Глава 6 

- В сторону, в сторону, убрать лошадей! - сквозь завывание ветра донеслись до казаков повелительные окрики ординарца атамана, которого несли на носилках киргизы в окружении штабных офицеров.

К носилкам бросился отец Иона

- Что с вами, Александр Ильич? Здоровы ли вы? - с тревогой обратился он к лежащему Дутову. К тому же его встревожило то, что атаман был плотно перетянут веревками.

- Полно, батюшка, полно. Для волнений нет причин. Ослаб я несколько на морозном ветру. Вот киргизцы-проводники решили с этого перевала спустить меня на веревках на нижний ярус, где уже потише и мороза с ветром нет, - успокоил его атаман.

Отец Иона, держась за носилки, последовал за ними и вскоре весь эскорт исчез из видимости в снежной поземке.

- Эко как решил атаман, разом перемахнуть через перевал. А нам еще придется день топать, пока на спуск пойдем, - преодолевая вой ветра, прокричал младший Колбин.

- Ничего, казаки! Нам не привыкать, вспомните наши уральские зимы с большим снегом да метелями, заносами на степных дорогах, пройдем, - ответил Ефим, подбадривая себя и своих станичников.

Поправил Дарьин шарф, мысленно еще раз поблагодарил ее за своевременный подарок, и стал хлопать казаков, чтобы вставали, пока не замерзли.

- Так-то оно так, только дома-то все равно теплее, и печка близко и женка обогреет, - махнул рукой старший Колбин.

- Вставайте, братцы, берем икону Божьей Матушки и, с ее помощью, будем двигаться. Сколько бы дорога не вилась, а конец у нее всегда есть.

- Это так! - вздохнули казаки и пошли, бережно обхватив оклад иконы, заслоняя ее от ветра в снежную круговерть.

До темноты шли по краю ледяного карниза с короткими передышками, не останавливались даже тогда, когда обессилившие люди и лошади срывались в пропасть. В ночь вошли в ущелье, и дорога пошла на спуск. К утру буран прошел, ветер стих. Дорога пролегала по горному ручью, который постепенно набирал силу, превращаясь в каменистую речушку. Промерзшие до костей на морозном ветру, а теперь и промокшие до нитки, казаки друг друга не узнавали, до того все почернели и похудели, что остались лишь потухшие безжизненные глаза. Что там с обозом, где были женщины и дети, шедшие за ними, боялись даже подумать. Разжечь костер не было возможности, так как не было ни куста ни травинки. К концу третьих суток пути, второго апреля, вышли на зеленый берег реки Бортала, где им перегородила проход шеренга китайских военных. Навстречу атаману вышел офицер, сообщил, что они находятся на китайской территории и подлежат интернированию, приказал сдать все оружие и боеприпасы.

Ефим, Андрей Малов, Владимир Спиридонов без сожаления расстались со своими винтовками, отстегнули шашки, бросили в указанное китайцем место, и, обессиленные, повалились на траву возле иконы Божьей матери.

- Братцы! А как же мы нашу святыню без охраны оставим, а вдруг эти узкоглазые нехристи возжелают и ее прибрать. То допустить мы не можем, - в отчаянии закричал на товарищей младший Колбин.

К нему подошел китайский солдат и вцепился в карабин системы «Мосина», намереваясь насильно вырвать его из цепких рук казака. Степан, закаленный в боях за три года войны, был не робкого десятка и до конца силы во время перехода не растерял, развернулся и с левой руки кулаком въехал в желтую рожу китайца. Низкорослый, щуплый солдат пролетел по зеленой траве метра на три и заверещал на своем птичьем языке, призывая на помощь своих вооруженных товарищей. В одно мгновение казак оказался в окружении ощерившихся штыками солдат. Китайский офицер поднял руку вверх, готовясь отдать приказ расстрелять младшего Колбина за неповиновение сдать оружие. Еще бы мгновение и простился бы непокорный казак с жизнью на глазах безоружных товарищей. Но тут как из-под земли вырос в развивающейся на ветру рясе отец Иона, положив свою руку на руку офицера, заставил ее опуститься. С помощью переводчика понял, в чем причина инцидента, взял карабин и шашку у пылавшего гневом Степана, готового отбиваться от китайских бойцов всеми доступными средствами, и передал их офицеру. После окрика офицера солдаты несколько успокоились, отошли в сторону, но продолжали громко кричать и что-то доказывать своему начальнику, тыча в сторону младшего Колбина. Тем временем, его отец упал в ноги отцу Ионе с благодарностью, что отвел от погибели его строптивого сына, рядом стояли встревоженные станичники и с облегчением крестились, что инцидент с хозяевами, принимавших их на этой земле, прошел без кровопролития.

