ПОМИНКИ ПО САНДРЕ

Ильин – Старик. Вторник, после обеда.

Не первый раз снежно-белая машина появлялась в Чёртовом тупике. Водитель её вёл себя по-хозяйски: руку сунул за калитку, нашёл скрытую щеколду, сбросил её. Вошёл. Бесшумно ступая по плиткам дорожки, добрался до дома – тут не заперто. Комнат в домике немного, поэтому пришелец сразу же увидел хозяина: сидит в горнице, на столе – четвертинка, хлеб, сало.

- Ты всё пьёшь? – широко улыбаясь, задал приветственный вопрос Ильин.

Старик, сидевший за столом – кудлатый, седой, неряшливый, только голову слегка повернул. Ответил в тон, ржавым голосом:

- А ты всё бандюкаешь, вошь дровяная?

- Скотина. Добра не помнишь… - резюмировал майор совершенно равнодушно, сделал шаг к столу, посмотрел на нехитрую еду. – Яишенку бы сварганил.

- Я не петух, и не кура… Не несусь.

- Я тебе денег плачу достаточно. Ираклий твой бабки зашибает… Впрочем, чёрт с тобой. Выметайся давай. Покури во дворе.

Старик поднялся. Окинул незваного гостя ненавидящим взглядом. Из бороды вырвалось:

- Куда девку увёз? Убил, поди?

- Убил и съел. Тебе ли не знать, штрафник хренов. Выметайся, говорю!

Хозяин молча пошаркал к дверям. Дождавшись, пока шаги его стихнут, Ильин присел на корточки в углу комнаты, в одном ему известном месте. Ножом, которым тесть Ираклия недавно резал сало, поддел половицу. Туда легла воронёная сталь «макарова». Того самого, из которого совсем недавно вылетели две пули: одна впилась в сердце Ильясова, вторая, пущенная уже другой рукой, разнесла голову Капитолины. Свидетель она опасный, да и раненая, глаз один вытек, второй повреждён… Не в больницу же её везти!

Никаких угрызений совести майор Ильин не ощущал. Вор должен сидеть в тюрьме, точка.

На дворе он остановился рядом с курящим стариком; тот мусолил «беломорину», надсадно кашлял, кутался в бушлат, несмотря на теплынь.

- Ираклий твой заедет к тебе на днях?

- Кто ж его знает.

- Врёшь, старый. Он к тебе через день выручку возит, как в сберкассу. Передай ему…

Майор встретился с глазами. И поперхнулся. «ШуРа», отдельная 163-я штрафная рота 51-й армии. Ясско-Кишинёвская операция… Он тогда тоже так, наверное, смотрел. На командира. И лучше бы эти глаза не видеть никогда.

Ильин махнул рукой:

- …привет. Скажи, без обид. Пусть спит спокойно.

Сказав это, Ильин пошёл к «волге». Водителя на этот раз за рулём не было – сам крутил баранку.

Когда автомобиль, с трудом развернувшись в грязи тупика, уехал, старик побрёл в дом. Вытащил бумажную пробку из четвертинки, налил себе, выпил. Посмотрел на нож, лежащий на столе, выцветшими глазами, моргая. К лезвию прилипли мелкие древесные щепки и пыль. Губами пошевелил.

И потом, кряхтя, с ножом в руке опустился на пол.

Сидеть на корточках, как майор, он не мог – пришлось бухнуться на больные колени.

Степняк – Ильин, Нестерова – Кухно – Акташев. Вторник, ближе к вечеру.

Степняк зашёл к начальнику молчаливый и сосредоточенный. Ильин сразу выстрелил в него вопросом – кажущимся небрежным, расслабленным тоном.

- Привет. Где был, Аркадьич?

Замначальника замялся. Говорить о разговоре с Фараоновым не хотелось, и он отлично понимал почему.

- По своим делам мотался, товарищ… Саныч! Льготы свои оформлял.

- Хорошее дело. Что у тебя?

- Я тут… А где Ильясов, не знаете? Да и Чиркова нет.

- Лёша отгул брал, порыбачить решил на зорьке. Дурачок, пошёл бы на Сыростан, а он на пруды в Хребтово наладился! – весело сообщил Ильин. – Ну, поскользнулся там, сотряс того, чего нет – сейчас дома лечится. А Дамир к родственникам поехал в Златоуст, у них там умер кто-то. Телеграмму показывал.

Степняк топтался перед столом.

- А-а… ну, тогда понятно. Саныч, я что хотел-то… Я вот начал знакомиться с личными делами наших оперуполномоченных…

- Молоток, Аркадьич. И что?

- Да вот как раз с Ильясовым непонятки. Он по личному делу-то чистый, конечно, выходит. Ну, там пара взысканий. Только вот я в ИЦ позвонил… Задерживался он, оказывается, Златоустовским УВД. Пять лет назад! Нанесение тяжких телесных.

Ильин вышел из-за стола. По-родственному приобнял Степняка за плечи. Засмеялся – почти счастливо:

- Аркадьич! Да у нас под такой секирой любой опер ходит! Вон, за каждый выстрел, за каждый патрон отписываемся… Ну, перегнул палку с каким-нибудь уркой, с кем не бывает.

- Саныч, «урка» эта – его жена! Ильясова Ольга. Я проверил.

Ильин погрустнел. Бросил смеяться, обнимать зама; отошёл в угол кабинета, к сейфу.

- Эх, Аркадьич… да знаю я об этой истории. Знаю! Дамир сам покаялся, в своё время. Не поделили они что-то, она баба ревнивая у него была… Она ему тарелку с супом на голову, он ей морду начистил. Ну, нос сломал, да. Вот тебе и «тяжкие». Так его в КПЗ почти два месяца продержали – а потом она заявление забрали и всё, выпустили, дело развалилось. Неужели ты думаешь, я не проверял?!

Замок скрежетал. Возясь с ключами, майор проговорил деловито:

- Ты вот что лучше… я тебе сейчас работёнку подкину. Да-а… во-от, видал?

Из открытого сейфа был извлечён парик – длинные каштановые волосы. Ильин показал его, как фокусник показывает публике только что извлечённого из цилиндра кролика.

- Это… что такое?! – изумился Степняк.

- А это, Аркадьич, вещдок. Чирков нашёл на дереве недалеко от предполагаемого места пыток Ветровой. И он же, кстати, взял объяснение… показания у сотрудницы станции, у технички. Сейчас найду, сейчас… ага…

- А почему в деле-то не было?! Потому только сейчас?

- Да Лёшка обалдуй… Бросил вон, в стол, я только вчера и нашёл, вечером! – отмахнулся майор. – Да, если б он не был сотрясённый, я бы порвал его уже давно за такое, как Тузик – грелку… Веришь-нет, Аркадьич? Ага, вот оно. Честь по чести. Тут вот сказано: видели на станции человечка ночью. В зале ожидания. С такими вот волосами. В паричке… В общем, давай, займись одним подозреваемым… Сейчас скажу.

Степняк сосредоточенно изучал протокол. В искренности начальника он не сомневался, но что-то его настораживало; впрочем, он усилием воли отогнал в сторону все ненужные мысли.

- А Нестерова поручение-то давала?

- А как же, Аркадьич?! Всё согласно УПК. Итак, есть в роддоме нашем такой Язаев. Роман Равильевич. Старший специалист лаборатории анализа крови, вот. Большой спец по лечению чего-то там всякими восточными методами… и по бабским ногам знаток.

- Лечения – чего?

- Вот ты и узнай. Чем дышит, что да как! – Ильин рассмеялся, заложил руки за голову. – Возьми Акташева, прошвырнитесь в роддом. Чирков с Ильясовым его уже щупали, так такую любопытную деталь установили: наголо бритый этот Язаев ходит. Совсем! Молодой, двадцать шесть лет, а лысый, как коленка. Это-то меня и смущает. Ему как раз парик – самое то.

