Electron.gifgreen.gif

интернет-клуб увлеченных людей

БЛИЗНЕЦЫ

БЛИЗНЕЦЫ

28 Март 2024

Л. Ларкина. Б Л И З Н Е Ц Ы Стояла глубокая ночь. Мне не спалось, и я вышла на...

СПАСИБО

СПАСИБО

27 Март 2024

Л. Ларкина. СПАСИБО Спасибо, милая, что иногда Меня ты навещала. Теперь не те наши года! И нас вокруг так мало!...

Матерь Мира и образ Женщины.

Матерь Мира и образ Женщины.

26 Март 2024

Матерь мира -1. Матерь Мира и образ Женщины. (по страницам писем Е.И. Рерих). «Матерь мира» и «Матерь Агни Йоги». Часть...

ПОДВЕНЕЧНАЯ

ПОДВЕНЕЧНАЯ

25 Март 2024

Л. Ларкина. ПОДВЕНЕЧНАЯ Золотым кулоном Месяц над рекой. Соловей знакомый, Про любовь мне спой! Слушать я готова: Песенку твою. Завтра...

Всеобуч «Граней Агни Йоги». Тема  « Сердце»

Всеобуч «Граней Агни Йоги». Тема « Сердце»

24 Март 2024

Всеобуч «Граней Агни Йоги». Тема « Сердце». Часть первая.« Сердце! Тебе не хочется покоя…» От составителя. Сердце человека… В астрологии...

Игра «Биржа»

Игра «Биржа»

23 Март 2024

Внимание! Размещена новая таблица котировок. Что наша жизнь - игра,Добро и зло, одни мечты.Труд, честность, сказки для бабья,Кто прав, кто...

ВЕЧЕРОМ

ВЕЧЕРОМ

22 Март 2024

Л. Ларкина. ВЕЧЕРОМ Веял ветер встречный, Дождик моросил, Про огонь сердечный Милый говорил. Пел закат усталый: Баюшки-баю! Тяжелели травы, Кланяясь...

Посадила баба печень. Выросла печень большая-пребольшая…

 

 

 

 Томатное танго

Утром, лишь только солнце взошло, я отправился на Бугор.

На улицах царило большое оживление – мне приходилось здороваться на каждом шагу. Вся атмосфера каким-то образом напоминала карнавал. Что за праздник? Что, собственно, происходит? У меня еще не было возможности спросить кого-нибудь об этом.

Видимо, холодный воздух бодрил. Зимой у русского человека всегда происходит прилив здоровья. А у меня свое на уме. Кто-то когда-то сказал, что зло никогда не отдыхает. Недоброжелательная сила, засевшая в райкоме, лишь притаилась – она не была уничтожена моим визитом в обком. Мне следовало всегда помнить, что борьба еще не закончена. Никогда – это слишком длительное время, чтобы сказать: она никогда не кончится. 

Но тут вкрадчивый голос откуда-то из затылочной части моей головы, как мне почудилось, произнес: «Дождись, когда им всем шеи свернет Горбачев. Не суетись – еще настанет твое время». И я ему сразу поверил – ведь не зря говорится, что главным участником всех событий является Его Величество Случай. И еще подумал – если я снова пойду во власть, то буду гораздо умнее: ни одна собака не должна знать, что я волк в овечьей шкуре.

А пока… М-да, конечно, к черту газету! – пора снова вернуться мыслями к производству. Окунуться в суету и спешку загазованных цехов. Привыкнуть к головным болям от шума и грохота, и спертого воздуха промышленного предприятия. Короче, быть как все – сыном свой матери, а не выкаблучивать черте что на потеху публики.

Этих мыслей оказалось достаточно, чтобы заставить меня начать искать новую цель в жизни. Каким-то образом институтский диплом (отец называет его поплавком) намертво зажимает в стальном капкане мозга убеждение, что я обязательно должен сделать карьеру. Но разумеется, начинать все с нуля – дело очень непростое. Я даже начал думать, будет ли вообще что-либо снова простым.

Поход в родительский дом за продукцией огорода мог бы стать воскресной прогулкой, но я все никак не мог прийти в достаточно беззаботное настроение, чтобы получить удовольствие.

- Сын это ты? – спросил отец из комнаты, когда я захлопнул входную дверь.

- Не уверен, - отозвался я. – сейчас посмотрю на права.

Я всегда их носил с собой с надеждой, что отец сжалится и доставит меня хромоного с поклажей домой (конечно, я за рулем в одну сторону).  

Вышла мама:

- Кушать будешь?

Они смотрели телевизор – отец так и не оторвался от экрана.

- А что у тебя?

- Картошка жареная.

- Конечно буду. Тамара послала меня за лучком, картошечкой и помидорами.

