А. Агарков.
Дорога на Увильды
Позвонил сын и голосом таким торжествующим, что я уже подумал, не стал ли он губернатором острова Борнео, сообщил, что у него ко мне есть деловое предложение, о котором он поведает сегодня вечером, когда примчится на машине. Звучит ободряюще! А то я, правду сказать, в последнее время что-то подзакис. И дни пошли какие-то свинцовые – все давалось с трудом.
После фиаско с арендой в комхозе и от мудистики в Центре занятости жизнь пошла такая пустая и бескрайняя, не имеющая четких границ и целей, что её можно было назвать путешествием пешком через пустыню. Впрочем, бывают в жизни периоды еще более изнурительные, чем преодоление барханов ногами – это дни, когда пески проходят сквозь тебя, наполняя душу своей безжизненностью. Безжалостный абразив сначала просачивается в сердце, а оттуда неуклонно перетекает в мозг. Иногда бурей в Сахаре возникнет какое-нибудь желание, но уже сил недостаточно, чтобы домчаться до оазиса – сплошные и недолговечные миражи. Злой самум заносит судьбу…
В тридцать лет я был намного беззаботнее и радикальнее, чем сейчас. Вступив на некий путь, шел по нему до конца, и если, пройдя немного вперед, узнавал, что эта дорога ведет в никуда, то практически без сомнений устремлялся вперед со всею прытью, на которую был способен. Тогда я верил в себя и борьба с неудачами вдохновляла меня – теперь уж не верю ни во что и ни в кого. А призраки прошлого не всегда желанны.
Умудренный годами и опытом, я не стал рациональным человеком – совершенно упав духом, переживал неприятности последних событий. Но похоже судьба моя снова берет ситуацию в свои руки – это я о звонке сына.
Ему потребовался экспедитор для перевозки железо-бетонных плит и блоков Увельского завода ЖБИ на берег курортного озера Увильды. Он с компаньонами затеял строительство коттеджного поселка клубного типа. Ни-много-ни-мало – сто жилых пентхаузов с сопутствующими коммунальными сооружениями, клуб и административный корпус бытовых служб, торгово-развлекательный центр и спортивный зал как дворец, эллинг для яхт и лодок… ну и, конечно же, ограждение – словом, стройка века с огромным бюджетом. Вот откуда энтузиазм в его голосе!
Виктор приехал вместе с приятелем, Виталиком Севастьяновым – компаньоном и тем самым парнем, что был свидетелем на его свадьбе. Сын объяснил мою задачу юбилейным голосом:
- Никаких взаимозачетов – забудь свою тягу к ним. Работаем чистым налом, рассчитываясь за плиты, блоки, машину… Мы поискали в интернете – самые дешевые ЖБИ у тебя под боком. Что скажешь по транспорту? Где взять недорого? Ты же возил плиты Чернову – опыт имеешь…
- Если за наличку, то дешевле всех будут длинномеры от Воронцова.
- Одного хватит. Есть телефон? Звони… Завтра уже в дорогу.
Я позвонил владельцу частной автоколонны Михаилу Воронцову.
После приветствия объявил:
- Мне нужен длинномер для перевозки ЖБИ из поселка Каменский на Увильды – практически, на постоянной основе. Сможем договориться по цене?
- Приезжай, поторгуемся, - сказал Воронцов и озвучил адрес.
Мы немедленно сели в машину и отправились в Рощино – пригородный поселок Южноуральска. Ребята поторговались с владельцем грузовиков и вскоре пришли к соглашению.
Выяснив, кто будет экспедитором, Воронцов обратился ко мне:
- Ты знаешь Гешу Великова? – он ваш, увельский мужик.
- Нет.
- Тогда вот тебе его адрес и телефон. Машина стоит возле дома. Завтра подсаживайся к нему и на заправку сюда ко мне.
Съездили мы и к Велику. Он жил в начале Бугра – рядом с кафе «Свеча», можно сказать, на задах заведения. Воронцов ему уже позвонил, и Геша мне объявил:
- Завтра подтягивайся к семи утра.
Мы вернулись к моему дому. И начался самый главный процесс – передача денежных средств, инструкций: что брать и куда везти. Сын вложил в мою ладонь несколько тысячных купюр:
- Мы посчитали – здесь на рейс должно хватить. А то, что сверху – твой гонорар.
