Electron.gifgreen.gif

интернет-клуб увлеченных людей

СПАСИБО

СПАСИБО

27 Март 2024

Л. Ларкина. СПАСИБО Спасибо, милая, что иногда Меня ты навещала. Теперь не те наши года! И нас вокруг так мало!...

Матерь Мира и образ Женщины.

Матерь Мира и образ Женщины.

26 Март 2024

Матерь мира -1. Матерь Мира и образ Женщины. (по страницам писем Е.И. Рерих). «Матерь мира» и «Матерь Агни Йоги». Часть...

ПОДВЕНЕЧНАЯ

ПОДВЕНЕЧНАЯ

25 Март 2024

Л. Ларкина. ПОДВЕНЕЧНАЯ Золотым кулоном Месяц над рекой. Соловей знакомый, Про любовь мне спой! Слушать я готова: Песенку твою. Завтра...

Всеобуч «Граней Агни Йоги». Тема  « Сердце»

Всеобуч «Граней Агни Йоги». Тема « Сердце»

24 Март 2024

Всеобуч «Граней Агни Йоги». Тема « Сердце». Часть первая.« Сердце! Тебе не хочется покоя…» От составителя. Сердце человека… В астрологии...

Игра «Биржа»

Игра «Биржа»

23 Март 2024

Внимание! Размещена новая таблица котировок. Что наша жизнь - игра,Добро и зло, одни мечты.Труд, честность, сказки для бабья,Кто прав, кто...

ВЕЧЕРОМ

ВЕЧЕРОМ

22 Март 2024

Л. Ларкина. ВЕЧЕРОМ Веял ветер встречный, Дождик моросил, Про огонь сердечный Милый говорил. Пел закат усталый: Баюшки-баю! Тяжелели травы, Кланяясь...

Николай Гоголь: « Какое же будешь ты, моё будущее?»

Николай Гоголь: « Какое же будешь ты, моё будущее?»

21 Март 2024

Николай Гоголь: « Какое же будешь ты, моё будущее?». 1 апреля 2024 года великому писателю исполняется 215 лет. «Мне ли...

 

 

А. Агарков.

Сухари и «сушки»

Русские уходили как могли – без позора и чести. Выгнав всю наземную технику из боксов, слили масло и завели моторы, чтобы ничего не досталось противнику в рабочем состоянии.

Противнику? Азербайджанская Советская Социалистическая… ну и так далее… гнала всех русских воинов, отказавшихся присягать новой власти, в их, всю издолбанную, Россию. Местные готовы были даже извалять в смоле и перьях вчерашних братьев по оружию и строительству коммунизма. Им этого не позволили. Забрав семьи из городских квартир, личный состав полка фронтовых штурмовиков Су-24 превратил воинскую часть в ощетинившуюся стволами крепость. На все ультиматумы разоружиться и сдаться новым властям отвечали – в случае штурма взорвем склады с боеприпасами и похерим весь город. Умирать не хочется никому. Необходимость может стать матерью изобретательности, но лишь откровенный страх рождает истинное хладнокровие. Боялись за жен и детей, зная, что страх творит чудеса…  

Как теперь называть тех, кто по другую сторону ограды из колючей проволоки? Аборигены? Айзеры? Аглы? Нет, «они» - вот достойное имя недостойных предателей, способных воевать лишь с детьми и женами…

Держа осаду, ждали приказа командования и транспорта для эвакуации.

А потом было предательство. Это сделал «он» - их командир полка. «Он» чьим приказам и воле офицеры привыкли повиноваться. Это казалось таким простым – приказ и повиновение. И в результате – первый транспортный самолет, прибывший за эвакуируемыми, загрузили семьей и мебелью, вывезенной из городской квартиры командира полка. «Он» и сам улетел, бросив личный состав и их семьи на произвол судьбы. Этого никто предвидеть не мог – иначе ему бы помешали. И потому случившееся едва не вызвало паники. Ключевыми здесь были слова – спасайся, кто может!

Но полк не поддался панике. Держа оборону, дождались второго транспорта и отправили в Россию всех осажденных детей и женщин, как самый ценный груз. Следующим самолетом улетели на родину все специалисты наземных служб. Потом в небо взмыли «сушки» - они сделать с городом могли все, что хотели. Но не стали – только позволили себе форсажи на очень низкой высоте, от которого окна в домах дребезжали. И те, которых теперь называли «они», мочились в штаны. Похоже, последняя неделя пребывания русских летчиков на азербайджанской земле, наполненная дыханием смерти, подействовала как наждак, оголив нервы противоборствующим сторонам…

В наш полк учебных самолетов Ту-124Ш пришел приказ – срочно перебазироваться вместе с наземными службами в город Орск, чтобы освободить аэродром для «сушек» из Азербайджана. До этого дня работа моя казалась мне развлекательным фильмом, который смотрел с удовольствием, сидя в мягком кресле уютного кинотеатра. А тут сразу – бах! – экран погас, свет загорелся, и контролер говорит: «Попрошу на выход – кина не будет».

