Глава 8

Прошло три месяца, как передовой отряд оренбургских казаков атамана Дутова находился в Суйдуне. Основные части войска во главе с генералом Бакичем под натиском Красной армии перешли российско-китайскую границу в районе города Шара-Сумэ, Алтайского округа, восточной части Синцзянской провинции, где была организована его ставка. Обеспокоенное китайское правительство оказывало постоянное давление на отказавшихся интернироваться воинские части казаков. Бакич объявил о подготовке к походу в Монголию и на Дальний восток для продолжения борьбы с Советами. Долгое стояние войск было нежелательным, так как заканчивались запасы казны, вывезенной из России. Урезанное пайковое довольствие казаков и фуражирное снабжение конницы было сведено до минимума. Недоедание толкало оголодавших казаков на грабежи местного населения, что еще более вызывало недовольство губернатора провинции, желающего как можно скорее выдавить их в Монголию.

В Суйдуне положение по снабжению личного состава воинских подразделений было столь же плачевным. Бакич выделил незначительную долю серебра из казны, которое к осени двадцатого года закончилось. Губернатор провинции по обязательствам к интернированным войскам оказывал помощь мукой и другими продуктами, и этого так же было недостаточно для полноценного питания казаков и гражданских беженцев. Атаман вынужден был часть нижних чинов отправить на заработки к местным богатеям, на угольные шахты и рисовые поля.

Бездеятельное стояние разлагало дисциплину воинства. Часть офицерства ударилось в пьянство, затевая разборки между собой в местных питейных заведениях и ресторанах Кульджи. Рядовые казаки меняли свои пожитки на базаре на дешевую китайскую водку, собирались по станичным землячествам и, размазывая пьяные слезы, вспоминали родные края и семьи, оставшиеся под властью большевиков.

Атаман, чтобы предотвратить разложение в войсках, требовал от старших офицеров четкого исполнения воинских уставов, утренних построений, разводов караулов, строевой подготовки. Все его приказы исполнялись, но без должного рвения к службе. Тоска по Родине и безысходность положения овладела большинством интернированного воинства Оренбургских казаков.

Не помогали ни дисциплинарные наказания за пренебрежения воинскими обязанностями и проступки, ни проповеди отца Ионы перед чудотворной иконой Табынской Божьей Матери.

Казаки под руководством младшего урядника Ефима Лапаева несли необременительную службу при молельном гроте с чудотворной иконой. Но и на их маленькую команду определили наряд на работы на рисовые поля. Отправили самых молодых, Андрейку Малова и Степана Колбина. Старший Колбин переживал за сына из-за его горячности, опасался, что тот может подраться с кем-либо из местных, но Степан и Андрей возвращались с работы уставшими, но удовлетворенными. Привычный сельский труд успокаивал их, а время, проведенное в поле на уборке, пролетало быстрее, чем стоять в карауле. Но через две недели работы буйный нрав Степана не выдержал, и он с возмущением обратился к товарищам:

- До каких пор мы, боевые казаки, в работниках будем пребывать у китайских и уйгурских нехристей? Обещал нам атаман, что оправимся после отступления, сил наберемся и снова в бой с красными пойдем. Три месяца прошло, а приказа о выступлении так и нет! Глядя на то, что тут творится, то мы все тут из казаков в батраки обратимся, чтобы с голоду не передохнуть. Генерал Бакич обещал снарядить команду для отправки в Крым, где Врангель фронт от красных держит, а ныне решил, что надо на Дальний восток двигаться. В Крым надо пробираться! От него до Москвы ближе, чтобы в самом сердце матушки России большаков раздавить и власть законную восстановить.

Часто заходивший к Нижнеувельским казакам за табачком ординарец Дутова вахмистр Лопатин успокаивал его, просил набраться терпения, что уже в ближайшее время атаман примет решение о выступлении в Семиречье, где из-за репрессий красных разгораются восстания населения, недовольного новыми порядками большевиков. Генералу постоянно поступают сведения с той стороны о формированиях партизанских отрядов повстанцев. Дутов ведет переговоры с командирами этих отрядов по консолидации всех сил и определения времени удара по Красной армии.

Казаки, находясь рядом со штабом Дутова, не раз обращали внимание на приезд обвешанных оружием конных, дикого вида киргизцев и уйгур, которых встречали и провожали офицеры из числа начальствующего состава.

