Electron.gifgreen.gif

интернет-клуб увлеченных людей

СПАСИБО

СПАСИБО

27 Март 2024

Л. Ларкина. СПАСИБО Спасибо, милая, что иногда Меня ты навещала. Теперь не те наши года! И нас вокруг так мало!...

Матерь Мира и образ Женщины.

Матерь Мира и образ Женщины.

26 Март 2024

Матерь мира -1. Матерь Мира и образ Женщины. (по страницам писем Е.И. Рерих). «Матерь мира» и «Матерь Агни Йоги». Часть...

ПОДВЕНЕЧНАЯ

ПОДВЕНЕЧНАЯ

25 Март 2024

Л. Ларкина. ПОДВЕНЕЧНАЯ Золотым кулоном Месяц над рекой. Соловей знакомый, Про любовь мне спой! Слушать я готова: Песенку твою. Завтра...

Всеобуч «Граней Агни Йоги». Тема  « Сердце»

Всеобуч «Граней Агни Йоги». Тема « Сердце»

24 Март 2024

Всеобуч «Граней Агни Йоги». Тема « Сердце». Часть первая.« Сердце! Тебе не хочется покоя…» От составителя. Сердце человека… В астрологии...

Игра «Биржа»

Игра «Биржа»

23 Март 2024

Внимание! Размещена новая таблица котировок. Что наша жизнь - игра,Добро и зло, одни мечты.Труд, честность, сказки для бабья,Кто прав, кто...

ВЕЧЕРОМ

ВЕЧЕРОМ

22 Март 2024

Л. Ларкина. ВЕЧЕРОМ Веял ветер встречный, Дождик моросил, Про огонь сердечный Милый говорил. Пел закат усталый: Баюшки-баю! Тяжелели травы, Кланяясь...

Николай Гоголь: « Какое же будешь ты, моё будущее?»

Николай Гоголь: « Какое же будешь ты, моё будущее?»

21 Март 2024

Николай Гоголь: « Какое же будешь ты, моё будущее?». 1 апреля 2024 года великому писателю исполняется 215 лет. «Мне ли...

Будь проще к людям.
Хочешь быть мудрей —не делай больно мудростью своей.
/О. Хайям/

 

 

 

Сутяжник

Потом случилось такое.

- Нам не на что жить, - сказала Тома, и глаза ее наполнились слезами. – Ты не приносишь зарплату второй месяц. Деньги, которые не получают, откладывают на депозит. Попроси отца свозить тебя на завод, возьми с собой паспорт и получи…

Я вздохнул глубоко. Как это неприятно, но надо ехать на завод. А Томе об этом говорить было бы безжалостно – в конце концов, это я работаю в малоприветливом коллективе, а не она. А нытье еще никого не излечивало от глупости.

Пообещав завтра же съездить на АИЗ, занялся обычными своими делами – перво-наперво стирка пеленок….

Утром отец отвез меня на завод.

Оформив необходимые документы в бухгалтерии, сунул ордер и паспорт в окошечко кассы – расписал в ведомости и получил за полтора месяца…

- Это все? – удивился я.

- Как записано в ведомости.

- Но…

- Пожалуйста, все вопросы в бухгалтерию, я лишь кассир.

Вернулся в бухгалтерию. Положил на стол расчетного бухгалтера паспорт и в нем несколько жалких десяток.

- Это вся зарплата за полтора месяца?

На долю секунды на лице женщины промелькнуло сочувствие. Но она тут же скрыла свои истинные чувства под маской профессиональной озабоченности.

- А что вы хотели? Без премии… и больничный рассчитан по бытовой травме.

- Почему по бытовой? Это была официальная игра на первенство области – есть же протокол.

- Причем здесь я – идите в профком: он утверждает.

- А не слишком ли много берет на себя ваш профком?

Поковылял в профком.

Какой-то лысый пузырь, седой щетиной напоминающий боровка, объяснил мне:

- Мы рассмотрели ваш случай весьма беспристрастно. Вот если бы вы играли за наш «Аизовец», получили бы по бюллетеню все сто процентов оклада. А так… за какаю-то дворовую команду… конечно же, бытовая!

В ответ я хмыкнул – слова о дворовой команде задели меня.

- Если меня пригласят в «Аизовец», я буду играть за него. Но пока я заявлен в команде «Луч» Увельского района, и травма получена на официальном матче… Так что, будьте добры, исправьте вашу ошибку. Иначе я иду к директору.