Не зная, сколько получится, я согласился по ряду причин. Ну, во-первых, сыну надо помочь – это святой родительский долг. Во-вторых, днями я обычно свободен, когда не хожу в Центр занятости (впрочем, пора кончать эту бодягу), а выспаться можно в кабине машины. В-третьих, и, наверное, самое главное: дорога – это движение, а движение – это жизнь; согласившись на предложение поработать экспедитором, ощутил подъем душевных сил. Можно сказать, ренессанс на подходе…
А деньги… Я их никогда не копил, не считал. Даже скажу напыщенно – я экономил на необходимом, чтобы постичь прекрасное. Так годится? Без этого жизнь свелась бы к удручающему чередованию слюноотделения и пищеварения. Скажем, едешь-едешь… бах! шашлычка у дороги. Отлично промаринованное мясо по узбекским рецептам, на мангале прожаренное до нужной кондиции, и к нему половинка лимона, выжатый сок которого придает блюду невероятный вкус и аромат. Разве это не прекрасно? Разве могут сравниться куриные яйца и картошка в мундирах, сваренные в дорогу, и к ним бутылочка молока?
Придорожными шашлыками и беляшами ко мне вернулся вкус к жизни.
Ну, а беседы с водителем в долгом пути – они ведь тоже чего-то стоят.
У Геннадия Федоровича болгарская фамилия – ударение должно быть на втором слоге. Правильно ВелИков от слова «Великий». Но он – простой шоферюга, романтик дорог, и потому прочь амбиции – Велик, как велик (уменьшительное от велосипед).
Сегодня я бы затруднился точно описать внешность водителя, с которым три месяца изо дня в день (исключая выходные, конечно) по четырнадцать часов сидел в одной кабине. Не помню я его цвета глаз, роста, ширины плеч… Лишним считаю уточнять форму носа и наличие усов. В книгах нет ничего более скучного, чем описание внешности её героев. Скажу прямо и просто: Великов – чистокровный болгарин и особых примет у него на лице или в походке нет, а уж про все остальное домыслите сами.
Мы возим с ним на полуприцепе бетонные плиты и блоки. Ну, везёт-то, конечно, «МАЗ», Геннадий Фёдорыч рулит, а я экспедирую – к грузу, стало сбыть, приставленный человек. Дорога в один конец с погрузкою – семь часов. Мотор натужено гудит, крейсерская скорость укачивает, и чтобы водителю не уснуть, ведём разговоры.
- Расскажи, Геша, чего-нибудь, - прошу.
Водитель мой словоохотлив.
- Был такой случай. Собачонка на дороге – ухоженная, маленькая, симпатичная – по всем приметам комнатная: крутится, не поймёт, глупая, куда тикать от машин. А той стороной «КАМаз» идёт. Харю вижу улыбающуюся, и улыбка эта показалась тогда самой циничной из всех виденных в жизни: ему колесом собачку размазать по асфальту – дорожное развлечение. Ну, я руль влево и на таран. Он – по тормозам. Собачонка с дороги. И я следом, уходя от столкновения – через забор в чей-то огород въезжаю. Животина спасена, «КАМаз» ушёл, а я сижу передними колесами в картофельной ботве – ни-взад-ни-вперед. Хозяин бежит. Ну, думаю, сейчас, ка-ак из ружья шмальнет… А он – обниматься. Видел всё, понял, что, собачку спасая, я непрошеным гостем в его огород. Отстоловался у благодарного собаковода, заночевал, а наутро трактор пригнали и вытащили мой большегруз.
Занятная история. Правда, представляется мне с трудом. Великов по простоте душевной рассказывал порой такие вещи, которые я бы не каждому рискнул доверить. Некоторые вполне правдоподобны, иные мне трудно принять за истину. Но уверен – с его рассказов можно книгу весьма интересную написать. Я бы сам взялся, но не страдаю графоманством – мне свою судьбу дай Бог сил положить на бумагу.
Едем дальше и говорим. Великов, когда молчит, курит беспрерывно – по той же причине: не уснуть за рулем. А я не курю и дыма табачного не люблю. Поэтому….
- А что, Геш, много путан на дорогах встречается?
- Да бывают. Кстати, вон одна.
Мы только что миновали уфимскую развилку, у придорожного кафе стоит девушка на обочине – «голосует» проходящим машинам. Вот приостановился «КамАЗ», потом тронулся – девушка осталась.
- Не сторговались, - комментирует Фёдорович.
Он снижает скорость до минимума: хочется глянуть на красавицу – уж больно фигурка хороша. Личико тоже, глаза Мальвины, но вот взгляд….
- Мальчики, до Москвы, – кричит она. – В дороге все, что хотите!
- Обкуренная, - констатирует Великов, давя на газ.
- Или уколотая, - поддакиваю я.