- Хорошо, Саныч. Займусь.

Ильин вздохнул с явным облегчением. И на прощание бросил:

- Там оперша к тебе новая подойдёт, познакомиться. Я из Хребтово её забрал, уговорил… Пацаночка такая, введи её в курс дела.

- Добро. Не прощаюсь, Саныч.

- Ага. До скорого.

В то самое время, когда Ильин беседовал со Степняком, над ними происходил другой, не менее интересный разговор. В кабинете Нестеровой сидел следователь Кухно, и, периодически морщась, рассказывал:

- …зимой, в самом начале восемьдесят пятого, в марте. Антошина, Людмила Трофимовна. Двадцать пять лет ей было. По официальной версии, которую и признали истинной, села она закурить в своём обдирочном – неохота, видать, на мороз-то выходить было. А рядом стояла канистра с бензином, они его используют для протирки каких-то там частей пескоструйного аппарата. Ну, и пары… Бросила окурок, воспламенилось всё. Тогда половина обдирки сгорела, я ведь сразу обратил внимание, когда по грабежу выезжали: часть этой каморки заново досками обшита.

Нестерова сидела, нахохлившись. Себе и Кухно она сделала чаю; тот ещё отпивал из стакана, а женщина к своему не притронулась.

- Несчастный случай… - пробормотала она. – Поэтому дело возбуждать и не стали.

- Какое там… Пожарные, собственно, окончательный вердикт дали, там много нарушений пожарной безопасности было. Во-от. А я, значит, поговорил с судмедэкспертом Бальским. Помните, до Рудольфа работал?

- О! Да. Михаил Арсеньевич. Так он старенький уже.

- И не говорите. Язва, как и у меня, подагра, весь скрюченный… Но в здравом уме и трезвой памяти! – Кухно слабо улыбнулся. – Живёт в Косихинском посёлке, съездил я к нему. И вот он говорит: да, труп обгорел, сильно обгорел, спору нет. Но вот он, проводя свои… так сказать, мероприятия, любопытную вещь установил. Лучезапястный сустав и кости, рядом находящиеся, деформированы. Очень, очень растянуты…

- То есть, это значит…

- Значит, что погибшая достаточно долго висела со связанными руками, на каком-то крюке. Характерная травма прижизненная. Далее: сильно деформированы пяточная кость, её бугор. Трещины на малоберцовой и большеберцовой костях. Чем-то её били… По пяткам, по голеням, понимаете? Висящую – били.

Нестерова перевела дух.

- Да уж понимаю… Теперь.

Кухно отпил ещё чаю – совсем остывшего, горячее нельзя. Раскрыл портфельчик: старый, кое-где изолентой подправленный, совсем не пижонский, как у Колыванова. Достал оттуда нечто в прозрачном пакете. Настя с трудом сдержалась, чтобы не содрогнуться.

Плётка. Самодельная плётка – со следами крови на кожаным ремешках, на деревянной ручке.

- Это я там обнаружил. Представьте, в сапоге. Заскорузлые сапоги стояли пескоструйщика, старые, она аккуратненько туда и завалилась.

- Вы даже обыск провели? – поразилась женщина. – И вам разрешили?

- Ну, что вы… Сам Лыков-младший землю роет. Это ж дело принципа, тот налёт на Комбинат – прямо позор мундира! Поэтому и дал «зелёный свет» всем мероприятиям…

Нестерова разглядывала плётку – с отвращением, но внимательно.

- Чья кровь, установили?

- А это очень интересно, Настюшенька. Видите ли, покойная Антошина за год до этого лежала в роддоме и сдавала кровь на анализ…

- Родила?

- Нет. Выкидыш… Так вот, тут кровь двух групп. Точнее, две крови. Одна – Антошиной. Первая, положительный резус. А ещё одна кровь – вторая, резус отрицательный.

Женщина, стиснув губы – в линию, смотрела на плётку.

- И отпечатков… - два типа?

- Как вы догадались? – улыбнулся Кухно, но тут же охнул и скривился. – Да, и отпечатков. Ну, пальцев Антошиной у нас нет, их надо искать, она из Уржумки, но есть ещё одни. Неизвестные.

- Да-а… Никифор Денисович, хорошую работёнку вы провернули! Похоже, это наш злодей…

- Похоже, похоже… - пробормотал Кухно, закашлялся и стал рыться в волшебном портфельчике. Настя встревожилась:

- Ещё что-то там нашли? Ох, сейчас вы мне, поди, совсем жуть покажете…

- Жуть – не жуть, но интересно.

Следователь выудил из портфеля несколько снимков и положил на стол перед глазами Нестеровой.

- У стены старый транспарант стоял. Что-то про пятилетку в срок и прочее. Так вот, когда отодвинули…

На снимке видны были законченные кирпичи. Их покрывала сажа и пыль; но сквозь эту пыль всё равно было видно процарапанное когда-то, по кирпичной поверхности:

ПОМОГТЕ!! МЕНЯ УБИВАТ! 34015

Эта надпись, судя по фото, была сделана лежащим человеком – шла у самого бетонного пола обдирочного цеха.

- Телефон, наверняка. Но без последней цифры… - мрачно подсказал Кухно. – Такие вот пироги.

Женщина машинально кивнула, соглашаясь то ли с констатацией самого факта, то ли печальным тоном Кухно, пробормотала потерянно:

- Он её, наверное, долго мучил… в полной безнаказанности! Господи, он ведь как знал, что никто в цех не зайдёт, не увидит. А она нашла в себе силы, гвоздь нашла…

- Да… - подтвердил следователь, орудуя рукой под пиджаком – живот гладил, успокаивая свои боли – Лежал там же, ржавый донельзя. Тут вот ещё деталь, Настюша. Незадолго до гибели Антошиной химлаборатория закрыла обдирочный на карантин, производила дезинфекцию. Дескать, там какой-то аппарат с ртутью разбили, или ёмкость… И он стоял пустой неделю. Туда и не совался никто: кому ртутными парами подышать хочется? Антошина вышла, срока карантина не дождавшись, и в первый же день сгорела…

Кухно пошевелил листочками с выписками из дел.

- То, что она девка разбитная была, да. Что выпить любила – да, есть такое, я с кадровиком и начцеха поговорил. Что могла выпить, да закурить на рабочем месте, поленившись на улицу выйти – верю. Но только вот если бы она, предположим, валялась на полу несколько дней, она бы парами ртути надышалась, да померла бы прежде, чем сгорела! Что-то тут с этой ртутью не вяжется…

- Ну, а администрация-то что?! Неужели просто так списали:

Кухно усмехнулся – через гримасу:

- Так… 15-е марта, дело к концу квартала. А если подать, как убийство, сами понимаете: придём, начнём всех трясти, от работы отрывать… И, прощая премия квартальная, показатели и другое всё. Так что им замять выгоднее было. И убийца, похоже, на то и рассчитывал.

Нестерова откинулась на спинку стула, упёрла руки в столешницу. Невидящими глазами посмотрела перед собой. Проговорила сипло:

- Найдём! Всё равно найдём гада… как бы не прятался.

- Будем стараться… - грустно подтвердил Кухно, дохлебал чай, стал застёгивать портфель.

Подумав, Нестерова достала из стола небольшую пачку дел, протянула ему.

- Никифор Денисович… если не трудно. У вас хорошо получается. Это мы с Колывановым накопали. Надо бы в одно соединить, но шеф упирается, ответственность брать не желает. А почерк один, похоже… Покопайте и вы. Ага?

