Electron.gifgreen.gif

интернет-клуб увлеченных людей

БЛИЗНЕЦЫ

БЛИЗНЕЦЫ

28 Март 2024

Л. Ларкина. Б Л И З Н Е Ц Ы Стояла глубокая ночь. Мне не спалось, и я вышла на...

СПАСИБО

СПАСИБО

27 Март 2024

Л. Ларкина. СПАСИБО Спасибо, милая, что иногда Меня ты навещала. Теперь не те наши года! И нас вокруг так мало!...

Матерь Мира и образ Женщины.

Матерь Мира и образ Женщины.

26 Март 2024

Матерь мира -1. Матерь Мира и образ Женщины. (по страницам писем Е.И. Рерих). «Матерь мира» и «Матерь Агни Йоги». Часть...

ПОДВЕНЕЧНАЯ

ПОДВЕНЕЧНАЯ

25 Март 2024

Л. Ларкина. ПОДВЕНЕЧНАЯ Золотым кулоном Месяц над рекой. Соловей знакомый, Про любовь мне спой! Слушать я готова: Песенку твою. Завтра...

Всеобуч «Граней Агни Йоги». Тема  « Сердце»

Всеобуч «Граней Агни Йоги». Тема « Сердце»

24 Март 2024

Всеобуч «Граней Агни Йоги». Тема « Сердце». Часть первая.« Сердце! Тебе не хочется покоя…» От составителя. Сердце человека… В астрологии...

Игра «Биржа»

Игра «Биржа»

23 Март 2024

Внимание! Размещена новая таблица котировок. Что наша жизнь - игра,Добро и зло, одни мечты.Труд, честность, сказки для бабья,Кто прав, кто...

ВЕЧЕРОМ

ВЕЧЕРОМ

22 Март 2024

Л. Ларкина. ВЕЧЕРОМ Веял ветер встречный, Дождик моросил, Про огонь сердечный Милый говорил. Пел закат усталый: Баюшки-баю! Тяжелели травы, Кланяясь...

 

 

 

А. Агарков.

Мамы не стало

Кем быть? Собой или приличным человеком?
/Л. Либкинд/

Принципы – это разум сердца. Есть у меня одна редкостная добродетель, которая называется сыновней любовью. Всю его жизнь для меня авторитетом был отец. Но папы не стало, и судьбой так разложен пасьянс, что нам пришлось жить вдвоем в одном доме с мамой. И мне кажется, это совместное существование тет-а-тет, несколько поменяло её отношение ко мне. Всю жизнь для неё дочь была любимым ребенком, а я просто сыном – иногда шалопаем. Может, отец так построил в семье отношения, превознося до небес мои значимость и способности, может, были другие причины, но в семейных конфликтах мы с мамой всегда оказывались на разных полюсах. А потом, видимо, она пригляделась ко мне получше и изменила свое мнение. Вот откуда взялась эта мысль о том, что сестра выгонит меня из дома после её смерти? Из жалости, думаю, из любви…

И я, наконец, понял, что из двух родителей больше отца любил свою маму. Папой я восхищался, уважал и многим ему обязан. Но любовь – чувство бескорыстное: она возникает чаще всего вопреки чему-то, а не потому что. Вот у нас в соседях был такой случай. Полина по молодости нагуляла ребенка и, чтобы не обременять себя хлопотами, оставила младенца в роддоме. Мальчика отдали в детский дом. Чета бездетных учителей усыновила его, дала прекрасное воспитание. А он вырос, нашел свою кровную мать и вернул себе её фамилию. К сожалению, рано умер, но отношения у него с мамой Полей (ведь еще и приемная есть) были прекрасными. Не зря судачат: мать родная – это святое!

И потом… Говорят, люди к старости становятся хуже – раздражительнее, привередливее, нетерпимее… С моей мамой с годами творилось обратное – она становилась все спокойнее и рассудительнее. Приведу такой пример. Приезжаю из Челябинска, а мама сидит на кухне, прислонившись спиной к теплой печной стене, и отчитывает нашего голубоглазого кота Ваську – провинившегося однако. Тот, выгибая спину, трется об её ноги, вымаливая прощения, не внимая угрозам хозяйки:

- Батожком бы тебя надо, черт хвостатый!

Что случилось? Вехоть, которую я при влажной уборке в «лентяйку» вставлял и для просушки повесил на трубу, упала, прикрыв собой лаз в подпол коту. Ну и Василий, мурлыка воспитанный, оставил свой фекальный сувенир ни где-нибудь в уголке под кроватью, а в раковине умывальника. Все неприятности я устранил, Василий свою порцию молока получил, а мама продолжала ворчать добродушно, теша душу хозяйки и женщины…

Мама старела и угасала в последнее время на глазах. Врачам показаться не хотела, а только принимала анальгин от головной боли и просила измерить давление, когда я был дома. Ничего с этим поделать не мог, а все больше погружался в трясину Жалости и Отчаяния, размазывая сопли Бессилия. Мы в два голоса с сестрой уговаривали маму переехать к дочери, где бы она круглосуточно была под опекой, а не только ночами, как теперь.