Я сел за стол, а мама полезла под кровать и набрала целое ведро помидоров – почти все зеленые.

- Дома дозреют. За картошкой сам в подпол слазь.

- Мне столько не унести.

- Отец отвезет. Егор, отвезешь?

- Как в Челябинск съездил? – отец, наконец, выключил телевизор.

- Рассказывать нечего: там такие же партократы сидят, только зарплата у них повыше.

- А я что говорил? Не было смысла туда мотаться.

- Смысл с ними ничего общего не имеет.

На мгновение посетил трепет надежды от мысли, что моя заумь избавит меня от расспросов отца. Но его на мякине не проведешь. Он поставил табурет к теплой печке, сел и потребовал:

- А поподробней?

- Дай ты человеку поесть, - вступилась мама.

Я ел и рассказывал о том, что произошло со мной вчера.

Отец странный подвел итог то ли моему рассказу, то ли вчерашней поездке – он сказал:

- Жалко времени на эту хрень.

И пошел выгонять машину из гаража.

Эстафету расспросов переняла мама – о внучке, о теще, о Томе, видел ли Витю в Челябинске… Как приятно вернуться к нормальной жизни. Мама и на службу мне писала письма куда интереснее, чем батя – тот все о подвигах-доблести-славе, а она о доме и делах домашних.

- Дурацкая была идея, - сказал я отцу о вчерашней поездке в обком, загружая продукты в машину. – Пустая трата времени.

- Я бы так не сказал, - ответил отец. – Ты поумнел, значит, не напрасно сгонял.

И это было в какой-то степени правдой.

- По крайней мере, больше я туда не поеду. И вообще, с партией надо завязывать, - подпустил мыслишку отцу: пусть привыкает.

Тот покачал головой.

Когда приехал к семье, у меня было два полмешка и полная сумка овощей, фруктов и зелени. А еще очень плохие предчувствия. Бессовестная теща моя дарами Бугра пользовалась, но всегда попрекала: если молока принесу, то снятого, если огурцов, то горьких… А вот теперь полмешка неспелых еще помидор. Ой, что будет!

Дамы мои гуляли. Теща, как начала со вчерашнего дня, так до сих пор гужбанит. То ли спала, то ли нет – утром, как продрала глаза, стала кричать: «Ой, помираю!». Тома хотела скорую вызвать, а та: «Дай бутылку опохмелиться, не то помру». В те достославные времена развитого социализма водку, спички и все остальное выдавали лишь по талонам – не захочешь, возьмешь. Жена мою и свою, по талонам полученную водку, увозила к себе на работу и хранила там в лаборантской. Сейчас в декрете, на работе давно не была, где-то в квартире тайник заначила – вот мать и пристала. А Тома – добрая душа – взяла и дала. Гуляет народ на пути к коммунизму!

Не стал тратить свое драгоценное время на какие-то хмурые мысли и начал с помидор. По одной доставал из мешка и раскладывал – совсем спелые в тарелку на столе, чуть румяные на подоконник, безнадежно зеленые… постелил на полу, где солнечные лучи нарисовали прямоугольник окна, старые газеты и раскладывал на них.

Уже заканчивал томатную инвентаризацию, вот она, тещенька, из своей комнаты нарисовалась – вся помятая и растрепанная, на ногах еле держится. Коридор прошла, раскачиваясь от стены к стене, как матрос в бурю. Ноги высоко задирала – будто на каждом шагу пороги, о которые могла запнуться. На пороге в кухню остановилась и призадумалась. Окулярами поводила. Меня узнала, помидоры на газете усмотрела…

А потом как закричит:

- Опять какую-то херню в мою квартиру принес…

Я и глазом моргнуть не успел – она уже в центре помидорной идиллии.

Ногами топчет, руками машет и меня ругает на чем свет стоит – брызги томатные во все стороны.

Да, твою же мать! Сколько можно терпеть?

Раззуделось плечо, сжался кулак…

Я поднялся и тещу к себе повернул… Со всей пролетарской ненавистью двинул снизу в челюсть так, что думал до потолка подлетит, а тапки на полу оставит. Но теща затеяла падать – грузное тело качнулось назад, маленькие ножки его догнали. Коридор промчалась, влетела в открытую дверь своей комнаты, по ней теперь бежит спиною вперед…

Я смотрю ей вслед, и печалят мысли – коридор проскочила, комнату почти всю, но по закону подлости, запнется тапком сейчас за коврик, упадет и бацнется затылком о чугунную батарею. Ей вечный покой, мне тюрьма. Спасибо, мама, за помидоры!

Она действительно запнулась о коврик, но лишь одной ногой – второй, слава Богу, переступила. Ее развернуло и бросило на диван. Теща упала и отключилась.