Выражение лица этого пузыря было холодным и настороженным, когда он снова взглянул на меня. Я понял по его взгляду, что профсоюзная деятельность ожесточила мужика до такой степени, что в душе у него ничего не осталось, кроме подлости и низости.

- Директора нет и не скоро будет. Так что у вас нет другого выхода, как согласиться с выводами профсоюзной комиссии. Надеюсь, вы это хорошо понимаете?

- Ну, тогда я пойду к прокурору.

Лысый пузырь долго молча смотрел на меня, потом пожал полными плечами.

- Ваше право. Только учтите – Владимир Петрович не любит сутяжников. Вряд ли после этого вы будете работать на заводе.

- Зато получу полное материальное удовлетворение!

- Ну, это мы еще посмотрим!

- Посмотрим! – согласился я. 

Теперь его тон был таким ласковым, а слова убедительными, что к прокурору идти расхотелось. А про материальное удовлетворение сказал просто так – из вредности и желания досадить. Но что же делать?

Я вернулся в бухгалтерию.

- Совесть не позволяет оставить вас в полном неведении. Я сейчас иду к прокурору и, если он не убедит ваш долбанный профком в его абсолютном невежестве, дело может дойти до суда, который я непременно выиграю, и деньги мне вернут. Поскольку к тому времени все платежные ведомости будут закрыты, боюсь, что из вашего кармана. Вот так!

Это было четкое изложение моей позиции, моего взгляда на положение вещей – с той долей откровенности, которую мог себе позволить. То, что прекрасно был понят, увидел по ее сузившимся глазам.

- Поступайте, как считаете нужным, только не глядите на меня так, будто я перед вами виновата.

Ну а я, костыли в руки и совсем в другую сторону – отправился к начальнику инструментального цеха. Олег Молчанов неплохо относился ко мне – дал возможность подрабатывать на станке. И с тех пор доверие мое к нему стало совершенным и безоговорочным. И сейчас подумал, почему бы не посоветоваться с ним – хотя вряд ли чем он мог помочь кроме доброго совета.

А я к тому времени был сильно не в духе и чувствовал себя неважно. Было такое ощущение, будто заболел непонятной душевной болезнью. Сознавая свое малодушие, ругал самого себя, но все никак не мог сосредоточиться на мысли, что же мне теперь делать. Похоже, попал в ситуацию, как карась в сети – чем больше бился и барахтался, тем больше запутывался, теряя силы. В глубине сознания понимал, что закон на моей стороне, и от денег просто так отказаться нельзя, смирившись с решением профкома. Они сейчас очень нужны не лично мне, а моей семье, находящейся в тяжелом финансовом положении. Надо называть вещи своими именами – меня снова зажимают темные силы, попирая закон.

Олег Владимирович встретил участливо и действительно советом помог.

Он сказал:

- Ты же коммунист – обратись в горком. Там сейчас вторым секретарем наш бывший начальник производства Светачков. Если уж он не поможет, тогда к прокурору.

Ковыляя к проходной, где меня поджидал отец на своем ветеранском «ЗАЗ-968», ощущал восторг от внутренней свободы и вместе с ним чувство замешательства и удивления над собственной глупостью. Вдруг отчетливо осознал, что надежности и защищенности не найти нигде и никогда: жизнь – это борьба! Не браниться надо, не хныкать, а побеждать своих врагов везде и всегда. Бить их, сукиных кобелей их же оружием – на подлость отвечая подлостью, на гадость гадостью, на удар ударом. Избавиться надо, наконец, от иллюзий, что человек в советской стране защищен законом. Единственно надежную защиту нужно воспитать в себе самом, чтобы стойко и мужественно противостоять всем бедам и несчастьям этого мира, оставаться твердо стоящим на ногах, вне зависимости от того, одержишь ли ты победу или потерпишь поражение. Не идти с жалобой к прокурору только лишь потому, что на это может косо посмотреть генеральный директор Осипов? Да к черту всех директоров на свете! Дух бунтарский воспрянь!

Когда есть самозащита и несгибаемость внутри себя, можно смело выходить на люди, называть вещи своими именами, никого не стесняясь и не боясь. Малодушные, которые сгибаются под первым порывом судьбы, ищут поддержки и взывают о помощи, не способны ощутить пьянящего и бодрящего вкуса свободы, который доступен лишь тому, кто в одиночку может противостоять всему миру или вступить в смертельный поединок с любым противником.

Когда я полностью осознал это, то чуть не сказал, садясь в машину – к прокурору! вместо – в горком….