Конечно, офицеры и прапорщики знакомы с военной дисциплиной и понимают эту госпожу. Но они знают и понимают ее только в личном контексте. Какой к черту Орск! – когда в Южноуральске у них квартиры и семьи. Прапорщики, которым не светит карьерный рост, воспринимают приказ к переезду от родных пенат, как нечто такое, с чем нужно бороться. Но когда нет возможности к переводу из одной части в другую, все выглядит совсем иначе. Поначалу все уехали в Орск, а потом по одному начали возвращаться, облачаясь в гражданские одежды и меняя свои профессии.

Как говорят в авиации: если стоит вопрос – лететь или не лететь, то решать надо однозначно – не лететь!

Что же будет с нами, служащими российской армии? – несколько запоздало испугались мы. Нам ничего не предлагали – казалось, о нас забыли совсем. Женщины разом все пропали. Уволился Михаил Андреев, занявшись пчелами и извозом на личном авто. Саня Макаров подался слесарем на АИЗ. Оставшись в гордом одиночестве на всю опустевшую разом ТЭЧ, отправился я в строевую часть.  

Белов на месте, и красавица Капустина с ним в кабинете.

- Анатолий Егорович, - успокоил меня капитан. – Вам чего бояться? – анероидно-мембранные приборы есть и всегда будут в авиации. И техники УКАМП в каждом полку нужны. Сидите на месте и ждите новое начальство – смены я ставлю вам, зарплата начисляется, так что…

- Ладно, буду зайцев пока отпугивать, - мрачно так пошутил. – А то они наглыми стали – в окна заглядывают.

В конце концов, Белов прав – к чему суета? Мне все равно идти некуда – буду кемарить у трубы отопления, покуда ситуация не разрулится. Рано или поздно все равно кто-нибудь появится. У меня был ключ от нашего корпуса. Не было печати для пластилинового контроля, но ведь и часовых не стало, которые у нас корпуса под охрану принимали. На своих местах остались инженерный и автомобильный батальоны, поэтому проблем с приездом-отъездом пока не было.

Личный состав нового полка вместе с семьями расквартировался в курсантских казармах. Пора бы, наверное, приступить к службе. Но они и думать не хотели ни о самолетах, ни о полетах, ни о… Каждый день собирались в клубе и требовали, чтобы посадили командира полка за дезертирство или хотя бы сняли с должности. Этот полковник, бросивший в Азербайджане личный состав, как ни в чем не бывало, явился в Упрун, чтобы снова командовать частью. Здесь его встретили остракизмом. Происходящее явно можно считать первым признаком преобразования советской армии в российскую. Но ведь народ был прав! Как можно подчиняться предателю?

Верхи почему-то бездействовали, не встревая в конфликт, и он затянулся.

Сидя в лаборатории у окна, прижавшись к трубе отопления, я попытался осмыслить происходящее – кто прав, кто не прав? Кто нарушает свой воинский долг?

Долг… Это слово шныряло у меня в мозгу, словно крыса в лабиринте, пока окончательно не потеряло смысл.

Долг… Разве мой долг состоит не в том, чтобы Родине служить? Разве я не должен оставаться там, где меня поставили и приказали – жди? Мне ставят смены, начисляют зарплату, значит должен сидеть и ждать.

Долг… Но ведь я инженер, и журналист, и мужчина, и бывший коммунист… Не вернее ли будет на гражданке заняться делом, а не просиживать штаны в воинской части, превратившись в заячье пугало…

Долг… Господи! Когда же я все долги-то свои раздам? 

Никогда еще в жизни не впадал в такое уныние. Было бы лето, нашел себе занятие по душе. Но зимой… Снег кружился за окном, занося мои следы – ни тропинок в ТЭЧ, ни дорожек, ни дорог… мертвая зона. После творческой ночи и в отсутствии кого бы то ни было можно было поспать на рабочем месте. Но разве человек, знающий, что привычный мир рушится вокруг, способен заснуть? Надеюсь, что продержусь достаточно долго здесь, и мне удастся что-нибудь придумать, как можно зарабатывать на гражданке такие же деньги или даже побольше. Возможно, эта надежда беспочвенна, но это единственное, на что мне остается уповать, если я не хочу сойти с ума…

В очередной мой приезд в трубах отопления не оказалось тепла. То ли что-то случилось с котельной, то ли с теплотрассой…

Ну уж нет, сидеть здесь в лютые морозы без обогрева я не собирался. Рассовал по карманам технички личные вещи из ящиков, закрыл входную дверь корпуса и на ижбатовской машине уехал домой. Так и пошло с того дня – в девять приезд, в одиннадцать отъезд. Гляну на замок двери в корпус, поторчу час-другой в военторге и домой. Как говорят в авиации: жил по закону гидравлики – на аэродром под давлением, домой самотеком. Ледяные трубы в лаборатории разбили мою совесть на куски, куски стерли в пыль и развеяли по ветру. Я получал зарплату, практически не работая. И тем не менее, радости во мне было так мало, что будь я собакой, даже хвостиком не вильнул. Единственное, что мне хотелось – дождаться и узнать, чем это забастовка военных летчиков в конце концов кончится…

Прошли целая вечность, века и эпохи прежде, чем в ТЭЧ появились люди. Новые люди нового полка. Командира-предателя наконец сняли с должности и отозвали куда-то – личный состав приступил к службе.