- На это дело разве нормальный человек решится? Вот у меня такой случай был. Иду в Москву. Под Юрюзанью бабенка у обочины рукой машет. Торможу, пускаю в кабину - делаем все дела. Она просит такую сумму, что ухмылочка сама на губы. «Да с тобою всё в порядке? Это же «МАЗ», а не «Мерседес» - я столько не зарабатываю». А она: «Мама, - говорит, - шибко больная: лекарства срочно нужны; да взаймы я, взаймы…» Врёт, конечно, думаю – обычная уловка бабочек придорожных. Но с другой стороны…. А, была, не была…. Достаю деньги, отдаю, про себя думаю: до Москвы как-нибудь дотяну, а оттуда – хлебом единым. Возвращаюсь через полмесяца – представляешь? – стоит у обочины. Будто ждала. Прыгает в кабину, обнимает-целует, деньги подаёт, в гости зовёт. Время есть – почему не заехать? В квартирке опрятненько, и мамаша уже на ногах. «Не простипома я – убеждает, - обстоятельства. А тебя уже больше недели жду». Случай, однако – мог бы и ночью проскочить Юрюзань эту самую. С тех пор всегда в гости заезжал. Хорошая бабёнка – женился, кабы не был женат. Потом замуж вышла, первенец на меня похож. Вот так бывает.
Слушаю вполуха под впечатлением виденного у придорожного кафе.
- Но до чего хороша! Любому мужику могла бы счастье подарить – и детей, и уют домашний… А она тут грязь собирает.
- Так девица эта за день может заработать больше, - втягивается в тему Великов, - чем мы с тобою за целый месяц. Только не впрок эти деньги – ширнётся и нет их.
В тот день с севера наползла желтобрюхая грозовая туча. Вдали густо что-то ворчало, когда мы проехали сворот на Ёбург.
Не посадят, промокнет, - подумал я о путане. Впрочем, там рядом кафе…
Между тем, горизонт, еще час назад освещенный летним солнцем, помутнел, размазался и растворился. Потом дунул ветер, разгоняя с дороги пыль. Гроза нас настигла у Аргаяша и бушевала с полной силой – струи дождя с грохотом хлестали по кабине, асфальт пузырился, вода пенным потоком устремилась куда-то по обочинам. В небе то и дело вспыхивали ослепительные молнии, освещая землю трепетным пугающим светом; под бешенным ветром тучи метались – сталкиваясь, громыхали. Все живое смылось с улиц, остановились легковые автомобили, не рискуя пускаться вплавь. Только наш большегруз хоть и медленно, но неуклонно полз к своей цели – на Увильды…
В дороге мы обедаем дважды. Туда – беляшами с кофе или чаем возле Коркино прямо на обочине. Обратно – в кафе у московской развилки. В том самом, где на путану глазели. Может быть с тайной надеждой взглянуть ещё раз – красота завораживает. И потом, наркоманство – это болезнь, а сочувствие к больным в крови русского человека. Да и болгарина, наверное, тоже.
Девушку мы больше не видели – должно быть, в Москву умотала. Пытаюсь домыслить её судьбу… Иногда придаю большое значение деталям, на которые, кроме меня, никто не обращает внимания.
Об этом говорю вслух, а Великов понимает по-своему.
- Не по карману она тебе – нечего и мечтать. Как говорится, были бы деньги, купил баб деревеньку да имел помаленьку.
- А отымев – презирал?
- А чего они ещё заслуживают? Те, которые не по сердцу, а за гроши? Бабы – любому злу начало.
- Кто заставляет?
- А что же они у обочины-то, принцев заморских поджидают?
Проезжая каждый раз поворот на Таянды (самой станции не видно из-за лесополосы вдоль железной дороги и кажется, что девушки оказались в поле чистом совершенно случайно), Великов сокрушался:
- Опять не пришли. Или еще слишком рано?
С его слов, на этом пяточке поджидали своих клиентов самые молодые и дешевые проститутки челябинской области.
- Им «чупа-чупс» пообещаешь, и они тебе что угодно сделают – настоящие школьницы.
Мне интересно было на них взглянуть. Но, видимо, время проезда у нас неудачное – на Увильды с завода ЖБИ мы бывали здесь в районе одиннадцати часов утра, а обратно уже в двадцать два вечера.
Геше я даже польстил, позавидовав:
- Какая интересная у тебя жизнь!
- Ага, - тут же откликнулся он. – В Питер судьба загнала однажды. А там калым подвернулся на Кавказ. Через два месяца приезжаю – жена на шею со слезами бросается. В первый раз так расчувствовалась за многие годы супружеской жизни. А потом причину узнал – в покойники меня записали уже. Кто-то брякнул, что насмерть разбился, и похоронен в Московской области на средства местного сельсовета. Вот так новость! Меня считают погибшим, а я-то живой! И, скажу тебе – это намного лучше, чем наоборот.
Великов показал ещё одно место на трассе под Коркино, где девицы пили бутылочное пиво, поглядывая на проезжающие машины. Конопатые, грудастые, загорелые – совсем молодые.
- Сельские девахи, - подмечает Фёдорыч. – Тоже дешевые.
Я всегда с ним соглашаюсь, а тут заспорил.
- Спрос рождает предложение, – настаиваю.
- Мафия что ль их гонит на дорогу? – фыркает мой водитель. – На ферме работать не хотят, лёгких денег шукают.