Владимир Спиридонов усмехнулся на слова ординарца, вспомнив неприглядный вид связников повстанцев, усомнился в том, что атаман с инородцами кашу сварит.

Про себя решил, что нужно думать о том, как возвратиться на Родину, и склонить к этому Ефима и Андрейку. Степана Колбина не переубедить, уйдет он в свой Крым, а отец его не оставит.

Вспомнил Алексея Баландина, пожалел, что не ушел вместе с ним. Теперь, наверное, он уже в родной станице. Слух был, что на Урале военные действия закончились. Новая власть прощает возвращенцев, воевавших у белых. У него на Волковском выселке жена и трое детей, старики родители, хозяйство.

Да Бог с ним, с хозяйством, если отняли казачий надел, а оставляют, столько, сколько мужикам давали. Сила в руках есть, наживем на прокорм. Лишь бы воевать не заслали. Это Степка молодой, огнем горит. За что воевать? Голову готов сложить за законную власть, как он говорит. Когда царя с трона спихнули, законного правителя Российского, никто спасать его не кинулся, а когда большевики расстреляли все его семейство, особо не горевали. Опять царя на трон садить, как законную власть, или временных правителей, что большевиков к власти допустили? Их законными признать? Слышал он от станичников, как на станичном сходе в октябре 18-го года один умник интеллигентного вида зачитал постановление, в котором призывал к выборам учредительного собрания, где должны решить, какая должна быть законная власть. Большевики не стали ждать, когда законная власть будет учреждена, а взяли ее и объявили законной. А всякая власть от Бога, так в писании святых апостолов писано. Если бы силком не мобилизовали колчаковцы, возможно бы не оказался бы здесь на чужбине. Врагом новой власти не был, стрелять его не за что. Навоевался я досыта, всю германскую прошел с четырнадцатого года и с Дутовым с восемнадцатого года. Всего две недели дома и побыл», - так рассуждал Владимир, затаив думку о возвращении домой.

Однажды Степан вернулся с работы радостно возбужденным и объявил, что встретился с сотником атамана Анненкова, Иваном Козловым, который собирает команду желающих казаков для отъезда в Крым к Врангелю. Отправка состоится через неделю. Предупредили, что путь будет не легким и долгим, не один месяц. Вначале необходимо добраться до южных портов Китая, а затем пароходом до крымских берегов.

Известие сына не обрадовало отца. Разлука с земляками-станичниками, ставшими в эти полтора года ближе родных, страшила его, он словно окончательно рвал пуповину с Родиной уходом в неизвестность. Как там будет, пока по чужим землям и морям проберёмся в Крым? Переживания отца Степан не воспринимал. Предлагал ему остаться с земляками, но Иван Евграфович, верный данному слову своей жене, даже не смел помыслить оставить сына без отеческого присмотра.

Сборы в дорогу отца и сына Колбиных были не долгими. Казаки собрали съестные припасы, выгребли последние серебряные рубли, вручили отъезжающим. Обнялись на прощание, смахнули с сивых усов мокроту, перекрестили друг друга, поклонились чудотворной иконе, с тем и расстались. Много на прощание не говорили, кроме как напутствия беречь себя, а в случае, кто жив будет и первым в родную станицу возвернется, передать приветы родным.

Проходили дни и недели, а тяжесть от расставания с близкими земляками станичниками не проходила. Положение расквартированных войск Дутова в Суйдуне не менялось. Надежды на возвращение на Родину у казаков таяли. Каких-либо активных действий на границе против красных командованием не предпринималось. Кроме того, стало известно, что китайское правительство вступило в отношения с правительством большевиков и результатом стало появление в Кульдже их торгового представительства.

В октябре в Илийском крае стояла мягкая, теплая погода. Ушла изнуряющая летняя жара с периодическими пыльными бурями. Осенний Синьцзян наполнялся запахами цветов и фруктов. Пирамидальные тополя оделись в золотой осенний наряд, горел огнем илийский барбарис. Наступила пора завершения сбора урожая и подготовки к зимним холодам. Если летом было нестерпимо жарко, то в зимнее время могли лютовать морозы, вполне сравнимые с уральскими. Природный покой не приносил успокоения казакам. Тоска по дому разъедала их на разрыв. Ефим был уже согласен с Владимиром Спиридоновым с первой возможностью вернуться на Родину. Вечерами рассуждали, какой найти предлог, чтобы их отпустили с миром за кордон, где уже была установлена Советская власть. Чертили на карте маршрут проезда до Челябинска и родной Нижнеувельской станицы. Но случилось так, что их мечты враз стали неосуществимы.

