Electron.gifgreen.gif

интернет-клуб увлеченных людей

БЛИЗНЕЦЫ

БЛИЗНЕЦЫ

28 Март 2024

Л. Ларкина. Б Л И З Н Е Ц Ы Стояла глубокая ночь. Мне не спалось, и я вышла на...

СПАСИБО

СПАСИБО

27 Март 2024

Л. Ларкина. СПАСИБО Спасибо, милая, что иногда Меня ты навещала. Теперь не те наши года! И нас вокруг так мало!...

Матерь Мира и образ Женщины.

Матерь Мира и образ Женщины.

26 Март 2024

Матерь мира -1. Матерь Мира и образ Женщины. (по страницам писем Е.И. Рерих). «Матерь мира» и «Матерь Агни Йоги». Часть...

ПОДВЕНЕЧНАЯ

ПОДВЕНЕЧНАЯ

25 Март 2024

Л. Ларкина. ПОДВЕНЕЧНАЯ Золотым кулоном Месяц над рекой. Соловей знакомый, Про любовь мне спой! Слушать я готова: Песенку твою. Завтра...

Всеобуч «Граней Агни Йоги». Тема  « Сердце»

Всеобуч «Граней Агни Йоги». Тема « Сердце»

24 Март 2024

Всеобуч «Граней Агни Йоги». Тема « Сердце». Часть первая.« Сердце! Тебе не хочется покоя…» От составителя. Сердце человека… В астрологии...

Игра «Биржа»

Игра «Биржа»

23 Март 2024

Внимание! Размещена новая таблица котировок. Что наша жизнь - игра,Добро и зло, одни мечты.Труд, честность, сказки для бабья,Кто прав, кто...

ВЕЧЕРОМ

ВЕЧЕРОМ

22 Март 2024

Л. Ларкина. ВЕЧЕРОМ Веял ветер встречный, Дождик моросил, Про огонь сердечный Милый говорил. Пел закат усталый: Баюшки-баю! Тяжелели травы, Кланяясь...

Не жалуйся на боль — вот лучшее лекарство.

 

 

 

Привет от одноногого…

Так и не найдя возможности где-то распечатать фельетон, впал в депрессию – не везет с этой машинкой… можно подумать, меня сглазили. Может, от руки написать, да послать?

Ладно, подожду пока – время терпит.

Мне оставалось только молиться, чтобы кость быстрее срасталась. Я позвонил на завод, когда получил больничный, и они словно забыли обо мне – будто меня совсем не существовало. Я все больше убеждаюсь, что строители коммунизма ничем не отличаются от неандертальцев – разве что людей они не едят, хотя сомнения на этот счет возникали. Это нанесло серьезный удар по иллюзиям, которые я питал относительно светлого будущего нашей страны. Дружба, равенство, братство… Как же, держи карман шире! Порядочнее ведут себя капиталисты – они хоть не врут, что думают и заботятся о народе: выкручивайся сам, как сумеешь, когда попадешь в беду.

Ладно, черт с ними, с заводскими товарищами! – надо думать, что происходит со мной. Видимо, я отдохнул от изнуряющей работы и полуживого состояния, и во мне пробудился сексуальный инстинкт – он просто пер из меня, не взирая на ноющую боль в переломе, гипс и костыли. Конечно, у меня есть жена, и при обоюдном желании что-нибудь можно придумать. Но мысль заговорить об этом с Томой не только смущала, но и пугала меня – что она обо мне подумает? Грязное вонючее животное, живущее одними инстинктами….

Ну, может быть, вежливо скажет:

- Когда человек болен, ему не до секса. Или с тобой не все в порядке.

Или расхохочется в лицо:

- Представляешь картину? – инвалид, занимающийся сексом.

Вобщем, я – как живой мертвец.

Отец истопил баню. Я сунул больную ногу в большой полиэтиленовый мешок и герметично его замотал – мочить гипс нельзя. Голову помыл сам и намылился сам – отец только воду менял. А потом сказал: «Посиди, погрейся» и ушел. Сунув под голову висевший халат, лег на лавку, оставив загипсованную ногу в вертикальном положении, и стал греться в простенькой баньке, представляя ее финской сауной.

Отчего-то вдруг вспомнилась одна девушка, с которой случайно познакомился в студенческой общаге еще до Ляльки. Как, дай Бог памяти, ее звали? Ах да, Наташа… Она была старшекурсницей – миниатюрной, с очаровательными глазами. Обратилась ко мне с просьбой – не могу ли я, как председатель студсовета, дать ей ключ от женского душа, ибо она с дороги и ей обязательно надо помыться.