- А замуж?
- Они и замужем все такие – накипь, отбросы общества. Ох уж эти мне бабы!
Должно быть, Великов весьма умудрен о всех тонкостях поведения придорожных бабочек в быту и на производстве. Да к тому же, давно женат.
В его голосе сквозили усталость и грусть. Он жалел путан, но при каждом удобном случае пользовался ими. Впрочем, это тоже своего рода жалость.
А мне вспомнилось наше студенческое общежитие ДПА. На лестничной площадке, превращённой девицами в курилку, висел плакат от Сухомлинского: «Мудрость женщины воспитывает порядочность мужчины». Может Фёдорыч и прав. Раз уж Природа создала тебя Женщиной, будь ответственна за всё – детей, семью, порядочность мужа…
Чтобы не признавать поражения в споре, меняю тему.
- Геш, что мы всё про баб да о бабах. У тебя драки в дороге были?
И Великов охотно:
- Как-то еду, смотрю – на обочине мужичок с бабой и три парня на них, мордастых и наглых. Торможу, выскакиваю – ка-ак одному….
От меня Геша ждет не комментариев или суда Соломона, а лишь внимания неравнодушного слушателя. Почти во всех рассказах, которые от него услышал, главный герой был благородным и бескорыстным, как Дон Кихот. Только рыцарь печального образа всегда стихал и умолкал потом до самого дома, когда на обратном пути подворачивали в Борисовке к какой-то расторопной бабехе, и за полцены Геша сливал ей два-три ведра сэкономленной в рейсе солярки. А я делал вид, что все в порядке вещей, и моя невозмутимая улыбка в эти минуты становилась похожа на гримасу придурка с осликом – того, что звался Санчо Пансо. Однако, предпочитаю этот период своей жизни обозначить словами – все-таки было здорово!
Едем дальше…
Озеро Увильды – место нашей разгрузки. Федорыч заваливается спать, а я суечусь туда-сюда – время моей работы настало. Сдаю документы, получаю деньги на новый заказ, наблюдаю за разгрузкой. Как-то не загорается душа созерцать красоты заповедного края. Но вот однажды Великов взял с нами в рейс внучку Вику. Вообще-то он её Лёхой зовёт. Почему? Да потому что она с пацанами лихо гоняет футбол, кладёт кирпич на раствор, когда дед чинит печку, не без пользы гремит ключами, когда машину ремонтирует…
- Перестилала с отцом крышу, - рассказывает Великов. – Меня далёко увидала – с остановки шёл. Мигом вниз, рубон подогрела, на стол накрыла. Я в ворота – она за рукав тянет: «Поешь, дед, на крышу полезем – с тобой интереснее работать».
Едем втроём – чуть замаячат встречные машины о впереди поджидающих гаишниках, Великов:
- Лёха, брысь!
Вика прячется в спальнике, за нашими спинами.
Как-то попросила остановить машину у придорожного кафе – принесла три мороженки. А мне нельзя – горло не терпит холодного. Вика вздыхает и подаёт брикет Фёдорычу:
– Отдувайся, дед.
На Увильдах в Вику вселяется бес – шмыг туда, шмыг сюда – только её и видели. Великов досадливо махнул рукой и полез в спальник. Я скорее дела спроворил, пошёл искать непоседу – мало ли чего: ей годов-то всего одиннадцать.
В следующий рейс Вика берёт с собой аппарат, и мы устраиваем фотосессию. Она позирует, стоя в воде по колена, над водой верхом на дереве, в его корнях под обрывистым берегом, размытым прибоем, на фоне далёких гор. Фотографируем и собираем голыши – скруглённые волнами камешки. Они красивы как самоцветы, хоть в оправу вставляй. Но Вика говорит:
– Это для аквариума.
Наступила осень, и наш дорожный товарищ в школу пошёл.
- Мама ее такая была, - рассказывает Великов, грустя и скучая. – Весь Советский Союз со мной объездила. Баранку крутила, ремонты делала. У неё чёрный пояс по карате. Замуж вышла, родила – всё, женщиной стала, обабилась…
Хорошо это или нет? Вновь возвращаемся к женской теме. Вдали от дома, о чём же ещё говорить, как не о прекрасных наших дамах.
- Дома своя путана - сколько не заработаешь, всё ей мало… всё мало. Хоть через голову крутись, а вынь да положь. Эти бабы – в клочки нас порвут ради материального благополучия.
- Стимулируют, - пытаюсь заступиться за слабую половину.
- Ага, а чуть что случись, ребёнка за руку и к мамочке – хороший стимул. Придёшь мириться, а там тёща ворчит – научись зарабатывать, зятек, потом семью заводи.
- А любовь, Геш?