- Покопаю… - проворчал Кухно. – По Понюшко покойному у меня ноль информации пока. Нелюдимым был. Но я вот что подумал… На комбинате строгий учёт рабочего времени. Нужно больше, чем на пять минут из какого цеха уйти, мастеру бумажку пишешь, разрешения спрашиваешь. У них типография даже бланки такие отпечатала, «бегунок» называется. Так вот, эти бегунки потом сдаются, форма строгой отчётности. Ну, и вот, если мне это предоставят, я смогу выяснить, кто чаще всего и зачем к Понюшко в цех вторсырья ходил.

Настя ахнула.

- Это ж какой массив работы!

Следователь опять собирался усмехнуться, но – снова поморщился от боли, разъедавшей внутренности.

- С моей язвой только и сидеть на месте, в бумажках копаться… Да, работы много, но она важная. Мне Лыков согласен всю документацию предоставить. Он сам, говорю, кровно заинтересован! Да, вот ещё что… в Понюшко стреляли в упор. И на входном пулевом отверстии, кроме пороховых газов – ружейная смазка.

- Пистолет новый был? С военскладов, что ли?

- Ох, не знаю, оттуда ли… Вроде вояки там, кроме какой-то химии, уже ничего не держат. Но с военного склада, точно. Не пользованный.

- Да… Да, Василий приедет, может и будет ясность.

Нестерова произнесла это рассеянно, смотря на перекидной календарь на столе. Он был открыт на 27 апреля – последний день, когда Колыванов зашёл в кабинет и поработал за её столом. Его перьевой ручкой, пижонским почерком с усиками каллиграфических острых букв было выведено:

АННА. СКАМЕЙКА (ШУРУПЫ). ПОКАЖИ ПЯТОЧКИ.

Какие-то пометки, видимо.

А Кухно сразу ухватился за её слова:

- Приедет? вы полагаете?

Женщина даже вспыхнула. Обидевшись:

- Да вы что? А как же иначе?! Он же не… не дезертир. И настоящий мужчина.

Следователь покачал головой, встал, чуть распрямив сутулую спину. Промолвил:

- Ох, боюсь, съедят его тут. Не наш он человек. Из другого мира. Не любят у нас таких…

- Каких?

- Ярких. И умных.

- А я вам говорю: не съедят! – вдруг с неожиданной яростью отрезала женщина. – Это я говорю, слышите? Подавятся!

- Да ладно, Настюша, это я так, просто сказал…

Тут зазвонил телефон на ёе столе, Настя глазами попрощалась с Кухно. Взяла трубку, сказала «Алло!», услышала раскатистый говорок Акташева.

Тот говорил по обыкновению, сбивчиво и много, но Нестерова ухватила главное. Она неотрывно смотрела на запись в календаре – какая-то смутная мысль крутилась в её голове, но так и не созрела. Затем женщина прервала опера:

- Ты там ещё? Ну, жди меня, я подъеду…

Не утруждая себя формальной вежливостью, бросила трубку.

А через пять минут её красная машина уже неслась по Дзержинского – к интернату для глухонемых.

- А деревце-то – ух! Достойная деревяха! – Акташев, сидя на скамейке, любовно её погладил, поелозил задом. – Моему б тестю, пока он живой был, такое – о, он бы тут намострячил. Краснодеревщик был от Бога. Он нам с женой как-то раз…

- Руслан! – перебила хмурая, жадно курящая Нестерова. – Давай по делу! Когда это всё тут появилось?

По верхушкам сосен бродил ветерок, налетавший из-за Сыростана. Ворчал сердито, обещая ещё разгуляться. Над низкими кирпичными корпусами висело небо, которое после обеда затянуло облаками – после отъезда Колыванова и оно грустило. Из трубы кухни в углу интернатского корпуса выплывал белый пар; ужин готовят.

- Двадцать третьего ж, говорю, апреля. В самый четверг. Как раз в день ограбления. Привезли, разгрузили в подвал. У них тут завхоз всем отвечает, но он того… в командировке нынче. Агась… А заведующая смотрит: деревяха-то хорошая. Чего зря лежит? Ну, и она плотнику говорит – мол, ты возьми пару досок-то, хоть скамейки почини во дворе! А то совсем сгнили. Вот он и сделал. На славу.

- Да-а… на славу. Из перуанского ореха иначе не получилось бы. А кто тебе это рассказал всё?

- Да местные… Я ж случайно обнаружил. Наладился на крыльце курить, а меня нянечка и погнала сюда. И мне тут, значит, ребятня…

- Руслан, ты что, язык глухонемых знаешь?!

- Да так, маленько… - опер смутился, одернул на себе старую кожанку. – Изучал в своё время, от нечего делать. Но больше нянечки, да. И с истопником поговорил, да. Так вот, ещё ящики в подвале складированы.

- Так может, выписать постановление и конфисковать? Кухно рад будет, сразу ограбление Комбината раскроет.

- Обожди, Анастасия Батьковна, обожди… - Акташев рылся в карманах, разыскивая свои сигареты, потом принял предложенную женщиной. – А чего ты на эти перешла-то? Это «матрас» какой-то, не нашенский…

- Не важно. Давай, давай, рассказывай!

- Помнишь, с рейкой рулевой историю? Нефёдом и Галазов её ставили. Мой корешок с Галазовым выпил, тот ему раскололся: принёс рейку в масле Витька-Полироль.

- Погоняло? Как фамилия?

- Фамилия у него Ярцев. А «Полироль» - потому, как он раньше сам таксистом работал, так машину свою берёг, с утра мыл тщательно, прям полировал, каким-то составами мазал… в химлаборатории по знакомству доставал. Вот и прозвали «Полироль». А потом у него с глазом приключилось что-то, караката или как…

- Катаракта.

- Во! И он, короче, просто так устроился. То есть… - опер ухмыльнулся. – Его Цепа устроил. Я думаю, как своего человека в таксопарке. Это года три назад. У Цепы же уже своя банда была!

- Цепа… - задумчиво проговорила женщина. – Конечно. Цепышев Матвей Ильич, сорок второго года рождения. Привлекался за кражу, хищения…

- Агась. Помнишь, как они в восемьдесят пятом грабанули склад Хребтовского райпотребсоюза? И в Уржумке тоже набедокурили. Та же метода: внезапный налёт, грузовики. И причём ведь их на трассе ловили, кордоны ставили, а все ушли. Кружными путями, всё знают.

- Так, может… - Анастасия снова встрепенулась, даже свою сигарету выкинула в дырявое ведро, служившее урной, и опять Акташев удержал её за локоть.

- Да погоди, Анастасия! Горячая ты… Я-то думал, он человек Трифеля. Ан нет. Немец знает, конечно, я уверен, но это Цепы дела. И вот что я умом располагаю, значит. Что Боярышников накосячил, и Цепе пришлось его убрать. Очень быстро.

- Думаешь, из-за того, что человека у харчевни сбил? – Нестерова резанула опера внимательным взглядом.

- Наверняка. Об этом Цепе доложили, этого нашего татарина взяли…

- Башкира.

- Да одна разница. Вот он и просёк: башкир откажется, на Боярышникова выйдут, примут – а он и сдаст их всех. Потому и убрал. Только вот чего только, что мы этот орех с подвала выгребем? Надо всю банду брать.

- Как ты это планируешь?

- Да как… Я узнал, первого мая и Галазов, и Нефёдов работают. А на второе-третье отгул взяли. Побухать или на рыбалку. Вот тут я их прижму… - опер добродушно оскалился. – По свойски. Да ты не боись, Анастасия, я умеючи. Ломать руки не буду. И выдою их всех. Наверняка они тоже о цеповских делах знают… Потом подберёмся к Полиролю, последим за ним. Он нас на банду выведет, разом всех хлопнем. Вот такой у меня план, стало быть.

- Ясно…

Женщина начала засовывать ноги в туфли – сидела, выпростав на ветерок голые ступни, чтоб отдыхали. Акташев покосился на это её движение, Нестерова отреагировала:

- Руслан, ты чего это так… Не поняла?