Однажды приехал, зашел в ТЭЧ и увидел распахнутой дверь в наш второй корпус. Действительно – зачем закрывать, если там дубак такой же, как и вне здания?

Я пригляделся – люди как люди, в таких же техничках. Несомненно, их походка, голос и манера жестикулировать тоже ничем не отличались от уже привычных. Оставалось одно лишь … Я сразу заметил какие у них глаза неспокойные, а взгляды сухие и настороженные – смотрят, как будто подозревают во мне врага. Это со всеми так бывает, кто побывал в горячих точках? Или как?

Несколько минут стоял неподвижно и размышлял, что же мне теперь делать. Медленно приходил к пониманию, что порядок вещей вместе с людьми в ТЭЧ кардинально изменится. Он уже никогда не будет прежним. Эпоха прежних отношений ушла в прошлое. Эти люди смотрят на службу другими глазами. Потому что они – настоящие военные летчики. Вернее техники, ведь это – наземная служба обеспечения, но боевого полка.

С неба неспешно падали хлопья снега.

Почувствовал укол сожаления об учебном полке, который здесь был. Но быстро задушил начавшийся было подниматься во мне страх. Жизнь изменилась, и я изменюсь: человек – существо эволюционное.

Ладно, отставим эмоции.

Нашел начальника группы АО и представился.

- А я знаю, - пожал мне руку капитан Малышев. – В штабе сказали. Будем служить.

В группе вместе с начальником всего четыре человека. Еще лейтенант Черепов и прапорщик Алекперов. Прапор из местных был в Азербайджане.

- Так ты что там не остался? – удивился я. – Тебя бы не тронули.

Он плечами пожал:

- Приказали грузиться, я – в самолет.

- А семья там осталась?

- Что, в России баб нет?

- Понятно.

Черепов мне не понравился – сам здоровенный, башка еще больше, а взгляд тяжелый. Но он меня опередил – я только подумал, а лейтенант озвучил:

- Ты мне не нравишься и здорово пожалеешь, что остался в ТЭЧ. Уж я об этом позабочусь.

Такова ситуация на начало службы. Отопления не было – бастуя, упустили контроль за котельной с трассами, ну и лопнули трубы. Всю зиму их отогревали, потом меняли… А на «пока» сварили буржуйку в кабинет начальника с трубой в окно. Там и сидели день-деньской.

На регламент выходили сразу все четверо, причем с УКАМПом, не снимая приборов с самолета. Вешали гибкие шланги с насадками, имитировали условия полета по высотам и скоростям, писали таблицы поправок, которые подписывал Малышев, любивший повторять: «Сделал – запиши, не сделал – два раза запиши». Максимум три часа и самолет готов по нашей части. А вот СД-шники гоняли его по два-три дня, донимая грохотом округу. Поставили в углу отражатель огня и регламентировали двигатели с утра до вечера, подтверждая парафраз старинной пословицы: обходи быка рогатого сзади, а реактивный самолет спереди.

В регламенте находилось сразу по нескольку Су-24.

Обязанности в нашей группе распределились так:

- начальник сидел в самолете и записывал показания приборов;

- я сидел возле УКАМПа и создавал имитацию режимов полета;

- летеха с прапором цепляли шланги.

Черепов все время на нервах и преследовал меня ненавидящим взглядом. Если бы не его вступительное слово при знакомстве, я мог подменить его на «соплях» (так мы называли гибкие шланги) – мне не в напряг, чем заниматься… А так – он только сунулся к УКАМПу, я его тут же осадил:

- Кто на что учился, тот тем и должен заниматься.

Череп злобно прищурил глаза, излучая ненависть, и презрение с отвращением. Он был куда худшим отбросом, чем я ранее предполагал.

- Начальник в отпуск уйдет, я тебя задрочу, - сквозь зубы пообещал.

Я, не таясь, посмеялся над ним:

- Смотри чего-нибудь не сломай, солобон.

Череп стоял напротив меня – глаза его помертвели. Проблеск мысли исчез из них, и ничто не пришло ему на смену. Ему очень хотелось ударить меня. Он сжал кулаки так, что казалось, костяшки готовы порвать кожу. А меня уже почти не ужасало его лицо, однако ощущал холодок в животе и жжение в груди, точно что-то рвалось из меня наружу.

Из кабины Су-24 высунулся Малышев:

- Эй вы там, на земле… В угол поставлю.