- Что случись, ты даже не сможешь «скорую» вызвать? – упрекала сестра нашу мать со слезами на глазах.

Но та упрямо на своем стояла:

- Умирать буду в родном доме.

- Это не тот случай. Ты поправишься, подлечишься под наблюдением и вернешься, - уговаривал я. – Люся вызовет тебе настоящего врача-специалиста, который посмотрит, подскажет, что тебе можно, а что нельзя. А я-то кого тебе могу вызвать ночью или в выходные? – только «скорую» с фельдшером.

Переживая за маму, думал о своем отце, умершем пятнадцать лет назад. Многие яркие образы, хранившиеся в памяти, со временем блекли – писать, надо писать, надо все записать, что рассказывал он, и видел я! Это будет лучшим надгробием его праху. Он был воином по жизни – не чета маме, скромной и тихой. Меня поучал: «Держи за правило: я иду с миром, но хамить не советую».

Два года назад к юбилею Победы во Второй мировой войне по инициативе военкомата и совершенно бесплатно отцу поставили на могилу гранитный памятник и мраморное надгробие. Стальные надгробье и пирамидку со звездой на вершине по просьбе мамы оставили в уголке оградки. Она сказала:

- Покрасите, подпишите, фотографию мою укрепите – и все хлопоты.

Как печально такое слышать. Мама давно уже приготовила себе посмертное (она говорила: «смёртное») одеяние и хранила в бельевом шкафу на отдельной полочке. Когда нам его показала, я буркнул на ухо сестре фразу от классика:

- Сначала пойми, кто ты есть, а потом облачись соответственно.

Люся ответила так же шепотом:

- Одевать её будут в морге.

Слухи о том, что мама вот-вот… просочились в общество. Её прежние товарки или просто знакомые, останавливая меня повсюду, якобы участливо спрашивали:

- Что Нюра-то жива еще?

Меня это чертовски раздражало – не терпится нахаляву компоту испить, каркалы долбанные? И с некоторых пор, завидя издали знакомцев моей матери, натягивал на лицо агрессивно-защитное выражение – мол, проявлять нескромное любопытство не рекомендую, а то пошлю куда следует. Одного из троюродных племянников мамы, лишенного чувства юмора, зато преисполненного амбициями, за подобный вопрос, который он задал с добродушной улыбкой аллигатора, чуть сдобренной слабым намеком на родственные чувства, я вслух и достаточно громко послал на три буквы.

Он обиделся:

- Ну и гавнюк же ты, Анатолий!

- Стараюсь, - ответил я.

В подобных ситуациях, вынужден признать, мои потуги на остроумие пропадают даром. Будь я и вправду человеком мудрым, то никогда бы рта не открыл для подобных ответов.

Но за базаром надо следить! Сколько раз в суе использовал возглас «Мама дорогая!» А ведь дороже вряд ли кто действительно сыщется. Дети? Может быть – когда они маленькие и беззащитные. А когда оперятся и разлетятся… тогда, наверное, угасающая мама становится нам дороже их. Только подонки, у которых нечиста совесть, бросают своих беспомощных родителей. И, к сожалению, я знаю таких, кто бросив одинокую старуху-мать ускакали прочь быстрее изнасилованной обезьяны, заметая свои следы.

Мама всегда повторяла: «Не хочу в стылую землю ложиться, хорошо бы летом умереть». И когда прихватывало в холода, она как молитву повторяла: «Господи, дожить бы до тепла». В конце августа и начале сентября, когда на небе сверкало неугасающее стаккато метеоритов  – мы еще возили с Гешей Великом жби на Увильды – возвращаясь домой ночной порой, я всегда вздрагивал от неожиданных росчерков падающих звезд и думал  в это мгновение о маме – неужто, о Боже?

Вопрос на засыпку: верите ли в то, что, когда вдали умирает дорогой вам человек, в то же мгновение приходит знамение, и вы понимаете – случилось непреодолимое горе? По-моему, не исключено. Особенно если вы об этом человеке постоянно думаете.

Когда и как умерла моя мама? 

В конце марта ей стало совсем плохо. Был выходной, и я дома. Смотрю, мамочка не встает. Поспрашивав что да как, вместо «скорой помощи» вызвал сестру на Бугор. Посоветовавшись, решили – без всяких уговоров перевезти её к Людмиле. Собрали, вызвали такси и перевезли.

Вечером в понедельник сестра мне позвонила по проводному телефону.

- Был врач у нас дома. Маму осмотрел, поставил диагноз – неоперабельная гангрена ступни.

- Гангрена? Неоперабельная? Черт возьми! Что это значит?

- У мамы сердце слабое – она не вынесет операции. Ты-то куда смотрел? Как вы гангрену-то допустили?

- Так я же её не мыл, не одевал, не раздевал – она сама за собой ухаживала. В туалет сама ходила – правда, не на двор, а в гигиеническое ведро. Специально ей такое купил – со стульчаком и крышкой. Ты знаешь что…

- Что?