- Да я просто.

- Просто он… С мальчишкой, кстати, что?! Ты же сюда по этому делу ходил.

- О-о… - протянул опер. – Это целая история, товарищ Настя.

- Ну-ка, ну-ка, давай!

Опер посмотрел вдаль; от дверей кухни двое сонных, в заляпанных белых палат, девок тащили бак с очистками. К помойке. Над той, сердито каркая, кружились вороны.

- Тут же голодно у них… - проговорил Акташев. – Каша да горох, горох да макароны. Ну, вот они своих и сдают… напрокат.

- То есть? – испугалась Анастасия. – Проституция, что ли?

Опер снова глянул на девчонок: лет шестнадцать, одна в мужских брюках старых и калошах, вторая длинной грязной юбке и босиком. Худые, стрижены коротко, как мальчишки, лица в прыщиках.

- Да навряд ли… как прислугу, сдают. Кому прибраться, кому сготовить. По хозяйству там… Ты ж знаешь, Анастасия Батьковна, мода такая, у богатых граждан – прислугу иметь. Да и на Куркулях работников держат. Во-от… А там их кормят, да и денежку подбрасывают.

- И Спутника сдавали?

- Угу. Говорят, он к какому-то профессору ходил, из педа. Мышанский или Ушинский, точно не знает никто. И ещё по паре адресов. Этим тут рулит зам заведующей. Некий Яцухно, Георгий Кондратьич. Молодой такой. Целая система, понимаешь…

Настя посмотрела на облачную кисею. Тоскливо… Поднялась со скамейки из редкого южноамериканского дерева.

- Ох, Руслан… Размотать бы и этот клубочек, да только времени у нас с тобой нет! Маньяк этот не пойман ещё, да и Цеповская банда меня беспокоит. Надо их сажать уже, наконец. Пойдём уж…

- Пойдём… - согласился опер.

По пути к машине женщина вспомнила:

- Слушай, тебя тут майор Степняк искал. Перед тем, как ты позвонил.

- А, ясен пень. Ну да, у него какая-то зацепка. А сам он где?

- В роддом сейчас я тебя отвезу… - сообщила женщина. – Майор там, ты нужен.

Акташев забрался вперёд. Хмыкнул.

- Ну, тады всё ясно. Шибздика этого, лаборанта будем трясти. Что-то говорили про это.

Анастасия не отреагировала на его слова. Губы её были плотно сжаты, глаза – металлические.

Слишком туго всё завязывалось…

И она ощутила, как ей одной трудно и неуютно. Без Колыванова.

Раньше такого чувства – не было.

Нестерова – Акташев и другие. Утро и день среды.

Нестерова не вытерпела. Ручку бросила на исписанный протокол. Подалась назад и впилась сердитыми глазами в беременную собеседницу:

- Так я не пойму, Алина Митрофановна, вам всё-таки было «дико приятно» или вы «дико испугались»?!

Та будто не заметила её раздражения. Обеспокоено поправила дорогую причёску на голове – причёску, не рассыпавшуюся даже на койке родильного дома. Томно закатила глаза.

- Ой, ну вы зна-а-аете… когда он так вот пяточки ласкал, так приятно было! Так даже дорогая педикюрщица не делает! И между пальчиков… И так хорошо, нежно, как любовник какой! Нет, ну, когда я узнала, что он – маньяк, я всё-таки дико испугалась. Я женщина приличная, мало ли что он тут со мной сделает!

- Но вы ведь тогда не знали, что он маньяк! Вы ведь вот только вот, полчаса назад узнали!

- Ой, да какая разница, товарищ следователь?! Чего вы прицепились… Понимаете, я вдруг что-то почувствовала… Что-то такое… Знаете, такой волной…

- Тьфу! – не сдержалась Анастасия, торопливо заканчивая строчку показаний одной из тех, кто накануне побывала в «кабинете релаксации» лаборанта Романа Язаева. – Подписывайте тогда. Вот, тут… «с моих слов записано верно и мною прочитано». Подпись.

Пока свидетельница – или же без пяти минут потерпевшая?! – подписывала, Анастасия упёрлась взглядом в часы на стене; скучные, учрежденческие, с деревянным циферблатом и тускло блестящими латунными стрелками. Они показывали почти пять вечера. А начала они в восемь, кажется… День пролетел.

Отпустила женщину; та ушла, громко хлопая задниками «восточных» туфель по пяткам. Пропустив её, в дверь сёстринской, выделенной для бесед со свидетелями, просочился Акташев. Выглядел он довольно смешно: Степняк, руководивший операцией по задержанию Язаева, потребовал от оперов, чтобы те «оделись прилично» и поэтому старший оперуполномоченный вместе с заношенными джинсами напялил светлый выходной пиджак и даже галстук, от которого, впрочем, скоро с облегчением избавился. Пиджак стоял на нём колом, бугрился в подмышечной части, в том месте, где должен был скрывать пистолет в кобуре…

Всю ночь за Язаевым следил переодетый санитаром Кустик, которого вырвало при посещении абортарий – ночью в роддоме один аборт всё-таки сделали, и новая оперша, Марина – смешная, маленькая, похожая на мальчишку. Она нарядилась уборщицей и ходила по всему роддому, властно покрикивая и на рожениц, и на медсестёр, и на врачей, всех разгоняя своей тряпкой. В итоге выяснили, что лаборант ночью может делать практически всё, что захочет – он заходил и в сёстринскую, чай девушкам заваривал особым способом, и к главврачу, напросился якобы какой-то справочник посмотреть. Вежливый, ласковый, тихий и очень услужливый; такой хоть чёрта в ступе вынесет, да достанет. А во всех кабинетах шкафы с дефицитными медикаментами, а то и сейфы; наверняка у лаборанта уже давно были подобраны ключи, сделаны копии – что потом и подтвердилось…

Романа Равильевича взяли в процессе «работы» с одной из полных пациенток, и, хотя ничего особо криминального она собой не представляла – провели через весь дом в наручниках. Нестерова этого не очень хотела, но Степняк настоял – ведь маньяк всё-таки, мало ли что… В результате о поимке этого чудовища знал сейчас весь роддом, и завтра к утру будет знать весь город.

- Ну, как там у вас тут? – по привычке корёжа смысл самых простых слов, поинтересовался опер.

Нестерова отодвинула от себя пачку протоколов, зевнула, начала с ожесточением тереть глаза.

- Кошмар. Сначала все ахают-охают: как хорошо! Как он пальчики мнёт, пяточки чуть ли не целует… какой внимательный, вежливый, нежный. А потом – но он же маньяк, ой, я испугалась. Заладили одно и тоже, все под копирку! А у тебя что?!

Кое-что они уже обнаружили: шприцы в упаковке, аналогичные тем, что лежали на даче Ветровой, кое-какие лекарства, явно не относящиеся к ведению лаборатории анализа крови, набор каких-то инструментов неясного предназначения – и молоточки, и зажимы, и щипчики, и даже металлические круглые палочки с иголками на концах. Всеми ими с равным успехом можно было истязать. Потом Акташев смотался по месту жительства Язаева, потом к его родителям, живущим за Косихой на 2-й Бережной, и там только обнаружил тайник, как он сказал по телефону. Сейчас вывалил всё найденное перед Нестеровой.

Каталоги одежды «ОТТО» и «Бурда». На всех фото, изображавших летнюю одежду ступни загорелых манекенщиц вырезаны бритвочкой – очевидно, что это голые ступни, обутые, представлявшие демисезонную и зимнюю моду, не тронуты. Тут и фотоаппарат «Киев-15», куча проявленных фотоплёнок и готовых фото… Анастасия никогда не видела такого количества женских ступней. Даже в бане. Худые и полные, с пятнами мозолей и ухоженные, с облезлым лаком и только что нанесённым – всех размеров, типов и разновидностей.