Другой раз мы сцепились в отсутствие начальника. Череп брызгал слюной, бушевал, рычал.

Я невозмутимо наблюдал.

Он гарцевал по лаборатории, рвал и метал. Он требовал сказать, кто я такой, чтобы ему перечить.

Я ему не ответил.

- Не испытывай судьбу, - немного погодя посоветовал мне Алекперов. – Ты же видишь, что он не в себе.  

- Не судьбу, а важность персоны козла испытываю я, - возразил ему.

- Он законченный ублюдок и не отстанет от тебя, если ты будешь с ним спорить.

- Я знаю – потому и буду.

- Шайтан вас, русских, разберет!

- А ты не парься – целее будешь.

В воскресный день с банкой пива я был у Тани в гостях.

- Почему людям так нравится быть уродами? – спросил ее, думая о лейтенанте Черепове. Потом глотнул пива и постарался не думать.

Она ответила:

- Из зависти к дивной красоте обожают уродливые фильмы, гадкие книги, жуткие новости. Жизнь прекрасную пытаются изуродовать – в этом призвание многих…

Тут и я вставил слово:

- Наверное, читая о самом худшем, что только можно себе представить, легче смириться с ужасом повседневной жизни, который от контраста уже не кажется столь кошмарным.

Новости СМИ в те дни действительно были сногсшибательно ужасающими.

Ее губы изогнулись в полуулыбке.

- Скажи, - спросила она, - а ты не думаешь вернуться в политическую жизнь района? Ты ведь раньше был на виду. Тебя многие помнят.

От ее слов утратил душевное равновесие. Все мои бывшие партайгеноссе ринулись восхвалять новую власть и сами туда просились. Они мгновенно позабыли учение Ленина о диктатуре пролетариата и руководящей роли партии, во все лопатки возлюбив демократию.

- Ну…

- Только правду, - сказала она, демонстрируя свою заинтересованность моею судьбой.

- Ты имеешь в виду… участие в каких-нибудь выборах?

- И не только. Можно найти старых друзей, кто уже сейчас во властных структурах, и попроситься к ним в аппарат. Мне что ль тебя учить?

Она пожала плечами, взметнув смоляные локоны.

- Нужно ведь что-то делать. Какой толк на аэродроме сидеть с твоим-то умом?

Она снова пожала плечами, побеспокоив тугую черную волну. Я всем телом ощущал близость этой женщины. Нестерпимо захотелось привлечь ее к себе, обнять, поцеловать. Ощутил желание – и в то же время совершенно противоположные эмоции: брезгливое отвращение и досаду. Они брали начало от осознания, что Таня не только со мной встречается, и не скрывает этого, хотя тот мужчина не был ее мужем. У нее совсем не было мужа…

Тем не менее, коснулся ее обнаженного плеча, ощутив упругое и теплое тело, трепещущее под моими пальцами, и тут же убрал руку, почти не дыша, в крайнем смущении. Отвернувшись от нее, принялся мерить шагами комнату, так крепко сжимая стакан с пивом, что сам удивился, как он до сих пор не треснул.

Чего я боюсь? Что в этой женщине меня так пугает? Однажды мы уже расставались, и я был на грани отчаяния. Причина, видимо, в том, что я не хочу в нее влюбляться – только секс и никаких отношений за его пределами. У меня есть законная жена, которую я обязан любить. Так что, как бы Таня мне не нравилась, я не позволю нашим отношениям зайти слишком далеко – скажем, к какой-то излишней привязанности. Потому я терплю ее хахаля, сам являясь таким же.

Она напряглась от моего прикосновения, и, кажется, готова была на близость. А теперь удивленно на меня смотрела, как на животное, посаженное в клетку.

Я попытался возобновить беседу о гражданской карьере, но не нашел подходящих слов. И тут мне подумалось, что, возможно, каким-то непостижимым для меня образом она проникла в суть моих проблем куда глубже, чем я сам.

Не дождавшись ни слова, ни жеста от меня, она сказала:

- Уже поздно. Ты останешься ночевать или домой пойдешь?

Я пожелал уйти домой.

- Когда придешь?

- Я позвоню.

- Тогда, до звонка.

Пришел на Бугор и отправился в постель помечтать перед сном, чтобы в три встать и заняться творчеством.

На службе не раз задавался целью – сделать окружающий мир не столь чуждым мне и более похожим на привычный. Благая цель, но увы – не получалось: то ли новые товарищи мне не нравились, то ли я им. Тогда решил, что сумею выжить как техник группы АО, не смотря на то, что казармы были полны безработных женщин, и всякая была рада занять мое место. Другой вопрос – сумеет ли? Лейтенант Черепов считал что да и всячески отравлял мне жизнь, понуждая к увольнению. Капитан Малышев считал что нет и удерживал меня от скоропалительного решения. Ему нужен был реальный техник, а не фикция на побегушках.

