Ага, еще ниже на лестнице стоит Саталкин с веселым лицом и пальцем ему грозит: «А у меня на тебя что-то есть». Из нашего кабинета инструкторов идеологического отдела вышла соседка Кристина в белом подвенечном платье и стала крутиться у зеркала на стене напротив приемной. «Как я тебе?» - это она меня вопрошает. И тут я понял, что, если хочу спасти свою свободу, надо бежать сломя голову из этого сошедшего с ума райкома. Но когда направился к лестнице, капитан Чепурной наставил на меня свой черный пистолет. Здесь хода нет. Я вспомнил, что в другом конце коридора дверь на балкон, а там пожарная лестница. Но в коридоре по-прежнему сражаются Пал Иваныч и Людмила Александровна, и Кристина крутится возле зеркала – тоже, наверное, не захочет меня пропустить. Вдруг все замерли на своих местах. В распахнутое окно в приемной донеслись крики с улицы: «Перестройка! Перестройка идет!» И следом раздался ужасный звон. Я схватился за уши от боли… и проснулся!
Звонил будильник. Шесть утра. Мне пора на пробежку.
Ох, и крепко же мы вчера в гараже….
Полежал еще несколько минут, пытаясь сбросить с себя этот дикий, нелепый сон. Затем поднялся, оделся, отпустил во дворе с цепи пса и потопал с ним на улицу. Пока бежал до леса, мозг работал в двух направлениях. Во-первых, я думал о словах Чепурного, что холостым мне не сделать карьеры. А затем – перебирал в памяти всех знакомых женщин и девушек на предмет создания семьи. Любаша не годится, потому что у нее есть ребенок и отец его, который неизвестно где чалится и может вернуться в любую минуту. Кристина – потому что не нравится….
Помолившись Природе у лиственниц, побрел неспеша к опушке. Мудрые мысли явились тут же. Не стоит с женитьбой торопиться – лучше довериться Судьбе и не пытаться опережать события. С Любашей мне хорошо и спокойно: она на свободу мою не посягает – чего же еще?
Что же касается карьеры – сейчас даже трудно поверить, что самая разумнейшая из возможных жена добавит мне ума, скорее хлопот. Разве только Демина. Но это взгляд инструктора. А я не собирался в инструкторах долго задерживаться. Значит, опять развод?
Просто «милый друг» у Мопассана….
Наверное, Кожевников таки сказал Пашкову, кто автор разоблачительной записки о работе парторгов первичных организаций хозяйств. А может, Александр Максимович сам догадался. Впрочем, и без этого документа у меня полным-полно заслуг в аппарате. Так или иначе, прокатился слух, что меня досрочно (года еще не отработал!) выдвигают на партийный резерв.
Сейчас объясню, что это такое.
Инструкторский состав райкома, да и прочие, наверно, творческие работники – все проходят школу коммунизма в аппарате и по моменту готовности выдвигаются на руководящие должности предприятий и хозяйств района. К примеру, Фетисов спит и видит себя приемником А. А. Казанцева на посту председателя Райпотребсоюза.
Кто когда созреет, но со стажем не меньше года работы в аппарате, назначается резервом на ту или иную должность. Для этого пишется характеристика со всеми достоинствами кандидата и утверждается на бюро.
Мне сделали исключение – я по поводу стажа работы в аппарате. Ну и характеристику написали – будь здоров! И резервом поставили…. Куда вы думаете?
А давайте я ее сейчас всю приведу – благо, перед глазами оригинал.
Как у меня оказался райкомовский документ, история другая. Много-много глав спустя я вам ее поведаю. А сейчас наберитесь терпения….
Характеристика
на тов. Агаркова Анатолия Егоровича – инструктора отдела пропаганды и агитации Увельского райкома КПСС.
Тов. Агарков А. Е., 1954 года рождения, русский, образование высшее, член КПСС с 1977 года. Трудовую деятельность в Увельском районе начал в 1984 году литсотрудником районной газеты «Ленинское Знамя». За время работы в редакции проявил себя добросовестным работником, творчески и вдумчиво относящимся к выполнению служебных поручений. Активно участвовал в проведении районных научно-практических конференций, совещаний «за круглым столом», выступал по районному радио. Его публикации на страницах районной газеты отличались актуальностью поставленных проблем, знанием специфики сельскохозяйственного производства.
Учитывая деловые и политические качества тов. Агаркова А. Е. в январе 1985 года бюро райкома КПСС утверждает его инструктором отдела пропаганды и агитации. Анатолий Егорович держит тесную связь с первичными партийными организациями, часто бывает в трудовых коллективах. При выполнении своих должностных обязанностей исполнителен, творчески подходит к организации дела. Подготовленные им документы отличаются глубоким содержанием, конкретностью, знанием вопроса.
Активно участвует в общественной жизни района. Является докладчиком райкома партии, лектором районной организации общества «Знание», общественным корреспондентом газеты «Ленинское Знамя». Тов. Агарков – организатор футбольной команды района, сам хорошо играет в футбол и шахматы. Постоянно занимается повышением своего образования, очень много читает политической и художественной литературы.
За время работы в аппарате райкома партии изучал специальную литературу по вопросам контрпропаганды, наглядной агитации, организации социалистического соревнования.
По характеру является выдержанным, скромным. Объективен в оценке явлений, фактов и поступков людей, настойчив в достижении поставленной цели. Женат.
Выдвигается резервом на должность редактора газеты «Ленинское Знамя».
Утверждено на заседании бюро Увельского райкома КПСС 18.10 1985 г.
Секретарь Увельского райкома КПСС А. Пашков.
Подпись и печать.
Меня вызвали на заседание бюро, зачитали, вопросов не задали и утвердили. Поздравили и отпустили.
Ну, что сказать? Ей бо, не ожидал. Но приятно, черт возьми.
Только когда я стал женат? Просто не оформил в паспорте развод.
И цель поставлена – открутить бестолковку Семисынову, и я в дамках.
Как говорил наш Первый секретарь – не райкома, а всего Союза:
- Наши цели ясны! Задачи определены! За работу, товарищи!