- Могу, - говорю, - если меня с собой возьмешь.

- А вам стыдно не будет?

- Не больше, чем тебе.

- Ну, тогда пошли.

Мы, как взаправдашние, пришли вместе в душ, закрылись, разделись, поглядывая друг на друга, и встали в кабинки напротив. Я посматривал на ее приятные глазу округлости, и все было ничего, если бы она не попросила, ей спинку потереть. Тут уж я не устоял... Это был волшебный, незабываемый секс. Главное – без последствий: у нее, оказывается, парень есть, а я вскоре познакомился с Лялькой.

Почему бы этой Наташке сейчас ко мне не постучаться в баньку? Мы бы вернулись назад, в наше прошлое, когда секс был просто сексом без всяких последствий и обязательств.

Лежал, мечтал и, наверное, перегрелся. Когда попытался подняться, упал от головокружения. Сознание потерял еще до того, как ударился головой о пол.

На Томин вопрос – откуда шишка взялась? – рассказал, как сходил в баню.

- Ты совершил большую глупость, мне соврав, что пойдешь на стадион поболеть за свою команду, и Бог тебя наказал. Он будет наказывать каждый раз, когда ты надумаешь меня обмануть. Говори – что там было, в бане?

Я снова с особенной остротой почувствовал, что здесь моя жизнь гроша ломанного не стоит. Здесь у меня одни только обязанности и никаких прав даже на секс с законной женой. А самое худшее заключалось в том, что нет и надежды на перемену к лучшему – ребенок-то уже родился….

Солнце из белого стало алым и примостилось на горизонт. Мама решила накрыть ужин в саду. Был восхитительный предзакатный час.

- Ну, теперь-то ты жалеешь, что женился на Тамаре? – спросила она.

- Теперь он и на Деминой согласен жениться лишь бы только вырваться оттуда, - хихикнул отец.

Я промолчал.

Отец поставил на стол трехлитровую банку яблочного вина, и мы выпили по стакану, потом еще по одному и еще… Очень скоро я опьянел – окружающее поплыло и закружилось, к горлу подступила тошнота, а мысли стали путаться. Тем не менее, я осознавал, что все это произведено преднамеренно, и теперь любимые родители ждут моих откровений об ужасах семейной жизни с Тамарой Борисовной под боком у тещи. 

Я выпил еще вина, но все равно больше слушал, чем говорил. На мгновение мелькнула мысль, что они попытаются меня уговорить бросить Тому и вернуться к ним. Но потом решил, что скорее всего, дело закончится упреками.

Между тем, застолье продолжалось. Мама всплакнула, что ей безумно меня жаль. Постепенно я понял в чем дело: неудачи мои последних двух лет превратили меня в их глазах в бедного несчастного мальчика. А самое странное заключалось в том, что я и сам почти готов был в это поверить.

- Яша Малютин покончил с собой, - сказал отец ни с того, ни с сего.

Стоп! Стоп! Стоп….

- Вы считаете: я в таком отчаянии, что способен на самоубийство? Не дождетесь! Да я скорее тещу убью, когда дойду до самой крайности. У меня достаточно сильный характер, по-настоящему сильный… Папа, ты же говорил, что я вашей породы. Кто-нибудь из нашей породы накладывал на себя руки?

- Как ты, так и тебя… - печально сказала мама.

- Мама! – вскричал я. – Прошу тебя раньше времени не хоронить своего единственного сына.

Она бросила на меня негодующий взгляд, а я покраснел от горя и стыда.

На следующий день явившись в семью, заметил, что из голоса Томы исчезли участливые, дружелюбные нотки.

- Что случилось?

Трезвая теща смерила нас обоих злобным взглядом и ушла в свою комнату.

- Что это с ней? И что вообще происходит?

- Настенька всю ночь проплакала.

- Что ее беспокоит?

Тома пожала плечами.

- Ночью скорую вызывали. Днем детский врач придет. Ждем.

- Сейчас Настенька спит, и ты приляг – я подежурю.

- Тебя вон пеленки ждут.

- Постираю.

Тома прилегла на кровать и закрыла глаза. Она здорово похудела после родов – кожа натянулась на скулах и пожелтела. Материнство – не фунт изюма.

- Почему, почему ты это сделал? – спросила Тома негромко, не открывая глаза, в ее голосе прозвучали нотки отчаяния.

- Что я сделал не так?

- Пошел на стадион и сломал ногу. Сколько тебе заплатят по больничному? Я в декрете, ты не работаешь – где мы будем деньги брать на житье?

Я промолчал – а что сказать?

- Мама сказала, что не собирается нас кормить, и будет готовить себе сама.