- Думаю, она сама себя приговорила. Всегда повторяла – хочу, чтобы у вас со мной не было хлопот. А анальгин, наверное, глотала от боли гангреной, а не головной. Только вот тепла не дождалась. Что врач говорит – сколько осталось?

- Считанные дни.

- Так, может, рискнуть на операцию?

- Врач, не советует: «Сейчас ей под скальпель – все равно, что на плаху».

- И что будем делать?

- Ждать. Что же еще остается? Врач выписал ей лекарства – одно обезболивающие, другое для сна. Мама тихо уйдет без мучений из жизни – конец наступит внезапно и просто.

- Практически в беспамятстве?

- Да. Ты вот что, братец дорогой, намыливайся завтра ночевать у нас. Наши с Вовой дежурства совпали – мне в котельной, ему в ветлечебнице (зять после выхода на пенсию по горячему стажу устроился туда сторожем). Некому завтра ночью с мамой побыть. А ей надо лекарства принимать примерно каждые три часа. Она вобщем-то не особо беспокоит – либо спит, либо сидит и молчит, ни с кем не общаясь, или бормочет себе под нос. Возможно, она так молится, только небеса её вряд ли услышат. Такая теперь стала наша мама… И кстати, не укладывай её спать. Врач рекомендовал ей почивать сидя, потому что сердце слабое, и она задыхается в положении лежа. Я обложу её подушками, и мама сидит, как царица на троне, прислонившись к стене. Короче, ключ от квартиры будет в почтовом ящике. Таблетки мамины на вид положу. Давать, когда она начинает стонать. Ты ведь привык ночами вставать, значит, и мамины стоны не проспишь. Как только действие лекарств проходит, к ней возвращаются боли. Услышишь… Уезжать на работу будешь – дверь захлопни, ключ в почтовый ящик брось. Все понятно?

М-да… ситуация похожа на летящий с горы снежный ком – не удержать его, не спастись от несчастья.

Назавтра, вернувшись в Увелку из Челябинска, с вокзала отправился в квартиру сестры. Заглянул к маме в спальню – она спала в обрамлении подушек. Долго всматривался в черты лица, пытаясь понять, что изменилось в ней. Ничего существенного не нашел, но что-то все-таки было не так. Ах, если бы нам поговорить!

 Поужинав, устроился в кресле перед телевизором с выключенным звуком и прислушивался к шорохам, доносившимся из спальни. А мысли и слезы текли сами собой. Решил всю ночь не спать, но, не заметив как, отключился после полуночи. В полузабытьи услышал посторонние звуки. Очнулся, поднялся, вошел в спальню, включил свет… Мама сидела, держа голову прямо, но глаза были закрыты. Она глубоко дышала и невольно стонала при каждом вздохе.

Приходит в себя – подумал я.

Приготовив воды и таблетки, сдал ждать – может, удастся поговорить.

Мама глаза не открывала, в себя не приходила, а стонала все сильней и сильней. Потом руки её пошли ходуном в поисках чего-то на себе и кровати.

- Мама, давай таблетки примем.

Она не ответила и вообще никак не отреагировала на мой голос. Я не знал, что предпринять в сложившейся ситуации. В голове начался сплошной сумбур – мозги, иногда работающие со скоростью света, теперь тупили. Я не выдержал и безудержно зарыдал от жалости и беспомощности, а хотелось ещё громко выть от ярости и страха. Конечно, понимал, что со мной случился нервный срыв, и он должен скоро пройти. Однако легче от этого не становилось.

Наконец взял себя в руки. Вытер мокрое лицо полотенцем, висевшем на спинке кровати, и увидел, что глаза у мамы открыты. Более того – они смотрят в упор на меня.

- Здравствуй, мама! – сказал я. – Как ты себя чувствуешь?

Веки чуть-чуть дрогнули – я подумал, что это ответ.

- Лекарства примешь?

Мама послушно открыла рот.

Господи! Она меня слышит без аппарата! И понимает!

- Как твоя голова? – мне не хотелось говорить о гангрене, которую я проморгал.

Она сидела на кровати, а я стоял перед нею, полусогнувшись – в позе послушного слуги возле барыни. В открытый рот впихнул две таблетки и приставил край стакана с водой к её губам. Мама два раза судорожно глотнула, моргнула и продолжала на меня смотреть. Через минуту-другую стоны её прекратились и рукошевеления тоже.

Я начал рассказывать о себе, Викторе и его дочках. Мама слушала (?) молча, глядя на меня широко раскрытыми глазами. Наверное, она еще не готова умирать. Но кончина, как сказала сестра (а ей врач), может наступить внезапно и просто – слабенькое сердце способно остановиться в любую минуту. Возможно, осталось чуть-чуть, и каждый момент мог оказаться последним. Господи, где же милость твоя?

Не заметил, как мама закрыла глаза, откинувшись головой на стену. Испугался, что все. Приблизился к ней, подул в лицо – её веки дрогнули, мама дышала. Слава Богу, еще жива! 

