Алмазный венец Валентина Катаева.
«Теперь из всей нашей странной республики гениев, пророков, подлинных поэтов и посредственных стихотворцев, ремесленников и неудачников остался, кажется, я один . Почти все ушли в страну вечной весны, откуда нет возврата».
Валентин Катаев.
Часть третья.
Портреты, лиц «не общего выражения».
1. «Соратник».
Николай Николаевич Асеев.
Википедия: «Никола́й Никола́евич Асе́ев (10 июля 1889, Льгов, Курская губерния, Российская империя — 16 июля 1963, Москва, СССР) — русский советский поэт, переводчик и сценарист, деятель русского футуризма. Член союза «Председателей земного шара». Лауреат Сталинской премии первой степени (1941)»
«Во дворе Вхутемаса, в другом скучном, голом, кирпичном корпусе, на седьмом этаже, под самой крышей жил со своей красавицей женой Ладой, бывший соратник и друг мулата по издательству «Центрифуга», а ныне друг и соратник Командора - замечательный поэт о котором Командор писал: «…есть у нас ещё Асеев Колька. Этот может. Хватка у него моя. Но ведь надо заработать сколько! Маленькая, но семья».
Соратник, крупный поэт, был, кажется единственным из всех лефов, признававшим меня. Он настолько верил в меня, как в поэта, что даже сердился, когда я брался за прозу. На одной из своих книжек он сделал мне такую надпись: большими буквами сверху стояло слово ПОЭТУ, дальше было моё имя и потом: « с враждой за его отход от поэзии к «всерьёз и надолго» прозе, любящий его искренне – такой-то».
Может быть, он был мой самый настоящий, верный друг. Но он был гораздо старше меня как по возрасту, так и по литературному положению, и его дружба со мною имела скорее характер покровительства, что ещ пушкин назвал «иль покровительства позор».
«Тогда ладно, - сказал королевич, - не хочешь вести меня к Командору, так веди меня к его соратнику, а уж он меня наверняка подружит с самим. Соратник у него первый друг. А соратник тебя любит, я знаю, ты с ним дружишь, он считает тебя хорошим поэтом.
Королевич льстиво и в то же время издевательски поглядывал мне в лицо всё ещё хмельными глазами и поцеловал меня в губы. Мы были с соратником действительно в самых дружеских отношениях, и я сказал королевичу: «Ну, что ж, к соратнику я тебя как – нибудь сведу». Но над было знать характер королевича .
«Веди меня сейчас же. Я знаю, это отсюда два шага. Ты дал сне слово». «Лучше как-нибудь на днях» . «Веди сейчас же, а то на всю жизнь поссоримся». Это был как бы разговор двух мальчишек.
«Не следует забывать, что соратник и мулат были близкими друзьями и оба начинали в «Центрифуге» С.Боброва. Теперь же оказалось, что всё забыто, и королевича принимали с распростёртыми объятьями, а я оставался в тени как человек в доме свой».
2.. «Будетлянин».
Велимир Владимирович Хлебников.
Википедия: «Велими́р Хле́бников (в прижизненных изданиях также Велемір, Велемир, настоящее имя Виктор Владимирович Хлебников; 9 ноября 1885 — 28 июня 1922 — русский поэт и прозаик, один из крупнейших деятелей русского авангарда. Входил в число основоположников русского футуризма; реформатор поэтического языка, экспериментатор в области словотворчества и зауми, «председатель земного шара». Высшую оценку Хлебникову дал знавший его лично Роман Якобсон: «Был он, коротко говоря, наибольшим мировым поэтом нынешнего <двадцатого> века…».
« Во дворе Вхутемаса, куда можно было проникнуть с Мясницкой через длинную темную трубу подворотни, было, кажется два или три высоких кирпичных нештукатуреных корпуса .В одном из них находились мастерские молодых художников. Здесь же в нетопленной комнате существовал как некое допотопное животное - мамонт! – великий поэт , председатель земного шара, будетлянин, странный гибрид панславизма и Октябрьской революции, писавший гениальные поэмы на малопонятном древнерусском языке, на клочках бумаги, которые без всякого порядка засовывал в наволочку, и если иногда выходил из дома, то нес с собой эту наволочку, набитую стихами, прижимая её к груди».