Подавляющая часть снята в «кабинете», на больших напольных весах, как видно. Что-то на кушетке очень крупным планом – видно каждый волосок, каждая точечка, неровный край ногтя… И пометки, пометки – карандашом, шариковой ручкой, фломастером.

- Какой ужас… - проговорила Нестерова, бегая глазами по фото. – Это же сумасшествие.

- Агась… погоди. Я где-то её лапы видел.

- Кого?

- Нины. Ветровой… Они, кажется, вот! А-а! Не… у ней такая горбинка на указательном пальце… И этот, который большой, бутылочкой. Вот!

- Руслан! – вскрикнула Анастасия. – Ты чего? Ты что, тоже в этом разбираешься?! Ты тоже с ума начал сходить?

- Так, эта… Василь Иваныча ж нет. А с кем поведёшься, от того и наберёшься! - туманно ответил Акташев, выдёргивая снимок. – Точно, её! Видала, всякие чертёжики… Цифирки.

- Ладно, поняла тебя. Отложи! – Нестерова брезгливо сгребла в сторону кучу ступней. – Ещё что-то есть серьёзное.

Опер хмыкнул. Грохнул на стол связку ключей.

- В столе у него лежали. Под историями болезни.

- Это другие? Мы же связку дубликатов одних обнаружили уже…

- Не-а. Это не его… Наверняка Ветровой. Смотри…

Он показал ей длинный ключ, на ушке которого было процарапано чем-то очень твёрдым: «НВ». Акташев заключил:

- Я заскочил в общагу, это от их комнаты ключ. Ни и эти, я думаю, от дачки-то, там замки похожие.

- Ясно. Значит, убив её, он помчался к ней на дачу… или нет?! – Нестерова сидела, замерев, вздрогнула, вслушавшись – А? Руслан, а алиби его? В ту ночь?

- Ну, так, того… Из лаборатории если направо, там у них вторая лестница. Дверь заколочена, но гвозди просто вынимаются, вместе с доской. И выходи. Через второй выход. А тогда, вишь, дежурный врач на банкете был, перепил, он дома отлёживался, у него квартира у Барахолки, одна дежурная медсестра была. Фиг его знает. С вечера она его видела, около двенадцати; на утро, к семи с техничками тоже был. А что между этим делал – хрен его знает.

- А про ночной звонок?

- Она сказала, один раз звонили, услышали её голос – трубку бросили. Ну, она и подумала, что это не к ним. У них сёстринская, бухгалтерия и лаборатория запараллелены. Номеров-то не хватает.

- Фу-у… - выдохнула Анастасия, с ненавистью смотря на телефонный аппарат на столе. – Вахтёрша тоже не знает, как Ветрова звонила, она её оставил у стола, а сама в туалет… Ну, колоть придётся, значит. Долгая морока. Слушай, Руслан, я есть хочу до невозможности. Этот чай с бутербродиком – ни о чём. Давай поедим, а?

- Где? На автостанции, в харчевне?

- О, нет. Спасибо! – отказалась женщина. – В столовую таксопарка давай, если успеем…

- Успеем. До семи она.

- Ну, давай, собирай всё… Я тоже, и пойдём.

Пока шли по коридорам роддома, слышали возбуждённые голоса: персонал и роженицы шумно обсуждали задержание Язаева. Акташев ухмыльнулся, заметил:

- Анастасия Батьковна, тебе как удалось постановление-то пропечатать?

- Обыкновенно. Забежала вчера в канцелярию без пяти шесть. А чего?

- Да эта… Начальник твой, кажись, очень недоволен этим.

- Почему?

- Я тут в отдел твой забегал за бланками, слышал, как Чайковский орёт. В бешенстве он.

Нестерова прикусила губу.

- Ну и пусть! Я свою работу делаю…

Они вышли на крыльцо. Небо, ещё более низкое, чем вчера, накалывалось брюхами облаков на трубы. Вышли, и Акташев застыл, дёрнул Настю за рукав кителя:

- Агась… смотрите!

Рядом с его «нивой» и красными «Жигулями» стояла машина такси. Курчавый белозубый парень, приоткрыв дверцу, разгадывал кроссворд.

- Что? Куда смотреть?

- Да вон он, таксёр…

- И что?

- Да корешок это, Василиваныча. Которого он мне… Валерой зовут.

Но таксист их уже увидел, помахал рукой оперу – призывно. Нестерова и Акташев подошли. Таксист окинул недоверчивым взглядом форму Нестеровой, пригласил:

- Вы садитесь… Так оно лучше.

Сели. Валера небрежно сложил газету в бардачок, проговорил:

- Драсти… Мне вот ваш дружок… Ну, то есть следователь сказал, что я Руслану должен сказать, и эта…

- Валер, она тоже должна знать! – твёрдо заметил Акташев.

- Ну, ладно… я про чё? Я тут к подруге Мишки, Боярышникова, заехал. Ну, так, то-сё, насчёт картошки дров поджарить… - Валера закряхтел, наверняка коря себя за длинный язык; помямлил, потом собрался с мыслями. – Заехал, и всё! Короче! Так она мне напомнила…

- О чём напомнила?

- Да эта… В ночь-то с воскресенья на понедельник, когда Мишка работал, значит. Он к ней в полдвенадцатого заваливает. С пузырём водки. Она в Чёртовом тупике живёт, и эта… Так вот, заваливает, и говорит: подруга, давай эта… ну, вы понимаете.

- Да. Насчёт картошки и дров… - рассмеялась Нестерова. – Или день космонавтики, прошедший, отметить. Ну, и что в этом странного?

- Как что? Он же на машине? На работе… Кстати, и запомнилось-то, потому что день этой космонавтики. Вот, она ему и говорит: офонарел? ты ж за рулём! А мне на работу завтра. А он ей, да всё путём, я тачку одному корешу отдал, он ночью кататься любит. За пузырь. Утром, мол, под окна пригонит. Я её в парк и всё.

Акташев и Нестерова переглянулись.

- То есть… в эту ночь на его машине работал кто-то другой?!

- Ну да… - Валера сконфузился. – Да я-то чё? Ну, он говорил как-то, есть у него кореш с придурью. Типа интеллигент, в шляпе, волосья длинные носит, а с детства таксистом мечтал стать, вот и просит… Раз-два в год. Невмоготу, говорит. Водку ставит и химию какую-то даёт – перегар вообще отшибает, начисто!

Акташев профессионально перехватил инициативу: «Где подруга живёт? Имя, фамилия, адрес?» Валере пришлось назвать. А Нестерова задумчиво протянула:

- Любопытно… Куда в тут ночь ездил этот загадочный кореш, где катался, неизвестно?

- Я откуда знаю? Но к своей бабе он пришёл пёхом. Сказал, что у харчевни они и поменялись. Он ему во «Флаконе» водку взял, а сам поехал, даже не довёз… Мне, говорит, в другую сторону – и почесал к мосту. Понимаете?

- Понимаем… - Акташев крякнул. - Насть… это либо в Хребтово, либо на железку, на станцию. Одно из двух!

Валера кивнул, удовлетворённый проницательностью опера, избавлявшей его от лишних хлопот.

- У вас всё? – сухо поинтересовалась женщина.

- Ну, в принципе, всё. Только этой… которую я вам назвал, не говорите…

- Могила! – страшным голосом пообещал опер, на что Анастасия только скептически усмехнулась.

А вот успокоенный обещанием таксист этого не заметил. И выдал:

- Ещё, вот… Хренота какая-то у нас в парке творится. Мужики уже бухтят.

- Что такое?