Горком, горком…

В дверях, по парадной лестнице снуют посетители – кто-то с жалобой вроде меня, кто по другим делам… Выходящие либо улыбались, получив свое, либо были печальны…

Когда-то и ко мне приходили…

Я вспомнил жену Сани Страхова.

- Анатолий, ведь вы же были друзьями в молодости. Помоги ему – он спивается.

Я встретился с Александром и предложил возглавить районное добровольное спортивное общество «Урожай» - при условии, что он бросит пить.

Страхов грустно улыбнулся:

- Не смогу.

Чем я еще ему мог помочь? Было ли все дело в зависимости? или гордыни? или упрямстве? Некогда разбираться – мы строим коммунизм!

Строили-строили и, наконец,… ничего не построили.

Лично я ничего не имел – ни квартиры-машины-дачи, ни даже крупицы семейного счастья… разве только личных угнетателей в лице холодной жены и вечно пьяной тещи. Даже в какой-то мере перестал принадлежать самому себе.

Я и цель визита в горком забыл, увлекшись новыми мыслями.

Прежде чем отправиться к Светачкову, зашел в туалет.

В зеркале над раковиной увидел свое отражение и понял, что выгляжу лучше, чем чувствую себя. Лицо было вполне цветущим, а в глазах горел огонь. Это должно быть от тех мыслей, что вдруг пришли ко мне на заводе после визита к начальнику инструментального цеха.

Я не собирался падать ниц перед Светачковым, а готовился вступить с ним в поединок характеров и воли, не смотря на костыли – визави со вторым секретарем не скажется на остроте моего ума. Суть моей миссии такова – если вам дорога честь АИЗа, вмешайтесь и наведите в бухгалтерии с профкомом порядок, избавьте их от прокурорской проверки, за противозаконное решение о лишении меня части оклада.

Еще раз взглянул на свое отражение и подумал, какую же маску мне надеть – ведь я же теперь игрок не на жизнь, а на смерть.

Однако второй секретарь Южноуральского горкома партии держал себя по-светски вежливо и деликатно – в глубине его глаз светилось искреннее сочувствие к моему теперешнему состоянию. Выслушав меня, он взял телефон и тут же кому-то дал нагоняю. Мне сказал:

- Ваше дело решено – идите на завод, вам выплатят всю причитающуюся зарплату.

И еще записал мой домашний телефон (конечно, родителей) – он-де любит проверять исполнение своих приказов.

Одним словом, я был поражен таким отношением к делу высокопоставленного партократа.

Еще сидя в приемной в очереди посетителей наслушался немало о нем лестных отзывов.

- Наш второй секретарь обладает уникальным организаторским талантом и работоспособностью.

- Заметили? – он работает без пауз и отдыха, как привык на заводе.

- У него есть все шансы возглавить город. 

Мы снова поехали на завод. Сначала отец не делал попыток завязать разговор. Но потом спросил:

- Ну, что – получилось?

- Да. И ты знаешь, когда встречаешься с такими людьми, создается впечатление, что у партии не все потеряно.

Отец проворчал:

- Профукал ты, сын, райком – эх, профукал. Да и на заводе, похоже, о тебе не самого лучшего мнения. Для чего учился? – скажи мне. Шел бы тогда в работяги….

- Погоди, отец, меня хоронить. Во Франции после поражения Наполеона говорили – подняться можно и с дивана. Я хоть не Франция, но поднимусь….       

Вернулся на завод, чувствуя себя униженным и как будто вдвойне виноватым. Можно было купить коробку конфету бухгалтерше, пересчитывающей мою зарплату – но, увы, не та ситуация.

Подавленное настроение, вызванное бездушием заводских чинуш, не развеялось от заступничества второго секретаря горкома партии. Во мне, конечно, говорила оскорбленная гордость.

Дожидаясь новой версии своей зарплаты, не знал чем себя занять. Сходить к пузырю в профком – позлорадствовать? Будь у меня выбор, предпочел бы разговор с людьми более порядочными.

В газете и райкоме постиг искусство говорить часами, не произнося ничего существенного, а вот на заводе всего за полгода все это умение растерял. Производственники – люди дела, они не любят пустых разговоров. В их среде как-то не принято блистать остроумием по пустякам. Жизнь есть жизнь – считали они – ее надо прожить, а не трепать о ней языком.

Я таки заглянул в профком, когда расчетный бухгалтер сказала, что новая ведомость на меня уже у кассира, и я могу получить причитающеюся мне по закону зарплату. Пузырь сидел на своем месте, вскинул голову:

- Что еще?