Любовь для романтика дорог – что-то ускользающее и непонятное, как черта горизонта. Любовь…. Да, он непротив, чтобы его любили – чтобы заботились о нем, с ума сходили… Но чтобы самому сходить – ну, уж нет: он в сумасшедшие не желает. Лучше он деньги будет зарабатывать, и позволять любить себя, а не муси-пуси всякие разводить. Ведь он мужчина серьезный – любовь не для таких, как он.
По-моему, не лишено резона. Главное: платформа мужская – работать и зарабатывать, а остальное от женщины. Хочешь, чтобы тебя на руках носили – будь подъемной.
А Геша уже сам с собою тихо ведет беседу:
- Эх, бабы-бабы, их только в душу пусти – тут же с удовольствием наплюют, напакостят, изваляют в перьях, выставят на всеобщее обозрение. Знаем. Проходили. Больше не хочется….
Он курил, отвернув лицо к окну, избегая встречаться со мной взглядом, как если бы хотел утаить еще что-то, более важное. И я молчал, не желая побуждать его к продолжению этого тягостного разговора…
Однажды угодили в Увильдах на сабантуй таджиков-строителей. Ну, праздник не праздник – агитбригада женщин с пониженной социальной ответственностью приехала в гости обслуживать гастарбайтеров. Хохочут джамшуты, хлещут пиво – не работают сами и нас не собираются разгружать; впрочем, и нечем – кран не заказали. Для меня это свинство, которому нет названия – русские путаны обслуживают таджиков-калымщиков, лишая финансовых поступлений страну сплошного урюка. Им что, деньги некуда девать? С другой стороны, полгода вдали от дома, в чужом краю…
Короче, на наших глазах разворачивался гадкий, гнусный, но соблазнительный канкан прелюбодеяния и пьянства.
Смотрю на полупьяных девиц – обида берёт за русскую кровь: неужто всё равно с кем и как, лишь бы бабки платили. Великов не смотрит – чай пьёт. Угостила таджичка-кашеварка. Я и сам бы непрочь к нему присоединиться, но занят другим, менее приятным, но нужным делом – без всякого удовольствия набрал номер мобильника сына и в самых черных тонах излагал ему увиденную картину вместе с причиной своего мрачного настроения: нам что, здесь на ночь придется остаться? На чей вкус – можно и так сказать: стучал и шпионил, как последней суки сын. Вот не привык я к таким делам, и какая-то иголочка беспокойства покалывала душу. Верно ведь говорят: посеешь поступок – пожнешь привычку, посеешь привычку – пожнешь характер, посеешь характер – пожнешь судьбу… Хотя, наверное, поздно мне о ней-то печалиться.
- Ах, подлецы! – задумчиво сказал сын. – Ну, ждите утра… Виталика нет.
Потом расспрашивал Гешу про таджичку:
– Хорошая женщина?
- Это здесь она женщиной стала, задышала – голосишко прорезался. А дома у них бабы не люди.
- Культура – что ж ты хочешь? – мусульманство. Сколько партия не билась…. Кстати, в моду сейчас входит в Европе. Видно, пресытились развратом цивилизованные европейцы и не знают, как взять себя в руки – вот к Аллаху и обращаются за подмогой.
Как и предполагал, нам пришлось заночевать на Увильдах – кран для разгрузки так и не появился. А джамшуты продолжали разврат и пьянство. Геша забрался в спальник, выделив мне замусоленное байковое одеяло. Он безмятежно проспал до рассвета, а я как ни ворочался на мягких сидениях кабины «МАЗа», заснуть от холода не смог. Весь продрогший отправился бродить по берегу, когда над Увильдами занялся рассвет. И кажется, нашел то самое место, где мы, бойцы стройотряда «Ассоль», летом 1978 года отмечали профессиональный праздник – День Строителя.
Ну, точно здесь! Вот два песчаных холма, скрепленные соснами – меж ними мы и «накрыли поляну». У самой воды плоский берег с обрывистой кручей, которая отступает, подмываемая волнами. Тут мы гуляли с Анастасией – дочкой начальника ПМК – в поисках янтаря...
Присел на корточки у береговой черты.
М-да… Столько лет прошло! Года, как вода, утекли сквозь пальцы, не оставив следа – ничего кроме воспоминаний. Но волшебный обман памяти освобождает нас от тяжести груза прошлого. Я был глуп тогда, но молод и счастлив. Сейчас мудр, но уставший донельзя – каждый шаг (не поймите буквально) дается с трудом. Я шел раньше по жизни с легкостью эквилибриста. А теперь даже думать о подобных кульбитах не решаюсь.