Может быть, звучит не по-мужски, но мне плевать было на женщин в казарме – я их не видел и не знал, чтобы жалеть. Мы насмерть сцепились с техником Череповым, и я не хотел уступать ему хотя бы из принципа. Тем более, что начальник был за меня.

Три моих «я» на время прекратили вечный раздрай и заключили союз против головастика-лейтенанта.

Три моих «я»? Сейчас поясню.

Первое – это то, что есть и что несу через всю жизнь.

Второе – то, что думаю о себе и в чем пытаюсь убедить других.

Третье – это все то, чем хочу быть и что хочу делать, но на что, наверное, никогда не дерзну решиться. Это то самое, что нормальный человек прячет в глубине души своей. А если оно вырывается наружу, то это уже не человек будет, а маньяк. Ибо это обиталище самых темных устремлений души – жажда крови и желание убить, сексуальные вожделения в извращенном виде, склонность к садизму. Обычно оно подавляется, и большинство людей даже не осознает, что третье «я» живет внутри нас, как червяк в яблоке. Ну а я-то знал об этом, давно исследовав себя.

Так вот, всеми фибрами души я жаждал победы над Череповым. Не зная как это сделать, большей частью мечтал и ни в чем ему не уступал – пусть даже в глупых спорах.

С прапором Алекперовым мы почти не общались – ни потому, что испытывали обоюдную неприязнь; просто нам не о чем было поговорить: мы напоминали физика ядерщика и необразованного плотника, встретившихся на званом вечере; когда не смотрят друг на друга с высокомерием, но чувствуют разделяющую пропасть, делающую невозможным нормальное общение.

Единственным, кто мне нравился и понимал меня, был капитан Малышев.

С остальными офицерами и прапорами ТЭЧ я даже не познакомился – может быть потому, что быстро научился ненавидеть и презирать, чтобы защищать себя в новом полку. И по-прежнему не чувствовал, что снова прибегаю к ложной философии, сколько раз доводившей меня до беды. Я мнил себя героем. Я мнил себя отважным. Я мнил себя авантюристом в поисках истины. Однако, на самом деле, я оказался дураком, полным идиотом и сумасшедшим. Впрочем, истина, как всегда, где-то посередине.

Войны делают людей убийцами. Военные конфликты, похоже, тоже. Лейтенант Черепов был участником военного конфликта в Азербайджане. Нашел же я с кем тягаться! Разве не так? Каждый из нас в ответе за безумие, поражающее род людской – даже те, кто живет замкнувшись в своих раковинах, даже они способны причинить другим зло.

Чем дальше конфликт наш с Череповым заходил, тем сильнее я злился на самого себя. Я смотрел на лейтенанта с высокомерным самодовольством и при этом не испытывал ни малейшей уверенности в себе. Я кичился превосходством, которого не ощущал. Пора перестать мнить о себе. Хватит яриться понапрасну – гнев может притупить разум. Я был умным человеком, и настало время действовать подобающим образом. По крайней мере, мне так казалось…

В гарнизоне не было никаких развлечений, и каждый выходной его обитатели выезжали в город – прошвырнуться по магазинам, сходить в кино, сводить детей на аттракционы в парк. Мужчины без женщин предпочитали пивные. Однажды в увельской увидел Черепова с тремя офицерами…

Преступность, как мне кажется, есть ни что иное, как необходимое зло – побочный продукт демократического общества. Когда государства дает законопослушному человеку права, такие же права получают и те, кто презирает закон. Преступность вписывается в систему свободного предпринимательства, отчасти перестраивая ее под себя. Проще говоря – один открывает киоск, другой начинает его рэкетировать. Как-то так само получилось, что в рэкетиры подались парни, с которыми я занимался футболом. И наши тесные связи не прекратились.

Эти парни подраться любили точно так же, как гонять мяч по полю.

Короче, я показал им Черепова. Они его вызвали из пивной, сбили с ног и достаточно крепко попинали. Он лежал на снегу до тех пор, пока его не нашли и подобрали товарищи.

Я чувствовал себя героем от макушки до пяток, но рассудок во всю мочь вопил мне – дурак! В понедельник, как ни в чем не бывало, приехал в ТЭЧ, вошел в обледенелый корпус, чтобы столкнуться с лейтенантом Череповым и четырьмя его дружками.

- Доброе утро, - сказал он мне, поклонившись.

Четверо сопровождающих обошлись без поклонов.

- Я уверен был, Анатолий, что ты не удивишься, увидев меня с такой рожей. Это ведь твои дружки поработали? Так?

Хотел этого лейтенант или нет, но он определенно наслаждался сложившейся ситуацией. На его избитом лице играла зловещая ухмылка.

- Ты о чем? – спросил я, изо всех сил сохраняя спокойствие.

Он очертил пальцем пространство вокруг лица.

- Я об этом, - голос его прозвучал достаточно жестко.

Неужели он боится меня? – такой здоровяк. Зачем дружков своих позвал?