- Да вот… такое ощущение, что на наших машинах, которые в таксопарке остаются, черти по ночам молотят. Вон, говорят, налёт был на комбинат? Да ладно, народ вовсю говорит… Так вот, три машины после этого колом встали. Приходят мужики – а у кого сцепление сожжено, у кого тормозные колодки стёрты. На ручнике, типа, гнали. Да кто ж из таксистов так делает? Наши так не могут. Механики в отказ все, диспетчера не в курсе… Такая вот беда.

- Всё? – без эмоций спросила женщина.

- А, нет ещё… Ну, ёксель-моксель, да послушайте вы! Вон, болгарки нам пришли, новые. Выдели ремонтникам. А тут недавно хватились: болгарки все уже покоцаны! Кто ими чертомелил?!

Водитель замолчал; выпустив пар одновременно со всей информацией. Заявил с лёгкой обидой:

- Ага. Вот щас-то всё!

- Спасибо.

Она хотела уже выйти, тут Валера остановил:

- Слышьте, а эта… Ваш следователь в кроссвордах шарил. Тут опять экзотический фрукт, шесть букв, с неприятным запахом… Он мне говорил, этот… а, гунява какая-то и ещё помело. Не подходит!

Нестерова хмыкнула. Качнула головой.

- Вот приедет наш Василий Иванович, у него и спросите. Он точно, шарит.

- Эх, жаль… ну, ладно.

Когда они вышли и проводили глазами умчавшуюся машину, женщина обратилась к оперу:

- Доволен, Руслан? Твоя информации-то подтверждается. Ты рассказывал про ночное такси на станции… Вот он Абалацкую-то и увёз.

- Подтверждается. Только вот ты сказала Анастасия… Он приедет?

Акташев испытующе посмотрел на Нестерову – как на дромосе. Та возмутилась:

- Что за глупости! Конечно Ты в этом сомневаешься…

- А мне кажется, мы его того… обидели. Ну, не знаю. Разочаровался он в нас. И не приедет.

- Пре-кра-тить! – отчеканила женщина. – О деле думай! Ты поговори с этой… ну, ты записал. На всякий случай. Всё! Руслан, есть пойдём.

Опер глянул на часы.

- Эх! Могём в таксопарк не успеть…

- Мне всё равно уже, куда! – взмолилась женщина. – Только бы пожрать по-человечески.

Она не хотела идти в харчевню – не хотела столкнуться с Викой или с этим Кашаповым.

Но ни ту, ни другого там не увидела.

Они с Акташевым съели по лагману и чебуреку.

А Лина с Асей наблюдали за ними сквозь прорези плёнки.

- Смотри… баба ментовская, которая нашего Сашу забирала! – прошептала Ася.

- Вижу. А этот мужик – опер, я его видела как-то в ментовке…

Посудомойщица со страхом посмотрела на подругу и выдавила:

- Слушай… может, скажем ей?!

- Ты совсем дура? – вскипела Лина. – Иди работай, на фиг! И вообще, маньяка поймали!

- Правда? Я слышали, сегодня кто-то из клиентов говорил в зале…

- И я слышала! Поймали, повязали…

- А кто он оказался?

- Врач. С родильного дома. Всё, иди, говорю…

И оттолкнула её в сторону мойки.

Так Нестерова и Акташев не узнали, что могли бы сказать им работницы харчевни. Да и Сейфула не узнал: в этот момент, впрочем, как и Вика, был он довольно далеко от «жён».

Сейфула – Ираклий – Вика. Вечер вторника – среда.

Вечер вторника и почти вся среда прошли, как во сне. Сейфула даже не соображал толком, что он делает – механически действовал. Как робот. С Викой разговаривать не хотелось: тогда, когда они шли за линией, после кутерьмы в «санатории», он не сдержался, наговорил ей какой-то ерунды. Мол, ведёт себя, как дура, грязью брызгается; неужели нельзя идти аккуратно, как нормальные люди? И вообще, обуйся ты наконец! Чего как идиотка идешь?

В результате кеды полетели ему в лицо, вместе с комьями грязи с подошв. Он, ослеплённый, закрутился на месте, ругаясь – когда глаза протёр, Вики и след простыл.

В харчевне она тоже не появилась.

Опять работали Зара и Яна. На Яну Кашапову почему-то смотреть не хотелось, хотя девушка пару раз призывно улыбалась ему. Что-то внутри могучего тела Сейфулы начало расстраиваться, будто бы рассыхались внутренности старого рояля; начал он звучать фальшиво: ослабли всякие там струны или сочленения – что ещё музыку души рождает? Зара с клиентом дёрнула в машине водочки, слегка окосела; курнула анаши и чуть было не начала показывать стриптиз прямо в обеденном зале. Кашапов вовремя поймал её, потащил в бендежку – с глаз долой. А девица пьяно улыбалась, сверкала своими восточными глазищами, пыталась укусить его за ухо и шептала: «А я тебе нравлюсь, дружок?! А грудь у меня ничего? А ноги тебе мои нравятся?!». Слава Богу, приехал Ираклий и забрал её.

Сейфула пошёл спать. Он выплеснул из себя всё, когда ломал того мусора…

Утром Ираклий разбудит его чуть свет, поднял – сказал: дело есть. Только успел из чашки растворимого кофе хлебнуть. Поехали на станцию. Там – суета, хождение от вагона к вагону, переговоры Ираклия с какими-то мрачными типами. Потом завели в самые тупики, отвалили дверцу вагона, показали ящик. Уже вскрытый.

Ираклий ждал, пока Сейфула осмотрит станок, дремлющий в этом ящике. Слышался его негромкий разговор с железнодорожником: «Как поврежденный груз оформить… Кому дать? А, понятно… Сколько? Ну, решим…».

- И чего, пойдёт?

- Промышленный почти… - хмуро ответил Сейфула, выпрыгивая. – Глубина реза два сантиметра, диск – шестьдесят… На хрена нам такой? Мы чё, Мавзолей строить собираемся?!

- Ну, хозяин-барин. А что нужно?

- Маленький. Почти домашний. Да делов-то… Верстак, слив, подача воды. Главный агрегат - камнерезная "бабка", шпиндель с двигателем. И всё!

Ираклий шумно вздохнул. Вымусолил мужику в спецовке пятёрку – наверное, за то, чтобы он напрочь забыл об их визите, буркнул:

- Ладно, поехали ещё в одно место.

«Опель» доставил их со станции куда-то на зады автокомбината; почти сорок минут проторчали на закрытом переезде. Потом – опять цеха, опять тёмные личности. Наконец, показали то, что нужно.

- Пойдёт! – обрадовано выдохнул Сейфула. – То, что нужно.

Ираклий ухмыльнулся.

- Значит, спишут, как положено и доставят. Так, нам ещё надо нанять бригаду – цех почистить.

- А сами?

- Ты лопатой орудовать будешь? Ты мне в другом месте нужнее…

За рабочими гоняли аж в Хребтово; Ираклий пояснил: «Лишние глаза и уши. Ещё кто-нибудь потом ломануть задумает… Нет. Приехали, почистили и ну их!». Наняли человек пять каких-то, по виду - ханынг, околачивавшихся у Хребтовского вино-водочного.

На обратном пути, когда проехали мост, Ираклий показал глазами в сторону и заметил:

- Адресок мне сегодня кинут. Главного инженера твоего.

- На кой ляд мне инженер, ещё и главный?! – взъерепенился Кашапов. – Я сам себе главный, и сам инженер вроде.

- Не ори. Мужик это дело много лет копал. Увлекается камнями. Каждую жилу тут, в окрестностях, знает… Ты откуда сырьё доставать будешь? На госфабриках его фиг достанешь, даже за деньги. Одно фуфло.

- Ладно…

Сейфуле просто не хотелось спорить.

Он обедал, равнодушно хлебая харчо, сегодня отчего-то пересоленное, когда за ним прибежали. Девчонка, он видел её мельком, когда искали Сандру в общежитиях медучилища: толстенькая, слегка картавящая. Сообщила:

- Тебя Вика в общежитии ждёт! Давай быстгей!