В молодости всегда куда-то торопишься, но сейчас никуда не спешу. Или делаю вид, что не спешу. Не то чтобы нарочно – просто так получается. Впрочем, я довольно легко принял эти правила игры, считая, что каждый шаг в любом направлении обязательно приведет к могиле. Наверное, ко всему прочему у меня с годами стала развиваться меланхолия…
Но не смотря на приступы грусти, душа по-прежнему жаждет приключений, которые заменяют радость. Оставшись на ночь среди пьяных джамшутов с приличной суммой налички в кармане, я, как бы взглянув на себя со стороны, спросил: «Тебе не страшно, дружок?». И сам же ответил: «Нет». Все сейчас происходящее встречал с радостью, печалью и ностальгией, но без чувства страха и горечи.
Заблуждаются те, кто думают, что можно вернуться туда, где был молодым, зачерпнуть водицы и, испив, снова станешь таким, как был. Ну, взял я в пригоршню дары Увильдов, хлебнул пару раз – ничего, кроме ломоты в зубах от холодной воды и неприятного щелочного привкуса. Все свое нужно носить с собой – и года, и мудрость, и хвори, и боли… и счастье незнания своего будущего.
М-да… С собой в дорогу всегда возил блокнот с авторучкой и записывал, что касалось дела – что купили? почем? во сколько прибыли на стройку? когда отправились в дорогу обратную? В блокнотике был календарь, и я перечеркивал маленьким Андреевским крестиком дни поездок на Увильды. Всего получилось пятьдесят пять! Дорого бы я сейчас дал за то, чтобы почувствовать радость бытия в каждом из этих солнечных, пасмурных, тихих, ветреных и дождливых дней. Но сколько ни зажмуривал глаза, как ни старался сосредоточиться, это удовольствие мне не доступно. Увы. Чем дальше отдаляется прошлое, тем более расплывчатыми и нечеткими становятся его образы. Счастье, что мне еще удалось сохранить некоторые из них в памяти.
И вместе с тем, наше прошлое неисчерпаемо. Мне оно кажется намного более загадочным, чем будущее. Его лик, который прячется за нашим лицом, изменяется вместе с нами, а иногда даже быстрее, чем мы сами. Растворяясь в нашей памяти, ушедшие дни высвобождают новые суждения о пережитом, которые наше малодушие и слабость уличают во лжи условностей и неточностей. Перестанут ли эти поправки когда-нибудь отравлять нам жизнь? И как долго ароматы прошлого смогут сохранять для нас свое очарование?
Вот что еще можно прибавить к тем ощущениям сентябрьского утра на Увильдах? Когда солнце показалось из-за горизонта – еще неяркое, в гарнире далекого тумана – волшебный хоровод ярких точек на небе распался, догорая мелкими осколками утерянного рая. Рассвет разгорался – гасли огни ночные. Последней померкла Венера, утренняя звезда всех влюбленных. В наспех сколоченных сараях и недостроенных пентхаузах спали жрицы её в объятиях давно немывшихся строителей. Сколько бы я мысленно не перебирал различные варианты суждений, никак не мог объяснить себе их поведения – мужчин и женщин, дорвавшихся до безрассудного пьянства и секса.
День начинался…
То была последняя наша совместная поездка с Гешей на Увильды. За это время я так к нему привык, что, наверное, доверил бы ему, как самому лучшему корешу, стоять на стреме, если однажды рискну ограбить банк. Но поскольку вероятность такого развития событий крайне мала, то скажу точнее – мы расстались с Геннадием Федоровичем, увы, навсегда.
Где кончаются воспоминания и начинается мечта?
День на исходе. Я пишу эти строки, сидя у окна и распахнутой двери в лоджию с видом на два замечательных хомутининских озера – Оленичево и Горькое. Переехав сюда, снова обрел надежду. Почему же решил, что жизнь моя кончена? Разве мало еще осталось у природы на мою долю холодно-ненастных и радостно-солнечных дней, благоухания цветов и аромата сосны, облаков, беззаботно плывущих в голубом небе… – собственных оттенков вечности в каждом мгновении личного счастья? Почему должен иссякнуть поток, текущий между моими пальцами – воды, песка, рублей… мгновений жизни… ?
Наверное, еще не один день я проведу за компьютером, и за окном цветочный ковер сменится белым саваном снега, когда мороз прикроет в лоджию дверь. А меня вдруг охватит однажды такая неожиданная, взявшаяся ниоткуда радость, что станет ясно – жизнь продолжается, несмотря ни на что.
А если удастся мне обогнать жизнеописанием саму свою жизнь, то, наверное, возьмусь за создание повестей и романов о карибских пиратах и робинзонах, об удивительных походах никогда не существовавших античных полководцев и мистических превращениях по мотивам местных легенд – словом, то о чем мечталось в голубом детстве и удивляет сейчас. Старчество ведь должно впадать в маразм – так утверждают всезнайки…
Ну да ладно, это еще будет когда-то, а пока… мы с Гешей «застряли» на Увильдах.
