В.Шабля.
Арестанты в пути
(1941 год, октябрь. Куйбышевская железная дорога.)
Вагон-теплушку страшно дёрнуло, что-то заскрипело и мерное покачивание прекратилось. Снаружи послышались голоса. Пётр мгновенно проснулся: это станция. Нельзя проспать этот момент, так как на станциях могут выдавать пайки, дрова и воду.
Вот уже скоро месяц, как осуждённых, среди которых был и он, куда-то везут. За это время два раза их вагон по нескольку дней стоял в тупиках. В последнее время уральские морозы донимали всё больше. Несмотря на то, что вокруг была тайга, дров выдавали недостаточно и «теплушка» была вовсе не тёплой.
Многие заключённые простывали. О лекарствах не могло быть и речи, так что надеяться можно было только на свой организм, вещмешок и одежду. Петя благодарил Бога за то, что хотя бы этот «джентльменский набор» у него был в порядке и давал, пусть и небольшую, но «фору» перед другими арестантами.
Как ни цинично это выглядело, но тёплой одеждой, обувью и полезными в заключении вещами в мешке он был обязан отсидке отца. В 1938 году Данил Капитонович, был скромным государственным служащим низшего звена. Однажды домой нагрянуло НКВД, и почти год он провёл в тюрьмах и лагерях. К счастью, за повальными арестами последовала кампания частичного исправления «перегибов», под которую подпал и отец. Но с тех пор, умудрённый опытом пребывания в государственных учреждениях принудительного воспитания, запасливый украинец всегда имел наготове вещмешок со всем необходимым в лагерях: едой, тёплыми вещами, посудой, деньгами и прочими полезностями.
Правда, к недоумению и удивлению родителей, мешок пригодился не им, а их единственному 21-летнему сыну, их гордости и надежде. Пётр лишь недавно закончил с отличием Запорожский педагогический институт, и через день должен был ехать к своему первому месту работы в школе. За какие грехи мог быть наказан помешанный на честности студент, вышедший из самых низов народа и беззаветно веривший в социалистическую идею, родители просто не знали. Не знал этого и сам Петя. Он считал случившееся чудовищной ошибкой и надеялся на её скорое исправление.
Но до момента избавления в этих жутких условиях нужно ещё дотянуть, выжить, не сломаться! А чтобы выйти из трудного положения в 21 год, очень нужна дружеская поддержка старших, более опытных товарищей. Хорошо, что здесь все они равны – молодые и старые, учёные и рабочие, крестьяне и военные, учителя и ученики. Здесь – школа коммунизма: все одинаково бесправны, так как имеют одинаковые шансы умереть неизвестно ради чего.
Несмотря на тяжёлые условия, на то, что люди становились похожими на ходячие и лежачие скелеты, они тянулись друг к другу, пытаясь найти участие, помощь, поддержку. Все знали, что это опасно, что НКВД на каждом шагу внедряет своих провокаторов, сексотов, доносчиков. И всё же такая опасность не отворачивала арестантов от общения, желания обменяться информацией. Каким-то внутренним чутьём они находили среди серой обездоленной массы голодных озверевших существ родственные души, а найдя их, делились своими мыслями, сомнениями, опытом, знаниями.
Постепенно сформировались группы по интересам. Это помогало скрашивать жалкое существование, давало хотя бы эмоциональное удовлетворение. Да, кроме того, вместе, поддерживая и помогая друг другу, легче было преодолевать тяготы и лишения зэковской жизни.
– Коллеги, кажется, это достаточно крупная станция. Возможно, будет построение с выдачей дров и еды. Давайте на всякий случай приготовимся, – Иван Фёдорович Ли-Щербаченко, неформальный лидер группы, в которую входил и Пётр, полушутя, полуласково называл друзей по несчастью коллегами.
Среди «коллег» началось слабое оживление, но часть из них продолжала лежать на своих местах, не желая расставаться с таким приятным накопленным в логове теплом. Где-то далеко снаружи послышались командные голоса и лязг открывающихся вагонов.
– Наши наставники из НКВД с ног сбиваются, чтобы обеспечить нам безбедное существование, а вы не соизволите даже встать с постели и принять специально привезенные из Москвы хлеб-соль и красную рыбу, – Иван Фёдорович прищурил свои лукавые глаза и начал раскладывать по карманам и тайникам в одежде вещи, могущие пригодиться.
Личный пример возымел своё действие. Большинство мужчин тоже засобирались. Особо трудно приходилось тяжелобольным. Страшно было смотреть на кутающихся в рваное тряпьё, кашляющих и харкающих кровью людей. Их дни были сочтены и помочь им было невозможно. Но они из последних сил пытались ухватиться за любую, даже самую маленькую соломинку, в надежде выжить, а на деле – почти всегда – только продлевали свои страшные муки.
Пётр тоже собрал всё необходимое. Во время остановок он зондировал почву на предмет возможности истратить свои последние 10 рублей, оставшиеся из взятых дома. Нынче состояние его здоровья существенно ухудшилось из-за продолжительного голода, авитаминоза и холода. Он это чувствовал физически, ощущая какую-то ноющую боль во всём теле; видел свои ссохшиеся члены и выпирающие кости. Страшными стимуляторами, подстёгивающими к немедленному задействованию любых резервов, служили и трупы, выгружаемые почти на каждой станции. Ведь за время «путешествия» только в их вагоне умерло уже больше 20 человек, а на их место помещали всё новых и новых «свежих» заключённых.
– Да, пора пускать в ход свой последний домашний козырь, – окончательно определился Пётр, – но нельзя ошибиться ни в человеке, который мог бы купить еду, ни во времени стоянки поезда. Слишком дорога цена ошибки.
...
Но на первых трёх станциях, потенциально пригодных для расходования денег, нечего было даже думать о реализации своих планов. Конвой, контролирующий поведение арестантов, был усиленный, с собаками. На одной из этих станций даже случился инцидент, в результате которого погиб молоденький очень больной парень, у которого не хватило сил нести дрова и еду. Идя с поклажей, он на несколько секунд потерял сознание и упал, за что его наградили несколькими пинками, в том числе и по голове. Оглушённый, парень попытался подняться и добраться до вагона, но потерял ориентацию в пространстве, пошёл не в ту сторону и был расстрелян охраной «при попытке к бегству».
