Инна Фидянина-Зубкова.

Три брата Доброслова

Гуляли, значица, по матушке Руси три статных молодца, три брата Доброслова. И добрых слов у них было немерено: кому здравия пожелают, кому советом помогут, а кому и утешеньицем. Младший брат Доброслов был хорош со всех сторон, потому как слово вещее знал. И слово это — бу... ба... бе... Ах, впрочем, неважно! Что толку нам с вещего слова? Морды свои лживые словесами не отбелим, токо больше грехов на душу навесим, да и те не взвесим.

Средний брат Доброслов был пригож со всех сторон, потому как байки светлые знал. Вот вы слыхали байки светлые, нет? И я не слыхала, я всё про нежить да нечисту силу баи баю. А он про Ярило да про прочи светила гуторит, вот поэтому его душа птахой и порхает.

Старший же брат Доброслов — горбун. А сё от поклонов уважительных: кланяется он низёхонько, извиняется скорёхонько да головушкой об сыру землю бум-бум-бум! Ну как тут ни скрючитца да ни скукожица?

Вот так и ходили три Доброслова по земле Русской, пыль дорожну поднимая, пыль словесну пуская, а делов не ведая. Но на то они и Добрословы, шоб не руками махать, а языками чесать. Но люди, они ж неразумны по большей своей части, не всегда внутренню суть Добрословов уразумевали: то каликами перехожими их обзовут, а то и дармоедами покличут. Но самые понятливые братьёв божьими людьми называли да в хату к себе звали, а те и не отказывались. День гостюют, два гостюют, три... А когда хозяин иль хозяйка смекали, шо Добрословы — дармоеды и есть, гнали их взашей со двора!
Ну вот, значица, гуляли братья как-то раз по реке Каменке. Увидали девку завидущю: красно платьюще до муравы свисает, коса до пояса, очи за волосьями прячет, стоит у деревца, плачет. Подходят к ней три наших молодца, три красавца расписных:

— Почто, младая баба, рыдашь, пошто глаза не подымашь?

Испужалась девица парней пришлых, есщо пуще очи прячет и робко-робко так возговорит:

— Меня батюшка из дома прогнал.

— Чего так?

— Брюхатая я! — и зарыдала девка горше прежнего.

Удивились Добрословы, нахмурились:

— Эка невидаль — брюхата! Возрадоваться надо да дитятку ждать, а мужу слова ласковы в постельке шептать.

— Тут то сё и дело, нет у меня супружника, а был у меня полюбовник — тятьке неугоден, маменьке не мил.

— Из батраков что ли, совсем нищ да гол как сокол?

Перестала плакать девица нарядная, ухмыльнулась як луна, подняла на Добрословов ресницы пушисты и тихохонько хихикнула:

— Та не, и статен, и румян, и работящ, и роду вольного. Но у Вани есть один изъян, намедни он был сильно пьян и поспорил с моим тятечкой: кто кого переборет.

— Ну и?

— И проспорил Ваня, и-и-и... — зарыдала девка вновь. — «А к чему в семье хилый яки тощий?» — сказал папочка и погнал жениха вилами. А вилы вострые были, они его наскрозь и проткнули.

— Ух ты, боже ж мой! — возголосили Добрословы.

А девка продолжила нелёгкий сказ:

— Ну как Ивана схоронили, то оказалось шо я брюхата без мужа и даже без жениха. Как ни крути, порочная. Утопиться я собралась, добры молодцы, не стойте у меня на пути!

Хмыкнули мужики, пожали плечами:

— Да мы и не стоим вовсе! Иди, топись. Нам то что?

Не понравилось это будущей мамке, она бровью повела, руками развела, глаза сощурила и мурлычет:

— А шо это вы меня на тот свет побыстрей спроваживаете? У меня, поди, дитя во чреве сидит, ножками телепает, того и гляди загугукает!

Отвернулись от неё Добрословы:

— Ну не хочешь, не топись, а мы дальше пойдём, нам и дела нету!

А девица сноровистой оказалась, топнула ножкой, звякнула серёжкой и хвать старшего Доброслова за рукав:

— Постойте, негоже бабу одиночкой в горести оставлять!

— А твому отцу гоже женихов на вилы сажать? Поган твой род! Вот нисколечко нам тебя не жалко.

Выпучила утопленница зенки страшные, жутко ей стало отчего-то: речка Каменка журчит угрожающе, ворон чёрный на ветке всё «кар» да «кар», а хожие-перехожие стоят — над ей надсмехаются. 

И побёгла она к себе во двор — отца палкой бить да...

— В гроб ложить.

— Не, во гроб не положит, а так, покалечит немножко.

— Не покалечит! Откуды в ей силы мужицкие? Намнёт бока и отпустит. Будет знать старик, как парней да дщерей в тёмну Навь спроваживать.

— И то верно.

И побрели дальше три Доброслова, три добрых молодца: кому покланятца да здравия пожелать, кому советом помочь, а кому и утешеньицем.

А ты спи, Егорка, долго,
но коль получишь по лбу,
то знай — тебе наука
такая штука, штука.