- Стоп-стоп-стоп, это из-за меня? Но я ведь и так здесь не питаюсь. Ты ей сказала?

- Зато питается твоя дочь…

- Но ее внучка. И, кстати, она больше маму ест, чем магазинные кашки.

Тома молчала, лежа с закрытыми глазами.

- Все новости ночи? Может, хоть одна хорошая завалялась – добавь ложечку меда в бочку дегтя.

Не дождавшись ответа от Томы, пробормотал вполголоса, не зная, куда деваться от стыда:

- Прости меня! 

- Очень жаль, - медленно проговорила жена, - что до тебя все доходит так поздно.

Вечером на Бугор позвонила сестра.

- Как дела? – спросила она.

- Учитывая все обстоятельства, неплохо, - холодно ответил я.

Сестра с самого начала была против нашего брака, поэтому любой разговор на эту тему не улучшал моего настроения.

- Наши девчонки (Людмила работала в торговле) жалуются на твою жену – придет, все пересмотрит, все перенюхает и ничего не возьмет.

- Разве это запрещено?

- Нет. Но она это делает демонстративно – вы, мол, тут стоите для моего удовольствия.

- Разве это не так? – сказал я несколько менее уверенно.

- Другие себя так не ведут. Попробуй поговорить с ней, чтобы вела себя поскромней.

- С формальной точки зрения она не нарушает никаких правил, поэтому ваши претензии лишены основания.

Я и сам прекрасно знал Томино высокомерие, но ведь каждый волен вести себя так, как считает нужным. Своим гордым видом жена отталкивает от себя людей. Другой вопрос – а нужны ли они ей?

- Сестра, мой жизненный опыт подсказывает, что улыбка на устах твоего собеседника – это не обязательно признак хорошего расположения. В душе, может быть, он проклинает тебя и желает всяческих напастей. Просто Тома честнее всех – она что думает о человеке, то и говорит своим лицом. Улыбку она бережет только для истинного друга. А вы там все привыкли двурушничать, и презрение достойного человека вас бесит.

- Тогда скажу так – лично мне представляется, что твоя жена и тебе-то редко улыбается.

- А это меня дисциплинирует.

- Поэтому ты и ходишь в последнее время, как пыльным мешком ударенный.

- Это моя вина! – воскликнул, чувствуя, как щеки загораются от гнева. – Ты в курсе, что я на футболе ногу сломал?

- Мама звонила….

После этого разговора еще некоторое время неподвижно сидел рядом с телефоном, размышляя – действительно, зачем Тома ведет себя так? Ведь ежу понятно, что ласкового ежика две ежихи кормят.

- К тебе приятель! – объявила мама.

- Вот как? Первый посетитель за неделю бюллетеня! – воскликнул, с трудом сдерживая волнение. – Кто же это?

В горницу вошел Гошка Балуев. Я поднялся ему навстречу, и мы обнялись. Потом лицо приятеля как-то странно сморщилось.

- Вот и ты захромал, - проговорил он сдавленным, срывающимся голосом.

- Как видишь. Помнишь, когда в детстве играли в пиратов, тебе всегда доставалась роль Джона Сильвера… Ну, кто теперь из нас одноногий?

- Согласен – теперь ты: я – хромоногий.

- Как у тебя дела, Джон Хромоногий?

- Да пока нормально.

Но я чувствовал, что это далеко не так. За время, что мы не виделись, Гошка сильно изменился. В нем появилась какая-то напряженность, которой раньше не было.

- Что стряслось, дружище? – негромко спросил, но Балуйчик только глаза опустил и снова обнял меня.  

- Я думаю, он рад повидать друга, - предположила мама. – Отобедаешь с нами?

- Дед нам винишка достанет. Помянем тех, кого с нами нет.

- Толик Назаров умер, - сказал Гошка.

- Я слышал.

- Почему на похороны не явился?

- Закрутился, - сказал, а на душе кошки скребли.

Когда переехал сюда из Челябинска, мы с Гошкой часто встречались – выпивали, болтали. Отношениям нашим и встречам положило конец мое участие в проекте «Общество борьбы за трезвость». Суть проста – я не мог пить в выходные с Гошкой, чтобы в рабочие дни верещать другим о вреде пьянства. И вот теперь я сам предлагаю другу детства выпить яблочного вина.

У меня и так было муторно на душе, но увидев Гошку у себя дома, окончательно понял, что с райкомовским прошлым покончено окончательно. А когда приятель обнял меня, на душе стало совсем худо. Мое неумение двурушничать оборачивалось против меня.

