Бутырки

(1941 год, октябрь. Москва.)

Больше часа состав стоял без движения. В зарешечённое толстой арматурой окошко ничего не было видно, поскольку снаружи оно дополнительно было заслонено сплошным железным щитом. Но доносившиеся до ушей арестантов звуки свидетельствовали о том, что поезд находится где-то на окраине большого города. Из последовательности названий железнодорожных станций, оглашаемых дикторами по пути следования, заключённые предположили, что это может быть Москва – столица огромной страны, центр необъятного государства.

И они не ошибались, это действительно была Москва. Что-то символичное ощущалось в том, что инициированные из этого города волны репрессий возвратились к своему первоисточнику тысячами составов с заключёнными, осуждёнными и подозреваемыми. Эти потоки людей, многократно усилившиеся и умножившиеся при соприкосновении с фашистской армадой, в растерянности хлынули назад. Такое тотальное центростремительное движение было продиктовано, видимо, подсознательной верой носителей системы в то, что только мастер, задумавший и воплотивший в жизнь эту адскую машину террора, сможет заново сложить её разладившийся вследствие войны механизм.

Наконец дверь теплушки отворилась.

– Выходи! В шеренгу по два стройся! – послышался где-то в стороне глухой голос.

Попав из душной атмосферы вагона на улицу, Пётр почувствовал волнообразно нарастающий с каждым вздохом прилив сил. Истосковавшийся по свежему воздуху организм с упоением впитывал заветный кислород, пытаясь наполнить им каждую клеточку. Но долго наслаждаться возможностью дышать полной грудью было не суждено: караулившие у вокзала "чёрные вороны" тут же забирали заключённых в свои цепкие объятия и развозили по местам назначения.

– Обвиняемые и осуждённые по статье 58-ой – измена Родины, шпионаж, контрреволюционная деятельность, – подходим сюда, называем фамилию и грузимся в машину, – совсем молодой НКВД-ист бойко зазывал «клиентов». – Давай быстрей, оперативно!

Со всех сторон, как на базаре, доносились разномастные голоса сотрудников госбезопасности, которые таким странным, но как оказалось, достаточно эффективным образом, разделяли зеков в зависимости от тяжести и типа вменяемых им в вину преступлений. Дело в том, что в суматохе отступлений, эвакуаций и бомбёжек не было времени на целенаправленную перетасовку и перегруппировку арестантов. Часто их перевозили в спешке, соединяя вместе уголовников с политическими, обвиняемых с заключёнными. Теперь был достигнут промежуточный финиш и НКВД решило провести инвентаризацию.

Пётр проследовал мимо двух конвоиров с винтовками наперевес, затем обошёл сотрудника органов с яростно лающей овчаркой.

Фамилия, инициалы! – отчеканил звонкоголосый начинающий особист.

– Шабля, Пётр Данилович.

Представитель власти быстро пробежался по своим бумагам, удовлетворённо кивнул.

– В машину! – скомандовал он, после чего обратился к следующему подошедшему.

Петя быстро влез в нутро машины-монстра и разместился рядом с сидящими товарищами по несчастью.

К месту назначения ехали долго, с массой поворотов, остановок и пробок. Когда железная дверь воронка наконец отворилась, глазам предстала унылая картина двора какой-то тюрьмы.

– Бутырки, – тихо произнёс стоящий рядом с Петром зек.

Знаменитая московская Бутырская тюрьма поразила своим нарочитым минимализмом во всём. Немногословная охрана, максимально урезанный режим дня, крохотная "жилая" площадь на человека, скудное питание.

Петру "повезло" сидеть в камере № 103, известной тем, что в ней некогда отбывал наказание за революционную деятельность пролетарский поэт Владимир Маяковский. Но в отличие от Маяковского, который имел в своём распоряжении всю эту одиночную камеру, нынешние заключённые проживали здесь в количестве двенадцати человек. Таким образом, на каждого приходилось чуть больше половины квадратного метра площади.

Посередине камеры стоял длинный узкий железный стол. Вдоль его боковых сторон размещались нары и лавка, а возле торца – табурет. В дальнем углу находилась параша. Кроме того, в стены были вмонтированы окошечко и дверь, предназначенные для осуществления связи с внешним миром. Вот и весь набор мебели.

В камере было достаточно прохладно, но в то же время и душно из-за перенаселения. Для обеспечения основных своих физиологических потребностей заключённые разработали строгий жизненный график, предусматривающий периодическую смену положения каждого в соответствии с установленной очерёдностью.

Самым проблемным моментом являлось отсутствие достаточного количества мест для сна. По сути, с этой целью можно было использовать лишь полностью укомплектованные постельными принадлежностями нары. Но спать по очереди на нарах – означало иметь меньше двух часов ежесуточного сна в расчёте на каждого заключённого. Поэтому тонкий жёсткий матрац с нар перекочевал на стол. А восемь человек садились за этот же стол с двух сторон – по четверо на нарах и на лавке. Таким образом, одно, наилучшее ложе получалось на столе, а ещё два – на коленях у сидящих. В качестве одеял и подушек использовали постельные принадлежности комплекта нар и некоторые вещи сокамерников. Кроме того, имелось ещё одно место на табурете, которое также можно было использовать для сна в сидячем положении, поскольку здесь не нужно было заботиться о спящих у тебя на руках товарищах.

Такая сверхрациональная технология обеспечивала одновременный сносный сон трёх-четырёх заключённых и позволяла каждому спать по шесть часов в сутки, а иногда и больше. Равномерность нагрузки и сна достигалась ежечасным чередованием мест сидения и сменой спящих каждые два-три часа.

Конечно, вследствие длительного сидения, да ещё с давлением на ноги, имели место застой крови и отёчность нижних конечностей. Хоть как-то восстановить кровообращение удавалось с помощью специальных физических упражнений, которые можно было выполнять как при смене мест, так и во время сидения "в ногах" у лежащего, либо на табурете. "Любимое" тюремное упражнение Петра – сведение-разведение бёдер – вошло у него в привычку и осталось на всю жизнь.