Оказалось, что не позвал. Оказалось, что они сами пошли с тем, чтобы уберечь его от беды. Когда он бросился на меня, они повисли на его плечах. Черепов матерился, вырываясь, они сопели и уговаривали. Я стоял, смотрел, улыбался и желал лейтенанту от всей души – чтоб ты подавился своей злобой, козлина! Это в мыслях, а вслух сказал:

- Выпей воды, а то лопнешь от злости.

В какой-то момент групповой борьбы мой противник запнулся о чьи-то ноги и шлепнулся на пол – или, лучше сказать, упал. Впрочем, это его не сконфузило – лежа продолжал ругаться и рваться в мою сторону с ужасною мимикой лица. Вообще лейтенанта трудно было смутить. Он был настолько неприятен наружно, что еще немного соплей и рыков мало портили его. Брыкаясь на полу, он как будто нарочно старался еще больше одурачить свое положение.

- Да уйди ты нахрен! – кто-то из насевших на него рыкнул мне.

Хотел последовать совету доброхота, но тут дверь в корпус распахнулась и вошла целая кампания лиц – сразу стало чрезвычайно шумно и людно в тесном коридоре. Всего вошло человек десять или двенадцать. Все – офицеры ТЭЧ. Разобравшись в ситуации, они подняли Черепова с пола и поставили на ноги, впрочем, не выпуская из своего круга. Да он и сам уже не рвался ко мне.

Я ушел в свою холодную лабораторию и присел в задумчивости у окна – уволиться нахрен? или дальше ждать, когда Черепов прикончит меня или крепко подставит?

Пришел Алекперов утешать. Или упрекать?

- Я говорил тебе, не трави козла… Ведь он сумасшедший или дурак, или злодей в сумасшедшем виде.

Мне не хотелось с ним говорить.

Дверь отворилась, и совершенно неожиданно вошел Черепов. Он даже не постеснялся присутствия прапорщика, угрожая мне:

- Много шума из ничего. Я отомщу тебе в тихую, погоди – за мной не заржавеет. Ты сядешь надолго в тюрьму…

Сказав это, лейтенант уселся на стул, видимо желая продлить визит. Может быть, он ждал от меня каких-то слов. Может, свои сказать хотел, но промолчал. Молчал Алекперов…

Минут пять спустя Черепов поднялся и вышел, но гораздо развязнее чем вошел и в лучшем расположении духа. Только вот морда по-прежнему пестрела гематомами.

К вечеру гонитель мой надрался, и не он один. Гонимый холодом, я перебрался в кабинет начальника группы, поближе к «буржуйке». Черепов там сидел в кампании с початой литровой бутылкой спирта «Роял» и угощал без закуски и запивки всех желающих составить кампанию и его послушать. Он был решительно пьян и в сильнейшем красноречии – говорил без умолку с чувством и со слезой в душе.

Говорил он примерно такие слова:

- Меня в училище «Скалой» называли – говорили: «Надежный, как скала». Я никогда никого не подводил. А уж если что обещал…

Тут он бросил грозный взгляд на меня.

Но закончилось тем, что я уехал домой после работы, а лейтенант остался в ТЭЧ со своим «Роялом» и друзьями, которым тоже некуда ехать. Должен признать, что я человек уравновешенный, но мстительный – обиду почти любую покорно снесу, то есть не буду ругаться и засучать рукава, но не забуду и при первой же неудачи обидчика припомню ее. Это к тому, чтобы быть понятым в моих действиях следующим утром.

На другой день по приезду, заглянув в свою неотапливаемую лабораторию, обнаружил на полу упившегося и спящего лейтенанта Черепова. Мало того, он являл миру голую задницу свою – штаны и трусы его были спущены до колен.

Мне сразу представилась такая картина. Упившийся лейтенант захотел побольшому. Туалет в первом корпусе, но и тот замерзший – в отсутствии женщин ходили за угол или в старую котельную, где когда-то делали шлакоблоки. Ничтоже сумняшеся он решил оправиться в моей лаборатории анероидно-мембранных приборов, догоняя два дела – и кишку прямую опорожнить, и мне насолить: мол, вам сюрприз, Анатолий Егорович. Только умостился на корточках, тут хмель его и настиг.

Я пригляделся к нему – еще дышит. Ну, приятных сновидений, товарищ лейтенант!