М-дя… Но если во мне клокотала совесть, то Гошка банально болел с похмелья и пришел ко мне, перехватить на пузырь. Приняв приглашение на выпить и закусить, он повеселел.

Гошка рассказывал, как схоронил свою мать – я тогда прятался в Петровке от райкомовских товарищей.

Он пил беспробудно недели две и подцепил горячку белую. В пять утра явился к соседу и заявил, что его хотят убить. Тот позвонил в «скорую помощь» и вызвался проводить домой. Гошка шел и озирался:

- Видишь-видишь? – они идут за нами, перебегая от столба к столбу.

Дома Гошка испугался провожатого:

- Ты тоже хочешь меня убить?

- С тобой… все в порядке? – задал тот идиотский вопрос.

- Абсолютно, - проговорил Георгий Иванович, стуча зубами. – Ты топор на место поставь.

- А где твой топор?

- За дверью.

Сосед вышел. Гошка захлопнул дверь и подпер на засов.

Приехал «скорая» - сколько ни кричали, сколько ни барабанили в дверь и по окнам, он не открыл. С белой горячкой мой друг справился сам – в постели и на ногах.

- Ты все это помнишь? – удивился я.

- Будто вчера было.

- И часто с тобой такое бывает?

- Каждую ночь – кто-то стучит в окошко, по двору ходит.

- На сколько я помню, ты никогда не запираешься.

- А зачем?

- Может, тебе все-таки обратиться в больницу?

- Они меня в психушку запрячут, и мне никогда оттуда не выбраться, - сказал он ровным, невыразительным голосом.

- Но ведь ты в таком состоянии можешь быть опасен для окружающих. Однажды очнешься от наваждений – а ты убийца. Этого хочешь? Послушай, бросай пить, - убежденно сказал я, а сам покосился на недопитую банку домашнего вина. – Помнится, ты пытался книжки писать за компанию с нами. Сейчас хоть что-нибудь читаешь? Есть в твоей жизни какая-нибудь интеллектуальная составляющая?

- Я чувствую, что во мне кто-то живет. Иногда он просыпается раньше меня и бродит, где хочет. А потом просыпаюсь я.

- Вот видишь! Если это не глюки, то верный симптом раздвоения личности.

- Это значит, нас двое в одном моем теле?

Я пытался найти логическое объяснение странному поведению моего друга. Но как ни старался, ничего лучше – сходи в больницу – придумать не мог.

А Гошка почему-то был уверен, что тот, кто живет с ним в одном теле, в принципе, неплохой парень – и он не прочь с ним установить контакт.

- Мне кажется, мы бы подружились.

Я прикусил нижнюю губу – клинический случай или сенсация века? Может быть, мне заняться наукой?

Когда вино допили, Гошка засобирался домой.

Я проводил его до ворот и стоял, опершись на костыли, глядя ему в спину.

Гошка повернулся махнуть рукой, а я сказал:

- Передай привет братве от Одноногого….

- Передам…

Я достал наши детские фотографии. Вот он, Гошка, в пятнадцать лет – честное, открытое и, вместе с тем совершенно обыкновенное лицо с длинными каштановыми волосами. В выражении глаз читались жадный интерес ко всему окружающему и некоторая наивность, исполненная надежд на долгую и полную удивительных событий жизнь.

На этой фотографии мы дурачились – имитировали драку и картинно падали с крутого берега в воду карьера. И конечно, шутили и смеялись как все молодые люди во все времена. К сожалению, любительский снимок была не слишком удачный – яркое солнце размыло контрастность фотографии.

Я не помню теперь, кто снимал нас. Наверное, Борька Калмыков – у него первого на нашей улице появился собственный фотографический аппарат.

Вот и Толик Назаров в прыжке над сеткой… Он из деревни приехал – мяча в глаза не видывал, но в скором времени стал звездою футбола и волейбола уличной команды. Мог бы стать великим спортсменом, если бы не спился.

Дороги, которые мы выбираем…

На ночь выпросил у отца хранимый им бережно целый ворох моих писем, написанных за три года службы – и долго-долго их читал. «По течению плывет только дохлая рыба…» - так когда-то я писал. Но чем дальше читал, тем гаже становилось на душе. Буквально на глазах из восторженного юнца автор превратился в душевного старика, до невозможности пресыщенного жизнью – результат моей деятельности по укрощению собственного темперамента. И это тогдашнее превращение сейчас не доставляло мне никакого удовольствия.

Прочитав все письма, выключил свет и остаток ночи пролежал с открытыми глазами, размышляя и анализируя. Сделал вывод – мне нужно взяться за дело, пока еще в силах справиться с этой задачей. Какое конкретно – еще не решил, но браться надо иначе… век воли не видать!