Собирая вещи в спортивную сумку, я вдруг почувствовал душевный оргазм – непередаваемое чувство психического удовлетворения. Я таки сделал это! Почти год копимые чувства обиды и унижений выплеснулись наружу.

Я в детстве никогда не дрался с девчонками, не обижал их в дни бурной юности – и надо же! в возрасте Иисуса Христа ударил собственную тещу. Убиться не встать! Но какой кайф! Просто экстаз души грешной. Было приятно наблюдать, как она бежала спиной вперед. Я бы повторил зрелище на бис.

А самая кульминация – это удар. Ух, как мне давно хотелось в эту ненавистную рожу… вот этим самым кулаком… Ну что же, сбылась мечта идиота. Теперь сжимай челюсти до зубовного скрежета, Анатолий Егорович – вряд ли Тома тебе это простит когда. Театральным получился финал нашей семейной жизни.

Если честно, у меня не было ни малейшего желания сейчас встречаться с женой и дочерью. Я забрал с собой вещи первой необходимости и потопал обратно на Бугор. Никогда не понимал, почему люди в крайней беде своей сразу бегут в отчий дом к родителям, но они всегда это делают – а теперь и я сам. Мой внутренний голос перестал ликовать и умолк в замешательстве. А нервы расстроились так, будто я сам себе этим ударом нанес внутреннее повреждение.

В дом, где жили мои родители, я пришел с кампанией мрачных мыслей.

Мама удивилась:

- Ты чего обратно?

Я отмахнулся:

- Теща пьяная дебоширит.

- Господи, когда успокоится?

Отец из горницы:

- Горбатого могила исправит.

Я разделся и бухнулся спать. Но разве уснешь! Как дальше жить? Как можно жить – видеть все это (я про тещины выходки) и терпеть? Просто наблюдать, не реагируя – иногда этого бывает достаточно. И до сих пор мне как-то такое удавалось. Но…

Теперь ящик Пандоры открыт – я почувствовал жар пролитой крови, всепоглощающий поток эмоций, когда за обиду можно мстить, получая при этом кайф душевный. Теперь я ее готов бить за каждый косой взгляд, за любое плохое слово. Главное в этом деле было – начать. И я начал – и я почувствовал себя героем. Я увидел слабость врага…

Господи! Ну, какой она враг? – старая, психически ненормальная, спившаяся женщина. Враг сейчас внутри меня – тот, кто испытал экстаз, ударив собственную тещу. Это только начало и будет повторяться раз за разом, превращая мою жизнь в полноценный кошмар, а меня самого в домашнего зверя.

Я представил себе картину – мы с тещей деремся, потеряв человеческий облик, а жена с дочкой-малышкой, забившись в угол, слушают музыку страха.

Мама в спальню мою вошла:

- Что случилось? Я, конечно, догадываюсь, что могло произойти…

Видя, что я не намерен откровенничать, удалилась, пожав плечами и не поделившись своей догадкой.

На следующий день пришла Тома. Меня проигнорировала, но строго сказала свекрови:

- Ваш сын избил мою маму.

- А что собственно произошло? – это мама.

- Он вам не рассказывал? Ну, значит, еще расскажет. Только зачем вы его здесь прячете? Немедленно отправляйте к дочери, - сказала она приказным тоном.

Я посмотрел на нее в надежде, что она шутит. Однако, Тома была чертовски серьезна.

Мама насупилась:

- Ты полагаешь, что я собственного сына из дома выгоню?

- Он не только ваш сын, но и мой муж, и отец моей дочери.

- Так с ним и говори по этому поводу, а меня уволь, - мама из кухни ушла в свою спальню.

- Тома, - сказал я, - ты сейчас совершаешь поступки, которые я тебе не смогу простить.

Жена гордо вскинула подбородок и отвернулась, не желая со мной говорить.

Второй раз за два дня я пошел собирать свои вещи.

Уходя, заглянул к маме в спальню.

- Я пока в гостинице поживу, а то следом придет ее мама и побьет вам все окна.

- Ох, сын-сын, - посетовала мама. – Тебе же говорили – куда ты лезешь?

Тома наверняка это слышала, потому что мама голоса не глушила.

Я не мог пройти молча мимо жены. Я любил ее и попытался найти на ее лице хоть какую-то надежду на взаимность. Тщетно – Тома была непоколебима в своей уверенности, что я во всем полностью виноват и должен приползти на карачках просить прощения у ее проспавшейся мамы, которая сейчас водится с моей дочерью.

- Где-то, наверное, есть мир, в котором все имеет смысл, однако, мы живем не в таком, увы.

Этой речью я попрощался с Томой и семейной жизнью. 