Я снова в кресле у телевизора с намерением бдеть до утра. Но вернулся в спальню к маме раньше чем через час – она закашлялась. Принес ей воды и, когда притиснул край стакана к губам – она послушно глотнула два раза. В конце концов мамочка успокоилась и склонила голову к плечу.

После трех ночи маме еще раз потребовались таблетки. А когда успокоилась, и я задремал в кресле, не выключив телевизора. Мне снились кошмары – вернее, мелкие кошмарики, когда пытаешься сделать какую-то утомительную работу, и все время без толку. Проснулся в холодном поту за час до того, как мне отправляться на работу. В спальне тихо. Что делать? Я выйду в пять, сестра или зять вернуться с работы после восьми. Если мама придет в себя и начнет стонать, кто ей поможет?

Выход один – я должен опоздать на работу, поехав на электричке, которая уходит без двадцати восемь. Сыну в дороге позвоню – может, он подменит меня или Ирине прикажет исполнять мои функции.

Жертву мою Бог принял и отблагодарил – сел завтракать перед дорогой, и в этот момент мама очнулась. Я ей таблетки с водой сообразил и торопливо объяснил, что покидаю её, но скоро прибудет Люся – мама даже не успеет проснуться. Она приняла лекарства, глотнула воды, но так и не открыла глаза в этот раз. Однако две слезинки выкатились на её щеки из-под прикрытых век. Я подумал, что мама слышит и понимает меня, но на душе от этого только хуже.  

- Мамочка, дождись меня, - сказал, уходя.

В пути пытался успокоить себя – мама умирает, потому что вышел её срок: она уже старенькая. Сейчас ей почти восемьдесят два. Сейчас её жизнь в руках Господа Бога, которого, увы, не перехитрить. И никаких неожиданностей – каждому свой черед. Время придет, и я вслед за мамой – так что спокойнее, парень: тебе еще рано.

В телефонном разговоре сын поинтересовался:

- А ты сам как?

- Вобщем-то неплохо. Пожалуй, я ещё слишком молод для сердечного приступа по поводу.

Отключив связь, сам себе приказал – дыши через нос, успокойся, втяни живот, сделай выдох – испытай необыкновенно приятное ощущение почувствовать себя живым. 

Мой отец всегда говорил, что я понимаю вещи, которых не знаю – и это у меня от него унаследовано. Сейчас мне следует понять, что такое смерть и как её принимать. Когда из жизни ушел папа, я не удосужился над этим подумать. Тогда я был переполнен ненавистью к врачам-предателям – мало их, гадов, Сталин гнобил!

Мой личный мир был маленьким, уютным и понятным – мыслям о смерти там не было места. Но человек привыкает ко всему. Он понимает и принимает аксиому жизни – все живое умирает, и все живое сопротивляется смерти.

В офисе скучала Ирина – увидев меня, заулыбалась.

- Отчего ты веселая такая? 

Бухгалтерша шумно и восторженно рассмеялась.

- Мы живы – разве этого недостаточно?

Вот тоже тема! – наверное, не знает, отчего я такой смурной. Потом каким-то женским чутьем без всякой подсказки Ирина уяснила, что у меня в данный момент на сердце камень, который не следует шевелить. До конца рабочего дня мы не обменялись с ней ни единым словом – ни существительным, ни глаголом. Было приятно такое внимание, хотя Ира наверняка знает, что я не впадаю ни в ярость, ни в припадки бешенной деятельности, ни страдаю манией величия. Я не сосу кровь из людей, хотя Тамара Борисовна утверждает, что я – энергетический вампир. Со мной просто, хотя история жизни моей очень сложна. Мне всегда кажется, что я в жизни нашел то, чего никогда не бывает – то, чего и знать-то не знаешь. Так бывает? А я почему-то верю, что такое со мной произошло. Может, это – Божественное Вдохновение? Вот с кого рожна постоянно за свой спиной ощущаю Времени неумолимый бег – то ли Оно меня догоняет, то ли подгоняет, то ли куда-то загоняет. По крайней мере, я не чувствую себя Его повелителем: Оно мной владеет, и пользуется в своих интересах.

Интересно – душа наша тоже подвержена мутации и эволюции, как и тело?

Дорога чем хороша? – есть время подумать. Но на этот раз накатили воспоминания туманные и путанные. Воспоминания, так или иначе связанные с мамой.

Например, такой случай… 

Мы с ребятами купались на Песке – был у нас такой пляж, подаренный природой в болотистом Займище. Впрочем, ничего сверхъестественного – большое солончаковое пятно. Одна половина его в воде, образуя твердое песчаное дно, а другая на берегу, даря белый прокаленный солнцем песок – ну, просто Увелка-бич. Искупаешься, и на губах солоноватый вкус воды. Потому, наверное, здесь пиявок никогда не водилось. Излишне также говорить, что в жаркие летние дни мы кучковались детворой на берегу Песка с утра до вечера – не глубоко, удобно и от дома два шага.