- Чё, держи перрон, вокзал отходит? – буркнул Кашапов.

- Не знаю! Говогит: быстрей, а то башку отогвёт.

- Ну, пусть отрывает…

Доел с отвращением, швырнул недоеденный кусок хлеба в тарелку. Потопал по обочине в сторону барахолки – он уже более-менее ориентировался в этих местах.

…Вика сидела на общажной кухне. Мрачное и полутёмное помещение с нечистыми занавесками, ржавыми раковинами, закопченными плитами и тараканьими следами на побелке. Сидела за столом, в том же, в чём и была тогда, в «санатории» - только без свитера, а грудки прикрывает чужая, не по размеру, заношенная маечка. Волосы взлохмачены, взгляд пустой; гибкие голые ступни девушки оплели табуреточьи ножки, как вьюн. Перед Викой – чекушка водки, стакан. И недоеденное яблоко. Увидев заходящего в кухню Сейфулу, раздвинула в ухмылке узкие губы:

- Привет. Ё-моё, я уж думала, не найдут тебя. Этих девок только за смертью посылать...

- Привет… - Сейфула морщился; чуял недоброе. - Каких девок?

Вика произнесла, слегка запинаясь, язык её уже временами плохо слушался.

- Местных послала. Самокатчиц... Мухой, говорю, до харчевни и найдите такого, из себя красивого всего и так далее.

- А ты чего здесь зависла? – грубо ответил ей Сейфула. - Зачем я понадобился? Что-нибудь новенькое узнала?

Вместо содержательного ответа Вика налила полстакана водки и подвинула ему, приглашающим жестом.

- Будешь?! Помянуть вот зашла... Рабу Божию Александрину. С девками её знакомыми.

Сейфула хотел сначала сказать, язвительно: мол, долго поминаешь? Со вчерашнего вечера? Но то, что она сказала дошло до него и проломило броню спокойствия.

Он в растерянности уселся на ближайшую табуретку.

- Да ты чё?! Точно знаешь? Кто сказал? Может, еще... Нет, бл…дь, не верится. Давай, знаешь что... Я найду того важняка-следока из Москвы, обскажу - мол, так и так, девка пропала, менты увезли. Может, в кутузке у них сидит.

Вика горько усмехнулась. Жёсткими, проволочными пальцами покатала по столу чёрствый хлебный мякиш.

- Да не гони ты! – закричала Вика. – Так что если её увезли... то не менты. И не увезли, наверное, а уже закопали. Ладно, я сама!

Она забрала стакан, обхватила пальцами – выпила залпом, не морщась. Встала, подошла к кухонным шкафчикам, начала хлопать ими, что-то искать… На кафельном полу, коричневое с жёлтым, её худые ступни с только что зажившими ссадинами выглядели особенно жалко. Мужчина подумал, что было бы неплохо принести ей кеды, захватить сразу, но потом понял, что это было бы лишним… Вика вряд ли бы оценила этот жест.

- Ты куда-то мылишься? – злясь на себя, спросил Сейфула. Ну так вместе пошли. Зачем рисковать?

Вика нашла, что искала. Из одного шкафа вывалилось сразу несколько пачек «Беломора». Видимо, обнаружила чью-то заначку. Вместе с сигаретами вывалилась банка с крупой, манкой – обсыпала белым её ноги. Девушка пнула банку, и та со звоном улетела к мойкам.

Села. Пьяно расхохоталась:

- Да никуда я не мылюсь! Сама, говорю, выпью... помяну ещё раз...

Вика закурила, несколько раз уронив на стол зажигалку. В белых глазах её дрожало нечто, подобное студню.

- Короче... Я тебя чё позвала... Сорока на хвосте принесла тут. Знаешь, кто туфлю тебе подкинул в бендежку? Той, убитой. В крови туфлю эту?

- Кто?

- Слон в шапито!

Не замечая, что делает, Вика стряхивала пепел папиросы в единственный стакан на столе. Из которого только что выпила. Сейфула не стал останавливать.

- А-ли-я. Аленький наш цветочек, ёпа-мама. Это точно. Она по дурости тут одной призналась...

- Вот как? Ну и сучка! Но ведь ни сама же придумала - ей менты подсказали. Или как? Что ты думаешь? И что будем делать?

- Да... подсказали... – процедила Вика сквозь зубы, глядя куда-то мимо Сейфулы. - Она сцыт страшно, вот и раскололась. Ей не подсказали. Её в оборот крепко взяли. Кошкодав, главным образом. А вот кто ему приказал - пока вопрос... Кто-то главный у них. Тебя вот кто колол в ментовке тогда?

- Да их трое было, не считая бабенки… Но самый гавнистый майор Ильин. Он даже с пушкой на меня бросался. Грозил - все равно замочу. Я ему пообещал тогда - попадешься, пьяный да связанный, пощады не жди.

Сейфула горько усмехнулся своим мрачным мыслям. А Вика, затягиваясь дымом, заключила:

- Значит, Колун это был. Колун всё спланировал. Он может.

- Колун - это Ильин, так надо понимать? А, может, мы его того - подкараулим и умыкнем? Самого расколем. А не расколется ноги отрежем и в болоте утопим - пусть думают, что маньяк.

- Да, Ильин, погоняло у него Колун. Чё ты сказал?! Умыкнём?! Не-не, отсекись с этим... не!

Вика налила себе ещё – и не глядя в стакан проглотила.

- Б…дь! Тьфу... чё горькая такая? Ты его хер умыкнёшь. Он и стреляет отлично, и дерётся. И водила с ним - из спецмилиции. Комбинат раньше охранял – там звери. И потом, тебе одного срока мало? – она с откровенной злостью глянула на Сейфулу - Или ты не знаешь, какой кипеш начинается, когда ты на мента лезешь?! Всем хреново будет. Всех подставишь… и нас тоже.

Сейфула тоже разозлился. Его как будто душили. Теперь не он – теперь ему руки выкручивали.

- А не надо меня в угол загонять! – прохрипел он, давясь своим бешенством. - Он мне прямо сказал - не подпишешь сознанку липовую, мы и тебя замочим, и дело на тебя спишем. У них раскрываемость, нах…, горит. Так что либо он меня, либо я его. Третьего не дано. Впрочем, тебе не стоит в это ввязываться.

Вдруг Вика засмеялась. Положила острые локотки на стол, голову одним подперла, посмотрела на него – как на маленького. И он услышал глухое постукивание. Опять она пяткой колотит по полу…

- Я не ввязываюсь... То есть, да, мать вашу, не то говорю... – махнула рукой, окурок в стакан бросила и снова закурила. - Я фигею с тебя, Саш. Иногда. Ты прямой, как палка. Как эта, труба химзаводовская.

- Я согласен тебя слушаться, если ты дельное что предложишь… Ну, не с Алией же мне биться, в самом-то деле. Быка берут не за хвост.

Похоже, Вика успокоилась. Концом тлеющей папиросы она рисовала в воздухе какие-то иероглифы

- Ну, и ладушки... так мама говорила. Вот, смотри сюда... Нам даж вместе одним Колуна не свалить. Помощник нужен. И такой помощник… - Вика глянула в четвертинку, поболтала остатки – пару глотков на дне. - Он, бля... он есть! Я схожу к следаку, который тебя вытащить помог. Я знаю, что и как побазарить.

- Может, я?

- Сиди! Я те что говорю… я знаю! А ты знаешь... ты давай подкатись к Гиви, вот как! К самому! Он у нас раз в неделю шашлыком отъедается. Скоро прикатит.