Я не страдаю паранойей. Я не верю, что окружен таинственными врагами, которые пытаются схватить, пытать или убить меня. Мои противники – люди конкретные, с конкретными целями и задачами. Но Судьбе показалось мало, что против меня целый райком – она еще внесла сумятицу в мои семейные дела.

Если верить Марксу, жизнь – это борьба. Неужели чтобы быть человеком, надо всю жизнь с кем-то тягаться? Идти по жизни с чувством страха, что ты лишь мясо для хищников более крупных и сильных? Если так, то мне несомненно нужно пройти долгий путь к пониманию человеческого поведения.

У меня не было денег, чтобы поселиться в гостинице, и я потопал к сестре занимать. Проходя мимо дома, где жила моя семья, и еще вчера жил я, испытал чувство величайшей обиды на жизнь, которая заставляет меня по мукам ходить. Ей мало отнятого сына, теперь она отнимает у меня малютку-дочь…

Слезы подступили к глазам. Неожиданно вспомнил, что умею дышать. Воспользовался этим новым открытием и почувствовал себя немного лучше.

Сестра с порога поняла, что дела мои не блестящи.

- В чем дело? – спросила она. – Замотался в поисках работы?

- Ничего не случилось, - сказал я. – Жизнь на Земле как никогда совершенна. Просто двинул теще в челюсть. На Бугор ушел, Тамара пришла – говорит маме: гоните его в три шеи. А в остальном, прекрасная маркиза, все хорошо и лучше бы не надо…

- Н-да, когда-нибудь это должно было случится. Расстанешься с Тамарой, и все у тебя наладиться – работу найдешь, дочери будешь помогать: с Витей же не теряешь связь.

- Я на Север уеду.

- Моя мечта! Только Вову никак не могу уговорить.  

- Мне надо несколько дней где-нибудь перекантоваться.

- Живи у нас.

- Чем лучше, чем на Бугре? Теща придет – окна побьет.

- Я ей побью!

- Потом поздно будет. Не займешь десятку-другую до лучших времен?

- На Север поедешь?

- Нет. В гостинице потолкусь. Про Север надо еще разузнать – куда? к кому?

Людмила фыркнула и поблазнила четвертной (двадцать пять рублей):

- Но сначала поешь, поостынь. И вообще, будешь в гостинице жить, приходи вечерами ужинать – днем-то нас никого нет.

Я уверен, что это был правильный совет, и тут же воспользовался им – сел и поел основательно. Хоть мне никто и не нашептывал реплики, но я должен был что-то сказать.

- Кажется кердык приходит нашей с Томой семье, - довольно невнятно пробормотал я.

- Вспомни: тебя никто туда не гнал, - Людмила пожала плечами.

Потом она стерла с лица улыбку и другие эмоции, заговорила категоричными предложениями старшей сестры – что отношения надо рвать раз и навсегда, что волокитство в поисках примирения лишь усугубляет положение, что Тамара никогда не будет одна, что всегда рядом с нею будет ее мать…

Итак, я поел и готов был уйти, но чтобы получить кредит, вынужден сидеть, слушать и молчать – ждать, когда сестра закончит нравоучения и вручит мне казначейский билет. Она была горда и воодушевлена – как будто пришла пора, подтверждающая ее дальновидную правоту.

Она почти была права – я не собирался расторгать с Томой брак. Я хотел уехать на Север и зарабатывать там для семьи. Там, конечно же, у меня будет другая женщина, а жена, конечно же, будет хранить мне верность – Тома она такая.

Успехи в газете и на партийном поприще избаловали меня – до брака с Томой я жил жизнью абсолюта, без сомнений и замешательств. Теперь (теперь только!) начинается новая жизнь – я должен пересмотреть идеалы и сохранить себя и семью (счастье дочери и любовь Томы). Понимал, что это не так уж просто.

В гостинице мне дали закуток – койку в четырехместном номере. Не сразу –  сначала посетовали на мою увельскую прописку в паспорте. Я объяснил бездомность временными неурядицами в семье – мне поверили, потому что узнали бывшего журналиста и неприкасаемого из Белого Дома.

В номере не было никого. Я лег на кровать, не раздеваясь, и закрыл глаза – прислушался к своим внутренностям. Внутри пустота, которая начала причинять боль, что приходит после оцепенелого удивления – что же я натворил? Винить себя не собирался, а изгалялся самоуглубленной жалостью. Был ли я в опасности, без возможности защитить себя? – дела с райком еще не улажены.

Я всегда слышал, что новый опыт это хорошо, но то что сейчас происходит со мной это чистой воды пытка. Чем больше думал об этом, тем меньше понимал – за что? И тем больнее было.