В тот памятный день я там был. А у соседей случился пожар – огонь полыхнул в сарае и собирался перекинуться на дом. Приехали две пожарные машины – поливали водой, поливали… Провода начали искрить. Один дурило в робе и каске, а также в электромонтерских когтях забрался на столб и стал проводку рубить топором. То ли его свои же случайно струей воды окатили, то ли еще какая напасть – вдруг под лезвием шанцевого инструмента сверкнул ослепительный вихрь радужных искр, и шандарахнуло пожарника током так, что он со столба замертво на землю упал…

Соседи, конечно, сбежались – мужики помогают пожар тушить, бабы ревут и судачат… Тут прокатился слух – мол, ребятишки, играя, сарай подожгли. А сарай-то пластает – и не подойти к нему, и уж никому не выбраться из него наружу. Женщины, у кого в семье ребятки малые, заголосили – спасите, мол, товарищи пожарники, деток наших! И мама моя в их числе.

Когда уже стала понятно, что из сарая никого не спасти, стали строить догадки – где ребятишки еще могут сейчас находиться, раз на пожар не все прибежали? Вспомнили про Песок – детский пляж. Женщины кинулись к нему гурьбой. Впереди наша мама.

Мы были там и мирно курили на берегу, пуская одну сигарету по кругу. Вдруг мальчишки мне говорят:

- Смотри, мамка твоя бежит!

Я поднялся и ей навстречу – плетусь, голову опустив и терзаясь: видела или нет она сигарету в моих зубах? Впрочем, это уже без разницы – от запаха табака никак не избавиться. Знаю – за курение меня не похвалят. Но такой реакции никак не ожидал. Мама мне отвесила оплеуху, от которой искры из глаз брызнули изумрудные – крутанувшись юлой, я на попу сел. А она, ничего не говоря, повернулась и назад пошла.

Ох, и переживал же я тогда. Главное – ни упрека про курение не услышал, а наказание получил. Потом про пожар узнал, и на душе совсем стало муторно. Получается – мама ударила меня за то, что я не сгорел в сарае. Нет, правда – другая на радостях, что живо чадо её, затискала бы его, зацеловала, кило халвы из магазина сообразила. А меня – бах по рылу. Нет, не любимый я сын, не нужный, а, может, и не родной. Надо драпать из дома в моря южные… 

Когда это было? Господи, как давно! Долго я тогда на мамочку дулся, а теперь вспомнилось вот, и хочу попросить прощения задним числом: «Не сердись на меня, дорогая, за черствые мысли те! Я тогда был мал и глуп».

Сидя в полупустом вагоне электрички, вдруг обнаружил, что с носа капают слезы – теряю контроль над собой. Но, по крайней мере, один плюс у этого есть – воспоминания, ясные как сновидения, выстроились на пороге сознания. Я буквально вцепился в эту мысль, опасаясь лишь одного – не дать памяти искалечить мой мозг, погрузив его в черное отчаяние.

А подумать и вспомнить было о чем – мое прошлое уходило довольно далеко вглубь веков, говоря буквально. В двадцатом веке я себя чувствовал так, словно Время принадлежит мне. А уже в двадцать первом – Время меня имело, как хотело. 

Мне не в первый раз ночью не спать, но сегодня, чувствую, чертовски устал – будто в шахту спускался или молотом всю смену махал. Мне бы вздремнуть два часа в электричке, а уж где-нибудь ближе к Увелке проснуться, паря между сном и памятью. Выбор был прост и сложен – не спать, мучаясь картинками прошлого, или уснуть в объятиях кошмаров.

Трясясь в вагоне электрички, я думал о смерти – чужой и своей – и пришел к выводу: спокойная жизнь, о которой мечтаю последнее время, есть ни что иное, как ровное движение в небытие. Звучит печально.

Мысли, рожденные настроением…

Бог не злорадствует – жаль: столько возможностей! А вот человечество постоянно снедает обезьянье любопытство. Совесть – это тупость, которая тормозит полет мыслей. Лично я хочу покинуть наш мир, не причинив ему вреда – думаю, этого достаточно, чтобы прослыть порядочным человеком. И совсем не собираюсь его спасать – пусть катится к… Я бы сказал куда, да звучит слишком цинично, чтобы быть напечатанным. Мне дороже всей планеты Земля с её потрохами моя умирающая на ней мама. И никакое чудо не в силах помочь – дни её сочтены.

Жизнь замерла, балансируя между явью и навью…

Мамочка таки дождалась тепла, когда лучи апрельского солнца растопили снега, и талые воды стали будить стылые недра земли. На полянах лесных появились подснежники, на опушках и вдоль железных дорог – стародубки. Весна пришла!

В солнечное чистенькое от облаков утро выходного дня сестра позвонила и сказала убитым голосом:

- Мамы не стало.

И всхлипнула в трубку.

- Сейчас приду, - ответил я, и маленькая прозрачная капелька скоротечно скатилась на телефонную трубку. 