В один из теплых осенних дней в молельный грот пришли поклониться святой иконе нижнеувельские земляки братья Петр и Павел Кичигины, Петр Бородин, Михаил Лаптев. Неожиданная встреча станичников прошла к взаимному удовольствую казаков. С третьего Троицкого отдела казаки в Суйдуне были, а вот с Нижнеувельской станицы, кроме Лапаева, Спиридонова и Малова никого не было. Поэтому встреча со знакомыми с детства товарищами, была особенно радостной. Все казаки были примерно одного возраста, не виделись с начала германской войны. Служба в Колчаковской армии развела их по разным полкам и только теперь свела здесь на чужбине.

- Здорово, браты! Живы чертяки! - попеременно обхватывал Ефима Лапаева и Владимира Спиридонова богатырского роста Петр Бородин, хлопал своими медвежьими лапищами по плечам товарищей, так что они приседали от его ударов и кряхтели при объятиях. Крепкими были рукопожатия и с другими прибывшими казаками.

Сидели весь вечер под китайскую вонючую самогонку байцзю, добытую ради такого случая. Земляки пребывали в приподнятом настроении. Чаще всего каждый казак, вступая в разговор, произносил: «А помнишь…?» Вспоминали свой родной Нижнеувельский поселок, забавные истории, случавшиеся в детстве, юности и зрелой жестокой военной жизни. Поминали павших в боях. Пили за здравие выживших и за скорое возвращение на Родину. Вспомнили своих оставшихся родных, сетовали о том, что ничего не известно о том, как они проживают при Советах.

- Эх, кабы знать, что так будет, взял бы я своих в отступ с собой. Сколько наших семейных казаков здесь находится! Много они по дороге пережили, трудно живут, да вместе с женками и детками. Места здесь благодатные, русские селеньями проживают, возможно и мы прижились бы, - с горечью в голосе заявил Спиридонов.

- Как знать, братка, как знать, - что оно лучше, а где быть бы живу! - ответил ему хорунжий Петр Кичигин. - С остатками своего полка мы границу с Китаем переходили одни из последних, следом за атаманом Анненковым через перевал Чулак. С нами обозом шли до сорока семейных оренбургских офицеров и казаков из разных станиц. Ясно дело, женщины, дети, домашнее барахло в повозках сдерживало нас в пути. Здесь, уже на китайской стороне, они посчитали, что опасность миновала, красные преследовать на чужой территории не будут, решили встать на стоянку для перевода духа. Отдохнуть, подхарчиться, да не пришлось. Налетели на обоз казаки из атаманского полка Анненкова. Сходу зарубили полковника Луговского, есаула Мартемьянова, вахмистра Петрова, а затем всех стариков и подростков. Над женщинами и девушками старше десяти лет стали глумиться и зверски насиловать, а после жестоко расправились с ними. Чтобы скрыть следы преступления, покидали трупы в горную расщелину, с награбленным добром вернулись в ставку Анненкова.

Выжила одна девочка, истекая кровью из отрубленной руки, на свою беду, добралась до Анненского лагеря. Провели ее к атаману, где она поведала о злодеяниях его казаков. Анненков испугался, что об этом станет известно в передовом полку оренбургских казаков, приказал и ее зарубить, - хорунжий скрипнул зубами и, взявшись за эфес боевой шашки, вынул ее на половину и зло, со всей силой загнал в ножны, да так, что глухой стук резанул по сердцам станичников.

Слышали казаки о зверствах и грабежах среди гражданского населения атамана Анненкова во время боевых действий с красными, но своих беззащитных братьев казаков рубать, детей и стариков, над казачками глумиться, принять было свыше сил. Лица под бородами запунцевели от гнева, загорелись от ярости глаза, кулаки сжались до белизны. Тела напряглись, готовые к смертельному бою со зверями о двух ногах, забывших о совести и чести, предавших своих братьев казаков, посягнувших на их жизни и их близких родных людей.

- Да, что же они за звери такие! Мстить надобно за наших братьев и сестер! Под корень вырезать всю эту банду и атамана их жестокой смертью покарать! - взревел Владимир Спиридонов.