Хорошо, я знаю верное средство от всех страданий – это водка. Но при моих скудных финансовых средствах и отсутствии возможности где-нибудь заработать, она становилась недоступной роскошью. И так как я был совершенно один в своем закутке (а как еще назвать маленькую комнатушку под завязку заставленную кроватями, тумбочками, стульями и столом), то и на щедрого собутыльника надежды не было никакой.

Остаток дня пролежал, ночь провалялся – внутри по-прежнему не было ничего кроме тьмы и пустоты. Пришла горничная убираться:

- Вы не больны?

- Со мной все в порядке, - сказал так фальшиво, что и сам себе не поверил.

Каким-то образом протащился сквозь серый туман длинного дня и пошел к сестре ужинать. Не помню, чем она меня угощала, но хорошо запомнил, что она рассказала. К ней в магазин приходила Тома и битый час говорила о том, что ей одной не поднять ребенка. Что я – последний подлец, если брошу их. Может, это и так, только Тома сама, натравливая на меня моих родственников, забивала гвозди в гроб наших семейных отношений. Впрочем, они не хотели натравливаться.   

- Ты не поможешь вернуть его? – спросила она, наконец.

- Я тебе дам совет, - сказала Людмила. – Иди и поговори с ним. Он в гостинице сейчас живет.

- Он должен первым прийти к нам и извиниться перед мамой, - стояла на своем Тамара.

- Тогда ты его насовсем потеряешь, - напророчила сестра.

Я ее выслушал, еще посидел, посмотрел телевизор, потом пошел в свою ночлежку. Просить прощения у тещи ни грамма не хотелось. Спать, к стати, тоже – хоть разделся и лег. Я метался, крутился, приказывал жалкому себе сейчас же, без промедления уснуть – и все напрасно. Не мог заснуть. Мог только лежать с широко раскрытыми глазами и удивляться.

И поскольку ночь тянулась, предался ужасному и тоскливому самоанализу.

Выходит, я заблуждался всю жизнь! Я не был талантливым и удачливым, как мнил о себе. На самом деле я был простаком, невесть что возомнившим. Без газеты и райкома я ничто, и не надо себя обманывать. Это была грустная мысль, и она не делала меня счастливым. А также не помогала заснуть.

Так как я уже основательно повертелся и совсем не устал, попробовал сконцентрироваться на перекатывании с боку на бок – результат был такой же. Но, в конце концов, после трех ночи нашел удачную комбинацию этих бессмысленных телодвижений и провалился в поверхностный, неуютный сон.

Когда проснулся, времени было половина девятого – это гораздо позже, чем я когда-либо вставал. Завтракать пошел на Бугор. Еда из меня вывела немного горечи. Действительно, очень трудно поддерживать чувство полной личной бесполезности и чрезвычайной депрессии, когда ты сыт.

А тут еще отец порадовал своей глупостью. Мама рассказала – вчера поехал к моей семье и забрал ковер, который подарил нам на свадьбу. «Ну, раз не живете…», - объяснил он. Ковер никому не был нужен. Отец как привез-положил его, так он и лежал свернутым у стены. Теперь забрал – место освободил.

- Как там Тома? – спросил маму я. – Что говорит?

- Забирайте, говорит, он нам не нужен.

- А малышка здорова?

- Малышку на кухню унесли – отец не видел ее.

- Теща трезва?

- Как стеклышко, но не здоровается – видать, обиделась здорово.

Посидел до вечера дома, позвонил сестре, что не приду на ужин, и пошел в гостиницу – решил дать жизни еще один день, чтобы прийти в себя. А потом надо что-то начинать. Я надеялся досыта настрадаться, а потом уже к этому не возвращаться.

Сегодняшнюю бессонную ночь (если случится) решил посвятить выработке новых жизненных правил.

Правило номер один.

Чтобы ни делал я, ни творил, главное – не попадаться. Ворую, изменяю жене или что-то подобное в том же духе – не пойман, не вор. Не сознаваться ни в коем случае, какие бы раскаяния за проступок потом не мучили.

Я вздохнул – по крайней мере, начало было положено, хотя это правило не входит в кодекс строителя коммунизма. Теперь у меня была целая ночь в тишине и спокойствии, чтобы разработать собственный кодекс строителя личного благополучия. Одно отвлекло и заставило задуматься – куда же все-таки катится наше общество развитого социализма, если жизнь год от года становится хуже? Я перебрал в уме все известные направления – и ничего утешительного. Куда-то делась справедливость из этого мира…

Ну, если и была в этой жизни, заполненной обманом и словоблудием какая-нибудь награда за мои усилия, то я ее пока не увидел. Так что остается только брать, что дают, и смотреть, куда это меня приведет. Наверное, это правило номер два.