Наконец, я признался себе, что потеря работы в райкоме партии была катастрофой для моего интеллекта. Да, было гадко и противно среди упырей вроде Деминой и Пашкова, но мой ум работал, был в постоянном напряжении – значит, развивался. Сейчас он в страшной депрессии и не может работать в полную силу. Сошел с ума – самое подходящее выражение для нынешнего состояния.

На следующее утро попросил отца задержать отъезд и в 8-00 позвонил в редакцию Примизенкину – предложил секретное сотрудничество: я пишу, что хочу или по его заданию, а он публикует мои материалы под своей подписью. Гонорар пополам….

- Никакой антипашковщины вкупе с антидеминщеной, - пообещал.

- Хорошо, я подумаю, - пробормотал Альберт Леонидович.

Он тоже ко мне относился теперь иначе, чем раньше – многие бывшие приятели отвернулись после ухода из райкома, некоторые даже не здоровались.

Но я все равно почувствовал себя на седьмом небе.

Как-то позвонил бывшей теще (которая в Челябинске), объяснил ситуацию и попросил отпустить сына ко мне, только за ним приедет его увельский дед. Ирина Ивановна пообещала согласовать вопрос с дочерью… и согласовала. Отец привез Витю и пообещал свозить на озеро всех моих детей и меня вместе с Томой. То был воистину знаменательный день – ибо на Пахомово справляли День Металлурга (Шахтера? Глинокопа? Пескомоя?)… короче, какой-то праздник.

Как бы там ни было, народу было полно, и все купались – отец с мамой, Тома, Витя… Только мы с дочерью сидели на берегу и поглядывали по сторонам. Это здорово, что мы выбрались всей семьей!

Мама уговаривала Тому:

- Искупай ребенка – вода, как щелок!

Жена не ответила, но по ее взгляду я понял – ничего не выйдет из этой затеи. Заметил в дочери мамины черты, не только лица, но и характера. Когда малыши бегают, визжат и брызгаются на мелководье, груднички в колясках, вынужденные только наблюдать за ними, ведут себя беспокойно и рвутся на волю. Анастасия Анатольевна сидела с важностью императрицы и свысока, и снисходительно посматривала на эту резвящуюся ораву.

Я преследовал взглядом спортивную фигурку жены, любуясь стройностью ее ног. К моему удивлению, поймав мой настойчивый взгляд, Тома отвела глаза. К чему бы это? Знаю, обычно женщины под плотоядным взглядом мужчин выпячивают грудь и круче виляют задницей. Что-то не так? Во мне или в ней? Все люди что-то скрывают друг от друга. Иногда в этом бывает рациональное зерно.

Давно известно, что многие мужчины с возрастом становятся более раздражительными – у них портится характер, происходят другие изменения личности. Считается, что это происходит из-за ослабления мужской потенции – и жена под боком, да зуб неймет. Похоже, что я с моей Томой буду до смерти молодым.

Мама уже оделась и предложила:

- Давай я с ребенком посижу, а ты сходи и хоть с мостика окуни в воду здоровую ногу.

Поблагодарил и пошел, но к машине, где Тома переодевалась в сухое.

- Вам понравилось? Я чего-нибудь заслужил за это удовольствие.

Тома кивнула и запрокинула голову, подставляя мне губы. Не мог бы сказать, насколько сильно жажду именно поцелуя – мне бы чего поконкретнее. Однако отбросил колебания и приник к ее губам. Хотел почувствовать – хочет ли она меня, как я ее? Но…

Подошел отец.

- Как ты не вовремя, - сказал я вполголоса.

- Накупались? Домой поедим?

Он, несомненно, заметил, что между нами что-то произошло, но не понял – что. Невдомек ему было, что мы теперь и целуемся украдкой.

- Понравилась поездка? – спросил он Тамару.

- Да, спасибо, очень понравилась. Но действительно надо ехать – Настеньку кормить пора.

Отец кивнул – собираемся!

Я взглянул на Тому и спросил с намеком:

- Я у тебя остаюсь или сразу на Бугор?

- Поезжай, конечно, чтобы пешком не мучиться.

Я не мог поверить своим ушам.

Мне закрыли первый больничный, Я повез его на завод. До проходной, конечно, отец довез, а дальше я сам. К северной проходной – оттуда два шага до цеха. Но Олег Молчанов подписал и попросил занести в бухгалтерию. Поковылял я через весь завод. С трудом, но поднялся на второй этаж.

- Здравствуйте, - говорю. – Как поживаете?