Прихватив мамино «смёртное» одеяние, потопал к сестре сам-не-свой, а на увельских улицах было как-то неприлично празднично. Может быть, потому что многие жители, не дожидаясь начала мая, приводили свои дома и усадьбы в порядок после зимней спячки. Из открытых форточек окон неслись на улицу звуки музыки. И вкусные запахи тоже… Совсем некстати.

Господи помилуй, что за чертовщина? – стиснул челюсти и поморщился: никому нет дела до моего горя. 

На крыльце Детской Школы Искусств стоял, улыбаясь солнцу, мой бывший одноклассник. Завидев меня, помахал рукой и, поскольку я никак не отреагировал, сделал шаг навстречу, чтобы руку пожать и крепко хлопнуть по плечу – как это всегда за ним водилось. Но, напоровшись на мой отнюдь неласковый взгляд, будто на острую рогатину, недоуменно остановился. Уже в спину услышал его выразительное: «Гм!» и почувствовал, как вонзился в затылок презрительный взгляд.

Сопя в усы, как маневровый тепловоз, по мосту перешел железную дорогу. Вошел в незапертую дверь квартиры сестры уже с мокрым лицом. И слезы, катившиеся по щекам, были нестерпимо колючими. Бледная и подраненная Людмила оглянулась на меня из кухни. Признаюсь – увидев её такой, начал и я паниковать. Хотя теперь-то чего? – самое ужасное уже совершилось. Теперь все в жизни у нас будет совсем по-другому.

Досадуя на наши заплаканные лица, сильно побледневший зять сказал, сузив глаза на манер скифского лучника:

- Ну, это… вы давайте успокаивайтесь, а то квартиру слезами затопите.

Я только кивнул и еще ниже опустил голову – кажется, действительно сильно протек: по крайней мере, слезы по щекам бежали в два ручья.

Наконец, разувшись-раздевшись, добрался до спальни. Мама лежала в кровати с белым, точно присыпанным пудрой, совсем неживым лицом. Это зрелище помутило сознание – меня качнуло, тихо закружилась голова. Мысли смешались. Что надо делать в такой ситуации? Взять в ладони мамину холодную руку и рыдать над ней, осыпая поцелуями? Я не знал. Потому сел на корточки в углу спальни и закрыл лицо руками, готовый разрыдаться во весь голос – беспомощно и жалко. 

Что же случилось сегодня утром? Наша мама ушла навсегда. Стоило только подумать об этом и сразу сделалось дурно душе. В сердце как будто дырка случилась, язык на самом деле прилип к гортани…

Потом приключилась депрессия. И слава Богу! – думаю, она спасла меня от помешательства.

Когда в спальне появились работник прокуратуры в сопровождении участкового милиционера, мой погасший взгляд выражал только усталость и скуку – я так думаю. Сестра, борясь с настойчивым желанием расплакаться, пообщалась с гостями. Перед тем как уйти, они выписали свидетельство о смерти нашей мамы.

Потом приехали из похоронного бюро очень деловые парни. Ни угрозы от них не исходило, ни беспокойства не вызывали их торопливые движения, но маму они – гады! – забрали. Вернее то, что от неё осталось – её мертвое тело. Увезли в морг. Кто им указал где надо могилу копать, я не знаю – наверное, зять. Похороны назначили на послезавтра.

И пусто стало не только в спальне, но и душе. И пугловато как-то. Мы вдруг осиротели с сестрой. Остаток дня прошел точно в забытьи. На обратном пути я сообщил Тамаре и Насте о смерти мамы, дне и часе её похорон. И сыну тоже позвонил по дороге. Освобождая меня от работы, потомок не поинтересовался когда похороны, и я не стал его приглашать: у каждого поколения своя культура…

Честно говоря, не верилось, что все это происходит со мной наяву – пусть будет долгим кошмаром: вот сейчас я проснусь и…

Добрался до дома. Навалилась усталость. Разжег газ в печи и лег на диван. Неожиданно остро почувствовал, как тепло и уютно в чистой горнице – ощущение, прямо скажу, не предсмертное. Только одиноко мне было. Шмыгнул носом, и в горле опять запершило от слез – мамы не стало… Господи Боже мой!

Незаметно уснул, проснулся, открыл глаза и пожалел, что сделал это – ничего в этом мире не изменилось: в доме по-прежнему был один, мамочка наша умерла – лишь за окнами потемнело. Свет включил, глянул в зеркало на себя – вид ещё тот: бледный и встрепанный, точно раненный на дуэли поэт стоял и пялился на себя в трюмо. И взгляд мне мой собственный не понравился – мутный и стылый.

Ни финты себе, как изменился за неполные сутки! Но кажется, стал приходить в чувства: задумался над вопросом чем заняться – напиться, маму поминая, или сесть за компьютер и увлечься творчеством?