Сейфула терзался. Не нравился ему и этот разговор, и настроение Вики. Ничего не нравилось. Решимость её – тоже. Куда она лезет? Мало её менты потаскали-помяли? Или она – в отличие от него – ещё кому-то из них верит?!

Но так же просто не может быть. И так – нельзя.

Пытаясь оставаться спокойным, Сейфула выдавил:

- Что сказать ему? Что спросить?

- Короче…

Вика, казалось, снова впала в прострацию. Сотворила дикую вещь – эти два глотка водки отправила в стакан, вытряхнув из него окурок, а потом просто взяла и вылила себе на ногу. Жидкость, смешанная с пеплом, тонкой струйкой потекла по худой её, жилистой ступне, оставляя разводы в белой пыли манки – грязно-серая, как тогда, на лесной тропинке.

- Предложи услуги свои, – обронила она. – Ему охранники крутые тоже нужны. Ираклий тобой поделится, согласится... Понял?

Сейфула не стал выяснять, за каким чёртом она вылила водку, зачем пачкает ноги и пол. Путаница в её душе, потёмки, бурелом; у него-то всё просто, хоть и злой он – но злость понятная, простая. А у этой всё скривлено, искурочено, переплетено. Высшая это математика для Сейфулы. В этот раз он впервые спросил себя – а оно ему надо? Весь этот финт с «женитьбой», все эти муж-жена, это всё ерунда на постном масле. Всё, что он ей тогда говорил – в бендежке: мол, бросишь всё, детей нарожаешь… Да какие к чёрту, дети!

Она так и будет себя мучить и его исшоркает до изнеможения. А кончится это плохо. Видал он на зоне мужиков, сидевших за то, что прибили своих благоверных…

Конечно, этого он ей не сказал.

- Не знаю. Попробовать можно побазарить, но только в присутствии Ираклия. Ведь балаболки наши все равно донесут. А мне не хочется, чтобы наш хозяин подумал, что я за его спиной что-то там затеваю. Он вроде нормальный мужик. И бизнес у нас полным ходом развивается. Вот если бы не поганые…

- Ладно. Организуем. Только ты того... Гиви - осторожный, как, сука, не знаю кто. Он большим людям на дачки, в Посёлок Нищих, девок возит - случается. И если тебе откажет сначала, обижаться не вздумай... Сделай морду тяпкой, типа путём всё. И жди. Вот. Алию мы... Алию мы ему, Гиви и...

Она не договорила. Закричала в сторону двери, ведущей в коридор:

- Девки! Девки, бля! У кого водяра ещё есть, а?!

Одна такая – простенькая, тугопопая, в халатике ситцевом, с волосиками в хвостик под резиночку – на крик появилась. Вика извлекла откуда-то из-за спины, может, из заднего кармана, замусоленную десятку.

- Возьми две во "Флаконе". Одну нам - другую вам! – и повернулась к Сейфуле - Так... а чё я говорила-то?

Но та, которой она отдала десятку, не уходила. Топталась на кафеле маленькими ногами в потёртых, потрескавшихся тапках:

- Вик… а правда, что маньяка арестовали? Девки говорят, в роддоме его взяли… Парям с трупом свежим.

- Навоз у тебя в голове… Свежий. Меньше слушай, дольше жить будешь… - буркнула девушка.

- Не, правда, что ли? Это ж ужас… мы вообще, вон, из общаги боялись выскочить. А теперь всё, посадят. Девки говорят, его там человек двадцать ловило… в наручниках вывели.

- Пошла отсюда, пыхом! – гаркнула Вика.

Посыльная унеслась. Сейфула недовольно посмотрел на Вику; к голому локтю прилип окурок со стола и лоскутки пепла.

- Ты не переберешь? – проворчал он. - Ночевать тоже здесь будешь? Как хочешь... Хорошо я с Ираклием поговорю. Может он меня рекомендует Гиви. Только есть одна загвоздка - я ведь шахтер, а не водитель. Или у вас по городу без прав можно ездить?

Девушка отвечала устало, сердито, отряхивая локоть.

- Да не гоношись ты... у девок я найду, где упасть. А ты чё, типа, как муж, обо мне заботишься? Э-э, Саш, иди-ка ты … - и погрозила тонким пальцем. - О, ладно, забудь, я так. Вот так. Алию мы сдадим Гиви и пусть она там всё вынюхивает. Наши глаза и уши будут, понял? Так, что с машиной, да... сука. Точно. Короче! Гиви решит, что ты подходишь - он всё и сделает, всё придумает. Понял?

- Понял. Но без добра Ираклия шагу не сделаю. Черт поймет их отношения. Может, они враги до гроба. Может друзья. Только вот думаю, не разрешит мне Ираклий. После праздников цех открывается, работы будет поверх горла... А, да ладно. Что я за него думать буду? Скажу и пусть решает...

Сейфула помолчал.

- Может быть лучше, по вашим, девчачьим каналам тему пробить? Мне это так представляется. Девки упрашивают Гиви – мол, так и так, у Ираклия надежный охранник, с ним никуда не страшно поехать, он любого выдергу заломает. Уговорят одного грызуна – тот другого. Короче, может так получится, что Ираклий сам меня будет упрашивать. А?

Вика фыркнула. Покачалась на табуретке, пытаясь принять устойчивую позу – и снова локти на стол положила. Прищурилась.

- Хм... головастый... не глупее меня. Тоже выход. Я Заре скажу. На неё сам Хозяин облизывается. Его размерчик...

Сейфула решил спросить о другом. Болтовня девчонки про маньяка его насторожила.

- Ты мне скажи… Эта вот, местная, она правду про маньяка сказала? Его точно мусора повязали?

- Хрен знает. Какого-то мужика точно забрали сегодня с утра. Там такой кипешняк был… Роддом на уши встал.

- Неужели он…

- Ты мусоров не знаешь? – отрезала Вика. – Нужно будет им – будет он.

По коридору затопали. Посланная явно не добежала до «Флакона», большого ларька на автостанции. Наверняка ведь где-то тут, под кроватями, в тряпье у них пойло припрятано. Две бутылки с криво сидящими этикетками.

Вика приняла бутылку, спросила:

- Чё, видала маньяка? Щас приходил… стучался.

- Ой! – та шарахнулась от стола, свою посудину чуть не выронила. Вика довольно расхохоталась

- Так вот… жопой будете трясти, ещё один появится.

И вдруг ей овладела злая бесшабашность.

- А погоди-ка, муженёк... Я тебя щас чё-то покажу. Погоди, погоди. Сонька, хочешь на чай? Сдачу, а? Хочешь, падла… Ну-ка, заголись. Раз-два!

Девушка смущённо улыбнулась; хотя эта конфузливость была наигранной – масляной, ненастоящей. Бережно поставила водку на стол, вышагнула из тапочек. Отступила назад на пару шагов. Картинно привстала на цыпочки – пальчики красненькие, натруженные. И приподняла халат, да развела в стороны.

Под ним ничего не было. Только выпуклый животик, темноватый след от резинки трусов на нём и бесстыдно вывернутая наружу плоть. Внизу.

- Кру-гом, раз-два! – заливаясь злым смехом, скомандовала Вика.

Девушка, тряхнув хвостиком, покорно обернулась и теперь показала Кашапову аккуратные ягодички.

- Ну чё, берешь, лыцарь? – Вика воткнула в Сейфулу иглы глаз. - Прям щас тя обслужит, в лучшем виде. Она чемпион общаги по скоростному траху, между прочим... Ударница секс-труда!

Сейфула устало покачал головой… С укоризной посмотрел на Викторию – что ж, он прав: шлюха всегда остаётся шлюхой. Впрочем, она этого и не скрывала...

Нет, всё-таки: оно ему надо?!

Встал и направился к выходку.

Или это ему показалось, или нет: сзади выливался в коридор, из этой вонючей кухни сдавленный смех. А может быть, и рыдания.