«Теперь трудно поверить, но в моей комнате вместе со мной в течении нескольких дней на диване ночевал великий поэт будетлянин, председатель земного шара. Здесь он, голодный и лохматый, с лицом немолодого уездного землемера или ветеринара, беспорядочно читал свои странные стихи из обрывков, которых нет – нет, да и вспыхивала неслыханной красоты алмазная строчка, например: «…деньгою серебряных глаз дорога» - при изображении цыганки.
Или: «Мне мало надо! Краюшку хлеба, да каплю молока, да это небо, да эти облака».
Или же совсем великое!
«Свобода приходит нагая , босая на сердце цветы, и мы, с нею в ногу шагая, беседуем с небом на ты. Мы, воины, смело ударим рукой по суровым щитам, да будет народ государем, всегда, навсегда, здесь и там. Пусть девы споют у оконца меж песен о древнем походе, о верноподданном Солнца самосвободном народе». Многие из нас именно так моделировали эпоху.
«Председатель земного шара не выражал никакого неудовольствия своим нищенским положением. Он благостно улыбался как немного подвыпивший священнослужитель, и читал, читал, читал стихи, вытаскивая их из наволочки, которую всюду носил с собой , словно эти обрывки бумаги, исписанные детским почерком, были бочоночками лото. Он показывал мне свои «доски судьбы» - большие листы, где были напечатаны математические непонятные формулы и хронологические выкладки, предсказывающие судьбы человечества. Говорят, он предсказал Первую мировую войну и Октябрьскую революцию…
Несомненно, он был сумасшедшим. Но ведь и Магомед был сумасшедшим. Все гении более или менее сумасшедшие».
« Я был взбешен, что его не издают, и решил повести будетлянина вместе с его наволочной, набитой стихами прямо в Государственное издательство».
«Потом до Москвы дошла весть, что он умер где-то в глубине России, по которой с котомкой и посохом странствовал вместе со своим другом, неким художником. Омом уже стало известно, что оба они пешком брели по дорогам родной, милой их сердцу русской земли, по её городам и весям, ночевали , где бог послал, иногда под скупыми северными созвездиями, питались подаянием. Сперва , простудился и заболел воспалением лёгких художник. Он очень боялся умереть бес покаяния. Будетлянин его утешал: «Не бойся умереть среди родных просторов. Тебя отпоют ветра. Художник выздоровел, но умер сам будетлянин, председатель земного шара. И его «отпели ветра».
5. Друг.
Илья Арнольдович Ильф.
Википедия: «Илья́ Арно́льдович Ильф (при рождении Иехи́ел-Лейб Арьевич Фа́йнзильберг3 (15 октября 1897 года, Одесса — 13 апреля 1937 года, Москва) — русский советский писатель, драматург и сценарист, фотограф, журналист. Значительная часть художественной прозы была написана Ильфом в соавторстве с Евгением Петровым, в том числе романы «Двенадцать стульев» и «Золотой телёнок», книга «Одноэтажная Америка», ряд киносценариев, повести, очерки, водевили. Произведения Ильфа и Петрова были переведены на десятки языков мира, выдержали большое количество переизданий, неоднократно экранизировались и инсценировались.
« Но в «гудке» произошло ещё одно чудо».
«В числе молодых, приехавших с юга за славой, оказался наш общий друг , человек во многих отношениях замечательный. Он был до кончиков ногтей продуктом западной, главным образом французской культуры, её новейшего искусства - живописи, скульптуры, поэзии.
…Он одевался как все мы: во что бог послал. И тем не менее он явно выделялся. Он дружил с наследником (так мы назовём одного из нашей литературной компании), который и привёл его к нам в агитотдел ОдукРосты, а потом и в так называемый коллектив поэтов, где он (назовём его просто друг), хотя большей частью и молчаливо, но весьма неравнодушно, принимал участие в наших литературных спорах».
«Мы полюбили его, но никак не могли определить кто же он такой: поэт, прозаик, памфлетист, сатирик? Тогда ещё не существовало понятия эссеист»
« В нём чувствовался острый критический ум, тонкий вкус, и втайне мы его побаивались, хотя свои язвительные суждения он высказывал чрезвычайно редко, в форме коротких замечаний «с места», всегда очень верных, оригинальных и зачастую убийственных. Ему был свойственен афористический стиль».