- А еще вот что, - я уже мнил себя журналистом всесоюзного уровня. – Я добьюсь того, чего стою, а вы с вашим долбанным парткомом напару по миру пойдете – дайте срок. И я вам в этом помогу….

Он устремил на меня злобный взгляд.

- Все, чего вы добьетесь – это нары на зоне да нож меж лопаток в пьяной драке уголовников.

- Ну, это уж вы слишком! Такого не будет, а будет вот что – научившись врать самому себе, вы и детей своих научите. И будут они у вас… такими же как вы.

- А чем же я по-вашему плох?

- А разве вам Светочков не объяснил? Я присутствовал при его телефонном разговоре. Он назвал вас недоумком и ханжой отвратительным.  

- Вы врете! Он так не говорил.

- Вру, конечно – я вас купил незамысловатой шуткой. Дай бог вам вырастить своих сыновей сильными и гордыми, как вы; а дочерей – прелестными ангелочками с золотыми кудрями и нежными, застенчивыми улыбками, как у вашей жены. Они будут приходить к вам в ночных рубашках, чтобы вы их поцеловали в лобик на сон грядущий. Вы им внушите свои жизненные правила – необязательно иметь семь пядей во лбу: достаточно грамотно вылизывать причинные места власть имущих. За сим удаляюсь. Всего хорошего.

Кой черт меня за язык тянул? Но надо было видеть – челюсть его на столе и глаза по полтиннику. Профсоюз хренов!

За окном разыгралась непогода – как раз к моему отъезду на Бугор. Порыв ветра распахнул неплотно прикрытую форточку – сквозняк прошелся по комнате, захлопал картинками на стене. Малышка спала в своей кроватке, я сидел в кресле, сложив костыли на пол – Тома кинулась закрывать окно. За ним ветер завывал под карнизами крыши, гремел водосточными трубами. В квартире было тихо – сосед, наверное, лег спать, теща сидела у телевизора. В пустых коридоре, прихожей и кухне, казалось, звенела тишина.

Тома взяла из вазы красное яблоко и кухонный нож:

- Хочешь половинку?

Я посмотрел на нож и на яблоко в ее руках, на руки и шею, плечи и грудь, на узкую талию и стройные ноги – в душе неожиданно возникло острое чувство нежности. Мне захотелось обнять ее и приласкать. Заговорил, не думая, и сказанное в точности отражало мои мысли:

- У цыган девушка, выбирающая себе возлюбленного, подает ему яблоко – оно символизирует ее сердце.

Тома не стала его половинить:

- Тогда ешь целиком.

Я скорее насторожился, чем обрадовался – что бы это значило?

- Если отец за тобой не приедет, оставайся ночевать – мама трезвая, а на улице непогода: как ты пойдешь?

- Значит, наш день настал? – тихо спросил, сглотнув слюну.

Тома встретила мой взгляд. Ее глаза округлились, в них зажегся огонек душевного волнения. Бледные щеки окрасились нежно-розовым румянцем.

- Наш день?

- Тебе уже можно спать с мужем?

- А мужу удобно спать с женой, имея ногу в протезе?

- Наверное нет, но очень хочется.

Поднял один костыль и подковылял к ней. Потом взял ее за руку, поднял и заключил в объятия, опустив костыль на диван. Она покорилась охотно, легко и даже судорожно сглотнула от нахлынувших чувств.

Я коснулся губами ее губ. Тома стояла неподвижно.

Потом поцелуй – ее губы раскрылись сами собой, она обвила мою шею руками. Дыхание наше после поцелуя стало частым и неглубоким – кровь стремительно понеслась по жилам, заливая тела жаром. Восхитительная истома охватила нас.

Я целовал ее шею, она гладила мои волосы….

В прихожей послышался шум шагов. Дверь распахнулась, в комнату вошла теща. Я разжал объятия, но продолжал удерживать Тому одной рукой – вернее держаться за нее, стоя как цапля на одной ноге.

- Горе-любовнички, - со смехом сказала Мария Афанасьевна, - если уж вам невтерпеж ночи дождаться, имейте привычку запираться.

Меня совсем не прельщало быть любовником собственной жены. Но больше всего на свете мне хотелось положить конец мучительному ожиданию того, что неизбежно должно было однажды случиться, что в других семьях случается гораздо раньше после рождения ребенка.

Что если мне действительно сегодня остаться здесь ночевать? Может быть, что-нибудь произойдет? При мысли об этом сердце замерло в груди, а руки задрожали так сильно, что Тома почувствовала:

- Ты присядь.

Отец не приехал, дождь не унялся, я остался.