Я сидел на корточках на берегу озера в полном одиночестве, понимая и признавая, что в прошедшей жизни ничего уже нельзя исправить, а можно только забыть или помнить. Бездарно истратил минувшую ночь, пока другие спали, пировали и занимались любовью – впрочем, я жалел не о том же, а об упущенном времени за компьютером.
Между тем, неудержимо наваливался день…
Из-за леса хлынуло солнце и быстро нагрело всю округу – особенно кабину «МАЗа». Отдохнувший и выспавшийся Великов снова отправился к кашеварке-таджичке с надеждой перехватить что-нибудь посерьезнее чая. А я, закутавшись в два одеяла, прикорнул в спальнике кабины на его месте. Прекрасно осознавал, что пока не подкатит начальство, вопрос с нашей разгрузкой никто не решит – так что не стоит зря терять время. Эх, судьба моя судьбинушка – где только спать не доводилось! Решив относиться ко всему происходящему с иронией, тут же покинул в мыслях строительство и устремился за горизонт…
И было куда. Передо мной сразу три дороги-пути.
Чрезвычайно соблазнял первый – прихватив дочку директора ПМК Анастасию, улететь в мечтах на воздушном шаре на необитаемый остров в океане неподалеку от устья реки Ориноко. Понежиться в неглиже напару на линии прибоя и нагретого солнцем песка. Стремительно поднимающаяся температура в кабине способствовала этим мыслям.
Но был и второй путь – оставить здесь к чертовой матери груженый полуприцеп и налегке в «МАЗе» укатить в лесную избушку, прихватив прелестную таджичку с прекрасными персидскими глазами (это в отместку за наших путан). Я бы книжки писал, стуча на компьютере, а гостья моя, приготовив мне плов, танцевала подле с бубном в руках, как Гюльчатай из «Белого солнца пустыни». Впрочем, к черту работу, раз в гостях женщина: она с бубном, а я с пивом… порадуемся друг другу.
Однако, скоро приедет подмога – мой сын или Виталий Севастьянов, который командует этой стройкой, и мне надо встретить их (его?) с соответствующей положению вещей миной на лице. И я избрал третий путь – замкнулся в гордом молчании разобиженного человека.
С тем и уснул…
Действительно, разбудил меня Севастьянов – предложил пакет с закусками, которых, тогда показалось, вкуснее в мире нет, с молоком и консервированным чаем. После визита к таджичке-кашеварке Геша не проявил должного аппетита, и я умял все предложенное за двоих.
Вскоре Виталик без шума и крика, в соответствующей ему спокойной манере, навел на стройке должный порядок – пропали куда-то путаны, приехала «воровайка», а четыре таджика, учувствовавших строполями в разгрузке нашего полуприцепа, выглядели вполне трезвыми.
Геша подтолкнул меня локтем в бок, кивая на Севастьянова:
- Он умен – здешний директор. Надо признать, что среди интеллигентов тоже попадаются толковые люди.
А когда после разгрузки Виталик нам объявил, что пять пентхаузов мы укомплектовали железобетонными изделиями и на этот сезон заканчиваем их транспортировку, Федорович подтвердил свою прежде сказанную мысль:
- Положительно умен.
Мы отправились в обратный путь, а за окном кабины в полуденном солнце, прощаясь с нами, сверкала вода курортного озера Увильды и красовался осенний бор веснушками желтых берез. Свеж и сладостен набегающий воздух. И, как это ни странно, во мне зародилось предвкушение чего-то приятного. Так бывает, когда человек надлежащим образом выполнил порученную ему работу и теперь настраивается на заслуженный отдых.
Разговорился я, будто сам с собою беседуя напоследок.
- Все, Геша, расстаемся. Не кум ты мне и не сват, а буду скучать – до того привык. Если как следует провентилировать этот вопрос, то в сущности ты мне люб как человек. В самом деле – я о тебе уже знаю столько, будто всю жизнь знакомы были. И должен признать – для простого шофера ты очень умен и красноречив. Вот я писателем себя считаю, а тебя заслушивался, будто Шолохова. Благодарного слушателя ты сегодня теряешь.
Великов немного ехидненько усмехнулся:
- Шолохов, говоришь? А, может, Пушкин?
- Не-ет, Федорыч, Пушкин – великий сочинитель, а проза у Шолохова – сама жизнь. Все же признайся – девственная правда в твоих рассказах или с выдумкой?
- Ну, зачем мне врать? Соврамши, брат, славен не будешь.
- Верно подмечено! Ну, а еще что имеешь? Выдай, так сказать, на гора мудрые истины, которые в жизни постиг.
Гена поскреб ногтем указательного пальца кончик носа, соображая – что к чему?
- Ну, хорошо. Вот тебе первая… Говорят, что деньги не пахнут. А я скажу так – пахнут, и без всякого сомнения. Запах их ни с чем не сравним по прелести. Разве не так?