- Детушки! Мы с вами на чужой земле ныне. Здесь порядки их, не нами заведенные. Пока вынуждены будем исполнять все, на что они укажут. По договоренности с китайскими правителями мы здесь пробудем некоторое время. Побаиваются они нас, оружных, поэтому, временно, пока не разберутся со всеми прибывшими, уцелевшими в боях с красными, по правилам интернирования, наше оружие отберут. Но затем вернут, наша война еще не закончилась, надобно освобождать от богоотступников нашу Русь святую, возвращаться домой в родные станицы, - стал увещевать казаков отец Иона, попеняв на неразумность поступка Степана Колбина.

- Батюшка! - обратился к нему Ефим, - а как же со святой иконой нашей Матушки Божьей? Где место ей уготовано?

- Пока мы в походе, с нами она будет в поле. Мы с вами под ее покровительством Крестным ходом прошли через степи голодные, горы холодные и здесь мы ее не оставим, и Богородица нас не оставит, - ответил отец Иона.

Уважали казаки отца Иону за то, что он не кичился своим саном, наравне со всеми преодолевал тяготы и лишения в боях и трудных переходах. В германскую войну добровольно, в качестве полкового священника, участвовал в знаменитом Брусиловском прорыве. Веру большевистскую не принял, за что некоторое время в их застенках побывал. К Оренбургской армии Дутова был приставлен Временным Высшим церковным управлением при Колчаке в сане игумена в ноябре 1919 года в городе Акмолинске. С самого первого знакомства с атаманом у них сложились доверительные дружеские отношения. Его советы, знания, проницательность не раз помогли командованию принять правильные решения, ради спасения от гибели казаков в этом походе.

Умел отец Иона говорить с нижними чинами доходчивыми простыми словами. Его проповеди во время службы утоляли печали за потери в боях и воодушевляли воинство на битву за веру православную и Отечество.

- Вот, Ефим Демьянович, что я решил. Ты со своими земляками-станичниками Пресвятую икону на руках вынес через перевал. Вам теперь при ней и быть в почетном карауле, покуда мы ее в храм не определим, с тем и благословляю, - торжественно произнес отец Иона, осенил крестом казаков и дал приложиться к исцарапанной и огрубевшей от мороза тыльной стороне ладони.

- К концу дня подойду к вам повечерять, а пока к батюшке атаману поспешу с докладом, что полюбовно разрешилась ссора казаков с воинством китайским, - сказал игумен и поспешил к месту расположения командующего.

- Неправедно это! - продолжал возмущаться еще не остывший после драки с китайцем Степан Колбин. - Казак шашку и шапку только с головой может отдать, а тут нас словно баранов остригли.

- Уймись казак! - хлопнул по плечу, успокаивая товарища Ефим, - правильно ты сказал, что с нас как с баранов шерсть сняли. Только шерсть на баране вновь вырастает, так и с нами будет. Боятся они, что пожар от краснюков к ним перекинется, потому наше оружие вскорости вернут. А пока подсаживайся к костру, узкоглазые дали нам несколько жменей риса, заварим шурпу, поедим спокойно, отдохнем от смертного пути, нами преодоленного.

- Оглянитесь казаки, благодать-то какая, словно прошлым днем на морозе не мерзли. Здесь тепло, весна по-настоящему наступила, зелень кругом, - прервал спор Ефима со Степаном, развалившийся на мягкой траве Спиридонов Владимир.

- И то правда, - подал голос Андрюшка Малов, разглядывая высокие ели на склонах гор и многоярусный китайский храм на одной из вершин, ручьи, ниспадающие по горным расщелинам, журчание которых слышно было в стане казаков. - Словно в сказке! - потянулся до хруста в костях молодой казак.

- Красота, нечего сказать, только не наше все это, чужое, - поддержал разговор Ефим. - Вспомните это время у нас на Родине. Смала я любил за бор на яр бегать смотреть, как по Увельке ледоход начинается, льдины вздыбливаются, друг на друга наезжают, в потоке кружат, с громом ломаются. Вот это красота! - сказал, словно осадил вдруг возникшее благостное состояние товарищей, вернул их на землю, только не на свою, а на чужую.