Мысли ворочались в голове со скоростью галопирующей черепахи, но, кажется, я вышел из ступора и примирился с ужасной трагедией – дальше будет уже легче. Для начала решил совместить оба желания: открыл водки бутылку, нарезал закуски и сел за компьютер – чья возьмет? Нам, писателям, не впервой…

Уже после третьей стопочки я запамятовал о постигшем горе, с головой уйдя в творчество. Про музыкальное сопровождение своей литературной деятельности тоже забыл начисто. В спальном кабинете слышны были только стук клавиатуры и треск мыслительного процесса в черепной коробке.

Офигеть! – честно признался себе. – Мне начинает нравиться творить в полупьяном бреду. Когда еще столь блестящие идеи посещали голову мою?

… Разодрал веки, когда за окном уже светало – очередное по-весеннему солнечное утро только-только зачиналось. Поднялся на ноги, потянулся, качнулся и подумал, что на пробежку сегодня, пожалуй, не выйду. Взглянул на бутылку с водкой на донышке и подумал – всю ночь заряжался, хватит уже! Кряхтя и пошатываясь, убрал остатки ночного пиршества с компьютерного столика. Позавтракав, прилег на диван в ожидании вестей от сестры. Впрочем, может и не позвонить: деньги на свои похороны мама при жизни скопила, и теперь они у Людмилы. Так что… А Вова, наверное, понимает наше с ней состояние и все хлопоты по организации похорон возьмет на себя. У племянника машина есть – управятся родственники без меня…

Так и вышло. Люся позвонила лишь поздно вечером. Она сообщила мне распорядок завтрашнего дня. С десяти до одиннадцати публичное прощание с умершей мамой возле дома, если позволит погода – а если не позволит, то в доме. С одиннадцати до часа дня похороны – для всех желающих проехать на кладбище заказан автобус. Поминальный обед в столовой – в час дня. Родственников всех обзвонили. Моя задача – завтра с утра обойти соседей и пригласить на озвученные выше мероприятия…

Еще попросила:

- Посмотри в шифоньере – у мамы должны быть собраны носовые платочки.

- Зачем они?

- На кладбище раздавать. Так положено.

- Если у трубки подождешь, сейчас посмотрю.

Носовые платки я нашел и еще полотенца хлопчатобумажные – целую стопку.

Напоследок посудачили о здоровье.

- Ты как себя чувствуешь? Лихорадка присутствует? Может быть, температура высокая?

Мамы не стало – заботы о младшем брате взяла на себя старшая сестра?

- Не заметил.

- Значит, нет недомоганий?

- Значит, нет… 

Вечер закончил без возлияний и творческих изысканий. Проснувшись в «час Пикуля», не сел за компьютер, а, одевшись теплей, в огород вышел. Присел на лавочку у старой вагонетки, некогда служившей баком под воду, и задумался. Ночь была на удивление тихая – в прошлогодней листве уже поскрипывали насекомые, успешно пережившие зиму. В небе беззвучно мерцали звезды. Интересно – мамина уже сгорела?

Церковники говорят, что душа умершего еще девять дней находится на Земле, потом сорок в Чистилище и после Страшного Суда отправляется навсегда в Рай или Ад. Мама-то точно в Рай попадет, ну а я – если только очень повезет. Могем и не встретиться никогда больше…

От этих, совсем не дарвинских мыслей, сделалось неприятно на душе.

Долго сидел в огороде у бака, пока не почувствовал, что рассвет уже скоро. Черное полотно неба, утыканное звездами на востоке начало болезненно нарывать чем-то розовым, точно гангреной – словно солнце собралось вырваться из-за горизонта с болью, стонами и гнойными брызгами.

Ужасно захотелось спать. Не утруждая себя перемещениями, откинул голову на стенку бака и отключился. Спал спокойно и тихо – без всяких кошмаров.

День начался… Я позавтракал и пошел по соседям с приглашением – не ко всем подряд, а лишь подружкам маминым да её ровесникам. Дела печальные – не место шуткам, но даже в такой ситуации тётю Дусю Калмыкову не оставило чувство юмора. Поводом послужила моя фраза: «У вас с мамой дружба была не разлей вода». Прошлое лето они подолгу сиживали вдвоем на лавочке, а перед сном (даже зимой) делали общий моцион – совместную прогулку вокруг нашего квартала.

Соседка сказала, скривив губы в улыбке:

- Есть бензопила «Дружба» и плавленый сырок… А вот чтобы дружба двух старух – не слыхала.

На мой удивленный взгляд отмахнулась:

- Да приду я, приду…

Всё шло своим чередом. Зять на грузовичке привез деревянный могильный крест без фотографии, но с надписью на поперечине – «Агаркова А.Е. 1926 – 2008».

- Это временно: через семь недель мы заменим его на пирамидку с надгробьем, - пояснил он.

Стали родственники подъезжать. Пошли разговоры – душевные, светлые…

Кто-то задал вопрос, загнавший меня в тупик:

- Отпевать-то будете?

- Кажется, нет. Люся сказала, молитву закажет за помин души…

- Обязательно надо.