Переделав все дела, укачав дочь легли спать.

- Как ты себе это представляешь? – спросила Тома.

Я обнял ее и привлек, поцеловал. Настенька завозилась и заплакала в кроватке. Тома выпорхнула из постели, включила ночник и склонилась над ней. Подол ночной рубашки приподнялся, обнажая точеные икры и тонкие щиколотки. Я смотрел на жену, ощущая в груди глубоко спрятанную боль, не имевшую ничего общего с неутоленным плотским желанием. Она была полностью поглощена своим материнством – никакого остатка для меня.

Дочери поменяли пеленки, она успокоилась и уснула. Жена снова рядом – я с необычайной остротой ощущал ее присутствие: мы были так близки…. Мне хотелось повернуться, обвить руками ее талию, прижаться к ней всем телом… Мне хотелось заставить ее желать меня как мужчину, вызвать в ней настоящий женский отклик.

Но Тома легла и не потянулась ко мне, а отвернулась. На меня опрокинулись сожаление и стыд. А вслед за ними пришло возмущение. О, как хотелось заставить ее пожалеть об этой холодности. Но как это сделать, не изменив супружескому долгу? Стиснув зубы ждать и терпеть?

Утром чувствовал себя израненным и измученным, словно только что побывал в бою. Спина болела от вынужденного положения всю ночь пролежать на ней. С одинаковой страстью жаждал мести и забвения. И в то же время пришло облегчение – раз тебе этого не надо, то и мне все пофигу. Я имел право испытывать облегчение.

Самообладание Томы не стало для меня откровением – она и в медовый месяц не сгорала от нежной страсти. Это мы, мужики – слепые рабы своих желаний, а женщины, они не… Они всегда находят в себе силы отвергнуть нас даже в самый кульминационный момент.

Забавляя дочь, ползающую по дивану, с горечью думал о малышке – это ты отняла у меня любовь своей мамы. Впрочем, разве она виновата? – все было заранее предрешено судьбой.

В чем бы ни была причина, только поведение Томы сегодня ночью открыло мне глаза на свои заблуждения. По крайней мере, за это я должен быть ей благодарен. Почему опять я, а не она? Она страстно хотела иметь ребенка – она его получила. Я стал не нужен – причем здесь она? Все по чесноку, как говорят футболеры «Луча»… или как пела Инна Чурикова в «Неуловимых мстителях»: «Ночь прошла, и опять в мире гру – у – устно… Так закончен последний роман!»

Я только ночь не ночевал на Бугре, но возвращался в отчий дом с таким чувством тоски, будто не был в нем целых три года.

Мама и три соседки пили на лавочке возле дома самодельное яблочное вино. По-моему, «сидр» у англичан. Угощал и угощался отец, который опять не собирался за мной.

Голосом, полным холодного призрения, спросил:

- Это частная вечеринка или каждый может присоединиться?

Не лишенная чувства юмора Стюра Грицай воскликнула:

- О, адмирал Нельсон вернулся!

Действительно, на костылях кого я еще мог напоминать? – не Кутузова же. К тому же во флоте служил….

Меня пригласили, но я отказался. А соседки так наугощались, что чуть было не подрались – по крайней мере, кричали за окном гораздо громче, чем герои драмы на экране. Мама, не любящая таких сцен, тихонечко ретировалась. А отец остался, подогревая спорщиц вином и словом. Похоже, для него это было приятное общество и остроумно-душевный разговор.

Отец был всегда превосходным хозяином – он заботился, чтобы его гости были всем довольны, и занимал их разговорами, полными искрометного остроумия; а еще старался напоить их допьяна – до зеленых риз (или соплей – как правильно-то?) У него был дар располагать к себе людей, хотя создаваемую им атмосферу никак нельзя было назвать умиротворяющей. Егор Кузьмич заражал гостей острым, жизнерадостным восприятием жизни, умением наслаждаться каждой минутой, поэтому никто не хотел уходить, пока он угощал – и в итоге все расползались, не в силах идти на ногах.

И в то же время я понимал, что не из добрых душевных порывов отец время от времени затевал подобные пирушки. Крепкому к выпивке, ему нравилось наблюдать, как люди на глазах скотинеют под влиянием алкоголя. Мне он всегда внушал – не умеешь пить, не пей.

А мама наоборот считала – что за праздник, ежели не выпить? И не любила, когда без серьезного повода.