«Можете себе представить, каких трудов стоило устроить его на работу в Москве. О печатании его произведений не могло быть и речи. Пришлось порядочно повозиться, прежде чем мне не пришла на первый взгляд безумная идея повести его наниматься в «Гудок».
«По странному стечению обстоятельств в «Гудке» собралась компания молодых литераторов, которые впоследствии стали, смею сказать, знаменитыми писателями, авторами таких произведений, как «Белая гвардия», «Дни Турбиных», «Три толстяка», «Зависть», «Двенадцать стульев», «Роковые яйца», «»Дьяволиада», «Растратчики», «Мастер и Маргарита» и много, много других.
« Вы меня великодушно извините, - обратился ответственный секретарь к другу, которого я привел к нему, - но как у вас насчёт правописания? Умеете ли вы изложить свою мысль грамотно? Лицо дуга покрылось пятнами. Он был очень самолюбив. Но он сдержался и ответил, прищурившись: «В принципе пишу без грамматических ошибок». Тогда мы дерём вас правщиком, - сказал Август. Другу вручили пачку писем ,вкривь и вкось исписанные чернильным карандашом. Друг отнёсся к этим неразборчивым каракулям чрезвычайно серьёзно. Он уважал рабочий класс, невиновный в своей безграмотности – наследии дореволюционного прошлого».
«Это была маленькая газетная революция…
Создатель же этого новаторского газетного стиля так и остался в этой области неизвестным, хотя через несколько лет в соавторстве с моим братишкой снискал мировую известность, о чём своевременно будут рассказано».
4.«Синеглазый».
Михаил Афанасьевич Булгаков.
Википедия: «Михаи́л Афана́сьевич Булга́ков (15 мая 1891, Киев, Российская империя — 10 марта 1940, Москва, СССР) — русский писатель советского периода, драматург, театральный режиссёр и актёр. Автор романов, повестей, рассказов, пьес, киносценариев и множества фельетонов в 1920-е годы. Известные произведения Булгакова: «Собачье сердце», «Записки юного врача», «Театральный роман», «Белая гвардия», «Роковые яйца», «Дьяволиада», «Иван Васильевич» и роман, принёсший писателю мировую известность, — «Мастер и Маргарита», который был несколько раз экранизирован как в России, так и в других странах.
«Синеглазый же, наоборот, был весьма консервативен, глубоко уважал все признанные дореволюционные авторитеты, терпеть не мог Командора, Мейерхольда и Татлина и никогда не позволял себе, как любил выражаться ключик, «колебать мировые струны». А мы эти самые мировые струны колебали беспрерывно, низвергали авторитеты, не с читались ни с какими общепринятыми истинами, что весьма коробило синеглазого, и он строго нас за это отчитывал, что, впрочем, не мешало нашей дружбе».
«В нем было что-то неуловимо провинциальное».
«…Он любил поучать – в нём было заложено нечто менторское. Создавалось впечатление, что лишь одному ему открыты высшие истины не только искусства, но и вообще человеческой жизни. Он принадлежал к тому довольно распространённому типу людей, никогда ни в чём не сомневающихся, которые живут по незыблемым, раз навсегда установленным правилам. Его моральный кодекс как бы безоговорочно включал в себя все заповеди Ветхого и Нового заветов».
«Несмотря на всё несходство наших взглядов на жизнь, нас сблизила с синеглазым страстная любовь к Гоголю, которого мы, как южане, считали своим, полтавским, даже как бы отчасти родственником, а так же повальное увлечение Гофманом. Эти два магических Г – Гофман и Гоголь – стали нашими кумирами . Все явления действительности предстали перед нами как бы сквозь магический кристалл гоголевско -гофмановской фантазии».
«…Он не был особенно ярко-синеглазым. Синева его глаз казалась несколько выцветшей, и лишь изредка в ней вспыхивали дьявольские огоньки горящей серы, что придавало его умному лицу нечто сатанинское».
«Синеглазый вообще был склонен к общению со злыми духами, порождениями ада. Ненависть наша к нэпу была так велика, что однажды мы с синеглазым решили издавать юмористический журнал вроде «Сатирикона». Синеглазый дал журналу название «Ревизор».
«Он вообще был большой поклонник оперы. Его любимой оперой был «Фауст». Он даже слегка наигрывал в обращении с нами оперного Мефистофеля, иногда грустно напевал: «Я за сестру тебя молю», что я относил на свой счёт».
Продолжение следует.