- Так, Геша, так… - я торопился: колеса наматывали на свои шины километры дороги, а мне хотелось про Велика еще многое узнать. – А мечта у тебя есть?
- А как же! Хотел бы объехать весь земной шар. Но это, похоже, не суждено. Я и за кордоном ни разу не был, не считая бывших советских республик.
Вконец расчувствовавшись от предстоящего расставания, я предложил:
- А давай, Геша, споем.
И тот, кивнув, тут же затянул, продолжая управлять машиной:
- Славное море священный Байкал…
Обрадовавшись знакомой песне, запел вместе с ним, обделенный природой слухом и голосом:
- Славный корабль – омулевая бочка!..
Кстати подвернулся изгиб на трассе, и Геша, заворачивая круто баранку, загремел вполне приличным басом:
- Эй, Баргузин, пошевеливай вал…
Слезы сами собой потекли по моим щекам.
- Молодцу плыть недалечко…
Заметив мое состояние, Великов принялся кулаками поочередно протирать глазницы – левым кулаком левый глаз, правым правый.
С творческим подъемом, но в душевном упадке проскочили шашлычную возле уфимского тракта. Сытый подношением Севастьянова я не удивился насколько мало меня это огорчило. Занимала другая интересная и соблазнительная мысль – поскольку едем домой в неурочное время не повезет ли нам с путанами на повороте в Таянды? Которые, по словам Геши, готовы за «чупа-чупс» отдать самое дорогое, что у девушек есть. И тогда я спросил его:
- Кто сказал тебе, что на свете нет настоящей, верной и вечной любви? Да отсохнет его лживый язык! Она ждет нас у Таяндов! Геша, вперед! Сыграем сегодня сразу две свадьбы… Я плачу.
Федорыч, меж тем, стал еще грустнее – ни петь, ни говорить больше не хотел; распутный взгляд его потемнел. И голос казался разбитым, когда односложно отвечал на мои вопросы. Что его довело до такого состояния? Неужто наше расставание? Смешно – ведь мы никуда не уезжаем. Можем встречаться и пиво хлестать хоть каждый вечер – было б желание. Работа закончилась? Это – да. Но, может быть, не навсегда, а лишь на зиму перерыв? Мы с Гешей готовы укомплектовать ЖБИ весь коттеджный поселок клубного типа, который затеял сын с компаньонами на берегу курортного озера Увильды – нас уговаривать не надо.
Находясь под воздействием желанной встречи – и время есть, и деньги имеются, так почему бы нет? – стал внушать себе, что, в сущности все складывается очень удачно, и такие подходящие моменты надо не пропускать и наслаждаться ими. Откинувшись на удобную, мягкую спинку кресла в кабине «МАЗа», я размечтался о встрече с путанами – самыми молодыми и дешевыми в Челябинской области; со слов Геши, готовых на все за «чупа-чупс».
Надо бы и его к этому подготовить – подумал и заговорил:
- Определенно хорошая погода сегодня…
Но Великов, опечаленный и понурый, так мрачно взглянул на меня, что я решил подождать с уговорами – время терпит: до Таяндов еще целый час езды. Но стоят они там или нет? Ах, черт возьми, дьяволу бы заложил душу, чтобы только узнать – стоят или нет?
То ли мои мысли угадав, то ли своим отвечая, Геша, наконец, сказал:
- Трудный народ эти женщины!
Я подумал, что он меня разгадал и тут же ответил:
- У меня просто голову сносит от предвкушения.
- Без драм, без драм, - гримасничая отозвался Великов.
Ровное гудение машины убаюкивало, а солнечный свет приятно согревал. Закрыв глаза, я отдался думам о таяндинских путанах, самых молоденьких в Челябинской области и готовых на все ради «чупа-чупс». После всех передряг минувшей ночи я думал – это заслуженно.
Но все кончается бездарно – и мечты, и надежды – когда прошел час. На таяндинском повороте не было ни души. На что-то еще надеясь, Геша притормозил машину и свернул на обочину. Слышно было, как хрустел гравий под шинами колес. Но и за обочиной в густой ниве рапса даже лежащих девчонок не видно. Все было так, как и должно было быть. Непруха, другими словами…
- И куда же они провалились? – спросил я тоже удрученного Гешу.
- А я говорил тебе – надо снимать подле Коркино… тех, сисястых. Целочек ему захотелось, - зло проворчал мой водитель.
Надо отдать справедливость – переживал он искренне. И в состоянии некоторой депрессии мы продолжили свой путь, а трижды проклятый поворот на Таянды остался позади. И поделать с этим ничего уже было нельзя.
Между тем, время близилось к вечеру. Обменявшись с Гешей выразительными взглядами, мы расстались у его дома. Еще раньше, на светофоре, поворачивая машину к Южноуральску задом, а к Увелке передом, Великов вслух подумал:
- Завтра шефу деньги за рейс отдам. Сейчас лягу спать…