Воспитанный в такой атмосфере, я воспринимал частые тещины попойки до зеленых соплей признаком сумасшествия. Не смог бы подтрунивать  над ней, как мой отец. И не стал бы молча осуждать, как моя мать. Я просто поставил диагноз и озвучил его – вы сумасшедшая, Мария Афанасьевна, вам место в ЛТП, а не среди нормальных людей. Но даже трезвая она раздражала – раздражала, как царапанье ногтей по стеклу.

Спор за окном достиг кульминации – бабы просто визжали, доказывая свою правоту.

- Они там с ума сошли? – отвлеклась мама от созерцания телевизора и подошла к окну.

Я встал за ее спиной:

- Пьяны – это точно.

Не знаю, помнили бабы суть спора, но теперь это было неважным: главное – перекричать товарку. Никакой явной ссоры, ведущей к рукоприкладству, не было – однако шла непрерывная словесная перепалка. Три соседки, три подружки сошлись не на шутку, а отец, как Мефистофель, подливал масла в огонь – вернее, домашнее вино в стаканы.

- Тещенька-то твоя попивает? – спросила мама, думая о своем.

- Пьет, зараза!

- Горбатого могила исправит.

При слове «могила» вздрогнул душевно, и мама, кажется, это заметила.

- Живи, сынок, куда же теперь деваться? – у тебя там ребенок. А если боишься, помни: решиться – значит преодолеть страх и жить.

- В таком случае, мне остается только решиться, - говоря это, вспомнил Тому, соблазнительную, как сам грех.

Словно повинуясь какому-то невидимому сигналу, соседки на лавочке перед нашим домом вдруг прекратили базарный лай и пошкандыбали, заплетаясь ногами, по домам. Отец пришел домой весь из себя веселый:

- Потешили душу, куриные головы.

- Оно тебе надо? – спросил я.

- Своя не рычит, хоть соседок послушать.

Рык бабий, оказывается, мужикам тоже нужен для полноты семейного счастья.

Успокоившись, отец сказал:

- Ты это вот что – бери машину и езди сам… туда-сюда… меня уже укатал. У самого права есть, а меня гоняешь.

Это было ново. В принципе, управлять отцовым «ЗАЗ-968» не сложно: он выполнен по инвалидному варианту – тормоз ручной в виде рычага, похожего на переключатель скоростей. А с газом и сцеплением легко можно управиться одной правой нагой. 

Все оказалось даже слишком просто. Тома давно мне намекала, попросить машину у отца для самостоятельных перевозов своей искалеченной персоны.

- Глядишь, и мы куда-нибудь съездили бы под шумок, - говорила жена, - ко мне на работу или за грибами.

И я все подумывал, как подступиться к отцу. А все оказалось проще пареной репы – Егор Кузьмич выпил, душу потешил на бабьем базаре и на радостях широким жестом предложил мне свою машину. Без всяких на то моих усилий.

В первый же день мы съездили с Томой за покупками в Еманжелинск. Дочь осталась дома с трезвой бабушкой. А потом дни понеслись с головокружительной скоростью. Погода по-прежнему стояла летняя – яркая и теплая. Ночами, как на экваторе, шли дожди. Грибов было море. И мы даже умудрились пару раз съездить. Причем, Тома с тещей ходили на поиски, а мы с дочерью мухобойкой гоняли оводов по машине.

Я думал, что поездка за грибами меня развлечет и позабавит – с дочерью становилось с каждым днем все интересней. Вместо этого ощутил в лесу умиротворение. Над головой было открытое небо в парусах облаков. В открытые окна машины задувал теплый ветерок. Музыка играла из транзисторного приемника. Но больше внимания привлекала дочь. Она проявляла любопытство буквально ко всему. Она легко и радостно улыбалась даже мухам, бившимся в стекло.

Ну, как тут не скажешь, что жизнь – это просто жизнь, и какой бы она ни была, все-таки куда лучше смерти.

Может, об этом и дочь лопотала, только никто еще не мог ее понять. Но это не имело значения. Главное – настроение, а слова сами собой когда-нибудь и найдутся. Ее большие красивые глаза искрились смехом, непослушные пряди выбились из-под шапочки.

Я сидел на пассажирском сидении, где не мешался руль, выставив ноги наружу. Подхватил малышку с заднего сидения и посадил на колени. Потом подбросил девочку вверх. Она издала восторженный вопль.

Мама и бабушка, как по команде, обернулись к нам.

- Мне почему-то съесть тебя хочется, - скорее для них, чем для нее, сказал я.

Малышка схватила меня за волосы и звонко чмокнула в нос. В ответ пощекотал ее нежную шейку своими колючими усами – Тома, глядя на нашу возню, улыбалась.