Все разом замолчали

Иван Евграфович Колбин, размешивая варево в котле, незаметно от других смахнул навернувшуюся слезу

- Садись, браты, вечерить будем, - обратился он к казакам, - вот и отец Иона вовремя идет. И вы садитесь, православные, - призвал он двух монахов, приставленных к сопровождению святой иконы.

Андрейка первым сметал жидкую похлебку, мало похожую на обещанный кулеш. Поскреб ложкой в опустевшем котле и с сожалением отложил чашку. Ефим, взглянув на него, пододвинул свою, предложив отхлебать остатки вместе.

Эх Андрюха, тебе то за что эта доля, быть изгоем на чужой земле? - глядел на него урядник. – Семнадцать лет всего парню. В подготовительный разряд еще рано вступать, а он уже почти год, как в строю и в боях при отступлении участвовал.

В конце июля девятнадцатого года Андрей каким-то образом оказался на Цыганской поляне за Нижнеувельским поселком, где в бою столкнулись наступающие части Красной армии с колчаковцами. Взрывом гранаты его оглушило. Отступающие казаки бросили парня в повозку в беспамятстве, а когда он очнулся, домой не решился идти, побоялся, что в горячке, несмотря на молодость, красные могут расстрелять, потому что в том бою с белыми был. В санитарном обозе доехал до Акмолинска, где прибился к землякам-станичникам. Объяснить, как он попал на Цыганскую поляну во время боя, он так и не смог. Расспросами его не донимали, не до того было. Красные ударили так, что пришлось бросить все и ноги уносить от погибели.

- А что это узкоглазые расщедрились на угощение наших казаков? - пробурчал Степан, облизывая свою ложку.

- Нет, детушки, не от китайцев эта пища, а куплена на деньги полковой казны у местных уйгуров. Даст Бог, образуется все, когда прибудем в город Суйдун. Там нам власти определили стать лагерем, - ответил отец Иона. - А теперь, казаки, пора нам на вечернюю молитву, отблагодарим Пресвятую Матушку Божью за то, что живы остались и помянем убиенных, безвременно ушедших в Царствие небесное.

Ночь по южному наступила мгновенно, с стороны гор потянуло свежим ветерком. Отдохнувшие, сытые казаки устроились возле костра. Возбуждение после трудного перехода через перевал еще не прошло, поэтому сон не шел. Отец Иона с особой тщательностью укрыл икону пологом и подсел к казакам. Глядя на огонь костра, наслаждаясь его теплом, каждый думал о своем. Первым прервал молчание Андрюшка Малов и обратился к игумену с вопросом:

- Батюшка, почему нашу икону называют чудотворной и отчего ее Табынской прозвали? Мы жизнью рисковали, чтобы уберечь ее от гибели на ледяном перевале, а когда она появилась у Оренбургских казаков, не ведаем.

Отец Иона оправил свою бороду, обернулся в сторону укрытой святыни, перекрестился и завел рассказ о чудесном появлении на земле русской Табынской иконы Божьей Матери.

- Явилась она чудесным образом в царствие Ивана Грозного при Вознесенской пустыни, ныне Уфимской губернии. А было это так: иеродиакон Амвросий шел вечером с сено-коса, и, проходя мимо соленого источника, услышал голос: «Возьми Мою икону». Считая эти слова наваждением, он не стал внимать этому голосу. На третьи сутки ему было видение Богоматери и ее глас «Да потщится правоверная братия, богоспасаемой обители приятии Мя во храм Господа моего». Амвросий вернулся к месту, где впервые услышал голос, осмотрелся и увидел на большом камне в тени большого дуба икону Божьей Матери. Она была списком схожа с иконой Казанской Божьей Матери, обретенной Иваном Грозным накануне его похода на Казанское ханство. Братия с честью и пением принесли икону и поставили ее в храме.

В те далекие годы икона из-за пожаров на некоторое время исчезала, но затем вновь являлась в тех же местах. Так было, пока не обрела она защиту у казаков в Табынской крепости, тому прошло два века назад. С тех пор стала прозываться Табынской иконой Божьей Матери и особо почитаемой среди Оренбургских казаков. В девятую пятницу после Пасхи Крестным ходом празднуется день ее явления, - отец Иона подробно излагал всю историю святой иконы, поведал о ее чудодейственных свойствах, исцелении болящих и укреплении духа веру утративших.

Казаки, словно дети, примолкли и вслушивались тихий голос батюшки, который делал перерывы в рассказе, оглядывал свою паству, принимая вопросы по ходу повествования и отвечая на них до полного их понимания.