- Не удалось Анненкову сохранить в тайне злодейство своих казаков, донесли до нас эту страшную весть его же казаки, у кого совесть еще сохранилась. Наш полк тут же поднялся в ружье и, задыхаясь от гнева, с шашками наголо двинулись мы в ставку атамана, которую с налета захватили без единого выстрела, готовые порубать каждого, кто посмел бы стать на нашем пути. Полковник Завершинский, наш походный атаман, приставил наган к голове Анненкова и потребовал выдать всех виновных в преступлении. Вся лихость атаманская тотчас пропала, он приказал привести злодеев и поставить их на колени перед строем оренбургских казаков. Таковых набралось двенадцать человек. Старшим среди них оказался вахмистр Власов. Порешили, что всех их порубить перед строем. У каждого из нас руки затекли, держась за шашки, каждый готов был выйти и стать палачом этих выродков.

Первым вызвался племянник полковника Луговского пятнадцатилетний казачок. Вахмистр Власов взмолился, глядя на него, что вину признает и просит, чтобы лишили жизни одним ударом, чтобы не мучиться. Казачок, играя шашкой, пообещал исполнить его просьбу и под ждущие мести взгляды земляков и наполненные ужасом и безысходности приговоренных к смерти Анненских казаков, он с разворотом плашмя опустил ее на шею вахмистра. Тот ничком упал на землю, думая, что умирает, но это было только начало казни. Казачок рубил его по частям, не давая умирать, заставляя мучатся перед смертью. После того, как с Власовым было покончено, строй оренбуржцев, жаждущих крови, дрогнул и бросился рубить стоящих на коленях злодеев.

- Так-то братки, кабы знать наперед, где было бы лучше, соломки бы постелил! Так у нас говорят, - вздохнул Петр.

Казаки закивали головами. Прав хорунжий, где в эту лихую годину правду найти, да еще и находясь на чужбине.

- Этот зверюга Анненков до ухода в Китай тех казаков, которым Дутов дал волю выбора на возвращение домой, а таковых набралось около трех сотен, догнал возле озера Алакуль, объявил их дезертирами и предателями и всех порубал в назидание другим, желающим покинуть ряды его полков. Были среди них наши братья оренбургские казаки, а также уральцы и сибирцы, - добавил Михаил Лаптев.

- Господи! Да что же это такое? - воскликнул Ефим. - С ними же ушел наш станичник Алексей Баландин. Вот судьбинушка! Куда ни глянуть, всюду смертушка с косой стоит. Да как этого душегуба только земля носит? Растоптать его надо, да так, чтобы следа на земле не осталось. Эх, Алексей, товарищ ты мой дорогой! Видно, не судьба было дойти тебе до родного дома, обнять женку с детками и стариков родителей.

- Китайские власти за разбои и отказ интернироваться арестовали бандита Анненкова и его приближенных. Просидел он более трех месяцев в их тюрьме, да только выпустили его по настоянию английского посланника, как героического борца с красными, - продолжил Петр Кичигин. - С остатками его воинства выдворили в Манчжурию. Мы туда уходим, будет случай, наши казаки с ним посчитаются.

Полком мы ныне выдвигаемся на соединение к генералу Бакичу. Даст Бог, продолжим воевать против красных на Дальнем Востоке. Давайте браты, с нами! - обратился он к Ефиму и Владимиру Спиридонову.

- Мы отцом Ионой определены при иконе чудотворной, нашей казачьей святыне, Табынской Божьей Матери. Денно и нощно приставлены и покинуть ее без его соизволения не можем. Отец Иона ныне в отъезде пребывает, снять с нас этот наряд только он вправе, - ответил Ефим.

- Ну а ты, малой? - обратился к Малову Андрею Лаптев Михаил. - Отца твоего помним, добрый был казак, в славе погиб в японскую войну. Где-то в Манчжурии могилка его, а мы туда направляемся.

Андрейка вздохнул, взъерошил свой чуб, взглянул на Ефима и Владимира и твердо, с решимостью в голосе, ответил землякам:

- Когда я родился, тятька на войне уже сгинул, один портрет его и видел. С дядькой Ефимом и дядькой Владимиром год мы уже вместе бедуем. В отступе голодали, через лед прошли. Они меня не бросили, от контузии выходили, от пули красных уберегли, почитаю их я, как отца своего. Потому место мое при них.

- Ну как знаешь казак! Одобряю твой выбор. Ефим с Владимиром добрые казаки, с ними не пропадешь. Храни тебя Бог! - завершил разговор хорунжий Кичигин. А его брат обнял Андрейку и пожелал ему встречу в родной станице.