Ну, что тут скажешь? Жизнь есть жизнь. Каждый миг – это подарок. Радуйся ему.

Со свежего воздуха воротясь, внучка и бабушка уснули, а мы с Томой сели мыть и чистить грибы, а еще тихо вести беседу о нашей жизни и любви.

Жизнь есть жизнь, ее нужно прожить. Сегодняшний день уходил, завтрашний еще не пришел. Настоящее – это миг, здесь и сейчас; это все, что у нас есть. Нельзя отказываться от счастья, откладывая его назавтра. В чем бы ни были мы виноваты друг перед другом, мы – муж и жена по закону и совести.

- Может, мне остаться сегодня здесь? – с надеждой спросил я.

- Твой отец прибежит, потеряв машину.

- Тоже верно, - обреченно вздохнув, согласился я.

- А потом никогда не даст….

Соображает – подумал с досадой.

- А мы уже начинаем привыкать, что у нас под рукой есть машина. Ты бы видел, как Настенька начинает прыгать, когда услышит, как трещит за окошком твой автомобиль мотором.

- Это она меня рада видеть.

- И тебя тоже, - прояснилось лицо жены.

- Вот ведь жили-жили, не подозревали, что может у нас появиться такой человечек…

- И он появился всем на радость. Знаешь, милый, дети должны купаться в любви.

- Я согласен. И пусть будет, что будет – пусть все идет своим чередом: Настенька растет, мы будем стариться….

Тут Тома покосилась на меня:

- Ты же не потребуешь от меня еще одного ребенка?

- Запросто, - глаза мои затуманились. – Почему бы нам не попытаться хотя бы сымитировать процесс зачатия?

- Ничего подобного!

- А как же супружеские обязательства, дорогая?

Тома бросила на меня ледяной взгляд.

- А, ты вон о чем….

- Ты считаешь вопрос неважным? – тихо спросил я.

- Ты на что намекаешь? – возмутилась жена.

- Вопрос был задан в рамках приличий.

- Это тебе так кажется! И знаешь, мне претит все животное: мы люди и должны жить по-людски.

Я посмотрел на нее скорбно и пристально.

- Есть такая старая поговорка – Богу молись, а на черта косись.

- Ты, часом, не на измены намекаешь?

- Что-то в этом роде.

- Зачем?

Это был глупый вопрос, но Тома, видимо, решила, что лучше спросить напрямую, а не тянуть кота за хвост.

- Если тебе секс не нужен, это не значит, что и мне в нем нет нужды.

Тома нахмурилась.

- Прекрасно! Значит, ты собираешься налево похаживать и уведомляешь об этом жену.

- Не уведомляю, а предупреждаю, то, чего невозможно получить дома, запросто можно найти на стороне.

- И ты находишь?

- А как ты думаешь? – стал бы я затевать этот разговор, не убедившись, что мне от тебя ничего не светит.

Тома смерила меня таким взглядом, что я подумал – либо она сейчас опрокинет на меня тазик с грязной водой, либо запустит груздем в морду, либо в бок ткнет ножом. Но она сказала очень грустно:

- Раньше ты близости добивался, а теперь требуешь – что изменилось?

Я ответил ей без улыбки:

- Разве ты не заметила, дорогая? – мы поженились.

После двухдневного дождя погода смягчилась, потеплело. Солнце сияло так ярко, что глазам было больно. Воздух опять пах весной, хотя уж был конец августа.

Солнце выманило на прогулку нашу семью – Тому с Настей в коляске, меня на костылях. Мы по тротуару дошли до конца Советской, пересекли привокзальную площадь и вышли на перрон. Клумбы еще цвели и пахли.

Мы сели на удобную лавочку, помахать поездам ручкой. Они пролетали нашу станцию на огромной скорости, грохоча и посвистывая предостерегающе – Настенька махала им весьма энергично, будто прочь гнала. А электрички останавливались – высаживали и садили пассажиров, двери закрывали и вдаль убегали.

- Смотри, дочь, - я сказал, - вот так однажды к тебе приедет твой принц.

Настенька внимательно вглядывалась в пассажиров, но обрадовалась только пекинесу, сбежавшего от своей хозяйки.

- У дочери аллергия на шерсть животных, - сказала Тома. – Ни собак, ни кошек нам в дом нельзя.

- Может, попугайчика или кенара?

- А если тоже не впрок, тогда их куда?

Подошла дама в желтом брючном костюме.

- Вы Тамара Агаркова, если не ошибаюсь?