- В 1919 году икона Табынской Божьей Матери по благословлению Уфимского епископа ради сохранения ее от посягательств богоотступников, была направлена в Оренбургскую армию, мы с вами детушки, ныне за нее в ответе прибываем, - закончил свой рассказ игумен.

Ефим, подкидывая ветки в угасающий костер, вспомнил, как икона на перевале чуть не упала в ледяную пропасть, и как он тогда пожалел о том, что увезли ее из родных мест, где она являлась не один раз. После того, что он услышал о ее чудодейственных явлениях, устыдился в своих сомнениях, утвердился в вере, что наступит время, и она, вопреки всему, вновь вернется на свое место в храме Табынском.

Если с нами она пришла на чужбину, то видно это праведно. Было бы не праведно, не удержали бы мы ее тогда перед пропастью.

Все последующие дни Страстной недели пребывали в молитвах, а на Пасху 11 апреля, после торжественного моления и крестного хода фуражиры для разговения выдали казакам для приготовления праздничного обеда баранину. За эти девять дней на зеленом берегу Барталы казаки отдохнули, выспались, привели в порядок амуницию. Оставшиеся кони после перехода выхаживались на лугах, пили вволю воду из чистых горных ручьев.

После мясной шурпы станичники лежали, распустив ремни, пуская дым махры в чистую голубизну безоблачного неба. Стали вспоминать, как праздновали Пасху в родной Нижнеувельской станице.

- Эх! Какие куличи маманя готовила. Я рядышком сидел и караулил, когда она отвернется, чтобы пальцем зачерпнуть медовую помадку и в рот сунуть, а маманя хитрая, вроде и не видит мои шалости, дает попробовать сладость. А затем, всполошится, как обнаружит, что у меня губы в меду, для порядка по макушке хлопнет с приговором, мол, рано еще, вот наступит утро, все твое будет, лопай, сколько хочешь. маманю всегда из церкви ждал. Даже спать не мог, но без ее благословления, пока не похристосуемся, не расцелует она меня, к куличам и крашенкам не прикасался, - вздохнул Андрюшка Малов. - Ну а затем, как испробую всю заготовленную вкусность, надевал новую рубаху, брал с десяток яиц и на улицу с ребятами биться, у кого яйца крепче. Али катали их с горки на выигрыш. На станичной улице и возле церкви народ веселый, нарядный ходит, христосуются, целуются. Подпитые молодые казаки на колокольню лезут и ну бить в колокола. Пономарь не успевает гнать их. Одного проводит, а другой уже залез и опять звонит на всю округу. А на берегу Увельки качели установлены, казачки визжат, а парни их визга будто не слышат, еще сильней раскачивают, не дают на землю спуститься. А вечером костер да хоровод, так всю светлую седмицу, вплоть до праздника Красной горки!

Казаки слушали Андрея и не перебивали его рассказ. Было все это и с ними. Праздник, родные лица, сытное разговенье после поста, песни и веселье во всей станице. Заходи в любой дом, для всех угощение уготовлено. Тут тебе и анисовая с померанцевой водочкой, настойка калгановки со сливянкой, поросёнок жареный, не то, что нынешняя шурпа.

Ефим последний раз Светлую Пасху семейно отмечал еще до германской войны, шесть лет тому назад.

Как оно там в этот праздник ныне, празднуют ли? Не то большаки, поди, все запретили? - Вспомнил он о доме.

И вновь защемило сердце обидой на жену и брата. В который раз пожалел, что в пылу гнева не обнял своих казачат. Так и вырастут без отца.

Даст ли Бог вернуться на Родину с чужбины? То ему известно, а нам не ведомо, - в последнее время стал сомневаться в этом урядник.

- А я на Пасху имел честь похристосоваться с Глафирой Кузьминичной Анцифировой, дочкой нашего богатея пимоката, что на улице Большой жил в двухэтажном доме из красного кирпича. Две дочери погодки у него было, Глафирка постарше и Катька помладше. Учились они в Троицкой гимназии. Обе фигурой и лицом ладные, расфуфыристые по-городскому, в шляпках по поселку ходят. Кузьма Васильевич, папаша ихний, отпускал девок под присмотром дюжего казачка из своей обслуги, чтобы не дай Бог не обидел кто его кровиночек. При встрече с парнями фыркают, носом морщатся, своими физиями в сторону отворачиваются, мол не ровня вам, чтобы свое драгоценное внимание тратить, - завел со смешком свой рассказ Степан Колбин.