Люди – замечательная комбинация глупости, невежества и безропотности, не правда ли? Даже те, кто получают зарплату в Белом Доме. Вот если бы мне этого раньше достичь! – все могло бы повернуться по другому.

Поскольку из партии меня уже выгнали – по крайней мере, из ее увельской районной организации – почему бы мне не начать быть самим собой, а не корчить из себя строителя долбанного коммунизма? До сих пор я нес на себе тяжкое бремя ответственности за светлое будущее всего человечества – смогу ли продолжать нести его, но уже в масштабах своей семьи? Все ответы внутри меня щелкнули по сердитому красному «да». (Правило номер три?)

Я закрыл глаза и прислушался к бушующим во мне новым чувствам. Чувства – поистине человеческий признак. Таковы мы все – колотимся в лабиринте бессистемной человеческой жизни с надеждой на улучшение в будущем. 

На следующий день с трудом вылез из кровати и заставил себя пойти на остановку, не обращая внимания на острое чувство унылого отчаяния, которое расцвело во мне после потери привычных идеалов целым садом хрупких шипов. Я чувствовал себя укутанным в одеяло глухой боли, которая появилась после ночных ампутаций прежних привязанностей души. Казалось, не было никакого смысла вставать из кровати, умываться и куда-то ехать. Но я это все проделал – сел в автобус и вышел в Южноуральске на остановке «Интернат».

Я шел к маме Ларчика, к моей аизовской коллеге по инструментальному цеху, которая укатила в Ханты-Мансийск. Я облажался со Светачковым. У меня даже семейные отношения дали огромную трещину – ничто меня больше здесь не держит. Пора рвать на Север.

Когда нашел нужный дом и квартиру, дверь мне, как и ожидалось, открыла пожилая женщина с беспокойством в глазах. Понятно, что это мама Ларисы, но обо мне она не в курсах. Не было и письма на мое имя в ее почтовом ящике.

- Ну, а вообще-то она пишет? Что пишет? Как устроилась?

- Пишет, конечно. Нашла работу, дали комнату… Молодой человек у нее появился. Грозится в отпуск приехать невестой.

- Понятно. Такая девушка не останется незамеченной. Передавайте привет.

Это надо было пережить – крушение еще одной мечты. Пролежал без сна всю ночь, пытаясь понять, за что же мне мстит жизнь? Без преувеличения, шок был очень сильным. Дело было даже не в Ларчике – Бог с ней. Я очень надеялся, что Север – это путь отступления. Конкретный путь – Ханты-Мансийск. А теперь я снова испытываю чувства Наполеона в сожженной Москве – велика Россия, а наступать некуда.

Пошел на ужин к сестре – пожаловался ей.

- Иногда, когда перестаешь думать о чем-то на время, то ответ сам приходит к нам.

Интересную мысль подсказала сестра – только если не думать об этом, то и думать больше не о чем.

- Пойду в военкомат, в Афган завербуюсь.

- Так уже вывели все войска. Нет наших там сейчас.

- За не наших пойду воевать.

- Вот дожил коммунист!

- Нет правда, теть Люсь, такое ощущение – будто засасывают зыбучие пески. Так хочется заорать на весь мир: «Вашу мать! Где же вы?»

- Тебе надо с женщиной познакомиться. А дальше все само собой наладится – она наставит тебя на истинный путь.

И дальше как по мановению волшебной палочки – звонок в дверь, и на пороге молодая симпатичная женщина, подруга сестры по работе. Увелка слишком маленькая, чтобы я ее не знал, но как зовут не мог вспомнить. Людмила стол накрыла с бутылочкой, зять присоединился – ля-ля тополя – за окнами уж темно.

- Ну, вот засиделась, - переживает гостья. – Страшно идти.

- Брат проводит, - расщедрилась мною сестра.

Куда деваться – пошел провожать. Сходу, еще железную дорогу не перешли, предлагаю:

- Живу один в гостиничном номере – не хотите ли в гости ко мне заглянуть?

- Анатолий, вы же женаты.

- Женатые люди не ютятся в гостиницах. Так уговорю вас или нет?

- Нет. По крайней мере не сегодня.

- И даже сладкие речи не помогут? – спросил я с надеждой.

Она искоса и с кокетством посмотрела на меня:

- Насколько сладкие?

- Ну, я собираюсь сказать «пожалуйста» и широко улыбнуться.

- Этого не достаточно, - отрезала она. – Не в таком важном деле…

Мы прошли вокзал и центр, и дом ее тоже прошли. Сели на лавочку возле бани. Здесь хорошо – нас никто не видит, даже свет фар с дороги не попадает.

Но на лавочке заниматься сексом не комильфо… но…

Вот мы уже в объятиях друг у друга. Вот целуемся уже, сбив дыхание… Но на лавочке это по-скотски. Я звал ее:

- Пойдем в гостиницу.