На меня посмотрели так, словно собирались воскликнуть: «Оно еще и разговаривает!» или что-то в этом роде. В эти несколько мгновений с особенной остротой почувствовал себя «удивительным природным явлением». Непонятные холодность и презрение к больному человеку со стороны немолодой бухгалтерши шокировали. Чем же я тебе, голуба, не угодил? Вот еще одна засада – мир, который я не знаю: на Станкомаше не был вхож в бухгалтерию. Так почему же такая недоброжелательность?

После завода приехал в семью. С тех пор как мы с женой поцеловались в машине, ни разу с ней не разговаривали с глазу на глаз – мне очень хотелось знать, что она думает и чувствует. Еще больше хотелось поцеловать ее снова, но это было невозможно – во всяком случае, без повода. Тому защищала сама обстановка, да и вид у нее был неприступный.

Надеялся, что возможность побеседовать с женой представится, когда я постираю пеленки, Тома покормит дочь, и Настя уснет. Но надеждам не суждено было сбыться. Теща тайком открыла бутылку, хлебнет чуток и ко мне – она была еще в той стадии недоперепития, когда хочется говорить. Вцепившись в мой локоть, она хриплым шепотом даже предложила выпить.

И снова я подумал – что-то во мне так здорово изменилось, что одни принимают за природное явление, а другие предлагают выпить, как собутыльнику.

Еще пара визитов в свою комнату, и в теще появились властные манеры человека, привыкшего повелевать, которые совсем не шли к одутловатому лицу хронического алкоголика со змеиной улыбкой. Что-то было не так, и пора было линять, но я еще не был отпущен Томой. Да и поговорить тоже хотелось.

А потом она меня толкнула. Просто взяла и толкнула в спину. Я, наверное, грохнулся бы носом в пол, но зацепился плечом за косяк и успел подставить костыль.

Что происходит? Она сама так качнулась или умышленно толкнула меня? А косая карга бесцеремонно прошла мимо. Вот оно что! Она решила воспользоваться моей беспомощностью. Надо быть осторожным. И драки не затевать. До безумства смешное зрелище – умственный калека против калеки на костылях.

Жене пожаловался:

- Твоя мать меня нарочно толкнула – я чуть не упал.

Тома ахнула:

- В самом деле?

- Ее спроси.

Тома ушла, потом вернулась.

- Она говорит, ничего об этом не знает.

- А я говорю, она специально толкнула.

В этот момент заплакала дочь, и Тома сочла благоразумным оставить скользкую тему.

Задумался – конечно же не сознается, старая швабра, но пакостить будет. Может, превентивно огреть ее по хребтине костылем?

Теща заглянула к нам в комнату, весело осведомилась:

- Что стряслось? Маленькое недоразумение? Томка говорит, ты чуть не упал?

Издевается, змея гремучая!

Остаток трудового дня проходил в молчании. Я был погружен в размышления о новом странном поведении тещи – зачем ей это надо? И что-то подсказывало – обсуждать эту тему с Томой не стоит, во всяком случае – пока. Но если так и дальше пойдет, теща заставит меня чувствовать себя жалкой козявкой, которой следует убегать сломя голову с ее пути.

Тома неожиданно сказала:

- Не уходи сегодня. Оставайся с нами ночевать ночевать.

Вот он, долгожданный момент!

- А твоя мать?

- Чего? – спросила она, помрачнев.

- Она становится все пьянее. Неужели ты никогда не поймешь? – какие бы чувства между нами не возникали, отношения всегда будут ненормальными, пока рядом с нами живет твоя мать.

- Да и вообще – о каких отношениях может идти речь? – глухо сказала Тома. – Что ты выдумываешь? Иди, на Бугре тебя сын ждет.

Вот оно что! Дело, оказывается, в моем сыне.

Я посмотрел в ее прекрасные глаза и спросил себя – уж не ревнует ли Тома меня?

- Я знаю, что наделал немало глупостей, и готов в этом признаться… 

Тома не дала мне договорить – поцеловала так, что мое тело содрогнулось от непереносимого желания. Я потянулась к ней и вдруг отпрянул – в комнату без стука ввалилась полупьяная теща.

Короче, десять минут спустя, я уже сидел на остановке, проклиная всех и всяк, кого вспомнил – себя за свою глупость, Шушукова за то что поставил на матч, того нападающего что сломал мою ногу… И тещу с Томой – одну за пьянство, другую за терпимость к ней. И вот эту автобусную остановку, что вмешалась в мою судьбу. Не упади мне здесь Тома в руки, сейчас бы не испытывал никаких страданий.