Нет, ну вы что хотите обо мне думайте, но что я не святой это точно. А Черепов сам выбрал свою судьбу. Не начни он знакомства с угроз, мы могли бы и подружиться – мне лично плевать на его гоблинскую внешность: был бы человек в душе хороший. А он оказался тем, кем был… Ну и пусть лежит теперь на полу в ледяной лаборатории – я не собирался его спасать. Наверное, это был самый дурной поступок в моей жизни. Но и ведь Черепов достал, ейбо достал… 

Ну и тут, философский вопрос – можно ли украсть, не будучи вором? И кого больше на свете – воров или порядочных людей? И есть ли на свете хоть один порядочный человек. который ни разу не нарушал закона? Из этого я не заключаю, что весь мир – сплошные воры. Но вот то что бросил боевого, пусть упившегося, но товарища умирать на холодном полу, меня ни с какой стороны не красит. Я не горжусь этим поступком. Но и, как это не странно, не стыжусь. Лейтенант сам выбрал свою судьбу…  

Особенного угрызения совести я ни тогда, ни потом не почувствовал. Впрочем, успокойтесь – трагедии не случилось. Черепов до обеда проспал и сам проснулся. Вышел из лаборатории закоченевший, но одетый. Отпросился у начальника в отгул. Назавтра вышел на службу как огурчик – и ни разу даже не чихнул.

А на меня вдруг нахлынуло раскаяние. Нет, я ни о Черепове и своем подлом поступке томился, а о другом. День проходил за днем, а состояние мое душевное неизменным оставалось – был в мучительном напряжении и беспокойстве и в то же время чувствовал необыкновенную потребность уединения. Хотелось быть одному и отдаться всему этому страдальческому напряжению совершенно пассивно, не ища ни малейшего выхода. Разве я в этом виноват? – повторял в душе, думая о проблемах в своей семье.

Потом новый порыв охватил мое сердце, и на мгновение ярким светом озарился мрак, в котором тосковала душа – я решил броситься к Тамаре в ноги и покаяться во всех грехах. Впрочем, решимость моя пропала, когда я вышел из машины в Увелке. Я как будто что-то припомнил, что-то внезапно сообразил – очень странное что-то, долго меня беспокоившее. Надо основательно все обдумать, а не кидаться с раскаянием очертя голову. Какое-то внутреннее непобедимое отвращение пересилило – кайся-не-кайся, Тома все равно не пойдет со мной. 

Я уже было мимо прошел ее дома, но потом остановился, обдумал все и воротился – пойду к дочери, а не к жене, буду общаться, а не каяться. Разговор с малышкой может облегчить душу мою. А любить жену свою после всего, что было, бесчеловечно. Да-да! Я непростительно и бесчестно виноват перед ней.

Я позвонил. Открыла теща, и Настенька с ней. Тамара еще не приехала с работы. Оставаться мне не хотелось, но знал как выпросить ребенка у бабки:

- Дочь, пойдем в магазин?

- Настя, сходи и купи.., - пошел перечень продуктов.

С дочкой за ручку мы пошли по магазинам. От ее веселого и разумного щебетания со мной произошла позитивная перемена. Мир не так уж плох, оказывается…

Когда малышка мне рассказывала об очередной выходке бабушки в пьяном состоянии в каждом гневливом слове ее, не смотря на всю напущенную серьезность и неумолимость, проглядывало столько детского, непосредственного и плохо припрятанного, что не было возможности, глядя на нее и слушая, не засмеяться. К чрезвычайной, впрочем, досаде Настеньки, не понимавшей, почему я смеюсь над такими серьезными вещами.

На гражданке между тем все шло вкривь и вкось – предприятия банкротились и закрывались, колхозы разорялись и растаскивались между людьми, которые называли себя фермерами. Главной причиной этой беды называли СМИ отсутствие в стране практических людей, умеющих руководить производством. А я бы добавил – и политических деятелей, умеющих вести массы к нужной цели: одни только пустобрехи.

Слава Богу, приватизация еще не коснулась энергетики и железной дороги – в стране горел свет, и бегали электрички.

Зато бандиты как разгулялись! К заместителю главы Южноуральска вошли в кабинет, набили (пусть будет) лицо и отобрали ключи от новенькой иномарки – мол, непорядочно слуге народному на таких кататься авто.

Что творится с людьми и страной? Опять же СМИ дают ответ чрезвычайно простой – до того простой, что даже не верится такому объяснению. Говорят, лучшие заморские экономисты облагодетельствовали Россию своими научными изысками. Чтобы пробудить в народных массах предпринимательскую инициативу, ввели в стране шоковую терапию. По ней получается – как можно винить Правительство и Президента, если сам ни хрена не делаешь и не стараешься разбогатеть? С легкой руки шокотерапевтов пошли врачи с преподавателями в подземные переходы торговать порножурналами. А доктора наук в собственных авто занялись частным извозом. Изобретатели и гении из батарей отопления умудрялись собирать на продажу самогонные аппараты. Мошенников развелось, как мух на помойке. Путан стало больше, чем было женщин...