Но она ни в какую. Эта симпатичная женщина очевидно не собиралась уступать, и я ничего не мог с этим поделать. Мне жутко хотелось сказать нечто вроде: «А у тебя ноги кривые», но в любом случае это было бессмысленно. Да и с ногами у нее все в порядке.

Ей, видимо, было приятно, что она так завела женатого мужика. А я так не думал и не стал ее раскладывать на лавочке, хотя, кажется, она была не против.

Мы просидели до полуночи, пока, наконец, не выяснили:

- она не пойдет со мной в гостиницу;

- я не буду заниматься сексом на лавочке.

И вообще, мне все стало противно – особенно сам себе.

Вернулись мы к ее дому.

- Последний раз предлагаю – пойдешь?

- Нет.

- Тогда пока.

Я не предлагал ей завтра увидеться. И вообще – у меня есть жена. И я еще не готов к изменам. Оказывается, это не так уж и просто.

Человеку многое по силам – люди уже в космос летают. Но как бы они не старались, никто не в силах предотвратить приход рабочего дня. Попытки бывали, конечно, но без результата – когда утро рабочего дня наступает, все идут на работу. Кроме меня бездельника безработного. 

Тем не менее, я поднялся, умылся, оделся и пошел завтракать на Бугор. По дороге встретил Олега Фомина – бывшего коллегу по Белому Дому и одноклассника с литерой «А» (у меня «Б»). Увидев меня, инструктор орготдела заикаться начал и уставился на меня, как лягушка на цаплю.

- Так, Олег, - сказал я. – Сделай глубокий вдох и притворись, что мы разговариваем на одном и том же языке.

- Ты в обком ездил на Пашкова стучать?

- Тебе по секрету скажу – да.

- Твою мать! Как Пашков-то ругался. Его и Демину вызывали в обком, отымели там во все щели. Он – разведка доложила – пообещал тебя поймать и на куски порвать собственными руками.

- Спасибо, что предупредил – буду теперь ходить с ножом.

Признаюсь, у меня были смешанные чувства. С одной стороны, я для того и ездил в обком, чтобы Пашкова вздули. Но с другой стороны, стукачество (а по-другому это не назовешь) никому еще не добавляло доброй славы. Досада сражалась с мстительным удовлетворением. Так что в моей реакции на эту новость преобладало раздражение, что вызывало беспокойство – Пашков грозится меня на куски порвать, а я ему как будто сочувствую.

Олег внимательно смотрел на меня, изучая мою реакцию. Поэтому я сделал все возможное, чтобы изобразить на своем лице нечто среднее между озабоченностью и безразличием.

- И здорово отодрали?

- Ты даже не представляешь себе, как он зол.

- Олежа, между нами коммунистами, согласись – всю эту бузу он сам затеял. Не поиздевайся он надо мной в квартирном вопросе, я бы не написал фельетон – ну, а дальше все снежным комом. Хотя каждый мой ход был ответным – инициатива до сих пор в его руках.

- Ну, и чего ты добился?

- Сказал гавнюку, что он гавнюк. Тебе слабо?

Фомин посмотрел на меня словно я спросил – встает ли солнце по утрам?

- Этому тебя во флоте научили?

- В принципе, да.

- Такого никогда раньше в райкоме не было.

- А ты его сторожил? Мой отец рассказывал о другом.

Фомин взял долгую паузу, и я не видел причин говорить вместо него. Потом он клацнул зубами достаточно громко, чтобы я услышал. Затем выдохнул, не разжимая челюсти.

- На Горбачева надеешься? - прошипел он. – Перестройка к нам не придет.

- А спорим?

- Что я псих что ли? Но знаю – плохие парни всегда побеждают!

Мы расстались, но я не чувствовал себя победителем в споре. А может, он имел в виду райкомовский аппарат?

Иногда у меня возникают мысли такого плана – как здорово было плыть по течению, не вступая в конфликты с Судьбой. Как здорово было на подлость и глупость начальства отвечать иронической улыбкой. Я мог бы жить, наблюдая за ними. Куда это все подевалось? Я определенно испытывал какие-то чувства в этот момент, и они не были приятными. Значит, я сам во всем виноват?

Я дрожал, возбужденный открытием, и мне хотелось кричать – что же ты натворил, сукин сын! Я мог бы не бояться начальства, а издеваться над ним, исполняя его указания. За ту же зарплату, при том же почете я был бы на голову выше его – а теперь я в дерьме вместе с ним. Ну, не урод ли?

Ворочаясь на кровати в пустом номере гостиницы, я метался в поисках ответа, и чувство пустоты и неопределенности усиливало мою неуверенность, злость и беспокойство. В какой-то момент понял, что с трудом дышу сквозь сжатые зубы, что руки мои стиснули подушку и покрылись липким потом.