Нереальными и ужасно далекими казались мне теперь и тихая жизнь у родителей, и моя работа в Белом доме, и поездка на Кубу, и вкус Галкиных губ….

Поджидая автобус, уронил голову на грудь, целиком отдавшись охватившему отчаянию. Прошло довольно много времени, прежде чем осознал, что шепчу молитвы, которых никогда не знал. Всегда считал себя атеистом, но не воинствующим, а ожидающим какого-то особого случая или сильного переживания, которое пробудит во мне религиозное чувство. Я и сейчас оставался неверующим – молитва исторгалась не из разума, а из тела.

- Господи, помоги мне! Пожалуйста, помоги! Ведь ты же любишь меня, господи….

И как только из-за поворота вырулил автобус, мне стало ясно – Бог услышал меня: он дал мне силы. Я снова почувствовал жажду жизни. Я не желаю сдаваться. Мне плевать на все неприятности мира. На Бугре мой маленький сын, который любит меня и ждет. Придет время, и дочь поймет, что ей нужен отец больше, чем бутылочка с маминым молочком.

Дома, прижав к себе обрадовавшегося сына, подумал, что только дети могут сделать нашу жизнь полнее. Или, в крайнем случае, отодвинут на более поздний срок тот неизбежный момент, когда человек задумывается о бессмысленности собственного индивидуального существования.

- Ну, чем занимался весь день? – спросил, скептически оглядывая его запачканную одежду. 

И пока сын рассказывал, ко мне впервые пришло осознание странного и неумолимого течения жизни – от дошкольного возраста к этому часу. Теперь уже ближе, подумалось мне.

Понравился рассказ сына – мальчишки смышленого и наблюдательного.

- Я хочу понырять, - сказал он. – Мы пойдем на карьер? 

Мы поужинали и пошли на карьер, который был совсем недалеко – там, где мы в детстве любили играть с Серегой и Гошкой в крутых парней. Берега крутые.

- Ты точно уверен, что хочешь прыгнуть?

- Днем мы прыгали с мальчишками.

- Ты хорошо умеешь плавать?

- Нормально.

Я сложил костыли и уселся на берег.

- Ну, прыгай, сорвиголова.

Он разделся, разбежался и прыгнул вниз ногами, далеко улетев с берега. С визгом, конечно. Хорошо, когда у мальчиков есть отцы – пусть даже на костылях, как я.

Вернулись домой, а там гости – Леонидовы Николай Дмитрич и Мария Егоровна, мои дядя и тетя по материнской линии. Они остались ночевать, и ночью мы сидели за столом, допивая вторую бутылочку. Я рассказывал о себе по просьбе трудящихся…

- …и вся-то моя вина состояла в том, что я написал фельетон, в котором упоминалось имя первого секретаря. Написал ее в отместку за его издевательства над моей просьбой о квартире. И вот, пожалуйста – в Увелке мне никуда не устроиться. Спасибо, Осипов на АИЗе не испугался – взял меня мастером в инструментальный цех. В жуткое время мы живем!

Обо мне и моей карьере говорили уже который час подряд.

- В Петровке говорят: «Задурел Анатолий», - сказал Николай Дмитрич. – Ждали тебя парторгом, а ты….

- Есть одна вещь, которая никогда не меняется.

- Какая же?

- Мера человеческой глупости, - сказал я. – Они рассчитывали, что я либо сломаюсь, либо испугаюсь, а напугались сами, что я в Петровке совсем выйду из-под их контроля.

Но вопреки моим уверениям, похоже, у родственников сложилось впечатление, что я вел себя, как последний кретин. На мои высказанные вслух подозрения, что партийная элита решительно движется к полному вырождению, дядька только головой покачал.

Спустя какое-то время Николай Дмитрич опять спросил:

- Зачем ты это сделал, Анатолий?

Это был не упрек – теперь в его глазах зажегся огонек искреннего любопытства. – Ведь не глуп же: мог сидеть в райкоме до самой пенсии.

- Мне казалось – смогу что-то сделать…

Дядя окинул меня взглядом, в котором снова появились недоумение и непонимание.

Отец помалкивал. Я поразился перемене, произошедшей с ним – хорошо помню, как он горячился, рассказывая о своей нелегкой борьбе с райкомовскими партократами и их подпевалами. Теперь он выглядел усталым и опустошенным. Оставалось только надеяться, что вся его энергия не была растрачена впустую.

- Сейчас, конечно, времена другие, - солидно сказал Николай Дмитрич. – А вот в наше время я все удивлялся, почему, Егор, тебя не отправили в ссылку, в тюрьму или не поставили к стенке за твои выступления?