- Мы знакомы? – довольно прохладно осведомилась жена.

Дама задорно улыбнулась:

- С вами нет, а вот с вашим мужем – да.

- Вот как. И что ему передать?

- Скажите, что я ему все простила и совсем не собираюсь его преследовать – даже не поздороваюсь, если нам суждено будет встретиться.

Эти слова были произнесены с таким достоинством, с такой явной искренностью, что Тома на меня покосилась с вопросом – мол, что ей надо от меня?

- Что ж, извините за доставленное беспокойство, - обронила дама, поворачиваясь, чтобы уйти.

- Постойте-постойте, но муж мой рядом со мной сидит. Вот он. Вы ему ничего не хотите сказать?

- Ему? – удивилась тетка.

- Ну, если вы не ищете встреч с Анатолием Агарковым, то он перед вами.

- Мы знакомы? – спросила женщина меня.

- У меня очень плохая память на лица, но такого костюмчика цвета детской неожиданности что-то никак не могу припомнить, - ядовито сказал я.

- Злоба в сочетании с безнадежностью – это смертельно опасный яд, мой друг - сказала вдруг тетка с серьезным лицом.

Я повернулся к жене:

- Слушай, пойдем отсюда. По-моему она ку-ку…

Для убедительности сказанного повертел пальцем у виска.

- Его чувства горячи и неодолимы, но они быстро угасают, - сказала незнакомка, обращаясь к Томе. – Он бросит вас, заставит выбираться в одиночку из жизненных передряг. Будьте осторожны – я его знаю.  

Я был прав – в голосе женщины послышалось кликушество. А Тома, похоже, совсем растерялась. Она опомнилась, лишь когда незнакомка склонилась над коляской:

- Это ваше дитя? Какой чудный ребенок…

Тамара с силой ее оттолкнула:

- Иди отсюда подобру-поздорову, - и взяла мой костыль. – Пока костылем не огрела….

Тетка ушла, и мы домой пошли.

- Как тебе все это нравится? – спросила жена.

- Никак не нравится – это чья-то злая-презлая шутка.

- Ничего себе шутка!

Во взгляде, брошенным на меня женой, прочитал подозрение. И возникло ощущение, что я не выдержал какое-то испытание. Подкатило неприятное чувство Штирлица в кулуарах гестапо – когда надо следить за каждым словом и каждым жестом. Мне не хотелось ломать голову откуда эта баба на перроне взялась и зачем появилась. Какие-то сомнения она в голову Томы таки забросила, и мне надо быть настороже.

Вместо того, чтобы идти домой, мы свернули в сквер на центральной площади. Видимо, Тома пережевала случившееся и накопила вопросов, которые было неудобно задать при теще.

Набрав в грудь побольше воздуха, она сказала:

- Теперь расскажи, мой дорогой, откуда эта страхолюдина знакома с тобой, не зная тебя?

- Охотно. Я ведь с некоторых пор увельская достопримечательность – обо мне многие слыхали, но не все знают.

- Тебя?

- Но ведь она сказала – знакома со мной. 

- Тогда зачем она говорила, что простила тебя? Что простила?

- Это сказано, чтобы разжечь твой интерес, а еще, чтобы разрушить между нами мир и согласие.

Тома надолго задумалась, но, в конце концов, спросила:

- Могу я узнать, за что она не собирается тебя преследовать?

Опять за рыбу деньги! Бросил на нее оценивающий взгляд, решая для себя, стоит ли ей отвечать, но решение принял быстро.

- Она хотела смутить тебя и своего добилась.

- Если все, что она сказала, ложь – как же она не боится?

Я поднял бровь и тихо спросил:

- Чего? Ты же не ударила ее костылем, и я не побегу выяснять отношение.

- Но мне все равно трудно поверить, что она появилась рядом с нами случайно.

- Даже попробую предположить, кто ее подослал – скорее всего, Демина.

- Здорово же ты ей насолил, если никак не может успокоиться.

- Прекрасно сказано. Хотя я подразумевал другое – дурам закон не писан.

На лице у Томы вдруг появилось отсутствующее выражение. Она ничего больше не сказала и направила коляску домой.

Сказал я:

- А знаешь, милая, на АИЗе меня назвали сутяжником.

- Почему?

- Хотел прокурора на них натравить.

Увидев нас в окно, теща выскочила на крыльцо, помочь коляску занести.

 

 

 

Комментарии   

#1 СутяжникErmelinda 18.10.2017 23:54
Большое спасибо!
Мне понравилось...
Буду заходить почаще.

Добавить комментарий