Единственно возможный ответ был невозможным. Возможно усталость нанесла вред моим умственным способностям, но я не смог придумать ничего более подходящего. Во всех моих бедах виноват мой брак с Тамарой.

Утром я пожалел, что в Увелке нет церкви. Со своей стороны, я всегда считал, что если бы Бог существовал, то он никогда не позволил такому как я жить и процветать. Судите сами – я не крещеный. Всевышней не распростер надо мной свою животворящую длань. Но коль я сбился с пути, можно найти тому объяснение в одержимости дьяволом.

Как только подумал об этом, что-то щелкнуло в голове, и до меня дошло – дьявол в меня вселился. Для стороннего наблюдателя несложно, качнув головой, сказать, что Анатолий глупец, если об этом до сих пор не задумывался. Но это правда – я не думал об этом! У дьявола ведь много имен – не так ли? А когда темная Сущность присутствует, нет надобности определять ее всеми этими заумными терминами.

Откуда во мне появилась эта нервозная нетерпимость? Она от обид, а не от праведности.

Я попытался порадоваться тому, что мысли о дьяволе уводят меня от критики брака с Тамарой. Однако сильно это не успокоило: тут же родился термин для брака с Томой – дьявольское наваждение.

А ведь Фомин был прав! – плохие парни всегда побеждают. Я чувствовал, что потеряв семью, потерял последнюю опору в жизни. Я разбит на всех фронтах! И стоило мнить себя полководцем?

Однажды увидел Тамару, топая на ужин к сестре. Она шла мне навстречу с лицом, способным заставить скиснуть кипяченое молоко. Увидев меня, стремительно перешла на другую сторону улицы. А я так ждал слов «нам нужно поговорить». Ну, на нет, суда нет.

Вот интересно, если бы она шла с Настей в коляске, то убежала бы от меня или нет? Позволила бы подойти к дочери? Взять на руки? Поцеловать?

Ребенок – это очень сильный козырь, даже в таком безнадежном деле, как укрощение строптивого меня.

Но как хороша Тома! Она поставила своей целью мое извинение перед тещей – иначе никак. А я бы ей еще добавил – хоть трезвой, хоть пьяной – за все, что было. Хоть и ударил женщину – позор офицеру и коммунисту! – но все равно считал себя стороной наиболее пострадавшей: мол, меня вынудили обстоятельства и сама Мария Афанасьевна. Разумеется, с точки зрения Томы, это было нечестно – мол, я мужчина, и то да се. Раньше и не такое терпел, а теперь сорвался практически из-за пустяка – подумаешь, помидорное танго! Она пошутить хотела… Ну-ну. 

При таком настрое моей половины подозревал бесполезность своих усилий и не пытался искать пути к сближению. Голова больше занята была проблемами – что дальше делать и где найти работу?

- Ну что твой Север? – полюбопытствовала сестра.

- Север накрылся, - мрачно ответил я. – Человек, который звал меня туда, не прислал свое письмо.

- И всего-то, - усмехнулась сестра. – Север большой. И работы там непочатый край. Необходимо лишь желание и чуточку смелости. Или признайся, что ты трусишь.

Я открыл было рот, но не для признаний…

Сестра перебила:

- Вот Шура с Эдиком собрались и уехали – и не нарадуются такому решению. Уже квартиру получили. Зарплата такая, что только может присниться. Будешь Тамаре высылать на ребенка, скорей помиритесь, раз уж расстаться не можете…

На маленькой тесной кухоньке квартиры семьи Евдокимовых случилось чудо – я передумал возражать и закрыл рот.

У сестры приключился монолог.

Она говорила о том, что мое пребывание в гостинице позорит всех:

– и меня, как бывшего инструктора райкома партии;

- и моих родителей, будто не пустивших на порог бессемейного сына;

- и ее, как мою сестру;

- и Настеньку, как мою дочь… 

На это ее, накопившееся, я даже не знал, как реагировать. Я не был больше рубахой-парнем, которому по колено все моря мира. Я стал кем-то совсем другим, не узнаваемым даже самим. Мне даже трудно быть похожим на милого и славного человека, каким до сих пор был в глазах старшей сестры. Короче, я опустился. Возможно, из-за неурядиц с работой, а, скорее всего, из-за неудачного брака.

Моральная пытка длилась достаточно долго – у меня и еда в тарелке закончилась, и аппетит окончательно пропал.

- Ладно, спасибо за все, - сказал. – Пойду и начну новую жизнь.

Пошел в гостиницу – забрал спортивную сумку, паспорт; попрощался и отправился на Бугор начинать новую жизнь.  

 

Добавить комментарий