Таким образом русский человек постигал азы капитализма, дельного и практичного. В сущности, страх перед ним и держал меня в авиации, которую я уже не любил. В последний год и особенно в самое последнее время эта грустная мысль стала все более и более во мне укрепляться. Наверное только в армии еще остались разговоры о патриотизме, любви к родине, о России, как матери. Впрочем, либералов и тут хватало – которые ненавидели русскую культуру и историю. Каждая новая неудача страны – будь то спорт или военный конфликт – вызывал в них безудержный смех. Эта ненависть к России, еще недавно преследуемая и, как ответная реакция, глубоко скрываемая, вдруг выплеснулась наружу и даже неплохо поощрялась враждебными голосами. Любви к Отечеству, чей дым приятен и сладок был, стали стыдиться. Факт этот верный – я сам тому свидетель. Но не участник… Хотя признаюсь – за Явлинского голосовал, было дело. Из всех гоблинов политического Олимпа его жидовская морда казалась мне самой симпатичной. Правда, не долго…

Чем этот хаос в стране объяснить? Если народ не в чем обвинить, то валите все на коммунистов… Это они, мол, навсегда осрамили и опозорили нашу страну. И я, сам пострадавший и гонимый партийным произволом, вдруг в возникающих спорах становился на сторону КПСС. Приводил пример Китая, где тихо-кротко-ласково все устроилось без скандала. А у нас, говорят, советники из Пентагона пинками открывают двери в Кремле. Что делать русским-то генералам – стреляться? вешаться? челом бить преступной власти? Угадайте с одного раза…

Все великодушие, все блестящие качества сердца русского и ума обряжены теперь в насмешку – посмеяться над собой мы всегда умели. Милая наша Родина! – не понимаю только за что, мы все равно любим тебя; любим искренне и уважаем, несмотря даже на твое ужасное нынешнее состояние. А может быть даже вопреки. Но согласитесь, друзья мои, такое всегда случалось в переломные моменты нашей истории – в этом и есть непонятная всему миру загадка русской души: с глубочайшим презрением отвергать кажущуюся легкость иного пути и остаться самим собою.

Все наслоилось – беды страны, развал семьи и мое неуютное положение в группе АО да и всей ТЭЧ, что однажды не выдержав, я сорвался и взорвался на очередную брань Черепова в мой адрес:

- Слышь ты, козлина, что бухтишь как шавка из подворотни? Ты лейтенант и я офицер – почему бы нам не выйти к барьеру и не шмальнуть дружка в дружку из пистолетов.

Сказано было при всех.

- Так это что же – дуэль? – расхохотался Малышев вдруг к чрезвычайному моему удивлению. – А мы с Алекперовым секунданты?

Прапорщик сидел как на иголках – он сразу понял, что я не шучу.

- Кто из вас мне даст пистолет? – спросил я.

- Ага! – сказал капитан. – Чтобы за труп под трибунал угодить?

- Другого выхода нет. Черепову уже заказаны поездки в Увелку, скоро его начнут прессовать и в Южноуральске. А он мне грозится пакостить здесь. Другим путем нам конфликт не решить.

Черепов мне:

- Может, пойдем выйдем один на один без пистолетов?

Я подумал, ухмыльнулся и ответил:

- Обязательно выйдем, но не сегодня.

- Ну-ка, хватит вам! – прикрикнул Малышев.

На этом инцидент был исчерпан – того дня, но не в принципе. Несколько дней спустя, я приехал в часть в легковом авто с двумя знакомыми пацанами. Нашел Черепова и предложил пройти за угол и поговорить. Возле старой котельной его поджидали мои товарищи.

- Вы побеседуйте за жизнь, я скоро вернусь.

И пошел в строевую часть, оставив лейтенанта своим приятелям. Попросил у красавицы Капустиной чистый листок бумаги, авторучку и написал рапорт на увольнение. Подал начальнику стройчасти.

- Что это? – спросил он и, прочитав. – Почему? Что случилось?

- У меня, товарищ майор, жена красавица, дочь отличница, - приврал немного. – Мне их надо одевать. А зарплата сейчас стала меньше пайковых офицера.

Капустина вскинула прелестную голову:

- Учись, Белов! Вот что значит – настоящий мужчина!

- М-да, - закряхтел начальник строевой части. – Это верно, забыли о вас в министерстве. Но уверен, вспомнят – придет время и вспомнят. И все встанет на свои места.

- Тогда, может, и я вернусь. А пока – до свидания…

В старой котельной, куда затащили крепко помятого лейтенанта, устали меня ждать. Лицо Черепова было в крови, а техничка в шлаке.

- Хочешь попинать? – предложили мне.

- Тебя попинать? – спросил лейтенанта.

- Ты, сука, еще попадешься! – пообещал он мне.

- Ты смотри, какая тварь неуемная! – приехавшие со мной боксеры из спортшколы принялись дубасить лейтенанта.

Несколько дней спустя, мы снова с ним встретились. Я приехал в часть за трудовой книжкой и расчетом, а он шел мне навстречу. Сделал вид, что не знает меня, и мы благополучно разминулись. Вот интересно, чья взяла – он меня выжил с работы или я из него выбил дурь чужими, правда, руками?

Будь здоров, гоблин! – послал ему мысленный привет. – Мне теперь предстоят дела куда покруче наших разборок.

Впереди была жизнь, полная бескомпромиссной борьбы за выживание.

 

Добавить комментарий