- Мне Глафирка больше приглянулась. Стал я искать способ, как бы ее вниманием завладеть. Дорогу перед ней переходил и падал, будто спотыкнувшись, в товарной лавке нечаянно плечом задевал, а она ноль внимания. На Пасху во время всенощной, Анцифировское семейство в полном составе в первом ряду стояли. На Глафире вместо шляпки легкий платочек на голову накинут, молитву пухлыми губками шепчет, да так изящно, плавно рукой осеняет себя крестом, ну просто любо смотреть, глаз не отвести, да того красива в отблесках свечного света, что я, словно завороженный, того не замечая, стал шаг за шагом к ней продвигаться. Стою за ее спиной и любуюсь ей, а самого аж знобит от ее близкого расстояния и духа ароматного от волос. Стою, дыхнуть боюсь, не слышу и не вижу никого кроме ее и тут словно глас с небес - «Христос воскресе!». Батюшка службу завершил. Ему все отвечают - воистину воскресе! После троекратного прославления все прихожане начали поздравлять друг друга и христосоваться троекратным целованием. Я, не помня себя, выскочил перед Глафирой и ей в лицо ору: «Христос воскресе, Глафира Кузьминична!» Не стал дожидаться, покуда она ответит, приладился своими губами к ее правой щечке, успел и к левой приложится. А потом думаю, была, не была, нацелился к ее пухлым губкам, да только чувству - то не губки ее, а кулак волосатый Кузьмича Васильевича. Холуй ихний меня за воротник схватил и вон из церкви поволок. На паперти увидал моего брата близнеца Михаила, а мы матушкой в одинаковую одежку снаряжены были, так что кто близко знал нас, не отличили бы, кто есть кто. Казачок оторопел и захват свой ослабил, тут то мы его с братом и обняли, за церковный забор завели, по паре раз с двух сторон по бокам ткнули, не сильно, светлое воскресенье все-таки.

- Не вкусил ты пухлых губок Глафиры Кузьминичны стало быть? - рассмеялся Владимир Спиридонов. - Теперь и не расцелуешь ее. Как только большаки к власти пришли и стали устанавливать свои порядки, Кузьма Васильевич все продал в станице и был слух, в Америку сбежал.

- А я, братцы, однажды в Пасху с чертями встретился, - подал голос старший Колбин. Все разом замолкли и невольно наложили крест.

- Свят, свят, кум, как это тебя сповадило в такой светлый день, да с нечистым свестись? - встревожился Ефим.

Иван Ефграфович озорно сверкнул глазом и начал свой рассказ.

- Дело было еще перед германской. Светлое воскресенье Пасхи было так же, как ныне, в апреле. После всенощной моя Авдотья Матвеевна поспешила на хутор, дела хозяйственные неотложные у нее случились, а я пошел христосоваться по родне и товарищам. Ну, как положено, нахристосовался так, что смутно помню, как до дома доехал. Крыльцо в избу не одолел, прополз до подклети, там, на сенцо и упал. Ночью просыпаюсь от того, что кто-то меня твердым в лицо тычет, подумал на женку, хотел послать куда подальше, да спать далее. Послал, а тычки продолжаются. Глаза открываю, а передо мной две чертячьих головенки проявились, в лунном отсвете на черных рожах глазищами блещут норовят рожками под бока подхватить. Ну, все думаю, пришли по мою грешную душу! Глаза я закрыл, затаился, хочу молитву прочитать, да вроде, как память отшибло, ни одной не помню. Перекреститься хочу, а рука не подымается. Так, затаенный, лежу не шелохнусь, а они тыкают и тыкают, думаю - наверно грузный я, потому и поднять на свои малые рожки не могут. Так в страхе и уснул. Утром просыпаюсь, ощупываю себя, руки лицо, ноги шевелятся. Ну, слава Богу, живой еще! Видно, не осилили моего веса черти окаянные. Покуда поживем еще! А тут снова тык да тык мне в бок. Вновь оторопь взяла. Неужто нечисть передохнула, да за свое взялась. Глаза приоткрываю и вижу, как два черных ягненка возле меня топчутся. Ядрит твою! Вздохнул я с облегчением. Овечка с вечера объягнилась двойней, вот они на мне всю ночь свои рожки пробовали. Надо же было так нахристосоваться, чтобы ягнят за чертенят принять. С тех пор зарекся с перебором, чтобы до времени с чертями не встречаться.

Похохотали казаки над байкой Ивана Евграфовича. А чтобы нечистая сила не к ночи была помянута, за весь вечер вспомнили еще занятные истории, приключившиеся с ними в разные времена во время пасхальной недели, с тем и спать снарядились.