Отец усмехнулся:

- Меня не трогали, потому что мне нечего было предъявить. Как руководитель, я был чист на руку, а то, что с критикой выступаю, так выше председателя колхоза я никого и не критиковал… боже упаси!

- Значит, сын перещеголял тебя? – первого секретаря с дерьмом сравнял.

- Да, но и сам пострадал – без работы остался.

- Как ты думаешь, сейчас за теми, кто выступает против власти следят?

- Вряд ли. Кому следить и за кем, если сейчас хают власти все и во все дыры.

- А ты, Анатолий, как думаешь? – дядя вздохнул и положил мне на плечо тяжелую руку.

- Думаю, о вашем визите сюда Пашкову уже доложено.

Это была шпилька, и он мог обидеться. Даже отец закряхтел, раскашлялся и отошел в сторону.  А по лицу Николая Дмитрича скользнуло выражение безнадежности и полной покорности судьбе. Потом он улыбнулся.

- По сравнению с тем, что в Москве творится, у нас здесь – полный порядок.

- Когда в Москве власть устаканется, многие из тех, что сейчас при власти, сядут на скамью подсудимых. Есть преступления, для которых нет и не может быть срока давности. Это я называю справедливостью.

- Это не справедливость, сын, а месть.

- Но и справедливость тоже. Лично я ничего не смогу забыть.

Николай Дмитрич тяжко вздохнул, и я заметил, что у него дрожат руки.

Отец сказал, положив ладонь на сердце:

- Все, во что верил и верю, по-прежнему здесь. Но хочется жить и для того, чтобы уцелеть, часто приходится отказываться от некоторых идеалов и… иллюзий. Подобное происходит постоянно, и в этом нет ничего особенного. 

Лицо его сморщилось от стыда и унижения, став похожим на сухое яблоко. Ничего не осталось в 69-летнем старце от несгибаемого пламенного борца партии.

- И когда ты это понял? – спросил Леонидов.

- Когда вышел на пенсию и никому не стал нужен. Вот такой компромисс….

Я глядел на его изборожденное морщинами лицо, и сердце щемило от жалости. По какой-то причине в последнее время испытывал постоянную потребность дразнить отца. Порой мои шутки были довольно обидными, но я ничего не мог с собой поделать. Вероятно все дело в том, что я и сам был ходячим поводом для насмешек.

Вспоминая прошлое, отец разволновался против воли своей, и в его голосе зазвучали страстные нотки. Я машинально коснулся его руки.

- Ничего, батя, прорвемся! Есть еще порох в пороховницах и ягоды в ягодицах….

- Спасибо, - сказал отец чуть слышно.

- Это, наверное, довольно странно, - проговорил задумчиво Николай Дмитрич.

- Что именно?

- Жить без совести и морали.

- Ты о ком это?

- О бюрократах, разумеется, с которыми ты так яростно сражался.

Я попробовал ответить за отца:

- Все очень просто – Бога прогнали, марксизм не поняли, никто не страдал угрызениями совести и не боялся мук Ада. Воруй – не хочу….

- Эй, мужчины, вы думаете нынче спать? – это Мария Егоровна голос подала из горницы, где постелили гостям.

И мы как по команде закончили посиделки.

Укладываясь рядом с сыном спать (одну ногу и туловище на кровать, другую, загипсованную, на стул) с особенной остротой почувствовал, как хочется жить – бежать утром в лес, преодолевая сопротивление ветра, закрывать глаза под хлесткими ударами дождя и снега, прыгать вниз головой в карьер с крутого берега, погружаться в сладостную дрему после близости с женщиной…. Я хотел жить и ходить ногами, а не шкандыбать на костылях – побеждать и отступать, падать и вставать, плакать и радоваться… А главное – чтобы меня пережили мои дети.

Витя что-то буркнул во сне. Я подумал, он мне говорит, и включил свет торшера.

Сын спал. Я с отцовской нежностью осмотрел его лицо, руки и шею, выискивая следы прожитых лет. Маленький шрамик на подбородке – тонкий, как паутинка – след пореза о льдинку на снеговике. Ссадины на локтях и, наверное, коленках. В чертах еще детского лица я усмотрел упорство и силу.

Я слышал его дыхание….

Густо-зеленое поле раскинулось предо мной – ухоженное, гладкое как бархат. Я погладил траву рукой, чувствуя ладонью влажную упругость каждой травинки. Солнце блестело в каплях росы, а по небу бежали белыми завитками веселые барашки-облака. Пальмы окаймляли горизонт. А в ушах шум прибоя. Наверное, так выглядит рай…

Мне снилась Куба.

 

 

Добавить комментарий