Потом привезли маму в обитом красным сатином гробу. Установили его перед домом на табуретах. Повалил народ прощаться. Соседи давно уже кучковались на лавочках, поглядывая в сторону нашего дома. А как машина похоронная подъехала. и установили гроб перед домом, потянулись прощаться.

Настенька поцеловала покойную бабушку в лоб, а потом подошла ко мне:

- Где болит?

Меня опять прихватил озноб душевного срыва. Я стоял в сторонке, за забор уцепившись, рыдал и не мог сдержать эмоции. Голова кружилась – боялся, что упаду.

Дочь подошла, взяла под руку и притиснулась щекой к предплечью:

- Где болит?

- Сердце, - я с трудом шевелил губами, бесчувственными, точно после заморозки у зубного врача.

- У мамы, кажется, есть таблетки.

Сказал просто так – на самом деле голова кружилась. А уж после сказанного резкая боль проткнула сердце. Как говорил прапорщик Журков – стоит только просвистеть!

Я даже на забор навалился, беззвучно кривя криком рот – мама! мамочка! ма…

Подошла Тамара. Таблеток для сердца у неё не нашлось. Настя гладила мою голову, а я рыдал уткнувшись лицом в ладони, сложенные на заборе.

- Может скорую вызвать? – предложила бывшая жена.

- Не надо, - проурчал я точно из желудка, начиная приходить в себя.

Включив на магнитной записи похоронный марш, гроб загрузили в машину скорби. Туда же сели сестра и зять, а меня Настя и Тамара Борисовна, держа под руки, проводили в автобус. Там я совсем пришел в себя и только тихо постанывал на кочках то ли от боли душевной, то ли от её же бессилия, а может быть, от тоски по навсегда уходящей от нас маме. Почему-то мне верилось, что пока гроб открыт и не в могиле, душа и тело её хоть пораздельности, но вместе с нами.

Когда автобус выруливал на кладбище, дочь спросила меня:

- Отошел?

Я кивнул головой и добавил словами:

- Теперь все прошло, но ощущение было – как будто в морге побывал.

Настенька потерлась о предплечье мое носиком и философски заметила:

- Главное – от тебя формалином не пахнет.

Из автобуса вышли, и я вдруг охромел – совершенно неожиданно явилась боль в некогда сломанной на футболе ноге. Час от часу не легче! Покореженная горем душа творит с телом все, что захочет. Когда заколачивали гроб, опускали и засыпали глиной могилу, стоял, поддерживаемый дочерью и её мамой, едва сдерживая дрожь в коленках.

Чувствуя мое состояние, Настя шепнула:

- Это от нервов. Надо терпеть.

- Да? Просто какое-то духовное самбо получается, - я уже настолько пришел в себя, что начал ворчать.

Потом все желающие выпили водки за «землю пухом», загрузились в автобус и поехали в столовую на поминальный обед.

На очередной вопрос Анастасии – как я себя чувствую? – ответил:

- Вполне сносно. Правда, состояние какое-то дурацкое – хочется кушать, но тяжестью давит живот.

Дочь, пока еще все усаживались за столы и разливали по первой стопке, сбегала домой – благо, близко – и принесла мне таблетку, от которой сразу стало легко желудку.

Первая же стопка водки уняла дрожь в коленях.

Когда тризна закончилась, проводил своих дам до дома. Прощаясь у подъезда, сказал с благодарностью:

- Обычно по жизни бывает так – женщины вечно мешают мужчинам справиться с проблемами: то вопросы задают не вовремя и дурацкие, то ревут невпопад, а иногда сдуру творят глупости… Сегодня вы были на высоте, поддержав меня. Если бы не вы, не знаю, что со мной было, и где бы я сейчас был – может быть, в здании с желтыми стенами. Спасибо, любимые…

Сказал, а по дороге домой подумал – ведь это была чистая правда, идущая от души. Ну, дочь-то я люблю без вариантов. А вот Тамара… Было, было великое чувство к ней, и что-то еще осталось в душе. Нет, душу никак не обмануть – она от Бога нам дана, а он не дурак.

Размышляя в последствии о том, что же со мной творилось в день похорон мамы, пришел к выводу, что целый сонм болезней и болей прошел через меня не просто так, а как следствие моих злых поступков и мыслей, накопленных в жизни. А уж следствием всего испытанного было ни что иное, как очищение моей души от всей скверны, осевшей во мне за прошедших полвека. Спасибо, мама, тебе и за это.

Действительно, будто вся скверна из души и тела разом покинула меня в день похорон – осыпалась точно листва с деревьев осенью. Лишь осталось ощущение – я начинаю жить с чистой страницы. Совсем не с похмелья это чувствовалось, а трезвом разуме и твердой памяти. Когда духовная грязь отвалилась, как после парилки покалывает раскрасневшуюся кожу, точно так же приятной истомой внутри меня что-то бродило, вспучиваясь нежными пузырьками – из всех уголков тела к сердцу и в голову. Мне показалось, что я стал легким, почти невесомым – как в детстве…

На все твоя воля, Господи!

 

Добавить комментарий